Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига

Содержание


День тре­тий
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   44
ДЕНЬ ТРЕ­ТИЙ


На сле­дую­щий день их­ний по­ход на Пя­ло­зе­ро не со­сто­ял­ся. За ок­на­ми, по­жа­луй, еще с ночи по­вис гус­той нуд­ный дождь и, ка­за­лось, в бли­жай­шее вре­мя не со­би­рал­ся ни­ку­да ухо­дить. Мо­ро­зов от­вел за­на­вес­ку с ут­рен­не­го ок­на и вы­ру­гал дождь, а глав­ное, се­бя са­мо­го за то, что вчера за раз­го­во­ра­ми по­за­был по­смат­ри­вать на не­бо. Со­ко­лов тут же под­дер­жал мо­ро­зов­ское са­мо­об­личение — не все же ему од­но­му хо­дить здесь в ду­ра­ках:

— Как же ты, зна­ме­ни­тый вет­ро­дуй, до­ж­дик-то не уга­дал на ут­ро? А пом­нит­ся, рань­ше вы, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, бы­ли го­раз­до точнее в сво­их про­гно­зах по­го­ды... Ах, да, то­гда ок­на ва­шей лес­ной оби­те­ли про­во­жа­ли на по­кой днев­ное све­ти­ло — вот вам за­кат­ные об­лачка са­ми по­го­ду и пред­ска­зы­ва­ли: мол, ма­ли­но­вые об­лачка — не бу­дет зав­тра до­ж­дя, а жел­тые — жди не­по­го­ду. Ви­ди­те, то­ва­рищ вет­ро­дуй, я и то ва­шу преж­нюю нау­ку не за­был. А вы, до­ро­гой мой, об­ми­шу­ри­лись. Нет, вам на­до свой до­миш­ко ку­да-ни­будь на бу­го­рок под­ни­мать, что­бы сно­ва за­ка­ты ви­деть...

— Да не в этом де­ло,— горь­ко при­нял для се­бя Мо­ро­зов да­же эту шут­ку дру­га.

— А в чем же, раз­ре­ши­те по­ин­те­ре­со­вать­ся?.. Нет, то­ва­рищ Мо­ро­зов, вет­ро­дуя из вас все-та­ки не вы­шло, да­вай­те пе­ре­ква­ли­фи­ци­ро­вать­ся в ис­то­ри­ки,— Со­ко­лов вы­та­щил из сво­его без­дон­но­го чемо­да­на ог­ром­ный цвет­ной блок­нот, рас­крыл его и воо­ру­жил­ся чем-то пи­шу­щим...

— А, вправ­ду, Се­ре­га, по­ве­дай-ка мне ко­ро­тень­ко ис­то­рию с гео­гра­фи­ей сво­ей гру­ст­ной де­ре­вуш­ки — при­дет­ся те­бе гим­ны петь, а точных све­де­ний о мес­тах твое­го оби­та­ния у ме­ня и не­ту-ти. На­вер­ное, био­гра­фа, дос­той­но­го столь свет­лой личнос­ти, еще не оты­ска­лось? Толь­ко учти: я пер­вый сю­да за­пи­сы­ва­юсь. Не все те­бе од­но­му ли­те­ра­тур­ные по­дар­ки де­лать: "Возь­ми сю­жет! Да­рю сце­на­рий!".. Мы то­же не лы­ком ши­ты — кое на что спо­соб­ны.

