Владимир Рубцов

Вид материала

Рассказ

Содержание Часть iii Может исполнять сокровенные желания.

Подобный материал:

• Шестнадцатая серия, 450.3kb.
• Реферат Гель Scarfade форма полисилоксанового геля для нанесения на кожу зарегистрированный, 93.76kb.
• В. В. Рубцов 2010 г, 1197.77kb.
• Программа москва, 23-25 ноября 2011 года В. В. Рубцов (председатель) ректор Московского, 523.84kb.
• Конкурс "Знай и люби родной Владимир" «владимир и владимирцы в великой отечественной, 41.68kb.
• Владимир Маканин. Голоса, 855.51kb.
• В. И. Вернадский – книги и статьи Вернадский, Владимир Иванович. Дневники, 77.32kb.
• Константинов Владимир Андреевич, 59.72kb.
• Тема: Николай Рубцов, 54.7kb.
• Г. С. Батыгин лекции по методологии социологических исследований учебник, 2024.49kb.

Эпилог

Таинственные чёрные бойцы полностью перекрыли собой горный проход и каким-то непостижимым образом наглухо прикрылись прочными металлическим щитами.

Кара-Угул, прежде чем окончательно отступить, нехотя приказал своим воинам сделать ещё несколько залпов из луков. Так, на всякий случай, хотя он уже знал, что стрелы не причинят его нежданным противникам никакого вреда. Приближаться же к необычным бойцам в воронёных кольчугах и сверкающих остроконечных шлемах ближе, чем на полёт стрелы он больше не решался. Прямое столкновение с этими отчаянными и чрезвычайно искусными бойцами было опасно, чрезвычайно опасно. За знание этого Кара-Угул заплатил жизнью более пятидесяти воинов, трупы которых бесформенными грудами заполняли узкое место у входа в горное ущелье. Эти чёрные шайтаны обладали ещё невиданным, неизвестным ему воинским умением, которому он не мог ничего противопоставить. Пока не мог.

—Всё, Курган, труби отступление, возвращаемся в стойбище. На сегодня я больше не намерен терять своих воинов! — резко обратился Кара-Угул к коренастому воину на чалой кобыле, сжимающему в жилистой руке боевой серебряный рог.

Подчиняясь приказу вождя, Курган трижды протрубил в рог и, умело развернув кобылу, быстро поскакал вслед уже удаляющемуся по направлению к стойбищу Кара-Угулу. Вслед за этими двумя тут же последовали на своих разномастных лошадях остальные воины числом около пятисот. Вскоре их полностью скрыло от глаз защитников поднятое конями облако пыли.

Кара-угул то и дело подгонял своего вороного жеребца ударами серебряных шпор и отрывистыми, похожими на громкое чмоканье криками «Чо! Чо!». Будучи прирождённым наездником, он грациозно скакал навстречу вольному ветру. На лице Кара-Угула застыла маска глубокой задумчивости, которая не предвещала новым врагам ничего хорошего.

Тем временем, воины в чёрных кольчугах и сверкающих остроконечных шлемах разомкнули непроницаемые для вражеских стрел соты из шестигранных щитов. Часть из них осталась дежурить у входа в ущелье, чтобы не быть застигнутыми врасплох коварным врагом. Другая часть в боевом порядке быстро отступила вглубь ущелья, откуда через некоторое время стали доноситься радостные крики спасённых.

День клонился к закату — третий день пребывания каюмов на земле обетованной.

Конец

4 августа 2004 г.


ЧАСТЬ III

РАССКАЗЫ

\


СИНДРОМ БЕРНШТЕЙНА


Эта странная история произошла одним печальным ноябрьским днём в те уже далёкие и, я бы даже сказал, былинные времена — в середине 80-х. В ту, как оказалось для многих впоследствии, пору счастливого и безмятежного существования я был студентом-медиком старших курсов, старательно постигал все премудрости медицины и мечтал лишь об одном — стать таким же знаменитым хирургом, как Пирогов, Фёдоров, Войно-Ясенецкий, Лериш, Мондор или Карель. Я бредил хирургией, боготворил её корифеев, и не мог больше думать ни о чём, кроме хирургических узлов, премудростях верной диагностики, разрезах и анастомозах. Я даже ходил в кружок по оперативной хирургии и однажды оперировал собаку, которая, несмотря на все мои старания, всё-таки сумела выжить.

Но речь пойдёт вовсе не о хирургии и даже не обо мне, как таковом. История, которая потрясла меня до самого моего основания и буквально перевернула мою душу, началась хоть и грустно, но вполне обычно и уж никак не таинственно.

Всё началось с телефонного звонка морозным ноябрьским утром 198… года. Звонил мой друг Юрка Гусев. Его голос слегка дрожал, в нём угадывалось напряжение, беспокойство и какая-то примесь недоумения. Коротко и довольно сухо поздоровавшись, он сказал, после недолгой паузы:

• Володька, ты можешь к нам сейчас приехать?
  
• Да, — не поколебавшись, ответил я, — А что у вас случилось?
  
• У нас дед умирает, Лазарь. Тебя спрашивает. — Буквально выдавил из себя Юрка, а затем продолжил уже спокойней и уверенней, — Он уже со всеми было попрощался, а затем его вдруг что-то осенило, и он попросил позвать тебя. Мы все в недоумении, понимаем, что это крайне странно, но всё-таки решили сообщить тебе. Что ты об этом скажешь?
  

Что я мог сказать?! Пробурчав в трубку, что скоро буду, я наспех оделся, сбежал по лестнице вниз, пулей вылетел из подъезда моей панельной пятиэтажки и побежал на автобусную остановку. Смерть ждать не будет, она даёт ровно столько времени, сколько ей хочется и ни секундой больше. У неё свой собственный секундомер и никто в мире не может ей продиктовать, когда и как остановить чьи-нибудь часы жизни. Понимая всё это, как никто другой из моих школьных друзей, а Юрка был как раз из их числа, я помахал рукой стремительно приближающемуся такси, и оно чудом остановилось.

• В центр, быстро! — выпалил я прямо в равнодушно-избалованное лицо водителя, плюхнулся на сиденье и решительно захлопнул дверцу.
  

Свои слова я тут же подтвердил синенькой пятёркой, вызвав молчаливое и молниеносное согласие водителя ехать в центр со скоростью звука. Машина рванулась с места, и уже через три минуты я был у дома, где жил Юрка. Он встречал меня у подъезда, его лицо было мрачно-сосредоточенным.

Выскочив из такси, я быстро подошёл к другу и тихо спросил:

• Ну, как дела? Он ещё в сознании?
  
• Уже нет, — выдохнул из себя Юрка. — Ты прости, что мы тебя позвали. Наверное, всё это было глупо.
  
• Да что ты, что ты, — успокоил я его. — Какие могут быть обиды, раз такие дела.
  

