Мрак. Только черные скелеты веток. Только жухлая трава под чуткими ступнями. Только странные каменные глыбы, уходящие вертикально вверх
| Вид материала | Документы |
- Творческий путь В. М. Шукшина, 234.35kb.
- Татьяна Толстая. Кысь, 3310.46kb.
- Человек не плетет паутину жизни, он лишь ниточка в ней. Все, что он делает, он делает, 1796.39kb.
- 12. Формальные грамматики и автоматы, 176.6kb.
- План учебно-воспитательной работы 3 класса на 2006-2007 учебный год, 1141.82kb.
- Нп «сибирская ассоциация консультантов», 58.86kb.
- Аборт это намеренное прекращение жизни развивающегося в утробе матери ребенка, 227.57kb.
- Курс №9 эсхатология последнее время. Что будет с этим миром? Ей, гряди Господи!, 1039.37kb.
- Под космизмом понимается целый поток русской культуры, включающий не только философов, 369.69kb.
- Новое поколение роботов исследует глубины океана. Эти механические существа способны, 63.99kb.
Предложение было принято “на ура”. Добровольцы сразу побежал за “бензинчиком, потому, как дом сырой, так не схватится”. Было слышно, как разбирают поленницу во дворе и сбрасывают дрова к стенкам дома.
“Надо спешить. А то и правду сожгут ни за что, ни про что. А мы с Петровичем целые лучше, чем жареные. Право слово, лучше. Умные, симпатичные, обаятельные, а главное, компактные. Таких еще поискать.” - Если пол часа назад Кириллов наивно рассчитывал на то, что под дождем народ быстро протрезвеет, то сейчас понял: эти головы никаким дождем остудить невозможно. Единственный шанс не превратиться в головешку, постараться как можно быстрее покинуть опасное место.
Дима рывком взвалил сержанта на плечо. Тот застонал.
-Жив. Молодец. Главное, что жив. – Похвалил он раненого, хотя тот вряд ли услышал похвалу. Пропихнуть сержанта в слуховое окно удалось только с третьей попытки. Облегченно вздохнув, Дима на мгновенье расслабился. Тело Петровича, не секунды не задержавшись, отправилось в плавание по мокрым волнам шифера. Только что сержант закрывал весь проем окна и вдруг, осталась одинокая рука, медленно проваливающаяся в дождь. В последний миг Дима успел ухватить безвольные, влажные пальцы сержанта. Крепко сжимая руку Петровича и, упираясь ногами в пол чердака, Кириллов подтянул милиционера обратно.
Через пять минут, уже спустившись с сарая в огород, Дима решил: никто, никогда, ни при каких условиях, даже под угрозой смерти не заставит его повторить это путешествие в тандеме.
Кириллов стоял по колено в грязи. Нога сержанта свисала с крыши. В принципе оставалось совсем немного: спустить милиционера на землю и оттащить его за изгородь картофельного поля. Дима потянул сержанта за ногу и бережно принял его безжизненное тело. Усталость все же сказалась. Под тяжестью Петровича Дима не смог устоять: кроссовки заскользили и он мягко сел в некопаную картофельную межу.
-Сарай тоже полей! Чтобы не выскочил. Уголек схватится этот х.. мигом согреется в своей хатке. – Подчиняясь чьему-то приказу, темная тень переползла через заборчик, отделявший двор от огорода и, звякнув канистрой, двинулась прямо на Диму.
“Голова”! – Повязка из простыни на разбитой голове сержанта, еще местами не потеряла свой первозданный цвет и была заметна даже в темноте. Пытаться дотянуться до повязки, что бы хоть как-то прикрыть эту предательскую белизну, было уже поздно. Дима судорожно стал нащупывать в кармане сержантский “макаров”.
Боль в голени едва не заставила его застонать: человек с канистрой, в темноте запнулся о Димины ноги.
-Е., твою мать. – Зло выругался поджигатель, звонко шлепнувшись в грязь. Канистра упала рядом и отозвалась глухим гудением.
-Что там у тебя, Вася? – Дима узнал этот голос. Шах выглядывал из двора через невысокий заборчик.
