Совестью

Вид материала

Книга

Подобный материал:

• Александр Твардовский – поэзия и личность, 79.29kb.
• Петр Петрович Вершигора. Люди с чистой совестью Изд.: М. "Современник", 1986 книга, 9734.25kb.
• Задачи отправлять В. Винокурову (Иваново) не позднее 09. 11 только по e-mail: vkv-53@yandex, 26.99kb.
• Отрощенко Валентина Михайловна ученица 11 «Б» класса Казаковцева Любовь Владимировна, 257.47kb.
• К. Лоренц Для чего нужна агрессия?, 315.8kb.
• Для чего нужна агрессия, 344.41kb.
• И с неспокойной совестью. Создавая лучший мир, невозможно не держать в голове, что, 29924.53kb.
• Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены, 348.85kb.
• Закон Украины, 2679.26kb.
• Вшестнадцать лет я, как и ты, учусь в школе, у меня есть хобби, я смотрю те же фильмы,, 34.7kb.

— Сколь­ко-сколь­ко,— ко­то­рый раз изум­лял­ся Со­ко­лов при­под­не­сен­ны­ми ему се­го­дня циф­ра­ми.— Сколь­ко-сколь­ко?— что-то не ве­ри­лось, не при­ни­ма­лось та­кое сочета­ние: три­на­дцать кре­сть­ян­ских до­мов, при­жав­ших­ся друг к дру­гу на пя­тачке-по­лян­ке и три­дцать шесть ло­ша­дей... Ведь их на­до бы­ло где-то дер­жать, пас­ти...

— Сколь­ко слы­ша­ли, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич — три­дцать шесть ло­ша­дей. Ну, а те­перь да­вай возь­мем­ся за сле­дую­щий счет... Для чего дер­жит про­стой кре­сть­я­нин ло­шадь? Для па­рад­но­го вы­ез­да? Пре­ж­де все­го для ра­бо­ты! А ра­бо­та — это по­ля, до­ро­га, скот. Подчерк­ни: скот,— что­бы сле­дую­щие циф­ры не на­пу­га­ли те­бя до кон­ца... Так вот — ло­шадь ра­бо­та­ла тут на хлеб­ном по­ле, но хле­бом от­сю­да осо­бен­но не тор­го­ва­ли — са­мые хлеб­ные мес­та здесь не у нас, а в Кар­го­по­лье. День­ги мо­ей де­ре­вуш­ке да­вал скот: мя­со и мас­ло. Скот ску­па­ли куп­цы — пра­со­лы и­ли хо­зяе­ва са­ми от­ря­жа­ли со ско­том до­ве­рен­ных. Пом­нишь свое ко­гда-то лю­би­мое: "Что печаль­но гля­дишь? Что на серд­це та­ишь? Не тос­куй, не го­рюй, из очей слез не лей..."? Так вот ав­тор этих строк, на­род­ный по­эт во­ро­неж­ско­го кор­ню Алек­сей Ва­силь­е­вич Коль­цов то­же, ме­ж­ду прочим, чис­лил­ся пра­со­лом и день­ги на жизнь за­ра­ба­ты­вал имен­но этим де­лом — ско­том тор­го­вал... Ну, а скот для кре­сть­я­ни­на — это пре­ж­де все­го се­но на всю дол­гую се­вер­ную зи­му. Вот это-то се­но для ско­та и го­то­вил кре­сть­я­нин вме­сте с ло­шад­кой. То есть ло­шадь здесь обес­печива­ла ко­ро­ве­нок и при­мер­но при та­ком рас­кла­де: на од­ну ра­бочую ло­шадь две-три ко­ро­вен­ки-иж­ди­вен­ки. Ну, а те­перь под­ве­дем итог: три­дцать шесть ло­ша­дей по­мно­жим на две с по­ло­ви­ной ко­ро­вы и по­лучим — подсчиты­вай сколь­ко..? Так — де­вя­но­сто го­лов круп­но­го ро­га­то­го ско­та! И это все вме­сте с ло­шадь­ми во­круг три­на­дца­ти чело­вечес­ких жи­лищ, сбив­ших­ся в кучку за на­шим озе­ром! Где кор­ми­лась, где пас­лась вся эта ско­ти­на — это те­бе сле­дую­щий урок по эко­но­мичес­кой гео­гра­фии. А вот то, что де­вя­но­сто го­лов круп­но­го ро­га­то­го ско­та, про­пи­сан­ные здесь, кор­ми­лись толь­ко со сво­их кор­мов и не за­гля­ды­ва­ли в чужие за­кро­ма, по­ло­же­но те­бе знать точно с са­мо­го пер­во­го уро­ка,— Мо­ро­зов за­гля­нул в свой, та­кой же ста­рин­ный, как и са­ма из­ба, свя­зан­ный с по­тол­ком и по­лом, без­дон­ный шкаф, дос­тал от­ту­да почти сра­зу тол­стую тет­радь, так же, почти сра­зу от­крыл ее на нуж­ном мес­те и вслух прочел:

— "Оби­лие пре­крас­ных лу­гов на се­ве­ре, где бла­го­да­ря про­дол­жи­тель­но­му лет­не­му ос­ве­ще­нию и дос­та­точной вла­ге, рас­ти­тель­ность раз­ви­ва­ет­ся уди­ви­тель­но рос­кош­но, соз­да­ет весь­ма бла­го­при­ят­ные ус­ло­вия для ско­то­вод­ст­ва. Хол­мо­гор­ский скот, на­при­мер, обя­зан свои­ми качес­т­ва­ми пре­ж­де все­го имен­но этим па­ст­би­щам... Се­но пой­мен­ных лу­гов. Пи­та­тель­ность та­ко­го се­на очень вы­со­ка: у нас от­карм­ли­ва­ют­ся на Се­ве­ре Рос­сии (по бе­ре­гам Се­вер­ной Дви­ны, Вычегды, Ме­зе­ни, Пи­не­ги и дру­гих рек) во­лы, ко­то­рые силь­но жи­ре­ют..." Это, брат, из дель­ных ста­рин­ных книг у ме­ня по­за­им­ст­во­ва­но. Точные кни­ги, без ло­зун­гов — лучшие ученые Рос­сии пи­са­ли.

— На­вер­ное, все та же твоя "биб­лия" — "Пол­ная эн­цик­ло­пе­дия рус­ско­го сель­ско­го хо­зяй­ст­ва", без ко­то­рой ты ко­гда-то и спать, пом­нит­ся, не ло­жил­ся, по­ка на ночь не по­ли­ста­ешь?..

— Уга­дал, чер­туш­ка — кой­-что еще пом­нишь. По­след­ний, две­на­дца­тый том этой все­рос­сий­ской "биб­лии" уви­дел свет в 1912 го­ду... Прав­да, рас­ска­за о мо­ей де­ре­вуш­ке в этой "биб­лии" нет, но и она, су­дя по все­му, сво­им мя­сом-мо­ло­ком эту зна­ме­ни­тую биб­лию сла­га­ла. Толь­ко за са­мо мо­ло­ко, за ре­корд­ные удои здесь по лес­ным мес­там, в про­шлом дра­ки-со­рев­но­ва­ния ни­ко­гда не бы­ло — ку­да ты с мо­ло­ком су­нешь­ся при гу­же­вой тя­ге, ко­гда и сейчас-то ма­ши­на­ми не ка­ж­дый день вы­во­зить ус­пе­ва­ют — кис­нет мо­ло­ко до­ро­гой. Да и не ум­но лиш­нюю во­ду по до­ро­гам во­зить. А дра­лись-со­рев­но­ва­лись, пуп рва­ли здесь на се­но­ко­се за мас­ло — это то­вар. И до­ро­гой все­гда! По­ди, та­кое на­зва­ние — "во­ло­год­ское мас­ло" — пом­нишь?

Ко­нечно, Со­ко­лов знал, пом­нил во­ло­год­ское мас­ло. Да и как не пом­нить, ес­ли на­про­тив его до­ма все­гда был ма­га­зин с та­ким про­дук­том. Ма­га­зин так и на­зы­вал­ся — "во­ло­год­ское мас­ло"... А как сейчас? На­до же, не об­ра­щал вни­ма­ния: сме­ни­ли вы­вес­ку или нет? Ин­те­рес­но: на­до за­пи­сать и в Мо­ск­ве про­ве­рить...

— Я, Жор­ка, по мас­лу не спе­циа­лист, но, ви­ди­мо, и мас­ло с этих эта­лон­ных се­вер­ных трав шло не са­мо­го по­след­не­го качес­т­ва. Так вот, брат, и подсчитай, ка­кой эко­но­мичес­кий тыл был за те­ми три­на­дца­тью до­ма­ми, о ко­то­рых речь. А ду­ма­ешь, на­ши ше­сть­де­сят до­мов на этой вот го­руш­ке бед­нее жи­ли, чем де­ре­вень­ка-вы­сел­ки баб­ки Ли­зы?.. Дру­гое де­ло, что се­вер­ный край осо­бен­ный: к ма­те­рии не стре­мил­ся слиш­ком ре­ти­во — и ду­хом то­же умел жить! Так что ве­ли­ко­го то­вар­но­го про­из­вод­ст­ва здесь, ви­ди­мо, не бы­ло. Но Се­вер за это осо­бо и не стро­жи­ли — за Се­вер, как в преж­ние вре­ме­на го­во­ри­ли, бог и царь за­сту­пой стоя­ли. Царь от­сю­да, из лес­ных мест все­гда лучших сол­дат по­лучал. Это мы как-то по­за­бы­вать ста­ли, от­ку­да стоя­щий сол­дат идет, да Си­бирь нам в эту вой­ну ис­ти­ну преж­нюю и под­нес­ла... Да-да, Жор­ка, од­ну-две пус­ко­вых кноп­ки на­жать — это еще не сол­дат. Вот ко­гда те­бя те же кноп­ки за­ста­вят на­жи­мать день и ночь, без сна и от­ды­ха, без те­п­ла и пи­щи, то­гда сол­да­та вой­на и вы­явит. Пом­нишь, у нас как-то глав­но­ко­ман­дую­щие по по­этичес­кой час­ти взя­лись за­щи­щать то­гдаш­них сти­ляг: мол, что вы к ним при­вя­за­лись — бу­дет вой­на, они так же, как их от­цы в со­рок пер­вом, под тан­ки ля­гут... А ведь ве­ри­ли этой чуши и всю на­шу рас­пу­щен­ность та­ким об­ра­зом оп­рав­ды­ва­ли: мол, фор­ма со­дер­жа­нию не ме­ша­ет! Я, бра­тец, не знаю, до ка­кой тео­рии вы те­перь у се­бя в пи­са­тель­ском ге­не­ра­ли­те­те до­го­во­ри­лись — мо­жет, нынче у вас эти две шту­ки, фор­ма и со­дер­жа­ние, бла­го­по­лучно и по­рознь жи­вут, толь­ко в здо­ро­вой жиз­ни та­ко­го чуда ни­как не бы­ва­ет, что­бы ду­ша в од­ну сто­ро­ну, а ру­ки, но­ги с го­ло­вой в дру­гую мар­ши­ро­ва­ли. Так вот и о тех са­мых сти­ляж­ках с из­дер­ган­ны­ми нер­виш­ка­ми, ка­ких мы чуть ли не ге­роя­ми в сти­хах ко­гда-то под­ни­ма­ли, од­но ска­жу: под танк они, мо­жет, в ис­те­ри­ке и ки­нут­ся, ко­гда танк их к стен­ке при­жмет, а вот мерз­нуть в око­пах, го­ло­дать, ждать, мок­нуть в окоп­ной гря­зи и до­ж­дать­ся, вы­иг­рать жизнь тер­пе­ни­ем, тер­пе­ни­ем вы­сто­ять, пе­ре­бо­роть ду­хом вра­га — это, брат, не для ис­те­ри­ки,— для та­ко­го де­ла, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, креп­кий дух ну­жен, упор­ный, ка­кой толь­ко в сис­те­ме, в тру­де, в здо­ро­вой жиз­ни и ро­дит­ся. Чес­т­но го­во­рю те­бе — ар­мию ви­дел, с ар­ми­ей мно­го ра­бо­тать при­хо­ди­лось, что та­кое сол­дат, не­мно­го знаю... А в ми­ру стой­кий сол­дат тот же от­мен­ный ра­бочий чело­век. Вот о чем нам орать во весь го­лос на­до бы­ло, ко­гда ру­ку на ма­лые де­ре­вуш­ки под­ня­ли...