Мы ещё немного постояли молча, и я предложил другу всё-таки провести меня к умирающему, так сказать, исполнить его последнюю волю. Юрка согласился. Мы молча поднялись на второй этаж старого, ещё дореволюционного дома из красного кирпича и стали протискиваться сквозь немногочисленную, но тесную толпу родственников к постели, на которой уже неподвижно лежал бездыханный дед Лазарь. Я тихо здоровался с родственниками друга, даже с теми, которых видел впервые, и от моего внимания не ускользнуло, что они, по мере моего приближения к покойнику, провожают меня какими-то странными, косыми взглядами и тихо перешёптываются между собой. Стряхнув с себя это наваждение, я объяснил себе мою мнительность странностью последней просьбы Лазаря. С его стороны было крайне необычным позвать к себе именно меня в последние минуты жизни, а не сына или, скажем, дочь, что было бы естественно. Я знал деда Лазаря при жизни, но не был в числе его близких знакомых. Все мы, друзья Юрки, конечно же, знали его ближайших родных, с которыми он жил в довольно просторной, старой двухкомнатной квартире, несомненным достоинством которой был высокий четырёхметровый потолок, благодаря чему здесь всегда хватало воздуха. И даже сейчас, когда в квартире скопилось около двадцати человек, в комнатах почти не было душно.

Получив молчаливое согласие матери Юрки, я медленно приблизился к ложу покойника, который всего десять минут назад ещё подавал признаки жизни, а теперь лежал безмолвной грудой бледной, остывающей плоти. Какой-то холодок, зародившись где-то в тайниках души, беззвучно овеял моё существо, и мне вдруг почему-то стало страшно. Хотя чего мне, собственно, было бояться у постели умершего старого человека в окружении знакомых людей? Ведь я был без пяти минут врач и уже не раз видел смерть в больницах во время ночных дежурств по хирургии. И всё же мне было страшно, как никогда ещё не бывало за всю мою недолгую жизнь.

Когда я вплотную приблизился к смертному одру, мне почему-то захотелось присесть на край постели и немного посидеть для приличия, попрощаться с телом доброго, каким я знал его при жизни, старика. Как только я присел, среди родственников у меня за спиной тихим, едва заметным шорохом прошелестел робкий шёпот. Это ещё больше напрягло мои и без того натянутые нервы. Я медленно оглянулся и посмотрел на склонивших головы долу родственников Лазаря, среди которых стоял мой печальный друг, и не заметил ничего подозрительного. Решив, что шёпот, который мне послышался, вовсе не шёпот, а скрип матраса, на краешек которого я присел, я несколько успокоился, хотя навязчивый холодок в груди по-прежнему не переставал веять в безмолвных просторах моей души. Оглянувшись ещё раз, я увидел, что родные покойного у меня за спиной, стали постепенно расходиться, чтобы не смущать меня своими взглядами. После этого моя былая уверенность в себе стала возрождаться, и я даже невольно усмехнулся своим недавним опасениям. Как же я тогда наивно ошибался, Господи, как же я ошибался. Но обо всём по порядку.

Две или три минуты я тихо сидел и всматривался в лицо покойного, не зная, что же мне, собственно, надо было делать. Старик не был моим родственником, поэтому мысль облобызать его чело на прощание вовсе не приходила мне в голову, а мои слова успокоения были ему уже ни к чему. Его мёртвое лицо выглядело спокойным и каким-то сосредоточенным. Если бы я не знал наверняка, что он умер, я бы подумал, что он просто спит. Но он был мёртв! Это засвидетельствовал живший по соседству врач-патолог, приглашённый матерью Юрки, чтобы констатировать смерть. Доктор Давид Абрамович был специалистом своего дела и никак не мог ошибиться. Он работал патологоанатомом в городской больнице на протяжении вот уже тридцати лет и знал о смерти всё не понаслышке. Так что, дед Лазарь был тогда мёртв, это уж точно.

Тело Лазаря лежало неподвижно, его сердце не билось, грудь не поднималась и не опускалась в такт дыханию. Смертный покой навсегда сковал его члены, но признаки разложения ещё не вступили в свои неприглядные права. Эти неподвижность и безмолвие непонятным образом привлекли моё внимание, и я вдруг почувствовал, как в мою душу капелька по капельке опять начал просачиваться какой-то первобытный страх. Чтобы не оконфузиться перед своим другом и его родственниками, я собрал воедино всю свою волю и попытался изгнать из себя все навязчивые, глупые страхи и решил посидеть у постели покойного ради приличия ещё две-три минуты, а потом немедленно убраться восвояси, выдумав любой мало-мальски значимый предлог. Это-то меня чуть и не погубило.

Итак, я сидел рядом с ещё не успевшим остыть трупом и продолжал смотреть прямо на воистину смертельно-бледное лицо, как зачарованный. Я знал, что в молодости дед Лазарь воевал с немцами в Великую Отечественную и даже был серьёзно ранен. После ранения он был демобилизован, потому что осколок мины, вспоровший ему живот и чудом не задевший крупных сосудов, оставил ему о себе вечную память в виде огромной грыжи живота, которую Лазарь всю оставшуюся жизнь старательно прятал за бандажным поясом, сшитым на заказ, хотя это ему не вполне удавалось. После войны дед Юрки устроился работать часовым мастером и проработал им до самой пенсии. Во всём городе не было другого такого искусного часовщика, каким был Лазарь. Среди взрослых он был знаменит благодаря своему мастерству, а среди детворы — благодаря своей огромной грыже, выступающей вперёд грозным килем, несмотря на искусно сшитую перевязь, с утра до ночи опоясывающую его торс. Как-то в детстве дед Лазарь рассказывал нам с Юркой кое-что о войне, но когда мы пытались задавать свои наивные вопросы о том, когда и как его ранило, он неизменно уходил от ответа, отшучиваясь или просто отмахиваясь от нас, как от назойливых мух. Теперь Лазарь лежал мёртвый, навсегда унесший эту тайну с собой в могилу. Вдруг мне стало нестерпимо жалко покойного, и на глаза невольно навернулись запоздалые слёзы. Вслед за этим, подчиняясь какой-то странной силе, я медленно протянул свою ладонь к холодеющей руке Лазаря и взял её так, как врачи обычно берут руку пациента, чтобы исследовать пульс. Сразу после этого я вновь услышал за своей спиной что-то вроде тихого шёпота, но уже был не в состоянии обернуться из-за своих стыдливых слёз, а также той чертовщины, которая с этого самого момента начала происходить между мной и трупом.

Затаив дыхание и боясь пошевельнуться, я почувствовал, что моё абсолютно трезвое, неискушённое превратностями судьбы сознание стало вдруг заволакиваться чем-то вроде желтоватого тумана, который, рассеявшись, сменился абсолютно фантастической картиной.