-Споткнулся. Кажется, бензин разлил. Сука, понабросал кругом досок и бревен. – Вася-Шестерка поднялся, отыскал канистру и, полевая по пути сарай и заборчик остатками бензина, пошел дальше.
-Не забудь подпалить с того края. – Напутствовал его Шах.
-Небось, не забуду. – Раздраженно ответил Шестерка из темноты.
“Запалят и мы как на ладони”. – Дима подхватил сержанта подмышки и пополз от дома. Они были уже недалеко от внешней ограды огорода, когда появились первые языки пламени. Дом горел неохотно. Дождь не давал разгуляться огню. Но, все равно, сразу стало светлее. В неверных, раскачивающихся всполохах пламени, то уменьшаясь, то удлиняясь метались тени.
-Следи, что бы не выскочил!
-Сам следи!
-Топор возьми. Увидишь – руби сразу. Насмерть руби. – “Насмерть рубить” прелагала женщина. Психоз охватил весь Поселок. Переполненная ненавистью толпа потеряла всякий контроль над своими действиями. Они перестали быть чьими-то мужьями и женами, отцами и матерями, индивидуумами со своим взглядом на жизнь. Они превратились в неотделимую часть того всеобщего сумасшествия, которое, почему-то, принято называть коллективным разумом. Хотя к разуму это явление имеет такое же отношения, какое дистрофик к культуризму. Разум - понятие индивидуальное. Коллективным может быть только безумие.
Дима, подтягивая Петровича за собой, дополз до изгороди. Задыхаясь, с тоской поглядел на уходящий вверх заборчик из густо набитых ивовых стволов. Сил на то, что бы перебросить сержанта через препятствие у него не осталось. Но и задерживаться здесь, на совершено открытом пространстве картофельного поля, было опасно. Пламя уже вгрызалось в шипящее от влаги дерево сарая и поднималось все выше. На земле стала отчетливо прорисовываться коричневая, побитая морозцем, картофельная ботва. Еще пять, максимум десять минут и в Поселке станет светло как днем. Тогда уже точно уйти не удастся.
Дима поднялся, опираясь спиной о забор, начал тащить вверх свой, еще живой груз. В груди резануло. От боли Дима застонал. Стало тоскливо и обидно: откуда такая патологическая ненависть человека к себе подобным? Что заставляет людей постоянно убивать друг друга? Без жалости и сострадания отнимать жизнь из-за холодного золота, из-за обременительной власти или просто так, безо всякой цели? Убивать в войнах и пьяных драках, за идею и развлечения ради. Неужели человеческая жизнь и правду ничего не стоит? Неужели это такой пустяк, что действительно нормально, если человека готовы отправить на тот свет за три сотни рублей – все, содержимое кошелька?
За что недавние мирные обыватели, обычные соседи готовы его разорвать, разрубить на части, заживо сжечь? За то, что их дети не смогли добить Диму ломом в прошлом году? За то, что, едва вырвавшись на волю, избили и ограбили его повторно? Милые детки гнали Кириллова как дичь. Гнали по городу и не давали житья в Поселке. Теперь их, охотников, убили. Убили такие же, как они гуманоиды, не знающие цены человеческой жизни. Но причем здесь он, Дмитрий Кириллов? Почему он должен отвечать за действия убийцы?
Дети этих людей искали приключений. Не Кириллов вел их по этому пути. Шах вел их за собой. Сейчас они мертвы и святы. Шах жив и невиновен. А он, Дима жертва их жестоких игр должен быть принесен на алтарь темной и пьяной мести сумасшедшей толпы. Ему отведена роль гонимого, только потому, что он родился не в Поселки. Только потому, что чужак.
Обида придала сил. Два удара – два оторванных ивовых ствола. В образовавшийся пролом Дима пропихнул тело Петровича и шагнул следом. Здесь заметить их уже было непросто. Кириллов оглянулся на дом, в котором он провел столько счастливых часов с Таней и Ленкой. Из окон, переливаясь всеми оттенками от золотого до алого, вылетали языки пламени. Над сараем огненный столб поднимался метров на пятнадцать. Внутри столба светлячками мелькали искры.