Чес­т­но го­во­ря, Со­ко­лов был да­же до­во­лен, что по­ход на обе­щан­ное Мо­ро­зо­вым чудо-озе­ро се­го­дня не со­сто­ял­ся... Во-пер­вых, он еще не ото­шел от до­ро­ги и не го­тов был тут же от­пра­вить­ся в даль­нее пу­те­ше­ст­вие. А во-вто­рых, вчераш­ние эмо­ции сде­ла­ли свое де­ло, и ночью он по­лу­спал-по­лу­бре­дил в труд­ном сне всей дос­тав­шей­ся ему вчера явью. По­сре­ди ночи он очнул­ся, дол­го ле­жал с от­кры­ты­ми гла­за­ми, при­ни­мая в се­бя без­дон­ную тьму, ко­то­рая опус­ка­лась на не­го от­ту­да, где дол­жен был хра­нить его от вся­ких бурь и не­по­год креп­кий по­то­лок, а за ним и кру­тая вы­со­кая кры­ша ста­рин­ной кре­сть­ян­ской из­бы. Но Со­ко­ло­ву ка­за­лось, что ни кры­ши, ни по­тол­ка над ним не бы­ло — бы­ла лишь безд­на ночи, опус­тив­шей­ся на не­го из мра­ка-кос­мо­са... На­до бы­ло все-та­ки встать, вы­пить что-то из ле­карств, но вста­вать, бу­дить Сер­гея и тем еще боль­ше ба­ла­му­тить се­бя не хо­те­лось. Так, не очень ве­се­ло бе­се­дуя сам с со­бой обо всем ус­лы­шан­ном, при­шед­шем к не­му вчера днем, он и про­ле­жал без сна до тех пор, по­ка за ок­ном, над за­на­вес­кой, не поя­ви­лась узень­кая, се­рень­кая по­лос­ка гря­ду­ще­го рас­све­та... А мо­жет быть, встать со­всем? Встать и по­ра­бо­тать?— по­ду­мал он, как все­гда в та­ких случаях... Ино­гда по­доб­ный творчес­кий экс­пе­ри­мент ему уда­вал­ся. Ес­ли не спит­ся, пусть се­бе и не спит­ся,— с этим он ти­хо про­би­рал­ся из спаль­ной к се­бе в ка­би­нет, за­свечивал мяг­кую ма­то­вую лам­пу и пи­сал — ино­гда и не­пло­хо. Но очень не­дол­го. Не от­дох­нув­шая как сле­ду­ет го­ло­ва бы­ст­ро ус­та­ва­ла, и он сно­ва, бо­ясь раз­бу­дить же­ну, ос­то­рож­но про­би­рал­ся к сво­ей кро­ва­ти и бла­жен­но, в предчув­ст­вии воз­вра­щаю­ще­го­ся по­кой­но­го сна, мяг­ко вы­тя­ги­вал­ся под одея­лом. Тут он спал уже без сно­ви­де­ний и доль­ше обычно­го.

Ко­нечно, мож­но бы­ло бы ти­хо встать и здесь и хо­тя бы про­сто по­си­деть за сто­лом, по­ду­мать. Но опять же Сер­гей про­снет­ся — он, на­вер­ное, все так же чуток, как лес­ной зверь...

А Мо­ро­зов дей­ст­ви­тель­но слы­шал, как во­рочал­ся — ма­ял­ся бес­сон­ни­цей в по­сте­ли его друг, но го­ло­са не по­дал, и Со­ко­лов в кон­це кон­цов за­снул.

Обычно по­сле та­кой не­пу­те­вой ночи у Со­ко­ло­ва не шло на ум ни­ка­кое серь­ез­ное де­ло, так что он был бла­го­да­рен до­ж­дю и те­перь, удоб­но уст­ро­ив­шись за сто­лом, при­го­то­вил­ся со­став­лять кон­спект-схе­му ме­ст­ной ис­то­рии-гео­гра­фии. Он на­нес на блок­нот­ный лист кон­ту­ры бу­гра-по­лу­ост­ро­ва, от­ре­зав­ше­го со­бой от озе­ра здо­ро­вен­ный за­лив-за­гу­би­ну, и на юж­ной сто­ро­не это­го бу­гра, у са­мой во­ды, ак­ку­рат­ным ри­су­ночком-иг­руш­кой по­ме­тил мо­ро­зов­ский дом. Чуть вы­ше, по­даль­ше от во­ды, был на­ри­со­ван и дом баб­ки Ва­си­ли­сы. А даль­ше?..

— Ну, да­вай­те, то­ва­рищ Мо­ро­зов, вы­кла­ды­вай­те гру­ст­ную ис­то­рию сво­его воз­люб­лен­но­го на­се­лен­но­го пунк­та: что здесь ос­та­лось? кто еще дер­жит­ся?..

— Ми­лый ты мой, не­со­сто­яв­ший­ся со­цио­лог,— начал Мо­ро­зов чуть смеш­ли­во, но поучитель­но, гро­зя и тут при не­об­хо­ди­мо­сти тут же пе­рей­ти к мо­но­ло­гу-про­по­ве­ди,— ис­то­рия это­го на­се­лен­но­го пунк­та, на­обо­рот, все­гда бы­ла весь­ма ве­се­лой, ибо вот на та­кой не­ве­ли­кий бу­го­рок-го­руш­ку не со­шлись бы в про­тив­ном случае та­кой тес­ной тол­пой -празд­ни­ком шесть де­сят­ков до­мов...

— Сколь­ко-сколь­ко?— пе­ре­спро­сил Со­ко­лов, по­ду­мав, что ос­лы­шал­ся.