Стены дома и вообще вся квартира куда-то исчезли. Теперь я был не у постели покойного, а в палатке полевого госпиталя, на зелёном брезенте которой просвечивал большой красный крест на фоне белого круга. Отовсюду снаружи были слышны звуки беспорядочных выстрелов, канонада орудий, крики раненных и санитаров, отрывистые команды военных врачей. Я сидел на полу и держал за руку раненого бойца, живот которого был стянут окровавленными бинтами. Боец бредил, но бред его был необычным, он больше походил на связный рассказ, чем на бредовую околесицу. Всмотревшись внимательнее в лицо раненого, я был поражён. Это был лицо Лазаря, но не того старика, каким я его всегда знал, а молодое, хотя и бледное от потери крови лицо, которое я как-то видел на старой военной фотографии, когда мы с Юркой просматривали его семейный альбом. Мой разум отказывался верить в происходящее, но я всё же склонился и приблизил ухо к самым губам раненого, чтобы расслышать его тихие, настойчиво повторяемые слова.

• Ты хотел знать, — шептал раненый, — Так знай. Нас было трое в разведке. Задание состояло, а впрочем неважно в чём оно состояло, это задание… Будь проклята эта война, понимаешь, будь она проклята. Я видел смерть, ох как много раз я её видел, но никогда, слышишь, никогда мне не приходилось поступать так, как я пришлось сделать в этот раз. Никогда!
  

Он, тяжело дыша, сделал короткую паузу, а затем продолжил, уже не останавливаясь до самого конца. Его шёпот постепенно становился всё сильней и сильней, пока не превратился в громкий, почти неистовый речитатив, вещающий мне самую сокровенную тайну жизни и смерти этого человека.

• Николая убило почти сразу. Пуля попала в голову, он не мучился. Одно мгновение и война, а вместе с ней все её страсти для Кольки закончились. На войне как на войне, сам понимаешь. Мы привыкли к смерти, мы видели её очень много раз. Скольких друзей мы потеряли, их нельзя сосчитать, потому что не хватает ни пальцев, ни патронов, ни звёзд на небе. Так что, Колька не мучился, с Колькой всё было обычно, но вот с Иваном, Ваней, Ванечкой…
  
• Мы ползли с Ваней к вражескому форту под покровом ночи. Задание было очень важным, от этого зависела судьба целой армии. Задание необходимо было выполнить любой ценой, понимаешь, любой. И мы его выполнили, будь оно проклято. Разбередив целый осиный рой немчуры, мы спешно отходили запасным путём, но всё же нарвались на засаду и вступили в бой. Бились отчаянно, да другого выхода и не было. По нашим расчётам нам удалось перебить всех засевших в засаде гитлеровцев, но мы ошиблись. Последний недобитый гад выстрелил нам в спину и пробил Ване лёгкое. Я быстро перевязал друга и, взвалив его себе на плечи, стал уходить от погони, стараясь изо всех сил. Так продолжалось около получаса, пока мы не добрались до реки. Я очень устал, но и в мыслях у меня не было, чтобы бросить Ваню или даже хуже — выполнить инструкцию члена разведывательно-диверсионной группы №… Ваня потерял много крови и силы оставили его. Я же судорожно соображал, как наладить переправу на ту сторону реки, где стояли уже наши войска. До наших позиций было всего каких-нибудь триста метров, понимаешь! А тут вдруг послышался лай собак — погоня настигала нас. Я стал отстреливаться, посылая очереди из автомата наугад в темноту, откуда раздавался яростный собачий лай. Патроны быстро кончились, остался лишь один в личном пистолете. Ещё в моём распоряжении был нож разведчика… Иван потерял сознание, но ещё дышал. Проклятая инструкция! Будь всё это проклято во все времена! Подчиняясь скорее инстинкту дисциплины, выработанному за тяжкие годы войны, чем разуму я стал искать пистолет Ивана, чтобы… Чтобы выполнить эту проклятую инструкцию, слышишь! Прими мою боль, мальчик, прими её, избавь меня от неё. Она преследует меня даже после смерти. Итак, я искал пистолет Ивана. Представляешь, пистолета не оказалось! Наверное, он выпал из расстёгнутой кустами кобуры, когда я тащил Ваню через лес. Оставался лишь один выход — пустить в дело нож. Заливистый лай овчарок и отрывистые звуки немецкой речи раздавались всё ближе. Ещё минута и мне было бы не уйти от погони. Обливаясь слезами, я быстро прижал к груди потерявшего сознание друга, а затем уложил его на мокрую прибрежную землю лицом вниз, вынул из ножен острый как бритва нож и одним движением перерезал Ване горло. Я так и бросил там тот проклятый нож. После содеянного жуткого дела я спешно погрузился в холодные речные волны и быстро поплыл под тёмной водой к нашему берегу, смывая с себя липкую кровь принесённой мной страшной жертвы. Уже на противоположном берегу, пробираясь к нашим позициям, я подорвался на минной растяжке, оставленной ранее кем-то из наших или даже немецких разведчиков. Это была кара Божья! Приказ я выполнил, но какой ценой! Стоил ли он того, этот чёртов приказ?! Даже шагнув за порог смерти, я по-прежнему не знаю, правильно ли поступил тогда с Иваном. А что мне скажешь на прощание ты?!
  

Это были его последние слова. Сразу после того, как он умолк, перед моим взором снова возник желтоватый туман, и я вдруг почувствовал, что теряю сознание. Очнулся я оттого, что кто-то изо всех сил старался разжать мои пальцы, сомкнутые мёртвой хваткой на левом запястье трупа. В моё возвращающееся из небытия сознание проникли и навсегда остались в памяти громкие слова Давида Абрамовича: «Это синдром Бернштейна! Если мы не сумеем разъединить их, то мальчик погибнет! Одному Богу известно, сколько жизненной силы уже стоил ему этот потусторонний контакт». Осмыслив, наконец, что речь идёт обо мне, я медленно разжал пальцы и отпустил запястье покойника. Вокруг стразу же раздался дружный вздох облегчения. Первое, что я увидел, окончательно придя в себя, было не на шутку озабоченное лицо Давида Абрамовича. Заметив, что моё сознание полностью восстановилось, он помог мне встать и, не говоря ни слова, быстро вывел под руку через заднюю дверь в тихий дворик. Свежий воздух подействовал на меня ободряюще, и уже через пару минут я мог стоять без посторонней помощи.

Видя, что я снова в своей тарелке, Давид Абрамович пристально посмотрел мне в глаза, а затем с менторской интонацией в голосе медленно произнёс:

• Мой дорогой коллега, будет лучше, если вы никому и никогда не будете рассказывать о том, что сегодня с вами произошло. Случившегося уже не поправить, но всё могло иметь гораздо более тяжкие последствия, если бы я вовремя не вмешался, заметив вашу неестественную позу у ложа покойного.
  

Дав мне полностью осознать сказанное, патолог продолжил в той же назидательной манере, в которой начал наш разговор. Мне оставалось лишь молча слушать.