“Жаль, сгорела библиотека”. – Подумал Дима. Снова грудь разорвала нестерпимая боль. Кириллов, сжавшись в комок, сполз по изгороди и упал рядом с сержантом Петровичем
35
Мрак. Только тонкие нити дождя, летящие из низкого неба. Только ускользающая из-под ног жижа - в нее превратилась землей. Только коварный и безжалостный холод, как змея вкрадчиво вползающий в тело. Холод неуловим и вездесущ. Он в каждой капле дождя, он в каждом вдохе воздуха, он в каждом стволе и в каждой травинке, он в каждом касании земли. Холод – страшный враг, предвестник голода и смерти для многих.
Он и холод. Они оба безжалостны. Они оба сильны. Они жаждут победы друг над другом. И оба не хотят проиграть. Предки Его племени учили: холод убивают три стрелы.
Первая - огонь. Эта стрела обладает великой силой. Владея огнём, не бойся холода. До тех пор, пока способен кормить огонь.
Вторая стрела – движение. Эта стрела надежна. Тот, кто движется, не может замерзнуть. У того, кто движется, кровь горяча. В поединке с холодом он одержит верх всегда. Если не остановится.
Третья стрела – пища. Еда дает телу тепло и силу для движения. Тому, у кого есть еда, всегда легче убежать от холода или спалить него в алых языках огня.
Он стоит, скрывшись от ветра за толстым шершавым стволом, и ждет. Он ждет: когда Далекие Холодные Огни неба помогут избрать верную стрелу. Стрелу с помощью которой Великий Охотник одержит победу над холодом. Он вслушивается в шипенье дождя по продрогшей земле. Он вдыхает запахи темноты. Он вглядывается в мертвый занавес ночи, пытаясь угадать: какая из теней даст ему еду или огонь.
Ноздри Его вздрагивают, ощутив запах надежды. Так пахнет дерево, зажженное небесным огнем. Дерево не хочет умирать, оно не горит сразу, как хворост в костре. Оно постепенно уступает пламени, прикрываясь черной густой пеленой. Пытается задушить слабый огонь.
Глаза Его разрывают тайну ночи. Глаза говорят: да, запах тебя не обманул. Рыжие пряди огня взметнулись вдали. Взметнулись и зажгли небо светом: алым как закат и зловещим как вой волка.
Звуки. Они пришли позже. Они обрадовали слух мыслью о пище. У огня резвилась добыча. Много добычи. Легкой добычи. Беспечной и глупой, такой же, как и все существа этого племени.
Далекие Холодные Огни Неба не оставили Его без оружия в схватке с холодом. Далекие Холодные Огни Неба вложили в Его руки две стрелы. Третью Он возьмёт сам.
Ноги легко и упруго несут Его навстречу большому пиру, навстречу великому огню, навстречу теплу, навстречу победе над холодом, навстречу жизни.
Руки Его готовы к схватке. В схватке, в которой хруст костей возвестит Его победу. В схватке, в которой Его зубы сорвут нежный покров жизни и горячий фонтан крови ворвется в Его голодное чрево.
Снова они. Снова эти странные громкоголосые существа Те, что охотятся на себя. Они жгут большой костер. Очень большой костер. У такого костра может согреться целое племя. Очень большое племя.
Существа бегают вокруг пламени и кричат. В их глазах восторг убийц. В их руках оружие и пламя. В их криках жажда крови.
Нет, это не просто костер, согревающий в холод. Это не просто бег, порождающий тепло. Это танец. Он понимает язык танца лучше многих других. Он разделяет восторг этих бешеных глаз. Он одобряет руки, сжимающие оружие. Он догадался: это танец в ожидании охоты.
Великой Охотник не ожидал такой удачи: Он сначала насладится мощью и энергией их танца, а потом вкусом и теплом их крови и мяса.
Странных существ много. Но нет даже тени страха во взгляде Великого Охотника. Он уже изучил это племя. Существа этого племени отдают свою жизнь без боя. Да, их слишком много но не для схватки. Их слишком много для пира. Слишком много для одного чрева. Великий Охотник не возьмет все их жизни. Глупые существа, вкусная пища, хорошая добыча – они никуда не уйдут от Великого Охотника. Пусть танцуют, поют и едят. Придет ночь, и каждое из них отдаст свое тело его чреву. Чреву своего господина и повелителя.