— Шесть де­сят­ков до­мов, креп­ких, се­вер­ных, не­дав­но стро­ен­ных, здо­ро­вых, начина­ли два­дца­тый век вот на этом са­мом мес­те, где сейчас, как си­рот­ские сто­га на осен­нем лу­гу, торчат на­ши об­вет­ша­лые строе­ния чис­лом око­ло де­сят­ка... Да, мой друг, да! Я не фан­та­зи­рую и не со­би­ра­юсь пу­гать те­бя вы­ду­ман­ны­ми ис­то­рия­ми. Де­сять вме­сто шес­ти­де­ся­ти... Где ос­таль­ные?.. В боль­шин­ст­ве сво­ем сго­ре­ли в печах тех жи­лищ, что еще ос­та­ва­лись и по­ка ды­ми­ли свои­ми тру­ба­ми. Зачем в лес за дро­ва­ми ехать, ко­гда пи­ли-ко­ли до­ма-дро­ва. Да еще ка­кие дро­ва! Со­сна бо­ро­вая, смо­лье, не дро­ва — по­рох!.. Ты по сво­им сто­ли­цам-ев­ро­пам еще не слы­хал ни­где, что­бы здо­ро­вы­ми до­ма­ми печи то­пи­ли, что­бы до­ма, при­год­ные для жи­лья, в печах жгли? Нет?.. И я, брат, рань­ше не слы­хал и не ду­мал, что та­кое воз­мож­но. А уз­нал, уви­дел — ис­пу­гал­ся. Страш­но ста­ло, как при все­об­щем мо­ре! Что же это та­кое?— ду­маю.— Жи­ли­ща, креп­кие, сло­жен­ные на век (вот мой дом, на­при­мер, в кон­це про­шло­го ве­ка по­став­лен и еще, бог зна­ет, сколь­ко про­сто­ит, ес­ли уход бу­дет), и вдруг жгут! Жгут не ино­зем­цы, не ва­ря­ги ка­кие, не вер­бо­ван­ные из дру­гих мест, не в вой­не го­рят до­ма, а са­ми лю­ди, здеш­ний на­род, на гла­зах ко­то­рых эти до­ма рос­ли-вста­ва­ли. А ведь ви­де­ли эти, ны­неш­ние ис­топ­ни­ки, как во­зи­ли из бо­ров этот стра­хо­вой, ру­до­вой лес, как во­лочили ло­ша­ди и лю­ди этот лес брев­но за брев­ном, что­бы ро­дил­ся дом... Пред­ставь се­бе, сколь­ко сил, жиз­ней в этих до­мах, сго­рев­ших в печи, ус­пев­ших дос­тичь лишь не­пол­ной зре­ло­сти... Как сол­да­ты из этих же де­ре­вень, что ос­та­лись на­все­гда на вой­не... Страш­но мне ста­ло то­гда, Жор­ка! Страш­но да­же не от­то­го, что нет уже са­мих до­мов, а по той причине, что та­кой вот ны­неш­ний ис­топ­ник по не­во­ле (он ведь и поль­зу вро­де бы при­но­сит: до­ма жгет, лес бе­ре­жет — ле­су-то те­перь, смот­ри, сколь­ко во­круг на­рос­ло) жег-вы­жи­гал из се­бя и свое соз­на­ние, по ко­то­ро­му пре­ж­де тре­бо­ва­лось бе­речь-хра­нить вся­кий свой и чужой люд­ской труд. И Ва­си­ли­са твоя Пре­крас­ная то­же ис­топ­ник ве­ли­кий. Как-то при­ня­лась мне вслух считать , сколь­ко она до­мов нонче по­жгла: мол, свой ста­рый под ко­нец толь­ко спа­ли­ла, а так тот бра­ла за три­дцат­ку, тот за чет­верт­ной и так да­лее и то­му по­доб­ное... И воз­не­на­ви­дел я ее то­гда, чес­т­ное сло­во, воз­не­на­ви­дел. Умом жа­лел, доб­ро ей вся­кое де­лал, а к ду­ше не под­пус­кал. А по­том и она мне при­зна­лась, ка­кой страх к ней явил­ся, ко­гда я в де­рев­не жить стал.

— А ей-то от чего страш­но сде­ла­лось?— по­же­лал уточнить Со­ко­лов.