• Это был синдром Бернштейна. Не трудитесь вспомнить, потому как вы не найдёте его описания ни в одном медицинском руководстве или справочнике. Это весьма необычный синдром, коллега. Никому из нас не дано в полной мере постичь того, что есть жизнь, и что есть смерть. Иногда на грани между ними происходят удивительные, неподдающиеся рациональному объяснению вещи. Одна из этих таинственных вещей — синдром Бернштейна. Это, своего рода контакт между только что отлетевшей от тела душой с душой живого человека. Контакт этот осуществляется и поддерживается за счёт жизненной силы живого. Если он продолжается довольно длительно, то это может кончиться весьма плачевно для живого человека. Скажите, о чём вы думали в тот момент, когда взяли за руку покойного Лазаря?
  
• Я думал о войне, — автоматически ответил я на вопрос доктора, — о том, при каких обстоятельствах он был ранен.
  
• Я уверен, что теперь тайна Лазаря — твоя тайна, — продолжил доктор. — Не знаю, право, стоит ли она того, что на твоей голове теперь целая прядь седых волос. Знаю лишь одно — никому не рассказывай об этом, даже мне. Знаешь ли, опасно знать тайну, за которую заплатили такую весомую цену. Это всё, что я хотел тебе сказать. Всем остальным мы сообщим, что тебе вдруг стало просто нехорошо.
  

Сказав всё это, Давид Абрамович похлопал меня по плечу, а затем резко повернулся и уверенно зашагал обратно в дом, чтобы приступить к своим прямым обязанностям — забальзамировать покойного.

Через минуту ко мне во двор вышел Юрка, с тревогой посмотрел мне в глаза и спросил:

• Володька, что с тобой? На тебе же лица нет. Ты такой бледный. А это что? Что стало с твоими волосами? Что произошло, чёрт тебя подери?
  
• Послушай Юра, — неуверенно ответил я тогда, — Мне вдруг стало как-то нехорошо. Со мной уже бывало такое однажды в анатомичке, правда. Скоро всё пройдёт, со мной всё будет нормально. Наверное, перезанимался в последнее время. Вот нервы и не выдержали.
  

Юрка тогда молча посмотрел на меня и больше не стал задавать вопросов. Спасибо ему, не то ещё немного и я бы не вытерпел и рассказал ему обо всём. А рассказывать это было нельзя, потому что такая тайна имеет силу отнимать часть жизни. Кто в этом виноват? Никто, лишь я сам, да то неведомое, что стоит над всеми нами, повелевая судьбами, жизнью и смертью всех людей, всего человечества. Любая тайна чего-нибудь, да стоит, а уж тем более чья-то самая сокровенная тайна. Чем можно за неё заплатить? Ничем, кроме частицы собственной жизни, ибо там, где скрывается тайна всей жизни, другая плата не принимается.


АНТАРИУС


Антариус — Antarius Vermiformis или

Антариус Червеобразный — мифическая

рыба из драгоценных и особо прочных

металлов, которая обитает в любых водах,

является хищником и испражняется золотым

песком. Другое название этого мифического

существа — Жертвенная Рыба, так как при

поедании жертвенной человеческой плоти начи-

нает испражняться крупными бриллиантами.

Может исполнять сокровенные желания.


Тайные скрижали верховных жрецов Атлантиды,

Том 18, С. 54.


1.


Телефонный звонок разбудил Сергея посреди ночи, приняв в ночных видениях образ грозного набата. Юноша вскочил, как ошпаренный, с выпрыгивающим из груди сердцем и смешно всклокоченными волосами. Некоторое время телефонный набат всё так же громко продолжал ломиться в его мозг, сокрушая все здравые мысли, но постепенно состояние бодрствования перебороло ночной дурман, и рука Сергея машинально потянулась к телефонной трубке. То, что он услышал ввергло его в ещё больший шок, чем внезапное и столь стремительное ночное пробуждение.

• Серёга здравствуй и не бросай, пожалуйста, трубку, старик. Ты мне очень-очень нужен. Встретимся ровно через час на нашем месте. Всё, больше говорить не могу. За мной могут следить очень плохие мальчики и даже девочки, будь они неладны. Всё, до встречи, — протараторила телефонная трубка таким знакомым ему голосом, что сердце вдруг съёжилось от недавней и ещё не успевшей раствориться в туманных воспоминаниях боли.
  

Голос принадлежал его погибшему, как утверждали все средства массовой информации и официальные лица, другу Витьке, который три недели назад вместе с ещё двумястами пассажирами разбился в не успевшим набрать высоту и упавшем недалеко от аэродрома Рио де Жанейро боинге. Ещё окончательно не проснувшись и не веря своим ушам, Сергей продолжал сидеть на скомканной кровати, держа в руке противно пикающую телефонную трубку. Наконец он положил трубку на место, а затем обхватил голову руками, пытаясь выдавить из неё все наваждения ночи и сосредоточиться на том, что произошло за последние полторы-две минуты. Спустя некоторое время он привёл мысли в порядок и посмотрел на циферблат будильника, на котором высвечивались зелёные цифры, намекающие его всё ещё отрешённому сознанию о том, что сейчас 2 часа ночи. «Бред какой-то», — было первой осознанной мыслью в голове Сергея, за которой последовал следующий штампованный перл: «Ночной кошмар и больше ничего». Далее мысли рождались всё увереннее и даже стали занимать очередь, чтобы облачиться в слова: «Наверное, выпил вчера несвежее пиво и теперь у меня ночные кошмары и вдобавок слуховые галлюцинации. Это надо же, первый раз в жизни. Как-то не по себе и даже страшно немного. Но ничего, сейчас схожу на кухню, покурю, успокоюсь и постараюсь снова заснуть. Надеюсь, что за остаток ночи я сумею забыть свой ночной кошмар, а наутро проснусь, как ни в чём не бывало. Всё, хватит, больше не пью пиво, даже свежее».

Потеря друга оказалась для Сергея тяжёлой утратой. Ещё бы, с первого класса вместе, вместе всегда и везде, в печали и радости. Вместе учились, вместе чумились, вместе женились, вместе разводились, вместе горевали после развода, вместе работали в компьютерной фирме «Игровой алгоритм», где придумывали сюжеты и составляли программы одних из самых популярных компьютерных игр, были на хорошем счету у начальства и весьма неплохо зарабатывали. Безвременно покинувшие их жёны не смогли примириться с их поистине братской привязанностью. В обоих случаях ультиматум «Я или он» решился не в пользу жён. Уже успевшие выйти замуж во второй, а то и третий раз бывшие жёны были вполне довольны теми алиментами, которые они получали, так что ни в коей мере не препятствовали коротким встречам закадычных друзей с их детьми. Тогда они устраивали своим детям настоящие маленькие праздники со смехом, цирком, кафе и мороженным. Чудные это были времена, несмотря ни на что. Всё это было до недавнего времени, пока Витька не погиб в этой грёбаной Бразилии. И куда его чёрт понёс! Или нет?! Быть может всё, что он услышал сейчас по телефону правда и Витька вовсе не погиб? Глупо, конечно, так думать после того, как останки друга, прибывшие транспортным самолётом из Бразилии, были похоронены на местном кладбище в присутствии всех, кто захотел прийти проститься с бесшабашным, весёлым парнем, сгинувшим ни за что, ни про что на далёкой, как всем известно, родине диких обезьян из-за отказа всех двигателей самолёта, организованной грязными руками террористов, борющихся хрен знает за что, но в конечном счёте, за свою долю власти и денег, чем бы они ни запудривали мозги прессе.