— Я в то вре­мя как-то с од­ним боль­шим началь­ни­ком ехал по Ка­ре­лии. Едем ста­рой пет­ров­ской до­ро­гой, ми­мо Ца­ре­вичей, где, как го­во­рят, царь-то наш Петр Алек­сее­вич Ро­ма­нов за па­ру ночей ус­пел чуть ли не ка­ж­дой ме­ст­ной сол­дат­ке по ца­ре­вичу-сол­да­ту по­да­рить. Даль­ше — ме­ст­ная ту­ри­ст­ская мек­ка — Ко­сал­ма, за ней — це­леб­ные ис­точни­ки, Мар­ци­аль­ные во­ды, пер­вый рос­сий­ский ку­рорт — Петр его уст­ро­ил. А там — и боль­шое ка­кое-то по­се­ле­ние, почти го­ро­док. Я сво­его спут­ни­ка, началь­ни­ка по здеш­ним мес­там, и спра­ши­ваю: "Как, мол, се­ле­ние это зо­вет­ся?". Слы­шу в от­вет: "Спас­ская Гу­ба — быв­ший рай­он­ный центр"... "А те­перь здесь что?"— еще один мой во­прос и сле­дом от­вет на не­го: "Ничего! Бес­цель­ная жизнь!"... "Как?!"— удив­ля­юсь. — "А так. Ничего не про­из­во­дят, од­на ар­тель ос­та­лась — са­ни де­ла­ют. А так са­ми на се­бя толь­ко ра­бо­та­ют: хлеб са­ми се­бе пе­кут, учат са­ми се­бя, лечат са­ми се­бя. Обу­за хо­зяй­ст­ву рес­пуб­ли­ки!" — так зло и оп­ре­де­лен­но и вы­па­ле­но бы­ло. Ну, я и объ­яс­нил­ся тут: "Как же так,— го­во­рю,— бес­цель­ная жизнь? А де­ти­шек рас­тить — есть де­тиш­ки-то?" — "Есть,— слы­шу в от­вет,— ро­жа­ют." — "Ну и хо­ро­шо! Сол­да­ты, ра­бочие бу­дут..." Молчание ря­дом со мной... Я сно­ва, но уже громче ут­вер­ждаю: "Раз­ве сол­дат и тру­же­ни­ков рас­тить это не цель жиз­ни? И сла­ва бо­гу, что жизнь та­кая здо­ро­вая идет..." И вдруг как снег на го­ло­ву: "А вы что, в бо­га ве­руе­те?" — "От­ку­да вы взя­ли?" — "Да са­ми толь­ко что бо­га сла­ви­ли." — "А ме­ж­ду прочим,— го­во­рю,— Се­вер наш ко­гда-то не толь­ко царь для сол­дат, но и бог для ве­ры бе­рег..." Слы­шу, со­пит, как бык, мой со­бе­сед­ник. Ну, что даль­ше, кто ко­го пе­ре­бо­рет?.. Зна­ешь, Жор­ка, это, как ру­ка на ру­ку. Ну, я и по­шел: "Вы, мол, то­ва­рищ до­ро­гой, ве­ры не бой­тесь — ве­ра — это не обя­за­тель­но от­каз от жиз­ни на зем­ле и мечта о счас­т­ли­вом рае на не­бе. Вот это, как раз, и есть по­пов­ская край­ность, ко­то­рую вы с ве­рой пу­тае­те. А ве­ра — это пре­ж­де все­го в се­бе уве­рен­ность, уме­ние ду­шу со­дер­жать в чис­то­те, нау­ка — гря­зи сто­ро­нить­ся. Я, мол, толь­ко так на­шу с ва­ми се­вер­ную жизнь и по­ни­маю. И не за цер­ков­ные по­кло­ны лбом в зем­лю бе­рег­ли пре­ж­де се­вер­ный люд, а за уме­ние стро­го и чес­т­но жить. За уме­ние на лю­бую смерть за зем­лю-дер­жа­ву сто­ять! Это уж так — ло­зунг был та­кой: за ве­ру, ца­ря и отечес­т­во... Ну, ца­ря сме­нить не­дол­го. Мой отец, ко­гда в по­след­нюю ата­ку свою под Смо­лен­ском шел, вме­сто ца­ря сла­вил Ста­ли­на Ио­си­фа Вис­са­рио­но­вича. Име­на — это сим­во­лы, ме­ня­ют­ся со вре­ме­нем, а вот Ро­ди­на-Отечес­т­во — вечное, не­пре­хо­дя­щее. За нее и в те вре­ме­на и в эти оди­на­ко­во твер­до рус­ские лю­ди стоя­ли и оди­на­ко­во гор­до смерть при­ни­мать в та­ком бою уме­ли!".. Вы­ло­жил все. Слы­шу: не пых­тит боль­ше мой началь­ник. Но раз­го­вор дол­го не по­лучал­ся. Через день тем же пу­тем через Спас­скую Гу­бу об­рат­но. И вдруг слы­шу про ис­то­рию с гео­гра­фи­ей раз­го­вор... Жор­ка, ми­лый, по­верь: и смех, и сле­зы ря­дом. Ду­маю: ли­бо скры­вал от ме­ня что, ли­бо про­ня­ло ду­ра­ка... Но по­ка ти­хо так: "Спас­ская Гу­ба — се­ло ста­рин­ное, ка­рель­ское. В озе­ре здесь ря­пуш­ка (это рыб­ка та­кая уди­ви­тель­ная, ка­рель­ская) осо­бо круп­ная, в сет­ку "на два­дцать" идет, по озе­ру и име­ну­ет­ся му­но­зер­ской" и т.д... Так вот, мно­гих началь­ни­ков, что здо­ро­вую жизнь бес­цель­ной уме­ли считать, дав­но на преж­них мес­тах не ос­та­лось, а Спас­ская Гу­ба, слы­хал тут по Пет­ро­за­вод­ско­му ра­дио, сто­ит, жи­вет, да еще что-то шиб­ко дель­ное для лю­дей при­ду­мы­ва­ет... Вот те­бе опять же те же три­на­дцать дво­ров, ка­кие у нас за озе­ром бы­ли, но ко­то­рые ли­хие началь­ни­ки до ручки до­ве­ли... А у нас Спас­ской Гу­бы не со­стоя­лось — нет там, за озе­ром, нынче три­дца­ти шес­ти ло­ша­дей, од­на дачни­ца-ста­ру­ха по­след­ние го­ды до­жи­ва­ет. Вот и подсчитай те­перь, хочешь в ки­ло­грам­мах, хочешь в руб­лях, как мы в сво­их по­гра­ничных точках-за­ста­вах жизнь сда­вать научились! Нынче здесь сда­ли — про­шло, не уби­ло са­мих-то. По­нра­ви­лось! А на­зав­тра, гля­дишь, и даль­ше эта сдача по­ка­ти­лась. И так до са­мо­го кон­ца ведь мо­жет случить­ся! По­ни­ма­ешь: до кон­ца?.. Ой, Со­ко­лов-Со­ко­лов, при­ме­ры та­кие, опыт та­кой нель­зя ни­ко­му в го­ло­ве дер­жать: мыс­ли не­хо­ро­шие от­сю­да за­во­дят­ся.

— На­при­мер?

— А при­мер та­кой... Раз де­ре­вень­ка по­гиб­ла, а мы са­ми вро­де бы как и нет, то бог с ни­ми, с та­ки­ми де­ре­вень­ка­ми во­об­ще — без них про­жить мож­но, за­бот-хло­пот мень­ше... А са­мый глав­ный при­мер — бро­шен­ная, за­бы­тая, за­пу­щен­ная, за­рас­таю­щая ле­сом зем­ля, зем­ля, людь­ми со­тво­рен­ная, от ле­са, пней, кам­ней очищен­ная, и вдруг бро­шен­ная! Зем­ля не нуж­на ста­ла — вот при­мер са­мый страш­ный! Значит, и без зем­ли про­жи­вем — нау­ка вы­ручит, она все­силь­на, най­дет там раз­ные гид­ро-, аэ­ро­по­ни­ки, да и лучше, мол, то­гда бу­дет — ста­нет на­ше сель­ское хо­зяй­ст­во не­за­ви­си­мым от при­род­ных ус­ло­вий... Вот брат ты мой, где мы не­лю­дя­ми ста­но­вим­ся: от­ка­зал­ся чело­век от зем­ли — он уже и не чело­век, а не­людь. Или еще ху­же: не­жить! Точное та­кое не­жи­вое сло­во в рус­ском язы­ке есть. Прие­дешь в Мо­ск­ву, об­ра­тись к ста­ри­ку Да­лю, по­ин­те­ре­суй­ся, что сия не­жить со­бой зна­ме­ну­ет... А в не­лю­ди и не­жи­ти не по­ве­ришь, энер­ге­ти­ку подсчитай... Зем­ля эта на­ша ко­гда-то са­ма, без еди­но­го ки­ло­ват­та элек­тро­энер­гии ро­дить уме­ла — ло­ша­ди­ная си­ла не в счет, она от сен­ца да ов­се­ца, а сен­цо с ов­се­цом толь­ко от солн­ца. Ну, а гид­ро- и аэ­ро­по­ля пол­но­стью на энер­ге­ти­ке стра­ны. Тот же огу­рец из те­п­лиц ны­не, ой, ка­ких боль­ших ки­ло­ватт сто­ит, а не­дав­но еще его в пар­ни­ке кон­ский на­воз грел — все в де­ло шло!.. А са­ды се­го­дняш­ние возь­ми... Ты пом­нишь свою де­ре­вуш­ку-то — не до кон­ца еще за­был? Не за­был со­всем? Это хо­ро­шо! То­гда вот под­нап­ря­ги преж­нюю па­мять: у ка­ж­до­го до­ма по са­ду бы­ло — за до­мом ого­род, а там и сад. И не в две то­щих яб­лонь­ки — де­ре­ва, как го­во­ри­лось, стоя­ли. Я тут вспо­ми­нал на бу­ма­ге, ка­кие сор­та яб­лок у од­но­го твоего де­да бы­ли, да сбил­ся со счету... Пре­снуш­ка — са­мое ран­нее, для не­тер­пе­ли­вых па­ца­нов яб­ло­ко, по­то­му что рот ки­сло­той не вя­жет, хо­тя и не вы­зре­ло до кон­ца... Пре­снуш­ку вспом­нил?.. Даль­ше: бе­лый на­лив, рус­ский роз­ма­рин, ко­ричне­вое, штри­фель, гру­шов­ка, ан­то­нов­ка, ки­тай­ка — на ва­ре­нье... И все это в од­ном са­ду за до­мом. Так что, уро­жай вы­па­дет, и яб­ло­ка­ми с од­но­го са­да мож­но це­лый ма­га­зин за­то­ва­рить. Дру­гое де­ло — сдать это свое яб­ло­ко иной раз не­ко­му. Нам, ви­дишь ли, легче из Венг­рии яб­ло­ки се­бе дос­тав­лять, чем свои в сво­ем же се­ле у лю­дей ску­пить. Па­ра­докс, то­ва­рищ Со­ко­лов! Па­ра­докс! Ты та­кие па­ра­док­сы по за­гра­ни­цам сво­им ви­дел? Не пом­нишь? То­гда вспо­ми­най дру­гое: от ка­ко­го счас­тья мы к это­му на­ше­му па­ра­док­су при­пер­ли — посчитай, сколь­ко ка­ких ки­ло­ватт эти на­ши то­гдаш­ние са­ды стои­ли?.. Я те­бе сам от­вечу: не шла на те яб­ло­ки, что за до­мом у твое­го де­да зре­ли, ни­ка­кая энер­ге­ти­ка! И ра­бочее вре­мя на них ни­ка­кое не шло — вы­хо­дит, да­ром почти стра­не та­кие яб­ло­ки дос­та­ва­лись... Свой сад по­сле ра­бо­ты да в вы­ход­ные дни оби­ха­жи­ва­ли. Это вме­сто то­го, что­бы трус­цой от ин­фарк­тов бе­гать и аэ­ро­би­кой — гим­на­сти­кой га­рем­ной — за­ни­мать­ся... А уж в спо­ре с той же вод­кой сад все­гда впе­ре­ди был, да еще ес­ли под яб­ло­ней улей-дру­гой, то во­об­ще ви­но-пи­во за­будь с зи­мы до зи­мы — пчела за вин­ный за­пах на­ка­зать мо­жет. И жес­то­ко!.. Так что все кру­гом вы­хо­дит: и эко­ло­гичес­ки, и эко­но­мичес­ки, и со­ци­аль­но (это глав­ное!) чис­то на зем­ле, ко­гда у до­ма сад под­ни­ма­ет­ся!.. Ну, а те­перь да­вай на экс­кур­сию ку­да-ни­будь в Мол­да­вию дви­нем. Со­гла­сен?

Со­ко­лов весь, с го­ло­вой, ушел в это мо­ро­зов­ское ис­сле­до­ва­ние и, от­кры­вая для се­бя, ка­за­лось бы, та­кие дос­туп­ные, но, на­до же вот, не при­хо­див­шие еще к не­му до это­го ис­ти­ны, го­тов был сле­до­вать за сво­им дру­гом-ум­ни­цей сейчас хоть на край све­та...

— Я, Жор­ка, в тех мол­дав­ских са­дах сам не был, но, что это за сад, очень вни­ма­тель­но доз­на­вал­ся на ВДНХ. А началось все это с од­ной эман­си­пи­ро­ван­ной не­мочки- жур­на­ли­ст­ки... Вот хо­ро­шо те­бя тут, Жор­ка, не бы­ло, а то и не уз­на­ли бы мы ничего про мол­дав­ские са­ды — уве­ла бы те­бя эта не­мочка от ме­ня в дру­гие са­ды-ро­щи,— Мо­ро­зов по­хо­дя под­дел сво­его дру­га и до­воль­ный рас­плыл­ся в улыб­ке: "Мол, как я те­бя? А? Ко­бель сто­личный! Это те­бе за твое вы­со­ко­нрав­ст­вен­ное ис­кус­ст­во, мас­тер ху­до­же­ст­вен­но­го сло­ва". Но Со­ко­лов, ув­лечен­ный глав­ным мар­шру­том их по­ис­ка, про­гло­тил почти не­за­мет­но для се­бя под­не­сен­ную ему Мо­ро­зо­вым пи­лю­лю и про­дол­жал вни­кать в раз­во­рачиваю­щую­ся пе­ред ним со­ци­аль­ную кар­ти­ну, на этот раз при­няв­шую в се­бя и не­ко­то­рые ас­пек­ты ме­ж­ду­на­род­ных от­но­ше­ний...

— Так вот, по­бы­ва­ла моя не­мочка в Мол­да­вии и да­вай квох­тать: "Сер­гей, это чудо! Эти са­ды! Про­стран­ст­во са­дов! Од­ни яб­ло­ки! Нет лю­дей! Од­ни ма­ши­ны!".. Ух­ва­тил я ее по­след­нее  "нет лю­дей — од­ни ма­ши­ны"  и сра­зу со­об­ра­зил: "Вот что вас, до­ро­гая моя фрау, боль­ше все­го очаро­ва­ло: нет лю­дей — од­ни ма­ши­ны. Нет за­бас­то­вок! Нет ра­бочего клас­са! Нет ту­рок, что со­бра­ли вам ваш се­го­дняш­ний ка­пи­тал свои­ми де­ше­вы­ми ру­ка­ми, а те­перь ста­ли не­нуж­ным да еще со­ци­аль­но опас­ным эле­мен­том! Так что ли?".. За­дал я этот во­прос, ко­нечно, де­ли­кат­но и по­лучил ут­вер­ди­тель­ное: "О Сер­гей! Вы, как все рус­ские, боль­шой по­ли­тик! Но кто не же­ла­ет у се­бя до­ма со­ци­аль­но­го по­ряд­ка?".. Так те­му мол­дав­ских са­дов и ме­ж­ду­на­род­но­го ра­бочего дви­же­ния про­тив то­таль­ной ав­то­ма­ти­за­ции про­из­вод­ст­ва я на этом и за­вер­шил. Даль­ше — то да се. Зер гут! Ау­фи­дер­зей­ен! А сам — на ВДНХ: по­ка­жи­те, мол, что это за сверх­са­ды без лю­дей с од­ни­ми ме­ха­низ­ма­ми? Ну, и ничего но­во­го я для се­бя, то­ва­рищ Со­ко­лов, там и не от­крыл, кро­ме под­твер­жде­ния горь­кой ис­ти­ны: увы, хоть и про­шло мно­го лет с тех пор, как му­жичок-ка­рел вы­вел на свою из­го­родь во­круг все мож­же­вель­ни­ки, а вечной из­го­ро­ди так и не по­стро­ил, все рав­но не научились мы еще скла­ды­вать це­ну до­бы­то­го-вы­ра­щен­но­го про­дук­та из ки­ло­ватт-часов и на­ше­го ны­неш­не­го и зав­траш­не­го здо­ро­вья. Ну, а про­ще — яб­лочки эти, вы­ра­щен­ные ма­ши­ной, ой, как до­ро­го сто­ят на­шей дер­жа­ве, а еще до­ро­же бу­дут сто­ить в зав­траш­ний день. Считай сам... Ма­ши­ну сде­лать — энер­гия: и ру­ду до­быть, и свез­ти эту ру­ду на ме­тал­лур­гичес­кий за­вод, и из ру­ды сталь вы­пла­вить и т.д. и т.п., по­ка ма­ши­на не по­едет. Это раз! Даль­ше: го­нять ма­ши­ну по са­дам — энер­гия: бен­зин, ке­ро­син! Ми­не­раль­ные удоб­ре­ния до­быть, при­вез­ти — ой, как мно­го энер­гии! Ой, ка­кие боль­шие ки­ло­ват­ты в ка­ж­дом ру­мя­ном фрук­те! А ки­ло­ват­ты эти ведь в Куз­бас­сах да Дон­бас­сах до­бы­ва­ют. Под зем­лей! Или в си­бир­ской тай­ге, по­сре­ди бо­лот и за­коченев­ших тундр. Не­исчер­пае­мых при­род­ных ре­сур­сов, кро­ме жи­вой жиз­ни, нет, это бред-ус­по­кое­ние!.. Все исчер­пае­мо! Так зачем нам то­гда на яб­лонь­ку, что всю жизнь на счас­тье чело­вечес­кое рос­ла, ре­сур­сы эти вычер­пы­вать? Ведь яб­лонь­ки эти от солн­ца од­но­го рань­ше под­ни­ма­лись. И толь­ко!.. Да, тут еще один страх есть. Уголь, нефть кончат­ся — это пол­бе­ды, рань­ше ки­сло­ро­да на зем­ле не ста­нет! Ведь энер­гии без ки­сло­ро­да обычно не бы­ва­ет — для ки­ло­ват­тов на­ших ки­сло­род жечь на­до. Хи­мию пом­нишь?

— Ну, а атом­ная энер­ге­ти­ка?

— Жор­ка, ми­лый, не знаю я всю эту атом­ную му­зы­ку до кон­ца. Хоть и по­баи­ва­юсь внут­ри, хоть и пом­ню все, что ви­дел сам, но молчу, ибо по­ка не знаю все до кон­ца. А что ка­са­тель­но са­мих ки­ло­ватт от АЭС, то тут я те­бе са­мо­стоя­тель­ную за­дачку пред­ло­жу. Считай!.. То­п­ли­во для АЭС до­бы­вать на­до?

— На­до.