— Ей-то? А от то­го, что я в сво­ей печи ни од­но­го по­ле­на из жи­ли­ща не спа­лил. Ви­де­ла ведь все, сле­ди­ла. Сначала ду­ма­ла, что я ей кон­ку­рен­том ста­ну — начну на­пе­ред ее ка­кие до­ма пи­лить-ку­лачить. Этот страх к ней пер­во-на­пер­во и при­шел. А по­том смот­рит: му­жик из ле­су су­шье тас­ка­ет, пи­лит, ко­лет что-то лес­ное (это в са­мый пер­вый год бы­ло), а ря­дом скот­ный двор да ко­нюш­ня-раз­ва­лю­ха — та­щи яд­ре­ные дро­ва. Все и та­щат, а этот нет... Вот тут моя ста­ру­ха уже серь­ез­но за­ду­ма­лась: "А что бы это та­кое значило — жи­вет му­жик, не как она?.." А я, Жор­ка, не мо­гу пал­ки из люд­ско­го жи­ли­ща ог­ню сне­сти. Не мо­гу, хоть режь! Да­же ко­гда рух­нет, упа­дет что са­мо, и то ду­маю сначала, как бы это людь­ми со­тво­рен­ное, сно­ва в де­ло пус­тить, ожи­вить в но­вом строе­нии?.. Ну, а глав­ный страх к мо­ей баб­ке явил­ся то­гда, ко­гда уви­де­ла она у ме­ня в ру­ках плот­ниц­кий то­пор, ко­гда из­го­родь я под­пра­вил и ос­тат­ки сво­его дво­ра к до­му под­тя­нул, что­бы не рух­ну­ли. Тут-то две яв­ные си­лы у нас в де­рев­не и со­шлись: баб­ка Ва­си­ли­са — ис­топ­ник, уничто­жи­тель (по­след­ние го­ды ре­ши­ла жить вот и жи­ла са­ма под гни­лой кры­шей — не кры­ша, а ре­ше­то), и я, ваш по­кор­ный слу­га, с то­по­ром-строи­те­лем в ру­ках. Я стро­ить — баб­ка жечь! Вот, брат, ка­кая ис­то­рия-то с гео­гра­фи­ей у нас тут, в сто­ро­не от глав­ных ма­ги­ст­ра­лей жиз­ни, и при­ключилась. Вот ка­кие си­лы на зем­ле во­дят­ся! Две си­лы, две по­зи­ции!.. Я сам для се­бя все­го это­го и не оп­ре­де­лял, а баб­ка все чуя­ла, бо­ле­ла серд­цем, мучилась ду­шой — со­весть ее преж­няя чер­вячком точить начала... Гля­жу, му­жичков от­ку­да-то раз­до­бы­ла — кры­шу ей сначала в до­ме под­пра­ви­ли, чем ничем, а по­кры­ли. Сле­дом са­рай-дро­вя­ник, что пья­но на бо­ку ле­жал, сно­ва на но­ги по­ста­ви­ли, в по­том вдруг, гос­по­ди бо­же мой, и бань­ку ее ста­рую всю рас­ка­та­ли и по-но­во­му ла­дят: жи­ви, ба­бу­ся, еще сто лет!.. А даль­ше слы­шу, как-то моя Ва­си­ли­са Пре­крас­ная ко­му-то ли­хо так тол­ку­ет: "Мо­ро­зов-то стро­ит­ся — по­ди, жить ду­ма­ет. И мне, мол, еще по­жить охо­та..." Вот так вот и под­ня­лась чуток на­ша де­ре­вуш­ка — кой­-что не со­жгли, со­хра­ни­ли под ко­нец. Не скры­ваю — гор­жусь: слы­шал и ве­рю, что с ме­ня все началось. А за на­ми с баб­кой все за­бо­ры-ого­ро­ды под­пра­ви­ли, кры­ши ста­рые по­кры­ли — бла­го ру­бе­ро­ид в ма­га­зин за­вез­ли. Вот и жи­вем!

— И все-та­ки, Се­ре­га, не ук­ла­ды­ва­ет­ся в мо­ей го­ло­ве: не­у­же­ли на этом пуп­ке-бу­гор­ке стоя­ло ко­гда-то ше­сть­де­сят вот та­ких же здо­ро­вен­ных, как у те­бя до­мов? Да где они все раз­ме­ща­лись? Тес­ни­лись как?