«А может он всё-таки жив?!» — мысль эта острым кинжалом вдруг пронзила его мозг и стала больно поворачиваться в подсознании, воскрешая все несбывшиеся надежды прошлого и лепя из них одну единственную и самую заветную теперь мечту, чтобы произошло чудо и его друг, сумевший за долгие годы их знакомства стать ему братом, не погиб в страшной авиакатастрофе, а остался бы цел и невредим и на самом деле звонил ему среди ночи, что он и делал время от времени.

Спешно затушив окурок в пепельнице, Сергей вдруг со всех ног бросился из кухни в комнату и начал лихорадочно быстро одеваться. От воскресшей в душе надежды его трясло, руки не слушались, не в силах справиться с непокорными пуговицами на рубашке, а ставшие в одночасье неуклюжими ноги всё время почему-то оказывались непременно в одной штанине. После нечеловеческих усилий Сергею всё же удалось, наконец, одеться и он, тихо затворив за собой входную дверь, чтобы не будить соседей, едва слышным лёгким галопом поскакал вниз по лестнице и, миновав четыре этажа, выскочил разгорячённый в тёмную прохладу августовской ночи. Часы на его руке показывали, что с момента таинственного телефонного разговора с другом или же, чёрт возьми, с духом Виктора, как это нередко показывали в фантастических фильмах о приведениях, прошло уже полчаса, а значит, он едва поспевает на их заветное, неизменное со времён далёкой юности место встречи в скверике возле памятника Гоголю.


2.


Запыхавшись, но точно в назначенный час Сергей быстрым шагом подошёл к памятнику Гоголю, стоявшему посреди небольшого сквера, поросшего старыми раскидистыми липами, и остановился, тяжело дыша и озираясь по сторонам. Вокруг была ночная тишина, чёрные силуэты деревьев, слегка посеребрённые светом молодой луны, пустые лавочки и звёздное небо над головой. Памятник зловеще возвышался перед ним заостряющейся кверху тёмной скалой и пробуждал в Сергее то мимолётное сумасшествие, которое привело его сюда. Казалось ещё немного и каменный Гоголь рассмеётся ему в лицо безумным смехом ночного кошмара, а затем сойдёт со своего места и, приняв облик Вия, погонится за бессмертной душой Сергея, которая уже заранее начала уходить в пятки. Вдруг от основания памятника, в самом деле, отделилась какая-то тень и стала медленно приближаться к Сергею. Его душа, уже успевшая спусться в пятки, пожелала нечто большего и уже была готова на время покинуть тело от страха, как тёмная тень, приблизившись вплотную к Сергею, крепко обняла его и прошептала таким дорогим и знакомым голосом друга:

• Аста лависта, старик. Как же я рад тебя видеть.
  

После этих объятий и слов, Сергей уловил нежный аромат одеколона «Арамис Девин» и всякие сомнения, как и сознание, наконец, покинули его. Очнулся он сидя на лавочке недалеко от памятника. Виктор поддерживал его одной рукой, а другой нервно потягивал сигарету. Заметив, что Сергей пришёл в себя, Виктор, улыбаясь, заговорил:

• Ты прости меня, дружище, за то, что напугал и всё такое, но другого выхода, поверь, у меня просто не было. — Длинная затяжка, шумный выдох, глубокомысленная пауза, после которой Виктор продолжил. — Когда ты увидишь Антариуса, ты всё поймёшь, Серега. До этого я тебе ничего рассказывать не буду. Сейчас мы тихо встанем и поедем в моё убежище, где я познакомлю тебя с ним. Он всё понимает, поэтому, пожалуйста, поздоровайся с ним, как войдёшь. Скажи ему так: «Приветствую тебя, о Антариус». Скажи, а больше пока ничего не говори, я сам расскажу тебе всё-всё. Завтра выходной, поэтому никто не будет искать тебя и твоё отсутствие дома никому не покажется подозрительным. А после того, как ты всё узнаешь, мы вместе с тобой решим, что же нам делать дальше, ведь мы же друзья, друзья навеки.
  

После столь необычного монолога, Виктор помог Сергею подняться и повёл его, поддерживая за плечи, по центральной аллее сквера к противоположному входу, где их ждала видавшие виды, старая чёрная «Волга», незаметно притаившаяся в густой ночной тени старой липы. Сергей был настолько потрясён всем случившимся, что чувствовал себя доктором Ватсоном, неожиданно встретившимся с чудесным образом «воскресшим» Шерлоком Холмсом. Тысячи вопросов застряли в его горле, но наружу вырывались лишь какие-то отдельные тихие стоны. Он смотрел на Виктора полубезумными, посоловевшими глазами и безропотно следовал за ним на обмякших ногах. Усадив потерявшего дар речи друга на переднее сидение, Виктор занял место водителя и завёл мотор. Немного спустя машина плавно тронулась с места и быстро покатила по пустынным улицам. Минут через пятнадцать Виктор вырулил на пригородное шоссе и быстро погнал машину в сторону дачных посёлков. Всю дорогу друзья молчали. Сергей особо не следил за дорогой, поэтому не мог сказать, куда точно они ехали, но примерно через полчаса и довольно частых поворотов туда и сюда, машина, словно уничтожив за собой все следы, наконец, подъехала к небольшому неказистому деревянному дому у реки. Дом был из грубо сколоченных неотёсанных досок и больше напоминал сарай, чем человеческое жильё. Возможно, это и был когда-то сарай, но размышлять об этом сейчас у Сергея просто не было ни желания, ни сил. Его самая заветная мечта сбылась: друг Витька был жив, был, как и прежде, с ним здесь и сейчас, и для Сергея в этот момент не было ничего важнее на всём белом свете. Витька жив и это главное, это счастье.