— Ты сти­хи по­эта-фу­ту­ри­ста пом­нишь насчет грам­ма ра­дия и тон­ны пе­ре­ло­пачен­ной ру­ды ра­ди это­го грам­ма?

— Ну, пом­ню.

— А ру­ду не од­ни­ми ру­ка­ми до­бы­ва­ют и пе­ре­ло­пачива­ют. Сно­ва энер­гия нуж­на. Боль­шая энер­гия, что­бы из тонн ру­ды грамм то­п­ли­ва для АЭС по­лучить. Вот тут и считай кпд сво­их АЭС: сколь­ко все­го энер­гии за­трачено и сколь­ко в ре­зуль­та­те по­лучено?.. Зай­мись на до­су­ге — ты же энер­ге­тик, при­кинь все ки­ло­ват­ты. И от­вет те­бя вра­зу­мит. Не прав я — ме­ня но­сом ткни: вот так, мол, мил чело­век, под­ви­рае­те тут... Я в Мо­ск­ве с од­ним гра­мот­ным эко­но­ми­стом по вес­не бе­се­ду вел на те­му, что та­кое хо­ро­шо и что та­кое пло­хо в наш эко­ло­гичес­ки на­пря­жен­ный век. И при­шли мы с ним к еди­но­му вы­во­ду, что не все на са­мом де­ле хо­ро­шо, что по-ста­рин­ке про­дол­жа­ем считать удачей чело­вечес­т­ва. И пре­ж­де все­го дос­та­лось тут на­шей ги­ган­то­ма­нии. При­вел он мне при­мер с кур­ской ру­дой... До­бы­ва­ем мы там ру­ду са­мым мощ­ным в ми­ре экс­ка­ва­то­ром, обо­га­ща­ем ру­ду на са­мой мощ­ной в ми­ре обо­га­ти­тель­ной фаб­ри­ке, стро­им для обо­га­щен­ной ру­ды са­мую мощ­ную в ми­ре дом­ну, про­ка­ты­ва­ем по­лучен­ный ме­талл на са­мом мощ­ном в ми­ре про­кат­ном ста­не и стро­им из это­го ме­тал­ла еще бо­лее мощ­ный экс­ка­ва­тор для до­бычи но­вой ру­ды. Вот и по­лучает­ся, что боль­шая часть до­бы­то­го на­ми ме­тал­ла идет нынче не на рель­сы и ло­па­ты, а на те же дом­ны-ги­ган­ты, про­кат­ные стан, ка­ких мир не ви­дел и так да­лее и то­му по­доб­ное... И при­вел мне мой со­бе­сед­ник-эко­но­мист та­кую страш­ную циф­ру: боль­ше вось­ми­де­ся­ти про­цен­тов средств про­из­вод­ст­ва идет у нас на про­из­вод­ст­во средств про­из­вод­ст­ва, то есть мень­ше пя­той час­ти до­бы­то­го идет у нас на ло­па­ты и рель­сы, а все ос­таль­ное сно­ва на стан­ки и про­кат­ные ста­ны. Са­мо­ед­ст­во это, чис­той во­ды са­мо­ед­ст­во! – так и за­ключили мы на­шу экс­кур­сию на Кур­скую маг­нит­ную ано­ма­лию. А все, брат, по­то­му, что боль­ны мы стра­стью мир уди­вить то объ­е­да­ла­ми и об­пи­ва­ла­ми, то са­мыми-са­мыми что ни на есть хи­мер­ны­ми про­из­ве­де­ния­ми боль­но­го ума, ко­то­рый на свое боль­ное кон­ст­руи­ро­ва­ние тран­жи­рит на­род­ные день­ги. Шко­лы по де­ре­вуш­кам по­за­кры­ва­ли, что­бы ко­пей­ки съэ­ко­но­мить, боль­ни­цы сель­ские в рай­он­ные цен­тры свез­ли — те­перь ка­кой прыщ вы­лечить и то на­до в рай­центр ка­тить, то­же с це­лью эко­но­мии, а мил­ли­ар­ды пла­ни­ру­ем, что­бы за­тем ге­роичес­ки за­ты­кать ды­ры в тех мес­тах, ку­да эти мил­ли­ар­ды уп­лы­ли. Так что, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, кровь из но­су, а всем нам на­до срочно ис­кать но­вые оп­ти­маль­ные ре­ше­ния жиз­ни и пре­ж­де все­го с учетом то­го, что где-то вот-вот по на­шей преж­ней не­уми начнут тре­щать сте­ны вчераш­не­го бла­го­по­лучия. К чему те­бя, брат мой, и при­зы­ваю. Мо­жет, вспом­нишь сно­ва свой энер­ге­тичес­кий ин­сти­тут, его про­фес­со­ров, нау­ку его, что еще нау­кой зва­лась, и, за­мах­нув к чер­то­вой ма­те­ри свою слад­кую сло­ве­ст­ность, при­мешь­ся сло­вом учить лю­дей жить в се­го­дняш­нем дне? А? Молчишь? Слож­но, по­ди, для вас, гос­по­дин клас­сик, пе­ре­ква­ли­фи­ци­ро­вать­ся, как вы лю­би­те го­во­рить, из лю­бим­ца пуб­ли­ки в обык­но­вен­но­го учите­ля? А?.. Здо­ро­во бы­ло бы. Ро­дил бы ты кни­гу для де­тей о том, что есть на Зем­ле та­кой все­силь­ный бог-элек­тро­энер­гия, ко­то­ро­му мы все по­кло­ня­ем­ся. От­ку­да он к нам при­хо­дит? К ка­кой служ­бе зо­вет? Что стро­ит, а что и раз­ру­ша­ет од­но­вре­мен­но? Ка­ких жертв про­сит — это, брат ты мой, мы с на­шей тех­ни­кой опять в язычес­кие вре­ме­на по­па­ли, жерт­вы не­сем, как при ца­ре Со­ло­мо­не?.. Ну, а даль­ше рас­ска­жи де­тиш­кам, дол­го ли этот бог бу­дет воз­ле нас на­хо­дить­ся? И ну­жен ли он нам на ка­ж­дом ша­гу — мо­жет быть, и дру­го­му ка­ко­му бо­гу, сол­ныш­ку, на­при­мер, при­шла нам по­ра пре­ж­де все­го по­мо­лить­ся?.. Что за­ду­мал­ся? Дос­та­ло?

— Дос­та­ло, Се­ре­га. Чес­т­ное сло­во, дос­та­ло!

— Ну, то­гда и по­пе­ре­жи­вай в оди­ночес­т­ве, а я пой­ду из­во­дить свою то­п­лив­ную ба­зу — пой­ду свой энер­го­аг­ре­гат включать. Ку­да пой­ду? Ба­ню то­пить, Жор­ка, ба­ню. Осо­бую, оси­но­вую, на ли­по­вую, прав­да, ме­ня, как ца­рей на­ших, не хва­ти­ло. Край наш пре­ж­де все­го не ли­по­вый. Да и не в ца­ри нам — са­ми ца­ря­ми жи­вем-ду­ма­ем. Обо­шел­ся по­то­му для строи­тель­ст­ва са­мым де­ше­вым и бы­ст­ро­ра­сту­щим де­ре­вом — оси­ной. Кста­ти, оси­но­вая ба­ня легче со­сно­вой и прочих бань из смо­ли­стых по­род де­ревь­ев. За­пом­ни это, ко­гда в жар по­ле­зешь. Как и ли­па, оси­на по­рис­та, ды­шит лучше, чем та же со­сна — со­сне смо­ла ды­шать ме­ша­ет... И ты ря­дом с та­ким вот лег­ким де­ре­вом ды­шишь лег­ко, хо­тя и си­дишь, буд­то в пек­ле... Ка­кие ба­ни здесь у дру­гих хо­зя­ев?.. Со­сно­вые... Отчего?.. Да со­сну пря­мую най­ти легче, а за оси­ной, год­ной в сруб, на­хо­дишь­ся по ле­сам. Да и гни­лой из­нут­ри оси­на бы­ва­ет. Труд­ное для строи­тель­ст­ва де­ре­во. С со­сной ра­бо­тать легче. Ну, лад­но — об этом по­том. Си­ди-пе­ре­жи­вай!

Ба­ня для Мо­ро­зо­ва бы­ла эта­пом, ру­бе­жом, к ко­то­ро­му он дол­жен был по­дой­ти и через ко­то­рый на­до бы­ло пе­ре­сту­пить, что­бы ут­вер­дить мно­гое; ут­вер­дить и но­вую жизнь в спи­сан­ной бы­ло из жиз­ни де­ре­вуш­ки и окончатель­но ут­вер­дить са­мо­го се­бя в этой сель­ской жиз­ни. Но­вое лад­ное строе­ние из но­во­го ле­са, а не пе­ре­кро­ен­ное тяп-ляп из ка­кой-ни­будь ста­рой ам­ба­руш­ки, как и на­де­ял­ся Мо­ро­зов, сде­ла­ло свое де­ло, за­но­во ро­ж­ден­ная здесь, почти на по­гос­те, жизнь не ос­та­лась не­за­мечен­ной, и на сле­дую­щее ле­то у быв­ше­го здеш­не­го учите­ля, а ны­не дачни­ка, по­се­щав­ше­го де­рев­ню толь­ко в свой учитель­ский от­пуск, то­же за­ды­ми­лась но­вая бань­ка. Прав­да, со­брал ее дачник-учитель "с ми­ру по нит­ке", но за­то пред­бан­ник вы­де­лал ко­ло­той осин­кой и вся бань­ка вслед за эти­ми, лад­но со­шед­ши­ми­ся друг с дру­гом, оси­но­вы­ми плаш­ка­ми ожи­ла, за­све­ти­лась, буд­то оде­тая рез­ным ле­ме­хом.

Вслед за бань­кой учите­ля-дачни­ка, слов­но из-под зем­ли гри­бом-кре­пы­шом, яви­лось на свет по­доб­ное со­ору­же­ние и ря­дом с до­мом баб­ки Ли­зы... Но­вую ба­ню сло­жи­ли ее сы­но­вья, сло­жи­ли все­го за две не­де­ли. Сы­но­вья как-то уга­да­ли и яви­лись втро­ем в од­но вре­мя в от­пуск по­ры­бачить, по­хо­дить, по па­мя­ти дет­ст­ва, по гри­бы-яго­ды, но ста­ру­ха-мать в пер­вый же вечер пе­ре­крои­ла все от­пу­ск­ные пла­ны сво­их мо­лод­цов: "Как хо­ти­те, мол, а сра­му не до­пус­ти­те. Мо­ро­зов-то, чай, пи­са­тель мо­с­ков­ский, а взял в ру­ку то­пор да вме­сте с ма­ло­лет­ни­ми ди­тя­ми и сло­жил ба­инь­ку. А у ме­ня вон ка­кие мо­лод­цы-со­ко­ла, а ста­ру­ха-мать каж­ный раз в ба­инь­ку идет и кре­стит­ся: не при­да­ви­ло бы по­тол­ком..."

Дрог­ну­ли тут Ли­зи­ны до­б­ры мо­лод­цы, за­рычала уже на сле­дую­щее ут­ро мо­то­пи­ла, за­стучали то­по­ры — и через две не­де­ли сы­но­вья-мо­лод­цы пер­вы­ми при­ни­ма­ли жар но­вой ба­ни, сго­няя с се­бя ра­бочий пот, на­ко­пив­ший­ся за вре­мя строи­тель­ст­ва... Прав­да, и тут, как и у учите­ля-дачни­ка, до но­во­го ле­са де­ло в строи­тель­ст­ве не дош­ло. Ря­дом с до­мом ма­те­ри ос­та­ва­лось еще кое­-что из то­го, пред­по­след­не­го две­на­дца­то­го до­ма, по­стро­ен­но­го сра­зу по­сле япон­ской войны, ко­то­рый уже начали раз­би­рать всем ми­ром, что­бы уб­рать страх-мерт­вячину с жи­вой зем­ли — ос­тат­ки это­го пред­по­след­не­го до­ма в за­озер­ной де­ре­вуш­ке и ожи­ли вновь в "ба­инь­ке" баб­ки Ли­зы...

Как оно обер­нет­ся даль­ше? Кто сле­дую­щий вспом­нит здесь-ре­мес­ло-строи­тель­ст­во, Мо­ро­зов не га­дал, но знал глав­ное: жизнь про­сну­лась!

О про­снув­шей­ся здесь, в за­бы­той бы­ло де­ре­вуш­ке, жи­вой жиз­ни уз­на­ли и в рай­оне, и очень ско­ро при­бы­ла к ним рай­он­ная де­ле­га­ция, за­ре­ги­ст­ри­ро­ва­ла но­вые со­ору­же­ния, и вме­сте с ни­ми от­ме­ти­ла и весь про­из­ве­ден­ный ре­монт в де­рев­не и из­ме­ни­ла в сво­их кни­гах стои­мость ожив­ших те­перь до­мо­вла­де­ний — они те­перь значитель­но вздо­ро­жа­ли.

Мо­ро­зов при­нял это из­вес­тие, ко­нечно, с ра­до­стью: есть, ста­ло быть, жизнь, ес­ли це­на ей рас­тет. А баб­ка Ли­за по при­вычке вы­ра­жать вслух и весь­ма гром­ко все свои мыс­ли опо­вес­ти­ла всех через озе­ро о том, что боль­но уж до­ро­го взя­ли те­перь с нее по стра­хов­ке за ее "ба­инь­ку", сло­жен­ную из пус­то­го ста­рья... Но ба­ба Ли­за есть ба­ба Ли­за, да и оди­но­кая ее жизнь-ро­бин­зо­на­да на не­оби­тае­мой сто­ро­не за­ли­ва за­став­ля­ет ук­ре­п­лять го­лос, что­бы пе­ре­го­ва­ри­вать­ся с ос­таль­ным ми­ром через ши­ро­кую во­ду. Глав­ное же свер­ши­лось: жизнь не по­гиб­ла — не да­ли по­гиб­нуть, вот эти­ми са­мы­ми ру­ка­ми вы­та­щи­ли жизнь из мо­ги­лы. а те­перь по­смот­рим-по­го­дим...

Пер­вые ре­монт­ные ра­бо­ты в по­ми­рав­шей де­ре­вуш­ке то­же начал Мо­ро­зов сначала из-за не­об­хо­ди­мо­сти хоть как-то под­дер­жать дос­тав­ший­ся ему дом, со­хра­нить его хоть на ка­кое-то вре­мя жи­лым.

Дом здесь он ку­пил по случаю. В тот год он со­би­рал­ся сно­ва обой­ти все из­вест­ные ему се­вер­ные мес­та и тай­но дер­жал в этом на­мечен­ном по­хо­де мысль: при­смот­реть се­бе где-ни­будь де­ре­вуш­ку, ку­да за­тем по­ти­хонь­ку и пе­ре­се­лить­ся... Мысль о та­кой, сво­ей де­ре­вуш­ке жи­ла у не­го дав­но. Ро­дил­ся и вы­рос он в го­ро­де, ес­ли не считать не­сколь­ких во­ен­ных лет, ко­гда их вы­вез­ли из Мо­ск­вы под Пермь в эва­куа­цию. Там, в ураль­ском се­ле, по­шел он пер­вый раз в шко­лу и там вме­сте со школь­ной гра­мо­той по­зна­вал и гра­мо­ту сель­ской жиз­ни. Ос­но­вы этой гра­мо­ты ос­та­лись в нем на всю жизнь — от­сю­да-то, на­вер­ное, и по­шла-ук­ре­пи­лась в нем тя­га к зем­ле. А мо­жет быть, из­началь­ное, глав­ное чув­ст­во зем­ли-жиз­ни при­шло к не­му все-та­ки по на­след­ст­ву от мо­с­ков­ских ре­мес­лен­ни­ков, вчераш­них кре­сть­ян, что, со­гнув­шись в уг­лу тем­ной го­род­ской ком­на­ты над сво­ей ра­бо­той-мас­тер­ст­вом, жи­ли-дер­жа­ли се­бя па­мя­тью ка­ко­го-ни­будь свет­ло­го речно­го про­сто­ра, дос­тав­ше­го­ся им еще в дет­ст­ве. Па­мять эта у его пред­ков бы­ла, су­дя по все­му, очень боль­ной... Вот от­ку­да у его де­да-са­пож­ни­ка все­гда ве­лась в ком­на­те ка­кая-ни­будь жив­ность, а сам он всю зи­му со­би­рал крючки и лес­ки, го­то­вясь к лет­ней по­езд­ке на Вол­гу, в Ста­ри­цу, на ро­ди­ну же­ны.