— Тес­ни­лись дру­гой раз — это точно: ок­на в ок­на, двор к дво­ру. Зем­ля-то лес­ная до­ро­гая, ру­ка­ми сде­ла­на — бла­го­при­об­ре­тен­ная людь­ми зем­ля... Пре­ж­де зем­ли-то здесь во­об­ще не бы­ло — до лю­дей лес здесь один сто­ял. Лес жечь и пни корчевать при­хо­ди­лось, что­бы под паш­ню по­лян­ку ка­кую от­вое­вать. И не бы­ло то­гда, до­ро­гой Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, ни ме­ха­низ­мов для этой це­ли, ни ми­ни­стер­ст­ва ме­лио­ра­ции. Ру­ка­ми да ло­шад­кой об­хо­ди­лись. А те­перь при ве­ли­кой ме­ха­ни­за­ции и элек­тро­воо­ру­жен­но­сти лес­пром­хоз со­сно­вые пни на де­лян­ках ос­тав­ля­ет. А рань­ше пень лю­бой дос­та­ва­ли. Да еще из не­го смо­лы-жи­ви­цы на­го­нят сколь­ко! Во как пра­щур наш с то­бой умел ста­рать­ся! По­ни­мал все, что нуж­но, без вся­ких ЭВМ — ру­ка­ми щу­пал, серд­цем чуял, что где не так!.. Но лес све­сти, то­ва­рищ Со­ко­лов, это еще ма­лая часть де­ла. Почва лес­ная са­ма, считай, хле­ба ро­дить на ста­нет — под­зол под ле­сом один, а от не­го, что от пус­то­го пес­ка, ни­ка­ко­го хле­ба не бу­дет. Ну, пер­вый год по­сле па­ла-по­жа­ра на зо­ле ре­пу и на­рас­тят. И все! А даль­ше за­мы­кай бо­жий круг: ко­ро­ва — на­воз — рожь с ячме­нем с по­ля и опять со­ло­ма от хле­бов ко­ро­ве под но­ги, что­бы за­тем вме­сте с на­во­зом вер­нуть­ся на паш­ню. Вот так вот, мил­ли­метр за мил­ли­мет­ром, и рас­ти­ли, сте­ли­ли этим на­во­зом с со­ло­мой, пло­до­род­ный слой то­гдаш­ней паш­ни — тас­ка­ли без кон­ца этот на­воз на по­ля. И це­ну то­гда это­му на­во­зу зна­ли: ка­кой ху­же, ка­кой лучше. И ни­кто, кто жить хо­тел на этой зем­ле, на­воз от ско­ти­ны мерт­вой го­рой не сва­ли­вал то­гда из хле­ва к во­де, мол, пусть с во­дой утечет. Бе­рег­ли, счита­ли все, что те­перь дерь­мом зо­вет­ся! Вот от­ку­да, брат Ге­ор­гий, зем­ля здесь шиб­ко до­ро­гой бы­ла. Это те­бе не чер­но­зем-да­ро­вье. Вот и жа­ле­ли зем­лю, жа­лись до­ма­ми друг к дру­гу, что­бы от­би­тую у ле­сов зем­лю не за­ни­мать... А кам­ни вспом­ни! Пом­нишь кам­ни по ле­сам, что мы с то­бой ко­гда-то встречали?.. Идешь — вдруг кам­ни ле­жат гор­кой, ров­ным бу­гор­ком, спря­та­лись сре­ди бе­ре­зок. Го­ло­вы еще с то­бой то­гда се­бе ло­ма­ли: " Что за кам­ни та­кие? Кем со­б­ра­ны по­всю­ду? Не язычес­кие ли мо­лель­ни?.." Язычес­кие! Мо­лель­ни! Са­мые что ни на есть вер­ные мо­лит­вы зем­ле-ма­те­ри!.. А пом­нишь, как уз­на­ли прав­ду об этих ка­мен­ных бу­гор­ках-кучах и, по при­вычке все считать, ста­ли и эти кам­ни, со­б­ран­ные людь­ми с по­лей, подсчиты­вать? И страх нас с то­бой от со­вер­шен­но­го ко­гда-то людь­ми тру­да взял — цик­ло­пичес­кой ра­бо­той все это ока­за­лось, пред­ста­вить се­бе не мог­ли, что­бы лю­ди ру­ка­ми зем­лю свою от всей этой мас­сы кам­ней очис­ти­ли... А ведь со­вер­ши­ли они, сде­ла­ли! Ру­ка­ми, вот та­ки­ми же вот ру­ка­ми! Толь­ко го­ло­вы к тем ру­кам дру­гие бы­ли то­гда при­де­ла­ны... А что бе­ре­зы во­круг кам­ней по быв­шим по­ля­нам под­ня­лись — это срам, срам ве­ли­кий и нам с то­бой, хоть в го­ро­дах ро­ди­лись и вы­рос­ли. Всем срам — вет­ви мы од­но­го де­ре­ва, от од­но­го кор­ня! И вот от этих кам­ней кор­ни на­ши то­же по­шли!.. Вот те­бе и еще од­на причина шес­ти­де­ся­ти до­мов на пя­тачке зем­ли...

— Ко­нечно, на­ши пред­ки гид­ро­гео­ло­гию не изучали, и тай­ны раз­ных под­зем­ных со­бы­тий бы­ли им не очень дос­туп­ны. О зем­ле зна­ли глав­ное, что ро­дит она и все­гда от­жив­шее свой век при­мет об­рат­но. И все — в под­зе­ме­лье, в гео­ло­гию даль­ше не лез­ли осо­бо. А гео­ло­гия-то на­шу де­ре­вуш­ку и под­ве­ла... Ты ба­ню в во­де за до­мом мо­им ви­дел?

— Ви­дел! Чудо ка­кое-то — ба­ня в во­де! Удоб­но как: раз и из жа­ра в озе­ро! Про­сто чудо!