Заглушив двигатель, Виктор некоторое время сидел за рулём молча, глядя перед собой. Сергей сидел рядом, не сводя глаз со своего друга и глупо улыбаясь. Так они просидели минуты две-три, после чего Виктор быстро повернул голову к Сергею и резко сказал «Пора, пошли. Антариус ждёт. Сейчас я вас познакомлю». Они вышли из машины, Виктор пошёл впереди, а Сергей семенил за ним немного сзади. Уже начало светать, и это придавало сознанию Сергея чувство постепенного просветления. Виктор остановился у самой дощатой двери, обернулся и напомнил: «Не забудь поздороваться с ним, Серёжа. Он всё понимает». После этих слов Виктор открыл старым заржавленным ключом замок, осторожно распахнул дверь и за руку увлёк Сергея за собой внутрь. В доме была всего одна комната, освещённая тусклым светом керосиновой лампы, стоящей на лавке вдоль правой стены. Похоже, это действительно был сарай, потому что слева вдоль стены располагался прочный верстак, а стены представляли собой полки, заставленные всякими баночками с гвоздями, скобами и шурупами, а также заваленные самыми разнообразными инструментами и хитрыми приспособлениями, успевшими покрыться изрядным слоем пыли и ржавчины. В дальнем конце комнаты стояло несколько металлических клеток с множеством попискивающих белых крыс, а рядом с клетками валялся початый мешок с комбикормом для грызунов, и стояло ведро, наполовину наполненное водой. Второстепенную обстановку домика дополняла раскладушка со скомканной грязной постелью, которая стояла справа сразу у входа. Пол был грязный, давно не метёный. Посередине комнаты стоял большой деревянный стол с массивными ножками. На столе размещался огромный аквариум с толстыми стенками, окованный металлом и закрывающийся сверху прочной решётчатой крышкой из серебристого металла с небольшой дверцей посередине, запертой на засов с замком. Аквариум был почти полностью заполнен полупрозрачной водой, а на дне его сверкало какое-то здоровенное существо, свернувшееся в клубок, как змея. Существо дышало и иногда испускало пузырьки воздуха, которые быстро поднимались на поверхность воды. Дно аквариума было покрыто толстым слоем какого-то странного желтоватого песка, искрящегося даже в слабом свете керосиновой лампы.

Заворожённый столь странным зрелищем Сергей стоял на пороге дома как вкопанный, не в силах вымолвить ни слова. В воздухе вокруг аквариума он ощущал какую-то неведомую силу, природу которой он не мог себе даже вообразить. В одно мгновение рубашка Сергея сделалась мокрой от внезапно выступившего пота, а крупные капли, появившееся на лбу, быстро заструились вниз солоноватыми ручейками, заливая и щипля глаза. На концах металлических инструментов, разбросанных на полках, зажужжали синеватые искры, в воздухе запахло озоном. Словно издалека Сергей услышал голос Виктора:

• Я же предупреждал тебя, что он всё понимает. Сейчас же поздоровайся с ним и выкажи должное уважение, а не то не миновать грозы.
  
• С кем поздороваться и как? — всё ещё не понимая, спросил Сергей.
  
• С Ан-та-ри-у-сом, — нетерпеливо, но по слогам, чуть ли не шёпотом отвечал Виктор. — Он в аквариуме и ждёт от тебя приветствия. Если ты не скажешь ему «Приветствую тебя, о Антариус!», нам с тобой плохо придётся, уж ты поверь мне на слово. Давай, живо здоровайся, да как следует, по-настоящему, с истинным уважением. Сделай «хай», как воспитанный японец.
  

Собрав всю свою волю, Сергей заставил себя проговорить слова приветствия не человеку, а неизвестному существу, свернувшемуся таинственным сверкающим клубком на дне в высшей степени странного аквариума. Как только с культурными формальностями было покончено, явления странной грозы, диковинным образом назревающей в комнате, бесследно исчезли. В доме воцарилась атмосфера покоя и благодушия, будто бы его обитатели существовали здесь испокон веков в мире и счастье. Виктор пока прошёл через комнату к клеткам с крысами и попросил Сергея ему помочь.

• Настало время кормить Антариуса, — начал свои объяснения Виктор, доставая откуда-то из-за клеток огромный корнцанг, — Он съедает по десять крыс в день: по пять утром и вечером. Вообще-то в природе он ест другую пищу, но об этом я лучше пока помолчу. Крысы — это сейчас то, что ему нужно, да и нам с тобой тоже. Подойди к аквариуму и осторожно, очень осторожно открой дверцу на верхней решётке.
  

Сергей медленно подошёл к аквариуму с чудо-юдой, почти бесшумно открыл замок и плавно отодвинул щеколду. Оставалось только откинуть дверцу вбок, чтобы открылось отверстие размером примерно десять на десять сантиметром, но Виктор знаком показал ему, что этого делать не нужно. Сергей продолжал стоять в растерянности, ожидая, что же делать дальше. Виктор тем временем извлёк корнцангом жутко пищащую крысу из клетки и направился с ней к аквариуму. С приближением Виктора странное существо стало медленно двигаться в воде, извиваясь подобно змее. Но всё же это была не змея, а нечто иное, гораздо более диковинное. Когда Виктор вплотную подошёл к аквариуму с захваченной сталью обречённой крысой и откинул в бок стальную дверцу, над поверхностью воды показалась дышащая сияющими резными жабрами крупная рыбья голова с хищным ртом и, казалось, человеческими глазами. Через мгновение крыса исчезла в пасти Антариуса и голова его тут же скрылась под водой. Всё, что осталось от жертвы — расплывающееся на поверхности воды кровавое пятнышко.

• Сейчас он распробует и начнёт метаться по аквариуму, пока не съест ещё четырёх крыс. — Прокомментировал кормление Виктор голосом зоопарковского гида. — Всегда ровно пять утром и ровно пять вечером, ни больше, ни меньше. И требует, чтобы все крысы были одного размера.
  
• Как это требует? — удивился Сергей.
  
• Как? А так, молча. Грозится разбить аквариум и уйти навсегда. Но это не под силу даже ему, ведь аквариум из бронестекла толщиною в пять сантиметров. Особый заказ, невероятно прочный. Его стоимость пятьдесят тысяч долларов.
  
• Кого, Антариуса? — не понял Сергей.
  
• Аквариума, старик. Антариус бесценен, — важно пояснил Виктор.
  

Между тем Антариус заметался по аквариуму и начал грозно биться о его стены, требуя очередную жертву. Его могучие движения, на взгляд Сергея, угрожали сокрушить бронированное вместилище, но буря в аквариуме тотчас же прекратилась, как только в пасти водного хищника исчезла очередная крыса. Поднятый со дна песок изумительно искрился в свете керосинки, и Сергей сравнил его с золотым, невольно озвучив свою мысль.

• А он и есть золотой, — как-то равнодушно ответил Виктор. — С крыс и прочей там живности ничего больше золота от Антариуса не получишь.
  
• Как это золотой? — вылезли на лоб глаза у Сергея. — Ты что, старик, опять меня разыгрываешь?
  
• Да ничего я не разыгрываю. После крыс у Антариуса испражнения представляют собой золотой песок. — Виктор спровадил в пасть удивительной рыбы очередную крысу, после чего продолжил. — Если же он вкусит человеческой плоти, то начнёт испражняться бриллиантами, причем, чем больше съест, тем больше алмазов из него выйдет. Это древняя жертвенная рыба индейцев Бразилии. Живёт в любой воде, ест любую пищу. Может обходиться без воды целые сутки, чем и пользуется, охотясь в полосе отлива на мелких животных и птиц, захотевшими полакомиться дарами реки или моря. Представляешь, дурная птица подлетает к рыбине на берегу, чтобы выклевать её глаза, а она вдруг хвать её алмазными зубами, да и прямиком в свою золочёную глотку. От всего, кроме человеческого мяса, она испражняется золотом. Съев человечины, образует и извергает наружу алмазы.
  