Мо­ро­зов не пом­нил, что­бы дед его дей­ст­ви­тель­но ку­да-ни­будь ез­дил ло­вить ры­бу, но крючки и лес­ки у не­го бы­ли. Да еще ка­кие! Крючки фир­мен­ные, швед­ские! А лес­ки во­ло­ся­ные, из кон­ско­го во­ло­са, крученые, без уз­лов. Всю эту дра­го­цен­ность вме­сте с ак­ку­рат­ным хол­що­вым под­сум­ком для ры­бо­лов­ной сна­сти дед и пе­ре­дал ему в до­ро­гу, ко­гда вой­на оп­ре­де­ли­ла Сер­гея и его мать в эва­куа­цию, ку­да-то на Урал.

Осо­бое чув­ст­во жиз­ни, тре­пет­ное, по­рой боль­ное, ко­гда чьей-то, ка­кой-то жиз­ни что-то не уда­ва­лось, и жи­ло в Мо­ро­зо­ве уже с тех пор и бы­ло для не­го глав­ным ком­па­сом во всех его до­ро­гах.

Та­кое же вни­ма­ние-ува­же­ние ко все­му жи­во­му при­но­сил он и сво­им мальчиш­кам и вот, ко­гда эти мальчиш­ки вдруг со­об­щи­ли ему: "Отец! Да­вай ис­кать Ро­ди­ну — ма­лую, свою!" — он и ут­вер­дил окончатель­но в се­бе ре­ше­ние при­смот­реть где-то в бли­жай­шее вре­мя, а там как-то и за­кре­пить за со­бой ка­кое-ни­будь де­ре­вен­ское жи­ли­ще. И ко­нечно, на Се­ве­ре, где он ро­дил­ся вновь по­сле ин­же­нер­ной ра­бо­ты, от­ку­да и по­шла вся его ли­те­ра­ту­ра.

Глав­ная цель то­го боль­шо­го се­вер­но­го по­хо­да, в ко­то­рой он со­би­рал­ся, бы­ла оп­ре­де­ле­на на блан­ке по­пу­ляр­но­го мо­с­ков­ско­го жур­на­ла так: "Ре­дак­ция жур­на­ла по­ручает пи­са­те­лю Мо­ро­зо­ву С.М., со­ру­ко­во­ди­те­лю экс­пе­ди­ции "Рус­ский Се­вер", сбор ма­те­риа­лов, не­об­хо­ди­мых для ре­ше­ния во­про­са о соз­да­нии в ре­гио­не на­цио­наль­но­го пар­ка."

С этим пу­те­вод­ным лис­том на ру­ках Мо­ро­зов и раз­ме­тил свой мар­шрут так, что­бы он обя­за­тель­но про­шел через Ке­но­зе­ро...

Ке­но­зе­ро он не ви­дел дав­но, очень дав­но, с 1968 го­да. Но оно все вре­мя при­хо­ди­ло к не­му: во снах-мечтах оно бы­ло ря­дом с ним ти­хой ра­до­стью, а на­яву он то и де­ло уз­на­вал о но­вых по­те­рях в тех свя­тых мес­тах, о но­вых по­гиб­ших де­ре­вуш­ках, до­мах, о смер­тях зна­ко­мых ему лю­дей.

Боль­ше все­го по­тряс­ла его смерть ста­ри­ка Нож­ки­на, что жил на Ма­мо­но­вом ост­ро­ве-го­ре един­ст­вен­ным уце­лев­шим здесь жи­те­лем-хра­ни­те­лем ста­рин­ной часо­вен­ки, воз­нес­шей­ся над го­лу­бым озер­ным пле­сом...

Ни­ко­лая Фи­лип­по­вича Нож­ки­на Мо­ро­зов знал дав­но, бы­вал у не­го не раз. Знал кое­-что со слов ста­ри­ка и о древ­нем све­ти­ли­ще, слы­хал и о мир­ском ли­ке, быв­шем до не­ко­то­рых пор в часо­вен­ке вме­сте с ико­на­ми... От­ку­да, как, почему явил­ся здесь жен­ский порт­рет, пи­са­ный со­всем не для хра­мо­вой тор­же­ст­вен­но­сти, Мо­ро­зов не пы­тал ста­ри­ка об этом, а хра­ни­тель часов­ни сам сек­ре­та не от­кры­вал.

Часов­ня все вре­мя бы­ла на зам­ке, а ключ все вре­мя был у Ни­ко­лая Фи­лип­по­вича. И ключ этот хра­ни­тель часов­ни дос­та­вал при чужих лю­дях очень не­охот­но... Но как-то дос­тал и по­ка­зал двум чужа­кам-при­шель­цам все, что бы­ло у не­го в часов­не. А за­мок в тот раз от­кры­ла бу­ма­га-до­ку­мент, в ко­то­рой чужа­ки-при­шель­цы бы­ли по­мечены людь­ми при боль­ших долж­но­стях. Ста­рик внял до­ку­мен­ту, по­ве­рил — по­ве­рил да­же то­гда, ко­гда чужа­ки из все­го хра­нив­ше­го­ся в ста­рин­ном све­ти­ли­ще вы­бра­ли лишь жен­ский порт­рет и, ос­та­вив Н.Ф.Нож­ки­ну ка­кую-то рас­пис­ку, увез­ли порт­рет, яко­бы, для тща­тель­но­го научно­го изучения и, ко­нечно, с обя­за­тель­ст­ва­ми вер­нуть все взя­тое. Хра­ни­тель часов­ни про­во­дил чужа­ков-при­шель­цев до во­ды, до лод­ки, и ти­хо ос­та­вил им вслед: "Не ра­зо­ри­те толь­ко..."

Случилось это еще до то­го, как Мо­ро­зов от­крыл для се­бя Ке­но­зе­ро. Порт­рет вме­сте с при­шель­ца­ми, воо­ру­жен­ны­ми бу­ма­га­ми-до­ку­мен­та­ми, ко­нечно, про­пал для ста­ри­ка Нож­ки­на. А мо­жет, про­пал он для рус­ских лю­дей во­об­ще — в те вре­ме­на по­доб­ное ли­хо вы­во­зи­лось за гра­ни­цу...

Вот и все, что Мо­ро­зов знал о жен­ском ли­ке, почитав­шем­ся кем-то на­рав­не с ли­ка­ми свя­тых... Он не хо­тел сам ничего до­ду­мы­вать, до­бав­лять к этим све­де­ни­ям, а по­то­му вся эта ис­то­рия так и ос­та­лась для не­го лишь тай­ной ста­ри­ка Нож­ки­на.

Случив­шее­ся все-та­ки не уби­ло, не со­гну­ло к зем­ле хра­ни­те­ля часо­вен­ки и са­мо­го Ма­мо­но­ва ост­ро­ва — Ни­ко­лай Фи­лип­по­вич был чист и вы­сок ду­хом, кре­пок сво­ей здо­ро­вой жиз­нью и, бог зна­ет, сколь­ко бы еще про­жил на сво­ем ост­ро­ве, хра­ня в сво­ей па­мя­ти ис­то­рию всей чело­вечес­кой жиз­ни, быв­шей ко­гда-то там, в тех мес­тах, на том ост­ро­ве по­сре­ди мо­гучего се­вер­но­го озе­ра, ес­ли бы не яви­лись к не­му обо­рот­ня­ми еще од­ни чужа­ки-при­шель­цы...

Те, по­след­ние ша­ро­мыж­ни­ки то­же бы­ли с бу­ма­га­ми-до­ку­мен­та­ми, был при них еще и вер­то­лет, го­то­вый под­це­пить ста­рин­ную часо­вен­ку и дос­та­вить ее в му­зей под от­кры­тым не­бом... Но ря­дом с часо­вен­кой был по­ка ста­рик Нож­кин. Это чужа­ки-при­шель­цы зна­ли и о часо­вен­ке и му­зее под от­кры­тым не­бом раз­го­вор за­во­дить не ста­ли...

Как? О чем дру­гом шел тот по­след­ний для ста­ри­ка Нож­ки­на раз­го­вор с людь­ми?.. Тех чужа­ков-при­шель­цев не оты­щешь, а оты­щешь, так прав­ды от них все рав­но не ус­лы­шишь... Из­вест­ным ос­та­лось лишь то, что в тот день ста­рик со­гре­шил и в об­ще­ст­ве тех ша­ро­мыг-гра­би­те­лей при­нял в се­бя вод­ку... Сло­вом, чело­ве­ка, век свой не брав­ше­го в рот спирт­но­го, вдруг как-то опои­ли, спои­ли, на­вер­ное, так же, как спаи­ва­ли ко­гда-то по раз­ным ту­зем­ным мес­там раз­ных ту­зем­цев куп­цы-про­хо­дим­цы, что­бы за­тем за­дар­ма взять у них все от иму­ще­ст­ва до жен и де­тей...

А даль­ше вер­то­лет под­це­пил часо­вен­ку, под­нап­ряг­ся, дрог­ну­ла-качну­лась глав­ка часо­вен­ки в се­до­ва­том рез­ном ле­ме­хе, и строе­ние воз­не­слось, по­ле­те­ло ввысь над во­дой...

Го­во­ри­ли, что тро­сом под­це­пи­ли часо­вен­ку не очень лад­но, и из-под тро­са рас­хо­ди­лись, вы­ры­ва­лись из пле­на и па­да­ли об­рат­но, в род­ную во­ду, брев­на ниж­них ря­дов...

Часо­вен­ка воз­не­слась, а ста­ри­ка Нож­ки­на вско­ре по­хо­ро­ни­ли... Часо­вен­ка ны­не ра­ду­ет, удив­ля­ет ор­га­ни­зо­ван­но­го ту­ри­ста, дос­тав­лен­но­го по пу­тев­кам в му­зей под от­кры­тым не­бом уничто­жать бли­ны, печеные тут же, и саль­но гла­зеть на смаз­ли­вых де­вок, при­кры­тых цвет­ны­ми са­ра­фа­на­ми, что за зар­пла­ту хо­дят кру­га­ми-хо­ро­во­да­ми в иду­щем те­перь на­рас­хват сти­ле "рет­ро"... А вот мо­ги­лу ста­ри­ка Нож­ки­на, по­ди, уже и не сыс­кать...

С Ке­но­зе­ром у Мо­ро­зо­ва бы­ли свя­за­ны и дру­гие вос­по­ми­на­ния — здесь он ко­гда-то встре­тил свою бу­ду­щую же­ну, мать его мальчишек. Она ра­бо­та­ла на озе­ре в экс­пе­ди­ции, ре­шав­шей го­ло­во­лом­ную за­дачу: ку­да дел­ся из Ке­но­зе­ра его зна­ме­ни­тый ке­но­зер­ский сиг, ка­ким ры­ба­ки-ке­но­зе­ры ко­гда-то вы­год­но для се­бя при­тор­го­вы­ва­ли.

Так что Ке­но­зе­ро, су­дя по все­му, и ста­ло бы для Мо­ро­зо­ва тем глав­ным причалом, где мож­но бы­ло что-то, не то­ро­пя осо­бен­но па­мять, и вспом­нить, а там и по­пы­тать­ся что-то обоб­щить из ви­ден­но­го и пе­ре­жи­то­го... Там, на бе­ре­гу Ке­но­зе­ра, и поя­ви­лась бы то­гда ма­лая Ро­ди­на — свой дом, ба­ня, лод­ки, озер­ный за­лив и у его мальчишек. Но случилось так, что пе­ред са­мым пу­те­ше­ст­ви­ем он по­зна­ко­мил­ся с ху­дож­ни­ком Ва­лен­ти­ном и тот ос­та­вил ему ад­рес де­ре­вуш­ки, за­те­ряв­шей­ся в глу­хих лес­ных мес­тах. Де­ре­вуш­ка эта бы­ла на пу­ти к Ке­но­зе­ру, и Мо­ро­зо­ву при­шлось вне­сти в свой мар­шрут со­всем не­боль­шие из­ме­не­ния.

Сю­да, в лес­ную де­ре­вуш­ку, со­брав­шую­ся на хол­ме у глу­бо­ко­го, чис­то­го озе­ра, и при­был он вме­сте со стар­шим сы­ном. От­сю­да долж­ны бы­ли вско­ре дви­нуть­ся даль­ше. Но случилось так, что озе­ро с его раз­бой­ны­ми оку­ня­ми, что ве­ли свои гром­кие оку­не­вые бои с плот­вой-со­ро­гой пря­мо у мос­тков, с ко­то­рых бра­ли во­ду, за­во­ро­жи­ло мальчиш­ку, а тут еще ока­зал­ся про­даж­ный дом, да не про­сто дом, а дом на са­мом бе­ре­гу озе­ра, у во­ды, где как раз и бу­ше­ва­ли глав­ные оку­не­вые от­ря­ды.

— Отец, да­вай ку­пим этот дом! — и Мо­ро­зов ис­пол­нил прось­бу сы­на, хо­тя до сих пор Ке­но­зе­ро и при­хо­дит к не­му ви­де­ни­ем — мечтой, прав­да, те­перь при­хо­дит все ре­же и ре­же, но все рав­но еще при­хо­дит...

У до­ма, дос­тав­ше­го­ся им, тек­ла кры­ша. Не бы­ло вто­рых, зим­них рам, да и лет­ние-то ра­мы бы­ли не в пол­ном чис­ле — часть окон бы­ла про­сто за­тя­ну­та плен­кой. Но за­то сте­ны до­ма из­нут­ри бы­ли фи­гур­но оби­ты пле­те­ной бе­ре­стой — был на­ве­ден ка­кой-то не­здеш­ний, бог зна­ет, от­ку­да при­быв­ший в эти ра­зум­ные мес­та, ро­ж­ден­ный ка­кой-то боль­ной го­ло­вой фа­сон. Бе­ре­ста не ды­шит. Значит, под бе­ре­стой не ды­шат те­перь и сте­ны до­ма, значит, нет в до­ме здо­ро­во­го ду­ха, значит, по­па­ди во­да под бе­ре­сту, и под этой бе­ре­стой-фа­со­ном де­ре­во-дом начнет преть, гнить. Так оно и вы­шло на де­ле. Во­да через ху­дую кры­шу шла по сте­нам, ос­та­ва­лась под бе­ре­стой и гнои­ла дом.

Сы­ну бе­ре­ста по­нра­ви­лась, вос­хи­тил узор-пле­те­ние по сте­нам до­ма, и Мо­ро­зо­ву при­шлось дол­го рас­ска­зы­вать мальчиш­ке о де­ре­ве-бе­ре­зе, ко­то­рая, по­гиб­нув почему-ли­бо на кор­ню, сгни­ва­ет, пре­вра­ща­ет­ся под сво­ей ко­рой бе­ре­стой в тру­ху, но так и не раз­де­ва­ет­ся от ко­ры. Тронь та­кое де­ре­во, по­ка­зав­шее­ся те­бе су­хим, креп­ким, схва­тись за не­го, что­бы по­мочь се­бе под­нять­ся в го­ру, и по­сы­плет­ся те­бе на го­ло­ву тут же сгнив­ший ствол-тру­ха... А вот с оси­ной дру­гое де­ло. По­гиб­нет оси­на на кор­ню и пре­ж­де все­го сбро­сит с се­бя ко­ру и ос­та­нет­ся по­том дол­го сто­ять су­хим, дель­ным де­ре­вом — по­жа­луй­ста, бе­ри на дро­ва, пи­ли-ко­ли и сра­зу в печь — су­шить не на­до... И толь­ко по­сле этих при­ме­ров, да еще по­сле ука­зан­ных встреч в са­мом ле­су мальчиш­ка на­ко­нец со­гла­сил­ся с тем, что дом от бе­ре­сты-обив­ки на­до из­бав­лять.