Костер разгорается все ярче. Мрак отступает от костра на много шагов. Холод идет за мраком, уступая теплу, место у огня. Пламя растет и распускается прекрасным жарким цветком. Оно лижет тучи. Дарит свой жар Далеким Холодным Огням Неба.
Он замирает. Он выбирает пищу.
Красное лицо с черными полосами боевой раскраски кажется Великому Охотнику знакомой. Бешеный пир огня, то расплескивал свет вокруг себя, то, словно потеряв интерес к орущим фигуркам, без боя уступает марку. Но, даже в этом неверном свете Он узнает красное лицо. Раньше на нём не было полос. Раньше оно не было красным. Раньше, когда шёл дождь. Тогда Великий Охотник подарил этому существу жизнь. Сегодня Он возьмет свой подарок обратно. Возьмет, несмотря на дождь. Возьмет в свете гигантского костра. Если Далекие Холодные Огни Неба посылают добычу дважды, значит они ждет ее прихода по длинной тропе в Никуда. Далекие огни приказали продолжить охоту. И Он их не подведет.
Прикрываясь кустами, Он, мягко скользит вдоль мертвых веток. Он уже знает, чья кровь утолит жажду Его голода. Чье мясо подарит силу его ногам. Чья смерть поможет победить Великого Воина – Холод.
Прыжок через мёртвые кусты стремителен и легок. Так прыгает лесной кот на зазевавшуюся птицу. Жертва еще напрягает горло в радостной трели, еще ловит тепло солнца, а острые когти уже пробивают перо и нежный пух под ним. Птица еще поет, но она уже мертва. Она уже пища.
Существо с красным лицом еще кричит громко и счастливо, но оно уже умерло. Оно стало пищей. Знакомы хруст и крик существа оборвался. Оно осело в грязь Осело медленно и мягко. Земля позвала существо к себе, как и все, что лишается жизни. Охота завершена. Кровь, протекая мимо жадных губ, мешается с алыми сполохами в лужах. Алое на алом незаметно.
Великий Охотник снова одержал верх. Он победил добычу – странное существо из племени странных существ. Но, главное, Он победил Холод. Великий Охотник могучей рукой подхватывает истерзанное тело жертвы и тащит к длинным мертвым кустам.
Он забрасывает остатки пира влажными холодными стеблями мертвой высокой травы. Он поворачивается к большому костру, и поет страшную песню в честь удачной охоты.
Тени у большого костра замирают, вслушиваясь в Его песню. Они слушают ночь. Они слушают дождь, не замечая его холодных струй. Но слышат только страх. Страх за свои ненужные и глупые жизни.
Он сыт. Танец кончен. Его здесь больше ничего не держит.
Дорога к дому коротка и приятна. Дождь заботился о следах. Ни один зверь не найдет пути к его логову, после того, как верный дождь скроет от врагов тайну Его пути.
36.
Скрип тормозов. Резкий, надсадный, бьющий по нервам. Диму привел в чувства этот знакомый и неприятный звук.
-Вы, идиоты, что: совсем крыша съехала? - Голос показался знакомым. Странно, но под ногами больше не было огородной жижи. Не было и изгороди. Не было огня, дома, сарая, мечущихся и орущих людей. Не было ничего, что отпечаталось в мозгу перед тем, как боль выключила сознание. Только черный, вымытый дождем асфальт, сверкал в туннеле света. Четыре мощные фары, пробивая дождь, били по глазам.
Что-то давило сверху. Дима ощущал дискомфорт, но не мог понять причины этого ощущения. Он попытался поднять голову. Но ничего не вышло. Казалось, он стоял в узкой трубе или штольне, придавленный низким потолком, не позволяющим выпрямится в полный рост. Кириллов еще раз попытался выпрямиться. Это привело к совершенно странному, шизофреническому результату. Откуда-то сверху, с левого плеча свалилась еще одна рука.