— Сам ты, Жор­ка, чудо. Чуди­лом был чуди­лом и ос­тал­ся. А бань­ка эта не так дав­но на су­хом бе­ре­гу стоя­ла да сполз­ла вот в во­ду. Пол­зет наш бу­го­рок-де­ре­вуш­ка свер­ху вниз под тя­же­стью сло­жив­шей­ся тут жиз­ни. И мой дом ско­ро в во­де бу­дет, ес­ли ничего не де­лать — ему до во­ды все­го ша­гов де­сять и ос­та­лось... Здесь баб­ка Ка­тя как-то до ме­ня преж­нюю гео­гра­фию до­но­си­ла — ста­ру­ха ум­ная, не поло­хан­ная, как Ва­си­ли­са, в дев­ках все к кни­гам боль­ше, а не озо­ро­ва­ла — вот те­перь точную па­мять и хра­нит обо всем. Ве­рю ей! Тут как-то баб­ка Ка­тя по­ка­зы­ва­ет мне вон на тот кол — ви­дишь, из во­ды за мои­ми мос­тка­ми торчит?— и ут­вер­жда­ет, что еще и на ее па­мя­ти и там был су­хой бе­рег. А где мои мос­тки те­перь, там са­дик ягод­ный рос — смо­ро­да крас­ная и чер­ная. Вот как!.. Ин­фор­ми­ру­ет ме­ня ста­ру­ха, а са­ма жа­лу­ет­ся, что те­перь, мол, и лод­ку-то пу­тем не при­ста­нешь: бе­рег-то крут боль­но стал — со всех сто­рон обор­ван... Слу­шаю я эту жа­ло­бу, но не спо­рю, что об­ры­ва­ли-то бе­рег не толь­ко до­ма да вол­ны, но и лод­ки их­ние. Пред­ставь се­бе: в день один раз лод­ку за­та­щишь на бе­рег и то к осе­ни след к бе­ре­гу про­бьешь, по ко­то­ро­му и дождь и вес­ной та­лая во­да бы­ст­ро ка­на­ву вы­мо­ют. Так что, брат Ге­ор­гий, мо­жет быть, еще и при на­шей жиз­ни и слиз­нут вол­ны со­всем этот бу­го­рок с ос­тат­ка­ми де­ре­вуш­ки...

— Жал­ко,— ото­звал­ся Со­ко­лов, что-то без кон­ца ма­рая в сво­ем блок­но­те.

— Ко­нечно, жал­ко. По­это­му и бес­по­ко­юсь. И де­лаю глав­ный вы­вод! За­пи­сы­вай-за­пи­сы­вай, био­граф, ве­щать бу­ду,— объ­я­вил Мо­ро­зов почти с улыб­кой. — Итак, пред­ки на­ши, как бы мы то­го не же­ла­ли в стрем­ле­нии ви­деть ве­ка про­шед­шие ро­зо­во-без­греш­ны­ми, бы­ли людь­ми не очень об­ра­зо­ван­ны­ми по час­ти эко­ло­гии, ка­кая яви­лась к нам нынче и тре­бу­ет от­ве­та, а по­то­му, ут­вер­ждаю, что и не бы­ло ни­ко­гда то­го эко­ло­гичес­ко­го рая, о ко­то­ром мечта­ют сейчас. Сам-то рай-ви­ди­мость, мо­жет быть, и су­ще­ст­во­вал, но уже с зачат­ка­ми се­го­дняш­не­го изу­вер­ст­ва над при­ро­дой. При­мер один уже есть: са­ми свой ост­ров лод­ка­ми об­ры­ва­ли. А раз­мо­ет вол­на от­ме­лые мес­та, ло­па­ту в ру­ки и зем­лю в во­ду — но­вую при­стань в бе­ре­гу тут же от­ро­ют. Сам сви­де­тель — ут­вер­ждаю. Так что эко­ло­гичес­кая гра­мо­та толь­ко сейчас к нам и ста­ла при­хо­дить! Не бы­ло зо­ло­то­го ве­ка — бы­ло счас­т­ли­вое без­ду­мие. Про­сто нас, на­ро­ду, по­мень­ше бы­ло. Вот и мож­но бы­ло по­ка да­ле­ко впе­ред не ду­мать... Еще при­ме­ры хочешь?

— Да­вай.

— Я тут как-то подсчета­ми за­нял­ся: сколь­ко в ле­су рос­ла жердь, ко­то­рая у ме­ня в из­го­родь по­ло­же­на?.. Подсчитал и ужас­нул­ся: со­рок два го­да!

— Сколь­ко-сколь­ко? — не­до­верчиво пе­ре­спро­сил Со­ко­лов.

— Со­рок два го­да, брат Ге­ор­гий.

— Не мо­жет быть! Врешь!

— Вот те крест, а вот те­бе срез-пе­нек с той жер­ди. Дер­жи, — Мо­ро­зов, дей­ст­ви­тель­но, дос­тал со шка­фа об­ре­зок со­сно­во­го ство­ли­ка раз­ме­ром с гра­не­ный ста­кан. А сле­дом про­тя­нул Со­ко­ло­ву и уве­личитель­ное стек­ло. — Дер­жи и считай.