Внут­ри они кое-что под­де­ла­ли в тот же год, кры­шу по­кры­ли ру­бе­рои­дом и так ос­та­но­ви­ли дождь, дав­но на­шед­ший до­ро­гу в жи­ли­ще. Ме­ж­ду де­лом уб­ра­ли с окон пар­ни­ко­вую плен­ку и по­ста­ви­ли вме­сто нее но­вые окон­ные ра­мы. И вот ру­ки дош­ли до са­ра­ев...

Что­бы чело­ве­ку, не­зна­ко­мо­му с се­вер­ной де­рев­ней, пред­ста­вить се­бе, что ожи­да­ло Мо­ро­зо­ва впе­ре­ди, ка­кое не­ве­до­мое по­ка ни­ко­му строи­тель­ст­во он за­те­вал один, лишь при не­со­вер­шен­но­лет­ней по­мо­щи сы­но­вей, без нуж­но­го для та­ких ре­монт­ных ра­бот ин­ст­ру­мен­та и не­об­хо­ди­мо­го ма­те­риа­ла — ка­кой там ма­те­ри­ал в об­вет­ша­лой де­ре­вуш­ке... — на­до обя­за­тель­но по­яс­нить, что та­кое са­раи у се­вер­но­го сель­ско­го до­ма...

Се­вер­ный сель­ский дом, как и все де­ре­вян­ные руб­лен­ные до­ма, ру­бит­ся без осо­бых хит­ро­стей: брев­но на­пе­ред, брев­но на­зад и по брев­ну на бо­ко­вые сте­ны — вот и пер­вый ряд до­ма. Так­же вто­рой , тре­тий, чет­вер­тый, пя­тый... ря­ды, а там уж и про­ем для вход­ной две­ри обоз­начил­ся. Еще ря­да три — и по­ра об ок­нах по­ду­мать... Над ок­на­ми ря­да три — и га­дай, где бал­ки класть под по­то­лок. Вот и вся руб­ка-хит­рость. Прав­да, ря­дом с до­ма­ми, вы­рос­ши­ми в мес­тах не та­ких лес­ных, как на­ши края, се­вер­ный дом-жи­ли­ще гля­дит­ся по­крепче, по­тя­же­лее, по­ши­ре, а все от­то­го, что ле­си­ны, по­ло­жен­ные в его сте­ны, по­тол­ще и под­лин­ней: четы­ре ок­на на­пе­ред — это для на­шей се­вер­ной оби­те­ли са­мая ма­лость, ни­ще­та... А еще крепче, ши­ре, тя­же­лей се­вер­ный дом по той причине, что его чет­ве­рик — сруб из четы­рех стен — возь­мут обычно да и ук­ре­пят из­нут­ри дву­мя руб­лен­ны­ми сте­на­ми, со­шед­ши­ми­ся друг с дру­гом крест на крест. Та­ким се­вер­ным кре­стом и по­де­лят за­ра­нее дом на четы­ре про­сто­рных по­ме­ще­ния — от­сю­да и ос­но­ва­тель­ность внут­ри се­вер­но­го до­ма и кре­по­ст­ной вид сна­ру­жи.

Но дом — это толь­ко дом, из­ба, жи­лье чело­ве­ка. И дом без са­ра­ев — это еще не хо­зяй­ст­во, не жизнь, а все­го лишь ук­ры­тие от не­по­го­ды. Так вот почему обычно стро­ят дом, а ря­дом с ним почти тут же ру­бят и са­раи, ру­бят так же чис­то, как и для до­ма, уг­лы, па­зят так же ров­но, ста­ра­тель­но ле­си­ны, как в дом, что­бы ни до­ж­дю, ни сне­гу, ни вет­ру не бы­ло хо­ду и тут. В до­ме бы­ла-юти­лась се­мья-лю­диш­ки, а по са­ра­ям, в хле­вах — скот, ря­дом в сво­ем стой­ле-по­ме­ще­нии — конь, а то и не один. Здесь же в са­ра­ях, ря­дом со ско­ти­ной и ло­шадь­ми, и по­ме­ще­ние — га­раж для те­лег и са­ней. Сю­да же, к тем же те­ле­гам и лод­ку от зи­мы в дру­гой де­рев­не за­та­щат.

И хлев, и ко­нюш­ня, и га­раж — все это у са­ра­ев вни­зу, на пер­вом, ес­ли мож­но так ска­зать, эта­же. А над пер­вым эта­жом — вто­рой. Там и кла­дов­ки, и хра­ни­ли­ща, и мас­тер­ские, и се­но­ва­лы, и въезд-ввоз сю­да, на вто­рой этаж сде­лан так, что­бы ло­шадь с во­зом мог­ла на са­рай под­нять­ся. Сло­вом, вто­рой этаж — те же про­сто­ры, про­стран­ст­ва, на­пол­нен­ные хо­зяй­ст­вен­ной жиз­нью. Вот и по­лучалось, что для са­ра­ев к на­шим се­вер­ным до­мам и лес при­хо­ди­лось во­зить, ка­кой по­доль­ше, под­лин­ней то есть... Дру­гой раз та­кие са­раи са­ми в два до­ма кре­по­стью-ко­раб­лем сто­ят. Жи­ли­ще, дом — нос с хо­до­вой руб­кой, а са­раи — па­лу­ба, трю­мы, кор­ма. Вот та­кая па­лу­ба-кор­ма и под­во­ди­лась сза­ди к до­му жи­ли­щу лю­дей, под­во­ди­лась-строи­лась и свя­зы­ва­лась с ним од­ной кры­шей. По­то­му, начни раз­би­рать не­ум­но са­раи, тро­нешь и кры­шу до­ма. не по­ставь са­раи на зем­лю так же ров­но, прочно, как дом, качнут­ся они и по­тя­нут дру­гой раз за со­бой и кры­шу до­ма. А вот са­мо­го до­ма не по­тя­нут ни­как, ибо ничем боль­ше, как кры­шей, с ним и не свя­за­ны, не сце­п­ле­ны, не сби­ты, а толь­ко под­ве­де­ны, как те­ле­га впе­ред ог­лоб­ля­ми.

Вот та­ки­ми дву­мя ог­лоб­ля­ми-сте­на­ми и под­хо­ди­ли са­раи и к ны­неш­не­му мо­ро­зов­ско­му де­ре­вен­ско­му до­му. Брев­на в бо­ко­вых сте­нах са­рая бы­ли, су­дя по все­му, не­ве­ро­ят­ной дли­ны, и по пу­ти от сте­ны до­ма к зад­ней стен­ке са­рая раза два, а то и все три пе­ре­кре­щи­ва­лись, как сам дом, внут­рен­ни­ми сте­на­ми, что де­ли­ли са­раи на от­дель­ные по­ме­ще­ния да и ук­ре­п­ля­ли строе­ние по всей дли­не. Так что сло­жи­ли са­раи у это­го до­ма, как ко­роб-пря­мо­уголь­ник да еще с дву­мя вы­сту­пав­ши­ми из ко­ро­ба сте­на­ми-ог­лоб­ля­ми, то­же, как и са­ми са­раи, вы­стро­ен­ные в два эта­жа, но без по­тол­ка — сра­зу под кры­шу.

Это-то по­ме­ще­ние, пер­вым под­хо­див­шее к до­му со сто­ро­ны са­ра­ев, име­но­ва­лось то ко­ри­до­ром, то мос­та­ми. На вто­рой этаж это­го мос­та-ко­ри­до­ра, как на па­лу­бу из хо­до­вой руб­ки, и от­кры­ва­лась дверь из са­мо­го до­ма— жи­ли­ща. Сю­да, по пу­ти на ули­цу, и вы­би­рал­ся сначала из сво­его жи­ли­ща до­мо­вой люд, а даль­ше спус­кал­ся он со вто­ро­го эта­жа ко­ри­до­ра на пер­вый по ле­ст­ни­це, что почти упи­ра­лась во вход­ную дверь. Тем же пу­тем и об­рат­но: от­крыл вход­ную дверь, от­ер но­ги о по­ло­вик или обил их ве­ни­ком от сне­га, смот­ря по по­го­де, и топ-топ на­верх но ле­сен­ке, дер­жась при на­доб­но­сти, как на ко­раб­ле, за прочные пе­ри­ла. Под­нял­ся по ле­сен­ке на мост, гля­нул вверх хо­зяй­ским гла­зом под кры­шу: как там — це­лы­ми ве­ни­ки для зим­ней ба­ни или опять ка­сат­ки гнез­до под кры­шей, в до­ме, сле­пи­ли — и как за­бра­лись-то они сю­да? — к хо­лод­но­му ле­ту, значит... Ну, а там, ес­ли на мос­ту боль­ше ни­ка­ких дел нет, ес­ли на са­раи через дверь, что тут же на мос­ту, за­гля­ды­вать не на­до, то, по­жа­луй­ста, в дом, в те­п­ло. Лю­бо-до­ро­го жить в та­ком до­ме-ко­раб­ле-кре­по­сти, где по зи­ме мож­но и не вы­хо­дить ни­ку­да, ес­ли бы еще ко­ло­дец под кры­шей... Сло­вом, почти ав­то­ном­ное пла­ва­ние-по­лет на пол­ном са­мо­обес­печении...

Ка­ко­вы­ми бы­ли у его ны­неш­не­го до­ма па­лу­ба, трю­мы и кор­ма, Мо­ро­зов мог толь­ко до­га­ды­вать­ся, при­смат­ри­ва­ясь к дру­гим, со­хра­нив­шим еще свои са­раи, до­мам. Са­раи же его те­пе­реш­не­го до­ма сго­ре­ли в печи — сго­ре­ли тут же, в этом же до­ме, в той же са­мой печи, что кор­ми­ла и гре­ла тех, кто еще со­всем не­дав­но вел в тех са­ра­ях свое хо­зяй­ст­во... Сам ко­рабль сжег в сво­ей топ­ке соб­ст­вен­ные трю­мы... Все, кро­ме ос­тат­ка-ко­ри­до­ра с вход­ной две­рью, ле­ст­ни­цей с пе­ри­ла­ми и мос­та­ми-на­сти­лом у две­ри в дом уш­ло в тру­бу...

Вот этот-то ос­тав­ший­ся ко­ри­дор — сте­ны-ог­лоб­ли от преж­ней те­ле­ги-са­ра­ев и за­да­ли Мо­ро­зо­ву за­дачу... При всей це­лой те­ле­ге-ко­ро­бе сте­ны ко­ри­до­ра стоя­ли, дер­жа­лись, как од­но це­лое, как про­дол­же­ние бо­ко­вых стен са­ра­ев. Но вот бо­ко­вых стен не ста­ло, не ста­ло са­ра­ев-ко­ро­ба, пе­ре­вя­зан­но­го по дли­не по­пе­речны­ми сте­на­ми — от все­го ко­ро­ба ос­та­лась лишь од­на пе­ред­няя стен­ка, об­ра­щен­ная к до­му да сте­ны-ог­лоб­ли ко­ри­до­ра. Сло­вом, ос­тал­ся сруб из трех стен, без чет­вер­той, ли­шен­ный свя­зи-кре­по­сти. И ко­нечно, этот сруб-ко­ри­дор начал рас­пол­зать­ся... Дом сам по се­бе шел впе­ред и чуть вбок, ув­ле­кае­мый с бу­гра соб­ст­вен­ной тя­же­стью и тя­же­стью рус­ской печи. Дом шел сво­ей до­ро­гой к во­де, а бо­ко­вые сте­ны ко­ри­до­ра, не свя­зан­ные с до­мом, рас­пол­за­лись в сто­ро­ны, рас­кры­ва­лись, за­ва­ли­вая на­зад свою зад­нюю стен­ку. Кры­шу ве­ло и рва­ло. Хо­дить по ко­ри­до­ру бы­ло уже опас­но. И Мо­ро­зов га­дал, стро­ил пла­ны, как спа­сти ко­ри­дор, как ук­ре­пить, свя­зать с до­мом, ис­пра­вить, вос­ста­но­вить спа­сти хоть часть раз­ру­шен­но­го людь­ми...

По­жа­луй, ни­где в ок­ру­ге опы­та та­ких вос­ста­но­ви­тель­ных ра­бот еще не бы­ло... Са­раи раз­би­ра­ли, про­да­ва­ли, пе­ре­во­зи­ли к дру­гим до­мам, жгли, но все це­ли­ком, сра­зу, не ос­тав­ляя по-глу­по­сти вот так вот та­ко­го урод­ст­ва-по­ги­бе­ли. А к до­мам, ли­шен­ным са­ра­ев, под­страи­ва­ли за­тем ле­ст­ни­цы— крыль­ца... Не бы­ло у Мо­ро­зо­ва для та­ко­го объ­е­ма вос­ста­но­ви­тель­ных ра­бот и нуж­но­го ма­те­риа­ла. Бы­ли толь­ко край­няя не­об­хо­ди­мость са­мой ра­бо­ты и две па­ры рук: его да сы­на, что по­стар­ше. Млад­ше­го по­ка жа­лел — нель­зя мальчон­ке в та­ком ран­нем воз­рас­те над­ры­вать­ся...

План ра­бот Мо­ро­зов все-та­ки вы­хо­дил: по­дол­гу си­дел на ле­ст­ни­це в ко­ри­до­ре, смот­рел из­нут­ри на кры­шу, на рас­кры­ваю­щие­ся сте­ны сру­ба, за­би­рал­ся на по­то­лок и от­ту­да при­ки­ды­вал, что и как, и на­ко­нец ре­шил­ся, да ре­шил­ся так, что обо­зре­вав­шие по­том его ра­бо­ту серь­ез­но пред­ла­га­ли ему за­нять­ся вос­ста­нов­ле­ни­ем ста­рых под­мос­ков­ных дач-мас­то­дон­тов, соз­дан­ных ко­гда-то по не­стан­дарт­ным про­ек­там, а сейчас об­вет­шав­ших и тре­бо­вав­ших то­же не­стан­дарт­но­го, хит­ро­го ре­мон­та: мол, вот где, то­ва­рищ Мо­ро­зов, ва­ше вос­ста­но­ви­тель­ное творчес­т­во при­го­дит­ся, и опять же боль­шие день­ги мож­но за­ра­бо­тать.

На вся­кий случай это пред­ло­же­ние Мо­ро­зов се­бе ос­та­вил... Но это бы­ло по­том, ко­гда все за­вер­ши­лось и его дом от­бо­лев, вы­здо­ро­вел... А по­ка про­ду­ман­ная до де­та­лей ре­ши­мость рес­тав­ра­то­ра-твор­ца встре­ти­лась с за­ко­на­ми при­ро­ды. У не­го под кры­шей в то ле­то за­гнез­ди­лись лас­точки-ка­сат­ки. Ды­рок в кры­ше бы­ло мно­го и пти­цы ле­та­ли ту­да-сю­да. Ле­та­ли-ле­та­ли и вдруг сле­пи­ли ак­ку­рат­ное гнез­дыш­ко-кор­зи­ночку, а там и вы­си­де­ли в этом гнез­дыш­ке жел­то­ро­тых де­ти­шек. Ле­то, и вправ­ду, как пред­ска­за­ли лас­точки, ока­за­лось сы­рым, хо­лод­ным, и птен­цы по­то­му рос­ли мед­лен­но и дол­го не по­ки­да­ли род­но­го гнез­да. А гнез­до это бы­ло при­ле­п­ле­но к бал­ке, что дер­жа­ла ос­тат­ки кры­ши над ко­ри­до­ром, той са­мой кры­ши, ко­то­рую пре­ж­де все­го на­до бы­ло ра­зо­брать. Вот и ждал Мо­ро­зов лас­точек, не ру­гал­ся, не злил­ся на них, а толь­ко не­мно­го пе­ре­жи­вал, что ра­бо­та сдви­нет­ся к осе­ни, уе­дет учить­ся в Мо­ск­ву сы­ниш­ка-по­мощ­ник, а од­но­му ра­бо­тать под кры­шей, над зем­лей, ой, как труд­но — ни­кто ничего сни­зу не по­даст, пры­гай взад-впе­ред. Так оно все в кон­це кон­цов и по­лучилось, но лас­точки бла­го­по­лучно вы­рос­ли, научились ле­тать, и толь­ко то­гда Мо­ро­зов взял­ся за ра­бо­ту.