От всего услышанного у Сергея голова пошла кругом. Сказать честно, он не верил своему чудом воскресшему другу, не верил своим глазам и тайком несколько раз даже щипал себя, чтобы убедиться, что не спит. Но он не спал, и от этого на душе было очень даже не по себе. Заметив явное замешательство друга и его удивлённое безмолвие, Виктор, закончив кормление Антариуса, запер решётку аквариума, подошёл к нему и похлопал по плечу таким милым, приятным, знакомым с детства жестом.

• Ничего, старик, — продолжал Виктор. — У меня самого тоже поначалу башню сносило от всего того, что я пережил в Бразилии. Но ничего. Как видишь, я цел, невредим и даже богат, — Виктор небрежно махнул куда-то в угол, где валялось несколько мешков из под цемента, — хотя мне от этого нет ни проку, ни радости. Антариус, будь он не ладен, втянул меня во всё это. Он не просто диковинная рыба, он — чудо, сумевшее сохраниться до наших дней. И не мудрено: титановые скелет и чешуя, покрытая тонким слоем платины. Алмазные глаза, внутри начинка почти из всех элементов периодической таблицы. Самая величайшая загадка природы, то есть Бога. Короче он — Алхимик от Бога. Живёт практически вечно. Этот в аквариуме помнит не только Атлантиду, безвременно пущенную ко дну всего десятью Антариусами, которыми царедворцы в угоду последнему полоумному правителю империи-острова захотели украсить стены тронного зала. Тогда знатно рвануло, даже следов не осталось, да… Прочен необычайно, но всё-таки без воды долго не может, всего сутки, а там — самоуничтожается без следа. Аннигиляция, понимаешь? Наш экземпляр — последний на земле представитель жертвенной рыбы. Ему древние индейцы приносили человеческие жертвы, а он каким-то образом исполнял их сокровенные желания. Золото и алмазы — это всё так, ерунда. Когда жертвенные рыбы в изобилии обитали в реках Южной Америки, они буквально засеяли их золотым песком. Их не трогали, потому что бесполезно. Сильны как танки, а без воды — раз и вспышка света. Да не просто вспышка, а кратер после этого остаётся километр на два. Таких в Америке, как тебе известно, немало. Ловцы хреновы, мать иху ити. Золота им было мало, так хотелось ещё и золотую рыбку на посылках иметь, каково? Ничего, Бог их всех покарал. Но главное — это исполнение желаний, понимаешь? Поэтому Антариус цены не имеет. Это бесценный дар Бога человеку, но человек оказался недостойным его. Он приносил Антариусу не те жертвы и желал не того, что угодно Богу. Поэтому, в конце концов, Антариус остался один, последний значит.
  

Виктор замолчал. В наступившей тишине было слышно лишь слабое бульканье пузырьков насытившегося и вновь свернувшегося в клубок на дне аквариума Антариуса. Сергей посмотрел на друга и хотел было что-то спросить, но тот лишь махнул рукой и начал отвечать на ещё не высказанный вопрос:

• Да что тут рассказывать, старик. Это всё Антариус, он ещё и не такое умеет. Он разумный, понимаешь, он умеет говорить мыслями, это как телепатия. В Аэропорту я уже собирался сдавать свои вещи в багаж, как в голове моей я чётко услышал слова. Сначала я испугался, но потом всё больше и больше проникался смыслом того, что мне пытался сообщить невидимый собеседник. Короче, я всё сделал так, как он сказал. Сдал свой багаж, свой паспорт неприметно подсунул какому-то тучному пассажиру в пакет с деловыми бумагами, а сам, незаметно увёл контейнер с Антариусом из багажного отделения. Самолёт разбился, сопровождающие Антариуса погибли вместе со всеми, но он предупредил меня, что его будут искать очень крутые парни, о которых мне лучше не знать. Что мне оставалось делать, когда я был полностью под телепатической властью Антариуса? Под его руководством всё шло как по маслу. Золотой песок — это деньги, а деньги — это почти всё в этом мире. Почти, но всё-таки не всё. Понимаешь, старик, это он мне сказал, что деньги, власть и всё такое суть миражи этого мира. Есть и другой мир. Он сказал, что... Он многое мне ещё сказал, пока мы добирались в Россию, но обо всём этом после, после, Витя. Деньги помогли мне добыть фальшивый паспорт, перелететь сюда под видом иностранца с Антариусом, одетым в шкуру питона. Ты знаешь, он умеет отводить глаза, я в этом не раз убедился на таможне. Короче, теперь мы здесь и он хочет, чтобы мы с тобой отвезли его в Чёрное море.
  
• А почему в Чёрное? — спросил Сергей.
  
• Потому что там на глубине сероводород. Антариусу это по барабану, а люди лишний раз не сунутся. Он зароется на дне и впадёт в спячку. Не пришло ещё время людей и Антариуса, но когда-нибудь, возможно, оно и придёт это время. Так он думает. А пока он хочет скрыться и просит нас с тобой помочь ему в этом.
  
• Нас с тобой? — не веря словам Виктора, переспросил Сергей.
  
• Да, именно нас с тобой. Понимаешь, Антариус читает человеческую душу как открытую книгу. В моей душе он прочёл о тебе. Поэтому мы с тобой должны сделать это вместе. Понимаешь, старик?
  
• Понимаю, — ответил Сергей, всё ещё не понимая.
  
• Скоро поймёшь, — раздался вдруг незнакомый голос в голове Сергея. — Очень скоро.
  

3.


Купленный с рук старенький грузовичок, надорвав почти все свои машинные силы, доставил их, наконец, на черноморский берег. Они долго выбирали место и остановились подальше от любопытных человеческих глаз. У них было здесь лишь одно, но самое главное в их неприметной до недавнего времени жизни — выпустить Антариуса в море и покончить со всем этим раз и навсегда. К тому же все крысы, которых они взяли с собой в путь закончились и чудо-рыба вот уже целые сутки, как голодала и билась о стенки сверхпрочного аквариума.

Сумерки сгущались, когда Виктор с Сергеем, подчиняясь мысленным приказам Антариуса, извлекли его из стеклянной тюрьмы и, надрываясь, на сгибающихся, дрожащих ногах понесли к морю. Его красивое змееподобное тело, отливающее чистой платиной, имело длину около трёх метров. Он напоминал собой гигантского угря или уменьшенную копию большого морского змея. Глаза Антариуса с радостной надеждой взирали на приближающуюся с каждым шагом друзей морскую воду, из них редко капали жемчужные слёзы. Наконец Виктор и Сергей зашли в море по колено и осторожно, с облегчением погрузили тяжёлое металлическое тело Антариуса в воду. Некоторое время божественное создание тихо лежало на дне, не двигаясь, как бы привыкая к дарованной ему свободе. Друзья так и стояли молча по колено в воде, смотря то вниз, то друг на друга, не зная, чего же им делать дальше. Через несколько минут вода рядом с ними забурлила и над водной поверхностью показалась сияющая свободой голова Антариуса. Мысленно он приказал друзьям подойти к нему и протянуть правые руки. Подчиняясь приказу, друзья сделали это. С невероятной быстротой Антариус откусил у обоих по кусочку от мизинцев и тут же скрылся в морской пучине. Больше они его никогда не видели.