Со­ко­лов при­нял пе­нек и лу­пу, но и без лу­пы на глад­ком сре­зе бы­ли вид­ны плот­но при­жа­тые друг к дру­гу го­дичные коль­ца не­дав­но еще сто­яв­шей на кор­ню дол­го­вя­зой со­сен­ки... Ну, ес­ли и не все со­рок два, — при­ки­ды­вал про се­бя Со­ко­лов, — то уж лет три­дцать на­бе­рет­ся...

— Нет, ты подсчитай, как я считал. Или по­верь.

— Хо­ро­шо. Ве­рю, Се­ре­га, убе­дил, — со­гла­сил­ся Со­ко­лов с ка­зав­шим­ся толь­ко что яв­ным не­со­от­вет­стви­ем столь изящ­но­го де­рев­ца столь вну­ши­тель­но­му воз­рас­ту.

— Итак, со­рок лет рос­ла моя жердь. А сколь­ко лет она в за­бо­ре у ме­ня про­сто­ит?.. Лет де­сять, очень мно­го — пят­на­дцать. Вот и подсчитай, ус­пе­ва­ют ли для мое­го за­бо­ра в ле­су но­вые жер­ди рас­ти?.. Из­ве­ду я их все, и очень бы­ст­ро, ес­ли еще и не один за это де­ло возь­мусь, Вот те­бе и гар­мо­ния чело­ве­ка с при­ро­дой в древ­ние вре­ме­на. От­сту­пал от нас лес, дав­но от­сту­пал и не толь­ко по­то­му, что его дель­цы-хищ­ни­ки на день­ги пе­ре­во­ди­ли! Ты та­кое де­ре­во, мож­же­вель­ник, зна­ешь? Так вот у ка­ре­лов есть по­сло­ви­ца: "Оси­но­вая жердь да мож­же­ве­ло­вый кол — и из­го­родь век сто­ит". Так вот по­хо­ди и по­ищи по на­шим ле­сам та­кой мож­же­вель­ник, что на кол в из­го­родь го­дит­ся. Не най­дешь — нет его, вы­ру­би­ли дав­но и начис­то, ру­ко­во­дству­ясь при­ве­ден­ной по­сло­ви­цей. А те­перь по из­го­ро­дям по­хо­ди: най­дешь ли где тут мож­же­ве­ло­вый кол? То­же нет! А от­гад­ка у этой за­гад­ки про­ста. Да, кол мож­же­ве­ло­вый сто­ит в из­го­ро­ди дол­го, но еще доль­ше ему рас­ти на­до, что­бы в из­го­ро­ди сго­дить­ся. Вот те­бе и вся раз­гад­ка, почему от мож­же­вель­ни­ков по всей ок­ру­ге од­ни ста­рин­ные пень­ки да сбо­ку от пень­ков кое-ка­кие ве­точки торчат. Исчез он, хо­тя и во­зоб­нов­ляе­мый, как те­перь го­во­рит­ся, при­род­ный ре­сурс — мед­лен­но во­зоб­нов­лял­ся, а лю­ди жить то­ро­пи­лись., Вот так же и моя со­сно­вая жердь в со­рок два го­да от ро­ду. Так что не бы­ло уж слиш­ком боль­шо­го ми­ра с при­ро­дой в те вре­ме­на чело­вечес­кие, ко­то­рые мы зо­ло­ты­ми счита­ем — все на­ши се­го­дняш­ние бит­вы за со­хра­не­ние жиз­ни на зем­ле там уже за­ло­же­ны бы­ли. Ты, Жор, за гра­ни­цей де­ло с "зе­ле­ны­ми" ко­гда-ни­будь имел?

— Нет, а что?

— А жаль! А то бы те­бе там мож­же­ве­ло­вый кол да пе­нек от мо­ей жер­ди очень при­го­ди­лись. Не ху­же стал чело­век, в чем-то ум­ней, лучше. Толь­ко боль­ше его раз­ве­лось и ест он по-преж­не­му с боль­шим ап­пе­ти­том. Да еще ны­неш­няя ма­ма­ев­щи­на го­ло­ву вы­со­ко дер­жит — это по ана­ло­гии с ха­ном Ма­ма­ем, что си­дел в ков­рах весь, в парче и ка­мень­ях, и еще что­бы де­вок ему из раз­ных стран — и ка­ж­дая в сво­ей зо­ло­той клет­ке. Так вот эта ма­ма­ев­щи­на наш ны­неш­ний век и ок­ру­жи­ла со всех сто­рон сво­им удуш­ли­вым ве­щиз­мом. Не ос­та­но­вим­ся, не ук­ро­тим свою на­ту­ру, свое про­жор­ли­вое нут­ро, по­гиб­нем. По­гиб­нем все, исчез­нем, как тот мож­же­вель­ник!.. Кста­ти, и жер­дей-то оси­но­вых в ок­ру­ге почти нет. Вот так вот!.. Лад­но, про­сти. Ушел я в фи­ло­соф­ски-хо­зяй­ст­вен­ную об­ласть на­шей жиз­ни. Да­вай опять про ис­то­рию с гео­гра­фи­ей...