С сы­ном они ра­зо­бра­ли часть кры­ши над ко­ри­до­ром, спус­ти­ли вниз все ста­рые крыш­ные дос­ки, ото­бра­ли из них то, что мог­ло еще ку­да при­го­дить­ся. Сле­дом раз­де­ли бал­ки и стро­пи­ла ко­ри­до­ра от кры­ши са­мо­го до­ма — те­перь ава­рий­ный ко­ри­дор ос­тал­ся со­всем один, без ка­кой-ли­бо под­держ­ки. Вдво­ем с мальчиш­кой они спус­ти­ли вниз эти бал­ки и стро­пи­ла, сле­дом спус­ти­ли и не­сколь­ко верх­них ря­дов ко­ри­до­ра, ко­то­рые по их пла­ну бы­ли те­перь лиш­ни­ми. Ну, а за­тем под кры­шу до­ма бы­ли под­ня­ты за­го­тов­лен­ные брев­на и из них и был со­ору­жен хит­рый узел, на­мерт­во сце­п­лен­ный с са­мим до­мом. А за­тем к это­му уз­лу они и при­тя­ну­ли бал­ка­ми-стяж­ка­ми сте­ны ко­ри­до­ра. Сте­ны ко­ри­до­ра пе­ред этим све­ли, вы­ров­ня­ли, при­спо­со­бив для это­го де­ла ста­рый дом­крат... Все! Ко­ри­дор спа­сен, те­перь его сте­ны-ог­лоб­ли при­стег­ну­ты к до­му — часть преж­ней па­лу­бы-трю­мов се­вер­но­го ко­раб­ля-кре­по­сти вер­ну­лась к сво­ей хо­до­вой руб­ке и сли­лась с ней на­все­гда.

Ну, а с но­вой кры­шей над ко­ри­до­ром по­лучилось так... В лес­пром­хо­зе уда­лось ку­пить крыш­ную дос­ку. И вот тут-то и вы­шло не­обычное... Дву­скат­ной кры­ши над но­вым ко­ри­до­ром Мо­ро­зов не пла­ни­ро­вал — он вел дос­ку по бал­кам-стяж­кам, рас­хо­дя­щим­ся из-под кры­ши до­ма вее­ром к сте­нам ко­ри­до­ра, вел бу­ду­щий по­кров ова­лом, и дос­ка, сле­дом за бал­ка­ми, вее­ром рас­хо­ди­лась к сте­нам эта­кой рез­ной елочкой-шат­ром, ка­кую встре­тишь те­перь , по­жа­луй, толь­ко в Ки­жах на му­зей­ной кров­ле. Вот эта са­мая шат­ро­вая кров­ля-елочка, све­тя­щая­ся от све­жей, толь­ко что на­пи­лен­ной со­сно­вой дос­ки и ро­ди­ла в их де­ре­вуш­ке не­ожи­дан­но для Мо­ро­зо­ва пер­вое чудо...

Как-то к не­му по­до­шел тот са­мый учитель-дачник, что со­ору­дил се­бе бань­ку, по­до­шел тор­же­ст­вен­но, но вме­сте с тем и со стес­не­ни­ем и пе­ре­дал ему, Мо­ро­зо­ву, бла­го­дар­ность от жи­те­лей де­рев­ни: "Мол, спа­си­бо вам, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, ото всех нас, от де­рев­ни, от ба­бу­шек на­ших. Спа­си­бо за то, что при­ве­ли до­мик в по­ря­док, спас­ли его. Спа­си­бо за свет­лую кры­шу но­вую. Ба­буш­ки на­ши на нее, как на цер­ковь, кре­стят­ся..." И ушел, ушел ти­хо, как и при­хо­дил, ос­та­вив Мо­ро­зо­ву мно­гие раз­мыш­ле­ния, ко­то­рые в кон­це кон­цов и при­ве­ли его к ре­ше­нию стро­ить но­вую ба­ню. Так что ба­ня для Мо­ро­зо­ва бы­ла пре­ж­де все­го де­лом об­ще­ст­вен­ным, де­лом ра­ди лю­дей, ра­ди жиз­ни. Но в этой, по­стро­ен­ной соб­ст­вен­ны­ми ру­ка­ми ба­не Мо­ро­зов дол­жен был еще ут­вер­дить и се­бя са­мо­го.

Да, он мно­гое знал о зем­ле, мно­го­му мог научить жи­ву­щих ря­дом с ним — ведь к его зна­ни­ям, дос­тав­шим­ся ему от лю­дей-тру­же­ни­ков, ко­то­рых он знал, у ко­то­рых учил­ся сам, при­шли еще зна­ния-опыт и жив­ших рань­ше, зна­ния, со­б­ран­ные нау­кой, кни­га­ми. Да, он мог мно­гое сде­лать вот эти­ми са­мы­ми ру­ка­ми: свя­зать окон­ные ра­мы, со­брать, от­но­жо­вить пол, по­то­лок, свя­зать и по­са­дить лю­бую сеть, ро­дить из ство­ла оси­ны чел­нок-долб­лен­ку, но, в чем он стыд­ли­во при­зна­вал­ся толь­ко се­бе са­мо­му, он не по­стро­ил по­ка це­ли­ком ни од­но­го до­ма, ни од­ной из­буш­ки в ле­су — жи­ли­ща он по­ка толь­ко ре­мон­ти­ро­вал, но ни ра­зу не сру­бил ни од­но­го уг­ла в сру­бе... Как ру­бить этот угол? Как ро­ж­да­ет­ся эта сказ­ка-пес­ня кре­сть­ян­ско­го строи­тель­ст­ва-творчес­т­ва?

По­ка­зать руб­ку уг­ла ему так ни­кто и не по­ка­зал. Да, и ре­монт­ных дел вме­сте с плот­ничьи­ми ра­бо­та­ми и сто­ляр­ной вы­дел­кой ему то­же почти ни­кто не по­ка­зы­вал — сам смот­рел, как уже сде­ла­но, со­би­рал что-то по кни­гам, учил­ся чув­ст­во­вать-знать де­ре­во, ну, а идеи-за­ко­ны строи­тель­ст­ва-кон­ст­руи­ро­ва­ния — это ему ос­та­ви­ла на­все­гда ин­же­нер­ная шко­ла. Да еще ка­кая шко­ла! Авиа­ци­он­ная, где все соз­да­ва­лось не толь­ко прочно, но и лег­ко, что­бы ле­та­ло! Но по­ле­теть здесь, в сво­ем сель­ском мас­тер­ст­ве, он по­ка не мог, ибо руб­лен­ный угол, руб­лен­ный дом ос­та­ва­лись для не­го все еще тай­ной-за­гад­кой не­по­знан­но­го мас­тер­ст­ва.

Руб­лен­ный угол он пы­тал­ся изучать то­же по кни­гам, но ока­за­лось, что в ста­рые вре­ме­на кре­сть­ян­ско­му ре­мес­лу по учеб­ни­кам осо­бен­но ни­кто и не учил­ся — это ре­мес­ло шло то­гда са­мым вер­ным пу­тем: от от­ца к сы­ну. Вот и не на­до бы­ло то­гда опи­сы­вать тех­но­ло­гию из­го­тов­ле­ния то­го же руб­лен­но­го уг­ла в спе­ци­аль­ных по­со­би­ях для проф­те­хоб­ра­зо­ва­ния. Ну, а поз­же руб­лен­ный угол почему-то по­пал в раз­ряд ар­ха­из­мов, а по­то­му и не на­шлось ему мес­та в со­вре­мен­ных строи­тель­ных учеб­ни­ках. Кни­ги по­зна­ко­ми­ли Мо­ро­зо­ва толь­ко с ви­да­ми уг­лов: в об­ло, в ла­пу — ко­гда тор­цы бре­вен уже не торчат пе­ре­кре­сти­ем из стен до­ма, швед­ский угол и т.д. А даль­ше Мо­ро­зов уже сам, как пер­во­от­кры­ва­тель, кон­ст­руи­ро­вал свой бу­ду­щий сруб. На бу­ма­ге при­ки­ды­вал, как вес­ти чер­ту под бу­ду­щий паз, вы­би­рал глу­би­ну вру­ба, при­ду­мы­вал раз­ные кон­ст­рук­ции фик­са­то­ров, что дер­жа­ли бы брев­на друг на дру­ге по­крепче... И на­ко­нец, ре­шил­ся, как ре­шил­ся ра­нее спа­сти ко­ри­дор.

Ба­ню бы­ло ре­ше­но ру­бить из оси­ны. Со­сна ху­же в ба­не — в смо­ли­стом бан­ном сру­бе тя­же­лее воз­дух. Оси­на — по­рис­тое де­ре­во, тя­нет в се­бя вла­гу, за­па­хи. Так что жар в оси­но­вой ба­не су­ше, а сам жар по­то­му легче. Да со­сна и до­ро­же. И брать ее раз­ре­ша­ет­ся в ле­су не вез­де — а как дос­та­вить сю­да с даль­ней де­лян­ки? Вре­ме­на ло­ша­док-тру­дяг, увы, про­шли, не за­пря­жешь свою, не пой­дешь к со­се­ду за по­мо­щью: мол, по­мо­ги ко­нем. Был бы в де­рев­не трак­то­рист с трак­то­ром, но и та­ко­вых нет. Сло­вом, ни­как не вы­вез­ти со­сно­вый лес на ба­ню. А оси­ну, как де­ре­во почти бро­со­вое, раз­ре­ше­но брать и по ост­ро­вам и не­да­ле­ко от бе­ре­га. К во­де вы­та­щим, а там лод­кой к до­му... Так и начина­лась их оси­но­вая ба­ня.

Ко­нечно, хо­ро­шо вниз, на са­мый ниж­ний хо­тя бы ряд — о двух ниж­них и не го­во­ри да­же — ли­ст­вен­ни­цу, как пре­ж­де ру­би­ли. Не гнию­щее это де­ре­во. Вот от ста­ро­го са­рая стол­бы ос­та­лись, на ко­то­рые са­раи лет сто на­зад ста­ви­ли. Са­ра­ев нет, а стол­бы из зем­ли Мо­ро­зов кое-как вы­нул, дос­тал, уро­нил. Сто лет в зем­ле про­сто­яли, воз­ле во­ды, и ничего — толь­ко за­ка­ме­не­ло де­ре­во... Ну, а ес­ли не ли­ст­вен­ни­ца, то хо­тя бы по со­сно­во­му смо­ли­сто­му брев­нуш­ку-ко­мель­ку вниз... Но на нет и су­да нет.

Ис­кать и ва­лить оси­ны вы­ез­жа­ли втро­ем: Мо­ро­зов и его мальчиш­ки. Стар­ший впря­гал­ся в ра­бо­ту уже, как ко­рен­ник — как же: за ни­ми с от­цом уже и спа­сен­ный ко­ри­дор под шат­ро­вой кры­шей, и но­вая из­го­родь во­круг са­да-ого­ро­да с раз­ны­ми ап­течны­ми тра­ва­ми, со­б­ран­ны­ми из раз­ных мест, и мос­тки-при­стань, сло­жен­ная из ело­вых стол­би­ков. Но Мо­ро­зов под ствол сы­на с то­по­ром еще не пус­кал, да и тя­нуть-дер­гать лес к бе­ре­гу то­же осо­бен­но не раз­ре­шал, сле­дил, что­бы мальчиш­ка с дур­ным, не­уем­ным от­цов­ским ха­рак­те­ром не на­дор­вал­ся с дет­ст­ва на ра­бо­тах.

Оси­ны па­да­ли, ло­ма­ли сучья свои и у со­сед­них де­ревь­ев. И по­сле ка­ж­до­го упав­ше­го на зем­лю, толь­ко что жив­ше­го, сто­яв­ше­го на кор­ню де­ре­ва все втро­ем они дол­го молчали... "Пла­ка­ла Са­ша, как лес вы­ру­ба­ли",— слы­ша­лось уп­ре­ком от стар­ше­го сы­на, а у млад­ше­го, что ки­пя­тил для них, ле­со­ру­бов, ва­лив­ших лес в са­мую ко­ма­ри­ную ду­хо­ту, креп­кий чай, на гла­зах, чес­т­ное сло­во, бы­ли сле­зы жа­ло­сти. И Мо­ро­зов от­кла­ды­вал в сто­ро­ну то­пор и начинал рас­ска­зы­вать сво­им чес­т­ным мальчиш­кам о жиз­ни дре­ва и о жиз­ни чело­ве­ка... И почти убе­ж­дал, что ум­ное хо­зяй­ст­во лю­дей на поль­зу и лес­у.

А как жда­ли они сле­дую­щее ле­то... Как тут же, толь­ко что явив­шись по­сле шко­лы в свою де­рев­ню и толь­ко-толь­ко спус­тив на во­ду лод­ку, от­пра­ви­лись ту­да, где в про­шлом го­ду па­да­ли на зем­лю оси­ны, ле­жав­шие те­перь в ба­не, и где отец до­ка­зы­вал сы­новь­ям, что чело­век име­ет пра­во на дань с при­ро­ды. И там, где в про­шлом го­ду шли у них та­кие бе­се­ды, они ос­та­но­ви­лись, как за­во­ро­жен­ные... Сол­нечный свет те­перь опус­кал­ся сю­да, вниз, к зем­ле, и те­перь на­встречу солн­цу яр­ко, со­всем в дру­гих цве­тах, свет­лых, ве­се­лых, а не су­мрачно-ядо­ви­тых, гус­то под­ни­ма­лись но­вые тра­вы. А сре­ди цве­ту­щих трав стоя­ли мо­лод­ца­ми бу­ду­щие де­рев­ца. И этим бу­ду­щим де­рев­цам от­кры­ли те­перь до­ро­гу они, взяв для се­бя у ле­са ста­рые оси­ны. А по­том на та­ких, ро­ж­ден­ных ими свет­лых пя­тачках-по­ля­нах к осе­ни по­шли и гри­бы, ко­то­рых рань­ше там, в сы­ром су­мра­ке, вро­де и не во­ди­лось.

Да, он убе­дил сво­их мальчишек, но убе­дил толь­ко через год. А по­ка они, од­но­вре­мен­но со­гла­ша­ясь с ним и мучаясь сле­за­ми не­кра­сов­ской ге­рои­ни, де­ла­ли с от­цом боль­шое муж­ское де­ло... Сруб ба­ни был го­тов в то­же ле­то. Мо­ро­зов ру­бил уг­лы и па­зил ле­си­ны сам, мальчиш­ки в это вре­мя рыс­ка­ли по лес­ным бо­ло­там в по­ис­ках осо­бо­го, ры­же­го, длин­но­го мха, иду­ще­го в сруб под брев­на и во­зи­ли в лод­ке ка­мень-гра­нит для бу­ду­щей печ­ки-ка­мен­ки.