“Я сошел с ума!” – Трехруких уродцев Диме приходилось видеть и раньше. В специализированной медицинской литературе. Классе в девятом, соседка по парте, Светка, приносила потрясающую книжку с иллюстрациями. Ее родители работали врачами в городской больнице, и домашняя библиотека носила несколько однобокий и специфический характер. Но, одно дело книжка, совсем другое – жизнь. И не просто жизнь, а его собственная. Дима в полном недоумении разглядывал три руки, произраставшие из его тела: две левых и одну правую. Водитель машины выскочил из своего транспортного средства и начал, материться. Дикое зрелище трехрукого человека в ослепительном свете фар его ничуть не смутило. Стоял метрах в пяти и упражнялся в риторике, обильно разбавляя междометия матом. Правда, близко к Диме он подходить опасался.
-Ладно: три руки, но почему две левых. – Кириллова чрезвычайно возмутила такая беспардонная дискриминация его правой стороны.
-Допился, дорогуша! – Раздалось слева от Димы. Да, он не ошибся: этот голос он знал. Водителя не знал, а эти веселые, ироничные интонации он слышал прежде неоднократно. Они принадлежали очень знакомому человеку. Нужно было только чуть-чуть напрячься и вспомнить кому.
-Допился? – Повторил Кириллов, стараясь по кусочкам собрать образ говорившего.
-Ну, ты, Димка, и темнила. Я же вчера с Таней по телефону разговаривал. Она убеждена, что ее драгоценный муженек в профилактории. Хотя, всему городу известно, что у завода профилактория два года как нет. Тю-тю. Продал его директор. Только Таня, святой человек, могла поверить в эту чушь.
-Таня могла. – Согласился Кириллов. Вторая левая рука отказывалась подчиняться. Вообще она вела себя подозрительно независимо и выглядела как-то странно. Что-то в ней было не так. Кроме, естественно, самого факта ее присутствия.
-Ты где так, братец мой, надрался? – Как Диме было приятно слышать это знакомое Серегино: “братец мой”.
-Серж, ты, что знаешь этого придурка? – Включился в разговор, замолчавший было водитель.
-А то, как же, конечно знает. - За Серегу ответил Дима. Все приходило в норму. Голова понемногу начинала соображать. Как ребенок, складывающий из кубиков картинку, мозг постепенно расставлял нелепые и не реальные детали окружающего мира в логичную и стройную систему. Вторая левая рука торчала из форменного, серого кителя и не принадлежала Диме. Это была рука сержанта Хрякова. Он же не давал Диме разогнуться. Никакого туннеля, никаких уродцев. Все просто. И голос. Голос Сергея Ларькова, друга детства, знаменитого человека, вечного прикольщика. Шизофренический кроссворд получил нормальное решение.
Серега вышел из темноты и заслонил собой слепящий свет.
-Во-первых, это не придурок. Это полный дурак! Дурак, которого я знаю с детства. А во- вторых, может быть, ты, братец, все-таки объяснишь: зачем обманываешь жену? И, главное с кем! С ментом. Не подозревал я в тебе подобных наклонностей.
-Теперь будешь подозревать. – К постоянным эскападам друга Кириллов давно привык. - Брось трепаться. Лучше помоги увезти сержанта в больницу. Он ранен.
-Серж, я их не повезу. – Сразу отреагировал водитель. – Они мне весь салон перепачкают.
-Отвезешь. – Дима услышал в голосе друга ту непререкаемую уверенность в себе, которая и сделала его чемпионом. В городе не многие готовы были поспорить с Ларьковым, когда он начинал говорить в таком тоне.
-Сергей Васильевич. – Уже умоляюще простонал хозяин машины. - Я же ее потом не отчищу.
-Заткнись, Гриша. Не ной. Помоги усадить мужика. – Сергей аккуратно подхватил Петровича. Хозяин машины, всем своим видом выражая недовольство, все же пристроился под другое плечо раненого.
-Ну и все. Ну и хорошо. - Дима почувствовал облегчение: что мог, он для сержанта сделал. Ноги подогнулись. Лужа, с мелкими крапинками падающих капель, стала медленно приближаться к Диминым глазам.