— Итак, ше­сть­де­сят до­мов на на­шем бу­гор­ке те­бя уже не пу­га­ют. А дом-си­ро­ту на той сто­ро­не за­ли­ва, на по­ля­ночке-пя­тачке ви­дел?.. Да-да, в той сто­ро­не. Это оби­тель баб­ки Ли­зы, ко­то­рая ко­та сво­его взад и впе­ред из де­рев­ни в го­род тас­ка­ет. Гром­кая ста­ру­ха. Го­лос по­даст — на все озе­ро. Дед­ка Марк, о чьей за­пла­ни­ро­ван­ной смер­ти я гро­зил­ся те­бе как-ни­будь рас­ска­зать, до­во­дил­ся ей за­кон­ным му­жем. Так вот там, где те­перь оби­тель, да и то в лет­нее вре­мя, од­ной баб­ки Ли­зы, стоя­ло при скла­ды­ва­нии в кол­хоз, со­глас­но про­ве­ден­ной то­гда пе­ре­пи­си, три­на­дцать здо­ро­вых до­мов с дво­ра­ми, хле­ва­ми и прочими хо­зяй­ст­ва­ми. Две­на­дца­тый дом я еще сам раз­би­рать по­мо­гал — на­до бы­ло этот страх с пус­ты­ми глаз­ни­ца­ми как-то уб­рать, ну, все вме­сте и взя­лись. Все честь по чес­ти!.. Так вот раз­би­раю я кры­шу — смот­рю с об­рат­ной сто­ро­ны крыш­ная дос­ка гру­бо те­са­на (не пи­ли­ли рань­ше дос­ки, а те­са­ли — нуж­ная пи­ла не в ка­ж­дой де­рев­не то­гда бы­ла) и про­смо­ле­на хо­ро­шо. И дос­ка еще креп­кая — зве­нит. Баб­ка Ка­тя тут бы­ла, спра­ши­ваю ее — удив­ля­юсь; "На­до же дос­ка те­са­на и смо­ле­на. Сколь­ко же она в кры­ше про­ле­жа­ла?" Тут баб­ка Ка­тя и рас­ска­зы­ва­ет ис­то­рию, как дом этот по­строи­ли сра­зу по­сле япон­ской вой­ны — дед­ка ее стро­ил на свои ин­ва­лид­ные день­ги, по­лучен­ные от ца­ря за ос­тав­лен­ную на япон­ской вой­не но­гу. Но­га-то оце­не­на бы­ла боль­ши­ми день­га­ми да еще в зо­ло­те, и пут­ный му­жик эти день­ги за но­гу со­хра­нил, при­вез до­мой, не про­пил ни ко­пей­ки в до­ро­ге. Так вот то­гда и кры­шу дос­кой по­кры­ли, ко­то­рая ме­ня уди­ви­ла. Мо­жешь по­лю­бо­вать­ся — эти дос­ки те­перь у ме­ня в кры­ше на ба­не — до сих пор жи­вы! А сам дом по­гиб лишь от­то­го, что ос­тал­ся без при­смот­ра. Дом, он, как жи­вое су­ще­ст­во, ухо­да и вни­ма­ния тре­бу­ет — жить в нем на­до, а так, без лю­дей бы­ст­ро кончит­ся... Ве­ришь — не ве­ришь, а вот, ко­гда печь в моем до­ме кла­ли, ни од­на ста­ру­ха не пом­нит, все твер­дят: "До мо­ей па­мя­ти..." Хо­ди­ли за печью, то­пи­ли, и я хо­жу. А не то­пи, брось — и рас­плы­вет­ся, из кир­пича-сыр­ца, считай, пря­мо из гли­ны и сде­ла­на. Вот и на­до, что­бы печь жи­ла-гре­лась и для сво­его здо­ро­вья. Так и с до­мом лю­бым... Так вот я про те три­на­дцать до­мов — ви­дишь, как лю­бая на­ша ис­то­рия в бок уво­дит. Труд­ная нау­ка, где он у нее пря­мой путь?.. Так вот по той са­мой пред­кол­хоз­ной опи­си за те­ми три­на­дца­тью до­ма­ми, что убе­жа­ли за озе­ро от на­шей тес­но­ты, в За­озе­рье — так и де­ре­вуш­ку-то та на­зы­ва­лась — чис­ли­лось пе­ред скла­ды­ва­ни­ем в кол­хоз три­дцать шесть ло­ша­дей...