К сен­тяб­рю ре­бя­та уе­ха­ли учить­ся, а он по­сле них под­вел сруб под кры­шу и за­крыл кры­шу дос­кой с то­го са­мо­го, пред­по­след­не­го, две­на­дца­то­го до­ма из за­озер­ной де­ре­вуш­ки. За осень, зи­му и вес­ну сруб вы­сто­ял­ся, брев­на уле­жа­лись. Сле­дую­щим ле­том они уст­рои­ли по­то­лок, то­же оси­но­вый, со­б­ран­ный из оси­но­вых плах, ко­ло­тых по­по­лам оси­но­вых ство­ли­ков, плот­но при­гнан­ных друг к дру­гу — оси­на вдоль, по дли­не ко­лет­ся лег­ко. И сно­ва — де­шев­ле, чем со­сно­вая дос­ка, и сно­ва — на лег­кий дух в ба­не, ибо ба­ня ды­шит и по­тол­ком. А свер­ху по­то­лок-пла­хи за­ли­ли гли­ной и при­сы­па­ли пес­ком, что­бы лучше дер­жал­ся внут­ри жар.

За­тем Мо­ро­зов вы­де­лал ко­ся­ки и две­ри... Баб­ка Ка­тя, зная, как на­до ста­рать­ся над двер­ны­ми ко­ся­ка­ми, пред­ло­жи­ла Мо­ро­зо­ву со­хра­нив­шие­ся у нее ста­рые, но он от­ка­зал­ся — мол, но­вое так все но­вое — уж, кры­ша, бог с ней, раз нет дру­гой дос­ки.

Баб­ки по­ти­хонь­ку оха­ли, вспо­ми­ная, что ко­ся­ков-то но­вых в их де­рев­не, по­ди, уж сколь­ко лет ни­кто не вы­де­лы­вал. А тут еще но­вые две­ри у мо­ро­зов­ской ба­ни. То­же за­бы­ли, ко­гда но­вые две­ри кто вя­зал. Дверь сто­ит дол­го. Дом сгни­ет, а дверь все це­ла — сно­ва в де­ло ее... Есть две­ри-то, да­ли бы, а этот но­вые сго­но­шил.

И за­то­пи­лась но­вая ба­ня, ут­вер­див жизнь в де­рев­не и ут­вер­див са­мо­го в се­бе строи­те­ля — Мо­ро­зо­ва: "Мо­гу, чес­т­ное сло­во, мо­гу. Бы­ли бы си­лы да вре­мя, те­перь бы все во­круг об­стро­ил!"

Но вре­ме­ни у Мо­ро­зо­ва бы­ло не так-то мно­го. И глав­ное его вре­мя шло не на ра­бо­ту с то­по­ром — он пи­сал, по­то­му что что-то са­мо про­си­лось стать сло­вом, по­то­му что на­до бы­ло ко­му-то от­ве­тить, под­дер­жать, объ­яс­нить, до­ка­зать. Ра­бо­ты бы­ло мно­го, мно­го бы­ло и пи­сем с прось­ба­ми-во­про­са­ми. За ра­бо­ту он брал­ся толь­ко за ту, где мог быть са­мим со­бой: хоть книж­ка-рас­крас­ка для ма­лы­шей про птиц, но толь­ко так, что­бы не ло­ма­ли, не уро­до­ва­ли по из­да­тель­ст­вам язык, мысль, что­бы его сло­во, а не ре­дак­тор­ский про­из­вол шел к лю­дям.

Чис­ли­лись за Мо­ро­зо­вым и та­кие зна­ме­ни­тые ра­бо­ты, как тек­сты и всту­п­ле­ния к до­ро­гим аль­бо­мам о при­ро­де и о па­мят­ни­ках Се­ве­ра — эти аль­бо­мы ши­ро­ко шли на за­пад, пред­став­ляя там на­шу стра­ну. И пред­став­ля­ли дру­гой раз, ви­ди­мо, дос­той­но, по край­ней ме­ре сло­ва бла­го­дар­но­сти, в том чис­ле и за его тек­сты, от­ту­да, из-за ру­бе­жа, в из­да­тель­ст­ва при­хо­ди­ли и не раз. Но вся эта ра­бо­та-ста­ра­ние: и сло­ва к чис­то­му еще серд­цу ма­лы­ша-до­шко­ль­ни­ка про трав­ки и птиц и сло­ва гор­до­сти за свою зем­лю в кра­си­вых фо­то-кни­гах, увы, не мог­ли кор­мить да­же его од­но­го, при­вык­ше­го по­дол­гу жить на чае и су­ха­рях, а ес­ли уж есть и уха из озе­ра, то от ма­га­зи­на ничего, кро­ме со­ли да са­ха­ра и не на­до. Он дав­но не ку­рил, ви­но и рань­ше по­ку­пал ред­ко — так что лично на се­бя ему почти ничего и не тре­бо­ва­лось. Но да­же и на этот про­жи­точный ми­ни­мум не все­гда хва­та­ло его го­но­ра­ров за трав­ки и птичек для ма­лы­шей и за пес­ни о ро­ди­не.

Боль­шие кни­ги вы­хо­ди­ли у не­го ред­ко. Во-пер­вых, пи­са­лись та­кие кни­ги не по две-три в год. Да и из­да­вать-то по две кни­ги в год ему бы ни­кто не дал — это толь­ко для ге­не­ра­лов-клас­си­ков: сколь­ко вы­ло­жишь на ре­дак­ци­он­ные сто­лы, столь­ко и из­да­дут, а ря­до­вым — ес­ли и раз­ре­шат, то од­ну кни­гу в три — четы­ре го­да. А уж две в год, хоть в раз­ных из­да­тель­ст­вах — нет! Гос­ком­из­дат вы­ло­вит, вычис­лит на ЭВМ, где ты, та­кой-ся­кой, не от гвар­дии ря­до­вой, два раза в год объ­я­вить­ся хочешь и, не спро­сив те­бя, что те­бе са­мо­му же­ла­тель­ней, ка­кая имен­но ра­бо­та, вы­ки­нет из пла­нов, как все­гда, по за­ко­ну па­ко­сти, ли­бо са­мое до­ро­гое для те­бя, ли­бо то, что по­боль­ше объ­е­мом, а значит, ос­та­вит те­бе ра­бо­ту по­де­шев­ле.

Но и это не все. На­пи­шешь кни­гу, на­печата­ешь на ма­шин­ке стра­ниц три­ста, от­дашь ре­дак­то­ру свой мно­го­лет­ний., цель­ный, вы­стра­дан­ный, ро­ж­ден­ный ду­шой труд. И вро­де при­мут все три­ста стра­ниц и в пла­ны во все вне­сут. А как вы­хо­дить кни­ге, так, гля­дишь, стра­ниц ста и нет... Где? Что? — Сня­ли! — Кто? Ко­гда? Зачем? — Уже позд­но. Все на­бра­но!.. Ну, что тут де­лать? Вы­ру­га­ешь­ся, чаще толь­ко про се­бя, а по­том, ес­ли кто кни­жечку в по­да­рок по­про­сит, да­ришь и из­ви­ня­ешь­ся: мол, про­сти­те — вот тут, тут и тут то­же про­пу­ще­ны стра­ни­цы, вы­ну­ты — и не цен­зу­рой, а ре­дак­то­ром-из­да­тель­ст­вом, так что, ес­ли что-то не­по­нят­но, то я не ви­но­ват... И все тут!

Жор­ке, ко­нечно, легче. До­тер­пел, влез, во­шел, как па­трон в вин­то­вочную обой­му, в ге­не­раль­ские ря­ды — ему до­ро­га, и пе­ре­из­да­ют без кон­ца... Ко­нечно, и Мо­ро­зов не прочь был бы что-то пе­ре­из­дать из сво­их преж­них книг. Чес­т­ное сло­во, кое­-что с поль­зой для тех же де­ти­шек и сейчас мог­ло бы жить. Да и ему в его пять­де­сят с лиш­ним вро­де бы на­до та­ким пу­тем и итог ка­кой-то под­вес­ти да и на под­дер­жа­ние шта­нов что-то по­иметь не ме­ша­ло бы. А то ведь смех: дру­гой раз и в де­рев­ню сю­да не едешь — у се­мьи на до­ро­гу от­ни­мать ведь не бу­дешь.

...Вот так вот, то­ва­рищ ря­до­вой! Сло­вом, па­хать те­бе, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, до кон­ца дней тво­их, па­хать и то­по­ром, и ло­па­той, чтоб кар­тош­ка с лу­ком рос­ли, па­хать без ус­та­ли и пе­ром по бу­ма­ге, рассчиты­вая толь­ко на то, что вый­дет из-под твое­го пе­ра нынче, да и то этот расчет идет с та­ким низ­ким КПД, что ни од­на дру­гая от­расль на­род­но­го хо­зяй­ст­ва не мо­жет по­зво­лить се­бе сию рос­кошь: пло­дить сто, а реа­ли­зо­вы­вать в лучшем случае лишь де­сять стра­ниц... Ну, да лад­но — по­жи­вем-уви­дим... А еще так, как ба­буш­ка его, ба­ба Ма­ня, го­во­ри­ла все­гда: "Что ни де­ла­ет­ся — все к лучше­му!".. Глав­ное, ба­ня есть! Ды­мит — то­пит­ся... Сейчас дро­виш­ки про­го­рят, еще под­бро­сим, что­бы жор­кин жи­рок рас­то­пить...

Хо­ро­шая, жар­кая ба­ня нуж­на бы­ла Мо­ро­зо­ву еще и для не­го са­мо­го, для чело­ве­ка-ор­га­низ­ма. Хо­ро­шая ба­ня с су­хим жа­ром лечит, бе­ре­жет чело­ве­ку здо­ро­вье, а здо­ро­вья Мо­ро­зо­ву с дет­ст­ва по­да­ре­но не бы­ло. Пред­ки, го­род­ские ре­мес­лен­ни­ки, по­сле сво­ей со­гбен­ной ра­бо­тен­ки-кор­пе­ния изо дня в день в сы­ро­сти и ду­хо­те ос­та­ви­ли сво­ему пря­мо­му по­том­ку сла­бые лег­кие. С ран­них лет Мо­ро­зо­ва мучили раз­ные брон­хи­ты, а за­тем доб­ро­нхи­тил­ся-до­каш­лял­ся он и до туб­дис­пан­се­ра. Очагов в школь­ные го­ды у не­го вро­де бы не бы­ло, но ту­бер­ку­лез по тем го­лод­ным го­дам мог вот-вот вполз­ти в не­го и начать вы­са­сы­вать из мальчиш­ки, же­лав­ше­го жить, по­след­ние со­ки... И она все-та­ки как-то за­бра­лась в не­го эта по­га­ная бо­лезнь.

О том, что это страш­ное, все вре­мя ожи­дае­мое им, все-та­ки случилось, Мо­ро­зов уз­нал уже в ин­сти­ту­те, ко­гда пе­ред по­езд­кой в во­ен­ные ла­ге­ря про­хо­дил ме­ди­цин­скую ко­мис­сию. Там-то рент­ге­ном и ус­мот­ре­ли на вер­хуш­ке его пра­во­го лег­ко­го два уже за­руб­це­вав­ших­ся очага... Ко­гда они все-та­ки поя­ви­лись и как, ка­кая си­ла, без по­мо­щи со сто­ро­ны, за­кры­ла эти страш­ные яз­вы? А ведь за­кры­ла! Мо­жет быть, все это случилось еще в шко­ле или на пер­вом ин­сти­тут­ском кур­се. Он не за­ме­тил это­го, не знал, но на пер­вом кур­се что-то под­толк­ну­ло— при­ве­ло к мыс­ли — начать бе­гать крос­сы, бе­гать не в спор­тив­ной сек­ции, а са­мо­стоя­тель­но, как бе­гал чех За­то­пек, ра­бо­тая на си­ли­кат­ном за­во­де и зная, что от этой ра­бо­ты у не­го начали гнить лег­кие. За­то­пек бе­гал ка­ж­дый день. И вы­жил. А по­том по­бе­дил всех стай­е­ров ми­ра.

Книж­ка о чем­пио­не ми­ра, ге­рое-стай­е­ре За­то­пе­ке дос­та­лась Мо­ро­зо­ву, ви­ди­мо, во­вре­мя, и он бе­гал, бе­гал ка­ж­дый день от сво­его до­ма до Кун­це­ва и об­рат­но: семь ки­ло­мет­ров плюс семь ки­ло­мет­ров. И то­же вы­жил, не за­ме­тив, как от­сту­пи­ла за­брав­шая­ся бы­ло в не­го бо­лезнь. И то­же по­бе­дил, но толь­ко не на Олим­пий­ских иг­рах, а в ин­сти­ту­те на заочных Все­со­юз­ных со­рев­но­ва­ни­ях — по­бе­дил сначала на дис­тан­ции 1500 мет­ров... Он пом­нил до сих пор то­гдаш­ний ре­корд ин­сти­ту­та на эту дис­тан­цию — 4 ми­ну­ты и 39 се­кунд. Пом­нил и имя то­го ре­корд­сме­на, пом­нил, что по ста­рым спор­тив­ным нор­мам это был все­го лишь тре­тий раз­ряд. Мо­ро­зов про­бе­жал то­гда 1500 мет­ров бы­ст­рее, а по­том дол­го от­би­вал­ся от то­го же ре­корд­сме­на ин­сти­ту­та, ко­то­рый ру­ко­во­дил у них лег­кой ат­ле­ти­кой. Его зва­ли в спорт, обе­ща­ли там бу­ду­щее, но он до сих пор при­зна­ет толь­ко физ­куль­ту­ру. От­ка­зы­ва­ясь, Мо­ро­зов го­во­рил: “ Вот 15 ми­нут на 5000 мет­ров раз­ме­няю, то­гда зай­мусь серь­ез­но." И эти 15 ми­нут на 5000 он бы, ес­ли бы очень хо­тел, ско­ро и раз­ме­нял, раз­ме­нял бы сам, без тре­не­ра.

Дис­тан­цию 5000 мет­ров он по­лю­бил не­ожи­дан­но, вдруг. Случилось это так... Он про­хо­дил ми­мо ста­дио­на "Ди­на­мо". Там шли ка­кие-то со­рев­но­ва­ния. Он ос­та­но­вил­ся у ре­шетчатой две­ри и через пру­тья ре­шет­ки, сколь­ко мог, сле­дил за бе­гу­на­ми и слу­шал дик­то­ра. Дик­тор и объ­я­вил ему, что спорт­сме­ны идут дис­тан­цию 5000 мет­ров и что ве­дет бег стай­ер из Яку­тии Ануф­ри­ев... Это имя Мо­ро­зов за­пом­нил по­том так прочно, как и имя — За­то­пек, за­пом­нил и крас­ную май­ку и очень лег­кий бег это­го чер­ня­во­го бе­гу­на... Даль­ше дик­тор про­ин­фор­ми­ро­вал Мо­ро­зо­ва о том, что ре­корд ми­ра на дис­тан­цию 5000 мет­ров где-то чуть боль­ше 14 ми­нут и что Ануф­ри­ев идет сейчас по гра­фи­ку вро­де бы бы­ст­рее ми­ро­во­го дос­ти­же­ния... И это случилось, случилось на гла­зах Мо­ро­зо­ва — ми­ро­вой ре­корд пал! Вре­мя Ануф­рие­ва ста­ло ре­корд­ным: 13 ми­нут 59 се­кунд — спорт­смен из Яку­тии раз­ме­нял 14 ми­нут на 5000 мет­ров...

А по­том вско­ре Мо­ро­зов где-то прочел, что ге­рой то­го ре­корд­но­го за­бе­га — учас­т­ник вой­ны, ин­ва­лид, ни о ка­ком спор­те не мог­ло быть и речи. И вот на те­бе — начал бе­гать, что­бы жить! И по­бе­дил! Это бы­ло! Все бы­ло! Все в па­мя­ти до сих пор... Вот так и по­лю­бил он стай­ер­скую дис­тан­цию в 5000 мет­ров. По­лю­бил и чуть­-чуть не раз­ме­нял на ней 15 ми­нут. И раз­ме­нял бы, но в ге­не­ра­лы он не хо­тел с дет­ст­ва — его впол­не уст­раи­ва­ла ря­до­вая, но обя­за­тель­но здо­ро­вая и обя­за­тель­но чес­т­ная жизнь по со­вес­ти. Он рос, жил, вы­жи­вал под зна­ком тя­же­лой бо­лез­ни и воз­мож­ной смер­ти еще до со­вер­шен­но­ле­тия. Вот почему на всю жизнь вме­сте с За­то­пе­ком и Ануф­рие­вым, вслед за ко­то­ры­ми он убе­жал от ви­сев­ше­го над ним ро­ка, ос­та­лись у не­го и сав­ра­сов­ские "Грачи при­ле­те­ли"...