4.


Как хорошо просто жить, жить не ради чего, а ради кого. Ни одна идея не стоит искренней любви родственной человеческой души. Ни за какие богатства мира не купишь истинную любовь, способную творить настоящие чудеса, как это делает любовь Бога.

Друзья медленно шагали домой по тенистой аллее сквера, где в самом центре на величественном пьедестале торжественно возвышалось каменное изваяние Гоголя. Чуть позади за ними семенили их сыновья — Витя и Серёжа. Мальчишки весело щебетали о чём-то своём, понятном лишь в пору беззаботно-мечтательного детства. Давным-давно, когда друзья ещё учились в школе, они поклялись, что назовут своих сыновей именно так, в честь друг друга. Теперь воплотившаяся в двух крепких семилетних мальчишек мечта тешила друзей самим своим существованием. Ни с чем не сравнимая радость, которую можно лишь чувствовать и нельзя высказать никакими, даже самыми прекрасными и убедительными словами.

Дома мужчин ждали их любящие жёны, а детей — их заботливые матери. В их домах царил мир, а в сердцах — любовь и дружба, которые никогда не мешают друг другу, если они истинные, а не грубые фальшивки, подсунутые по дешёвке лукавым. Они просто жили и наслаждались молодостью, детством, любовью, дружбой, небом, солнцем, звёздами, свежим ветром и другими чудесными дарами Бога, которые до сих пор по достоинству может оценить, увы, далеко не каждый человек.

На мизинцах Виктора и Сергея было по одному небольшому шраму, которые, они заполучили ещё в детстве, проведя обряд кровного братания, насмотревшись фильмов про индейцев. Так, во всяком случае, они всем говорили, но вспомнить об этом толком не могли, да и не хотели. Виктор время от времени мечтает побывать в Бразилии, где ещё ни разу не бывал, а Сергей смеётся над ним и говорит: «Когда вернёшься, ты будешь нашей тётушкой из Бразилии, где много-много диких обезьян».

А разве должно быть иначе? И могло ли всё быть иначе после того, как в самой глубокой впадине Чёрного моря спал, свернувшись в сияющий клубок, своим волшебным сном чудесный Антариус, а рядом с ним в донном иле покоились два самых крупных и чистых в мире бриллианта — плоды последней и самой прекрасной за всю его сказочно долгую жизнь жертвы человеческой плоти.

Антариус спит и порой вздрагивает во сне, когда вспоминает, как всего десять его собратьев смогли сокрушить великую Атлантиду.


БОЙ


Поначалу движения Мастера были отточены и исполнены совершенства. К этому бою он готовился всю свою жизнь, все долгие сорок лет. Сегодня великий день, наконец, настал. Тот день, который рано или поздно наступает в жизни любого Мастера.

Отступать было уже слишком поздно. По мнению Мастера, всё и так откладывалось чересчур долго. Пора было разобраться со всем этим раз и навсегда. Противник был очень искусен и применял самые изощрённые приёмы, которые не раз повергали Мастера наземь. Но он всякий раз вставал, корчась от боли, обливаясь кровью, и потом снова вступал в схватку, которую должен был непременно выиграть. Проигрывать было нельзя. Проигрыш означал лишь одно… Но лучше не думать о поражении, если стремишься только к победе. На это впустую уходят драгоценные силы, которые у Мастера таяли с каждой минутой продолжающейся смертельной схватки.

Противник был не менее опытен, чем сам Мастер. Он ловко уклонялся от ударов и стремительно наносил ответные, нередко заставая Мастера врасплох и ввергая его в истинное изумление своим высоким искусством. Мастер тоже был не промах, и ему не раз удавалось безукоризненно выполнить опасные приёмы, предназначенные для того, чтобы мгновенно убить Противника. Но Мастер почему-то всякий раз опаздывал с ударом как раз на мгновение, после чего слово «мгновенно» приобретало совсем иной, искажённый смысл.

Солнце свысока наблюдало за двумя бьющимися друг с другом человеческими фигурками — белой и чёрной. Оно освещало поле битвы с высоты своего зенита — высшей точки жизни дня, после чего он начинает стареть и, в конце концов, угасает, уступая место темноте ночи.

Белый Мастер в очередной раз пропустил разящий удар чёрного Противника и рухнул на горячий песок как подкошенный, но тут же откатился в сторону и невероятным усилием воли рывком поднял на ноги своё тренированное мускулистое тело и вновь занял жёсткую боевую стойку. Мастер уже не помнил, сколько времени продолжалась схватка, но ему казалось, что Противник не только не ослабел, но стал как бы выше ростом и слегка тоньше. «Где же секрет его стиля? Где его уязвимое место?» — лихорадочно раз за разом спрашивал сам себя Мастер. — «Должен же он ошибиться хоть раз, иначе мне не выжить в этом бою».

Противник же по мере того, как солнце клонилось к закату, становился всё выше ростом, его удары приобретали всё более сокрушительную силу, и Мастер после нескольких последних атак Противника был уже едва жив. Движения Мастера стали вялыми и нерешительными, они утратили свою былую силу и совершенство. Чёрному Противнику оставалось нанести всего-навсего один верный удар, чтобы довершить начатое, но он всё медлил, наслаждаясь беспомощностью белого Мастера. Наконец Мастер рухнул перед Противником на колени и склонил голову долу в немой молитве отчаяния. И тут вдруг произошло Чудо. Тот, к Кому напоследок, в отчаянии обратился Мастер, на одно лишь мгновение вложил в его ослабевшую, израненную руку малую толику Своей силы. Но этого было достаточно, чтобы Мастер совсем неожиданно для Противника вдруг поднялся с колен и нанёс тому свой последний, но неотразимый удар. Противник даже не вскрикнул. Он ещё несколько мгновений простоял перед Мастером, а затем рухнул навзничь и тут же рассыпался на множество мельчайших теней, переходящих, словно гаснущие угли, в полутени, которые, в конце концов, поблекли и растворились в сгущающихся сумерках.

Всё, что сделал после этого Мастер — поблагодарил, стоя на коленях, Того, кто протянул ему руку помощи в самую критическую минуту, когда жизнь Мастера, казалось, вот-вот оборвётся. Затем он с трудом встал и на шатающихся от навалившейся усталости ногах направился в сторону моря, где на слегка колеблющейся водной глади лунной дорожкой серебрился его отныне чистый Путь. Он ступил на Путь и, улыбаясь, медленно пошёл навстречу своей Судьбе.

Он шагал по лунной дороге навстречу рассвету своей новой жизни. Отныне его Путь лежал только к Свету, потому что в его душе не осталось ничего, что бы отбрасывало Тень.