-Так мы, братец мой, не договаривались! – Делано возмутился Сергей. – Мы, значит, мента грузим, а этот барин на асфальте расселся. – Ларьков подхватил Диму на руки как ребенка и бережно усадил его на заднее сиденье рядом с милиционером.
-Е., твою мать, я же эти чехлы из Арабских Эмиратов вез. Я же тебе говорил… Можно сказать из рук ихнего шейха вырвал, в натуре. Таких в городе больше нет, а может и во всей Сибири! – Водитель перешел на сдержанные стенания.
-Будешь ныть: я твоими чехлами асфальт вытру. Тогда этих чехлов в городе не станет, а может быть и во всей Сибири. Давай за руль и быстро в больницу. – Дима наслаждался командирским голосом друга и долгожданным теплом. Печка гнала в салон автомобиля приятный горячий ветерок. “Самум. Как в пустыне.” - От тепла тянуло в сон. Боль в груди немного стихла. Все действительно заканчивалось хорошо. И толпа не растоптала, и в огне не сгорели и в дожде не утонули, и холод не взял, и колеса не раздавили.
-Димка, не спи. Держись. Сейчас приедем. – Сергей заметил, что приятель начинает задремывать. – Если повезет, твою нежную подругу детства встретим.
-Что? - Димин мозг не поспевал за речью Сереги.
-Не “что”, а кого! Вечна соседка по парте – Светка. Главный хирург: это тебе не хухры мухры. А ты ее за косички таскал. Забыл, что ли?
-Нет. – Глаза снова стали закрываться. Светку он помнил. Она его череп в порядок приводила. Все заштопала самым лучшим образом. Не нарушила клятву Гиппократа, хотя и не забыла историю с косичками. Но разговаривать Диме не хотелось.
-Позор. – Не унимался Серега, встревожено оглядываясь на заднее сиденье с двумя инвалидами. Его бодрый голос диссонировал с его взглядом. - Представь: приезжаем мы в больницу, а ты, братец мой, Светке даже ручку не сможешь поцеловать, потому, как сонный и грязный валяешься в машине.
-И я говорю, грязный. Я бате чехлы привез. А теперь что? – Снова вмешался водитель.
-Гриша, не будь занудой. – Сергей на секунду отвлекся на рэкетира и снова занялся Димой: - Димыч, ты человек взрослый, должен понимать, что так себя вести в приличном обществе непозволительно. Давай договоримся: сначала тебя доктор осмотрит, а уже потом, если разрешат, можешь дрыхнуть в свое удовольствие хоть до второго пришествия. Посмотри-ка, как там твой сержант.
-Да, слышишь друг, ты там его, в натуре, попридержи. А то он, чисто так, по всему сиденью катается. - Поддержал тему хозяин машины.
-Гриша, сейчас в лоб дам. Не будь жлобом. Ехай себе, а в чужой разговор не встревай. – Сергей легонько стукнул водителя по лбу своим тяжеленным кулаком. – Не забыл еще: как я работаю правой?
-Да я что? Я сам понимаю: людям помогать надо. – Пошел на попятную кандидат в жлобы.
- Вот и отлично. Дим, как он там? - Сержант признаков жизни не подавал.
-Я не врач. Не знаю. Плохо, похоже. Даже не стонет.
Фары выхватили из темноты старую чугунную ограду городской больницы. Два ряда тополей, стоящие по бокам центральной аллеи, встретили их с траурной торжественностью. У крыльца приемного покоя Дима снова провалился в сон. Он не видел как Серега, хлопнув дверкой, еще не остановившейся машины, в два шага взлетел по ступенькам крыльца и нажал на кнопку звонка над дверью приемного покоя.
-Так я и знал. – Дима очнулся от причитаний хозяина машины, склонившегося над ним. – И чехол и обивка.
Диме стало противно:
-Пусти. – Он оттолкнул расстроенного автомобилиста и стал выбираться из салона машины. – Где сержант?
-Сергей Васильевич унес. – На секунду отвлекся от переживаний Гриша и снова запричитал: - Я же теперь никогда не отмою. Слушай, пацан, в натуре, не знаешь: чем кровь смывается?