Вес­на, сы­рая, хму­рая — та­ким он ви­дел это по­лот­но — не об­мы­тая еще по­сле хо­ло­да зи­мы те­п­лы­ми до­ж­дя­ми... В та­кое гни­лое вре­мя, сра­зу по­сле зим­них хо­ло­дов и мер­ли обычно боль­ные ту­бер­ку­ле­зом, не до­жи­вая до на­стоя­ще­го те­п­ла: зи­му, хо­лод они как-то вы­дер­жи­ва­ли, а тут мер­ли... Бе­зыс­ход­ность!.. Та­кая же бе­зыс­ход­ность при­хо­ди­ла к не­му и от пус­тых птичьих гнезд... Но грачи все-та­ки при­ле­те­ли! И бу­дет жизнь!

На эту кар­ти­ну, как за­во­ро­жен­ный, он мог смот­реть часа­ми. И в Треть­я­ков­ской га­ле­рее он все­гда шел толь­ко ту­да, к грачам, для при­личия не очень бы­ст­ро ми­нуя и ива­нов­ское"Яв­ле­ние Хри­ста на­ро­ду" и убий­ст­во бе­зум­ным ца­рем Ива­ном сво­его сы­на... Ко­гда бу­дут день­ги,— мечтал ко­гда-то Мо­ро­зов,— обя­за­тель­но за­ка­жу хо­ро­ше­му ху­дож­ни­ку ко­пию сав­ра­сов­ских "Грачей". Обя­за­тель­но! И по­ве­шу над сто­лом... Но ко­пии с сав­ра­сов­ских "Грачей" до­ма у не­го так и не поя­ви­лось — ме­сто их за­ни­ма­ла сейчас те­п­лая, мяг­кая ак­ва­рель мальчишечки-ху­дож­ни­ка, са­моучки из чуваш­ско­го се­ла. Маль­чи­ше­ч­ка пи­сал ему пись­ма, при­сы­лал свои ра­бо­ты, за­тем прие­хал в Мо­ск­ву, и Мо­ро­зов очень хо­тел уст­ро­ить его здесь учить­ся у хо­ро­ших учите­лей. Но для сто­лично­го ин­сти­ту­та у де­ре­вен­ско­го мальчиш­ки яв­но не хва­та­ло зна­ний, а в сред­ние ху­до­же­ст­вен­ные учили­ща ино­го­род­них Мо­ск­ва не при­ни­ма­ла. Был у них план: пой­ти бу­ду­ще­му ху­дож­ни­ку в мо­с­ков­ские двор­ни­ки, по­лучить ком­на­ту при до­мо­управ­ле­нии, там и пи­сать, а по вечерам по­се­щать сту­дии, учить­ся... Но и тут у них ничего не вы­шло — ино­го­род­них к это­му вре­ме­ни не ста­ли брать да­же для очист­ки мо­с­ков­ских улиц... И мальчишечка уе­хал, уе­хал гру­ст­но и про­пал, как про­па­да­ли на его па­мя­ти не раз та­кие же вот та­лант­ли­вые ре­бя­тиш­ки, на счас­тье и на го­ре поя­вив­шие­ся на свет в де­ре­вен­ских до­мах...

Но ак­ва­рель, на­пи­сан­ная юным ху­дож­ни­ком из чуваш­ско­го се­ла, у Мо­ро­зо­ва ос­та­лась. На ак­ва­ре­ли зи­ма, не­сколь­ко до­ми­ков с ды­мом в мо­роз­ное не­бо, до­ми­ки тес­ной кучкой, сза­ди лес... И все... Зи­ма, но почему-то свет­ло и те­п­ло... Сколь­ко раз по раз­ным вы­став­кам ис­кал он для се­бя по­хо­жее чув­ст­во. Он ви­дел, всмат­ри­вал­ся, раз­би­рал, гра­мот­но ана­ли­зи­ро­вал ра­бо­ты, но так и не встре­тил по­ка ни­где дру­го­го та­ко­го же доб­ро­го те­п­ла и яс­но­го све­та, ко­то­рые шли к не­му от этой не­муд­рой ак­ва­ре­ли.

В печи-ка­мен­ке про­го­ре­ла и вто­рая оха­почка дров. Боль­шие ка­ле­ные бе­ре­зо­вые уг­ли дер­жа­ли в се­бе по­след­ний, глав­ный жар. Этот жар на­до бы­ло со­хра­нить для ба­ни, и Мо­ро­зов, как толь­ко с уг­лей сбе­жа­ли фио­ле­то­вые язычки уга­ра, за­крыл тру­бу, про­резь в сте­не, и за­крыл дверь в ба­ню... Те­перь там все бу­дет ка­лить­ся, на­пи­ты­вать­ся жа­ром. Ка­лить­ся до тех пор, по­ка со­всем не по­тух­нут уг­ли. За­тем уг­ли до­лой из ба­ни, тру­бу, дверь на­стежь — ба­ня про­вет­рит­ся, уй­дет из нее угар. А там за­кры­вай сно­ва тру­бу и дверь — и ми­ло­сти про­шу, до­ро­гой гость, в на­шу си­рот­скую ба­инь­ку.

Ко­нечно, ба­ня да­ет и ему, Мо­ро­зо­ву, си­лы. Сбе­жав от ту­бер­ку­ле­за, он не сбе­жал от прочих раз­ных на­пас­тей... Ин­сти­тут, ин­же­не­рия — все шло по­ка ров­но, глад­ко, но вот ли­те­ра­ту­ра... Сти­хи, про­за, бес­по­кой­ст­во за зем­лю; вме­сто жор­ки­но­го "на­до пе­ре­тер­петь-пе­ре­ждать, до­бить­ся сво­его, а по­том все вер­нуть об­рат­но" при­шла же ему, ду­ра­ку, в го­ло­ву идея: до­ка­пы­вать­ся во всем до су­ти, ис­кать ис­ти­ну, а сле­до­ва­тель­но ко­го-то чему-то и учить... А кому те­перь, мил чело­век, то­ва­рищ Мо­ро­зов, охо­та брать се­бе учите­лей, а стал быть, за­пи­сы­вать­ся в неучи, в ду­ра­ки?.. Вот те­бе и вся ис­ти­на. Учите­лем, брат, быть труд­но! Очень труд­но! Здесь сов­рать нель­зя. По­сту­пить­ся прав­дой ни­как не по­зво­ле­но учите­лю! Вот и нуж­на те­перь по­то­му для та­кой прав­ды-ис­ти­ны осо­бая нерв­ная сис­те­ма — тер­пе­ние же­лез­ное не­об­хо­ди­мо... Нет, он, Мо­ро­зов, не сра­зу стал тем, как ви­дит­ся дру­гим, кам­нем-ска­лой, ко­то­рой, со сто­ро­ны ка­жет­ся, подчине­но са­мо вре­мя. Ох, нет, брат­цы мои! Сколь­ко дум-смя­те­ний се­ли­лось в ду­ше. Но ве­рил! Знал, что у зем­ли ма­ло­ва­то но­не за­щит­ни­ков, а по­то­му и сто­ял, сам се­бе воз­вра­щая здо­ро­вье и си­лы. И де­лать мно­гое через си­лу научил­ся, на нер­ве — толь­ко без ис­те­рик. Вот дру­гим и не за­мет­но со сто­ро­ны... Прав­да, по­том все рав­но за это все спро­сит­ся ус­та­ло­стью: от­па­дут все си­лы до кон­ца и хоть сто­ни... Вот тут-то по­ти­хонь­ку и в бань­ку... По­ка то­пишь, ждешь, уже ти­ше на ду­ше — это как пси­хо­те­ра­пия от жи­во­го ог­ня. Ну, а на пол­ку в жа­ру по­ле­жишь, да в озе­ро по­сле жа­ра вой­дешь, дурь из те­бя и прочь. Го­ло­ва чис­тая, мыс­ли здо­ро­вые. От­ку­да си­лы возь­мут­ся... Чув­ст­ву­ешь се­бя но­во­го и сам се­бе не ве­ришь: "Стою, брат Мо­ро­зов! Сно­ва стою!".. Вот так вот. Спа­са­ет, ко­нечно, спа­са­ет ста­рин­ный обычай — очищать­ся ог­нем и во­дой. Спа­са­ет су­хой жар, лег­кий, чис­тый от рас­ка­лен­ных кам­ней и доб­ро­го де­ре­ва-оси­ны.

И ба­ню-то он уст­ро­ил со­всем по-ста­рин­но­му, по­-чер­но­му для су­хо­го жа­ра. Кам­ней в печи мно­го — весь огонь тут, на мес­те. Кот­ла в ба­не нет, что­бы во­да не па­ри­ла, не пор­ти­ла жар. А кам­ни на­ка­лят­ся, мож­но и ве­дер­ко-дру­гое на них по­ста­вить. По­ка раз­де­ва­ешь­ся, го­то­вишь­ся, вхо­дишь — во­да и на­гре­ет­ся... Это по­том ба­ню пор­тить ста­ли — ко­тел вта­щи­ли, а рань­ше во­об­ще спе­ци­аль­ные чис­тые кам­ни в пред­бан­ни­ке для во­ды дер­жа­ли. Ба­ню про­то­пят, дым уй­дет, кам­ни эти из пред­бан­ни­ка на печь, там они и ка­лят­ся. А на­до те­бе го­рячей во­ды, бе­решь эти кам­ни щип­ца­ми и в бочку с во­дой, что то­же в пред­бан­ни­ке сто­ит, что­бы ни­ка­кую вла­гу до по­ры до вре­ме­ни в са­мою ба­ню не пус­тить. Вот так вот су­хой жар хра­ни­ли — зна­ли ему це­ну.

Сначала ко­тел в ба­ню по­ста­ви­ли, а сле­дом и дым в ба­не не по­нра­вил­ся — сде­ла­ли печку с тру­бой. Кам­ней в печи те­перь не­мно­го — толь­ко во­круг тру­бы. От них и па­рят­ся. А уж жа­рить­ся, быть в жа­ру — те­перь нет! Не­ту жа­ру. Есть те­перь толь­ко пар­ное, сы­рое те­п­ло, так в по­бе­ге от ста­ри­ны су­хой жар в рус­ской ба­не и по­те­ря­ли. Фин­нам его под па­тент на сау­ну от­да­ли, а са­ми в сы­рых ба­нях си­дим. Да еще муд­ре­цы есть, ка­кие на се­го­дняш­них при­ме­рах де­лят ба­ни та­ким об­ра­зом: су­хая — фин­ская, пар­ная — рус­ская. Фи­гу с два! В ста­рин­ной рус­ской ба­не за­все­гда жа­ри­лись, в су­хом жа­ру от­ды­ха­ли. В жар та­кой са­мые мо­лод­цы шли. А по­мо­ют­ся, по­сле се­бя чуть про­вет­рят бань­ку и сно­ва за­кро­ют. По­ка оде­ва­ют­ся да до­мой, да по­ка хо­зяй­ки-дев­ки в ба­ню со­бе­рут­ся, там опять все су­хо — вся сы­рость от жа­ра в де­ре­во уш­ла. А уж ко­ли кто на­пос­ле­док в ба­ню со­бе­рет­ся, ко­му жа­ру по­то­му не хва­тит, тот и плес­нет для боль­ше­го те­п­ла ков­шик во­ды на кам­ни. Вот те­бе и пар — это от ху­дой жиз­ни. По­жа­луй­ста, мо­гу все про­де­мон­ст­ри­ро­вать — вот она ба­ня, как в преж­ней Ру­си!

Ув­лек­шись свои­ми рас­су­ж­де­ния­ми, эти по­след­ние сло­ва Мо­ро­зов про­из­нес чуть ли не в слух. Да­же ис­пу­гал­ся и ог­ля­нул­ся, не слы­шал ли кто, а то ска­жут: сам с со­бой го­во­рить начал... Так что нечего спо­рить: фин­ская ли, рус­ская ли — про­спа­ли при­ори­тет, из­га­ди­ли свою преж­нюю ба­ню, а те­перь да­вай к фин­нам за па­тен­та­ми... А чуть по­ку­ме­кать, мож­но фир­мен­ную сау­ну хоть сейчас лучше фин­ской для ме­ж­ду­на­род­но­го рын­ка изо­брес­ти.

— Где взяли? — спросят. — Пожалуйста, вот она, наша исконная. Сто­ит! Не ду­рак у нас на­род-то и рань­ше был. Это по­том что-то дур­ное в нем за­ве­лось. В де­рев­не жи­вут, а руб­лен­ные сте­ны фран­цуз­ски­ми дев­ка­ми да италь­ян­ски­ми му­жи­ка­ми за­ве­ша­ны?! Ку­да с та­кой под­го­тов­кой? На па­нель раз­ве толь­ко! С та­ким нут­ром уже не за ко­ро­вой-ов­цой хо­дить!.. Ба­ню из­га­ди­ли, сле­дом за до­ма взя­лись: рус­ская печь, мол, не­со­вер­шен­на, не­эко­но­мична — ставь­те пли­ты. По­ста­ви­ли. Начали ок­на по­теть, до­ма гнить. В чем де­ло? А в том, что у рус­ской печи вся вла­га-за­па­хи от чугун­ков в тру­бу и на ули­цу, а от пли­ты все в дом. Ну, ве­ли­ка для ко­го-то рус­ская печь — нет те­перь столь­ко ско­ти­ны — так по­ду­мать на­до, по­га­дать, что-то пе­ре­де­лать, но толь­ко по прин­ци­пу: вла­га-за­па­хи — вон из до­му... Или ждем сно­ва и тут по­мо­щи от за­гра­ни­цы, как с фин­ской сау­ной?

Нет, Мо­ро­зов сейчас не ру­гал­ся — он был спо­ко­ен, чист, как все­гда пе­ред ба­ней — про­сто он, не то­ро­пясь, пе­ре­би­рал свои ста­рые ду­мы: они са­ми при­хо­ди­ли к не­му здесь, воз­ле пер­во­го, сра­бо­тан­но­го им це­ли­ком де­ре­вян­но­го строе­ния, воз­ле вот этой во­ды, ку­да сейчас гля­дит­ся вы­со­ким уз­ким окон­цем и его, уже го­то­вая к при­ня­тию до­ро­го­го гос­тя, оси­но­вая ба­ня...

Бан­ный ри­ту­ал Со­ко­лов при­нял с по­ло­жен­ным дос­то­ин­ст­вом, с ува­же­ни­ем при­нял и все за­ве­ден­ные Мо­ро­зо­вым в его ба­не по­ряд­ки... Сначала он ис­хо­дил по­том на пол­ке, за­тем омы­вал­ся в озе­ре. За­тем сно­ва жа­рил­ся в ба­не и сно­ва омы­вал­ся про­хлад­ной озер­ной во­дой... В тре­тий раз за­би­рать­ся на по­лок у не­го уже не хва­ти­ло сил...

— Бу­дет на пер­вый раз,— за­ключил он сла­бень­ким го­ло­ском.

— Бу­дет так бу­дет...

На­пос­ле­док они не­мно­го по­мы­лись, по­тер­ли друг дру­гу спи­ны, ока­ти­лись све­жей во­дой, по­гре­лись не­мно­го и об­лачились во все но­вое, све­жее, при­ят­но при­шед­шее но­во­ро­ж­ден­но­му те­лу. И вер­ну­лись до­мой к чаю и дол­го­му по­лу­молчанию в вечер­ней из­бе, ко­то­рое обя­за­но быть по­сле та­ко­го не­обык­но­вен­но­го со­бы­тия-дей­ст­вия, как жар­кая лег­кая ба­ня на берегу лесного северного озера.