Geum.ru

Творческий путь В. М. Шукшина

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Творческий путь В.М.Шукшина.


В.М.Шукшин (1929-1974)

Творческий путь

Василий Макарович Шукшин – уникальное явление русской культуры. "Если бы Василий Шукшин был только актером, только режиссером, только сценаристом и драматургом и, наконец, только прозаиком, то и тогда, в этом каждом отдельном случае, мы имели бы перед собой выдающееся дарование", – писал С.П. Залыгин.

Убежденный сторонник авторского кинематографа, В. Шукшин сам был сценаристом и постановщиком всех шести своих кинофильмов, в двух из них сыграл главные роли ("Печки-лавочки" – 1972, "Калина красная" – 1974). Знаменательно, что триединство (сценарист – режиссер – актер) состоялось уже в первом его дипломном кинофильме "Из Лебяжьего сообщают" (1960).

Широкую популярность завоевали рассказы Шукшина. Этому отчасти способствовали его кинофильмы, поскольку сценарии большинства из них строились на основе его рассказов, и театры, инсценировавшие его рассказы (Театр им. В. Маяковского – "Характеры", Малый театр – "Беседы при ясной луне" и др.).

Но В. Шукшин работал во всех прозаических жанрах. Он автор двух романов и нескольких повестей. Первая книга его первого романа "Любавины" (1959 – 1961) создавалась одновременно с первыми рассказами в общежитии ВГИКа, где он учился с 1954 по 1959 г. Опубликован роман в 1965 г. Он задумывался как семейное предание: фамилии его героев – это фамилии многих и сейчас живущих в родной деревне писателя Сростки на Алтае людей (Поповы, Байкаловы, Колокольниковы, Малюгины). Эти фамилии встречаются в рассказах и кинофильмах писателя, возможно, потому, что на творчество свое он смотрел как на единое целое. Прототипом Любавиных стала зажиточная семья Петровых (деревенское прозвище – Любавины), жившая в Сростках.

В романе "Любавины" В. Шукшин, крестьянин по своему рождению, рассказывает о жизни советской деревни 20-х гг.; действие здесь происходит с весны 1922 г. по весну 1923-го, в центре повествования – трагедия семьи Любавиных, которая почти вся погибла. Вторая книга "Любавиных" написана, видимо, в конце 60-х гг., найдена была в архиве писателя и опубликована в 1987 г.

Роман "Я пришел дать вам волю" (1971) также о крестьянстве, но только триста лет тому назад. Стенька Разин интересовал писателя как гениальный организатор крестьянских масс в XVII в., вольнолюбие которого, самоотречение и бесстрашие живут и поныне в народных песнях, памяти народной. В его лице Шукшин нашел героя громадной судьбы, вписанного в историю русского крестьянства, способного высветить многие загадки этой истории. Замысел писателя был дерзким, так как в советской литературе уже существовали два романа об этом герое: А. Чапыгина – "Разин Степан" (1926) и С. Злобина – "Степан Разин" (1951), удостоенный Государственной (Сталинской) премии СССР.

В отличие от своих предшественников В. Шукшин изображает своего героя сорокалетним сформировавшимся человеком, действующим на небольшом отрезке исторического времени. Он дает народного заступника крупным планом, стремится проникнуть в глубь его души. Возможно, Степан Разин привлек писателя еще и потому, что он отличался странностью и причудливостью, то есть чем-то изначально уже напоминал героев шукшинских рассказов.

Степан Разин у Шукшина то детски доверчивый и ранимый, то необузданно жестокий. Это герой трагический. Как и все шукшинские герои, он часто говорит о том, что у него болит душа. Личные, индивидуальные свойства Степана Разина, особенности его личности в романе Шукшина влияют на ход истории и наряду с социальными причинами приводят к поражению крестьянского восстания.

Роман "Я пришел дать вам волю" кинематографичен по своей форме. Шукшин предполагал его экранизировать, создать значительный фильм, который стал бы своеобразным итогом его кинематографической деятельности, но ранняя смерть писателя в 1974 г. на съемках кинофильма по роману М. Шолохова "Они сражались за Родину", в котором Шукшин сыграл одну из лучших своих ролей (Лопахина), сорвала эти планы.

Наряду с романами писатель создавал и повести, которые в силу своей драматургичности были либо экранизированы, либо поставлены в театрах и которые свидетельствовали о разносторонности писательского дарования: "Калина красная" – киноповесть (1973), "Точка зрения" – повесть-сказка (1974), "Энергичные люди" – сатирическая повесть для театра (1973), "А поутру они проснулись" – повесть для театра (1975), "До третьих петухов" (1975) – сказка про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума.

По киноповести "Калина красная" В. Шукшин снял лучший свой фильм, получивший всенародное признание. Здесь, как и в некоторых других его вещах, писателя интересует трагическая судьба крестьянина.

Эта повесть и фильм о ценности человеческой жизни, о попытке человека, нарушившего нравственный закон, расстаться со своим прошлым. "Тема эта, когда жизнь человеческая разменивается на пятаки, прожигается просто так, меня волнует необычайно", – говорил В. Шукшин. В сцене встречи главного героя Егора Прокудина, по кличке Горе, с матерью вершится беспощадный суд над ним, поправшим все нормы человеческой морали, но в повести есть и сострадание – народное отношение к горю, трагедии. После выхода в свет "Калины красной" В. Шукшин писал, что Егор умер от того, что понял: ни от людей, ни от себя прощения ему не будет. По признанию Шукшина, показать самоубийство у него духу не хватило, пришлось закончить нелепостью – мобилизовать бандюжек – застрелили.

Эта повесть и о русской женщине, чья любовь бескорыстна и всепрощающа, и о простых людях, готовых протянуть руку помощи человеку в беде. Шукшин ставил перед собой задачу, – преодолев сюжет, рассказать не о событиях, злосчастной судьбе рецидивиста, а о муках его души, ищущей гармонии, но так и не обретшей желанного успокоения.

В кинематограф и в литературу В. Шукшин пришел почти одновременно. Летом 1958 г., успешно закончив 4-й курс и приехав на режиссерскую практику в Одессу, он снялся в главной роли в кинофильме Марлена Хуциева "Два Федора". В августе этого же года в журнале "Смена" (№ 15) опубликован первый его рассказ "Двое в телеге". В этом рассказе и в ряде последующих еще ничего не было от зрелого Шукшина. Сам писатель понимал это и никогда не включал их в свои сборники. Дебют актерский был удачнее писательского. Но в дальнейшем успехи литературные и кинематографические существовали рядом.

По мнению критика Л. Аннинского, одного из первых исследователей творчества Шукшина, написавшего в 90-е гг. комментарии к его шеститомному собранию сочинений вместе с супругой покойного писателя Л. Федосеевой-Шукшиной, настоящий Шукшин прорезался сквозь ровную ткань первых рассказов в феврале 1964 г., когда на страницах журнала "Искусство кино" был опубликован рассказ "Критики", "поворотный, значительный рассказ". В этом же году выходит на экраны фильм "Живет такой парень", первая режиссерская работа Шукшина, в основу которой легли рассказы писателя и которая на XII Международном кинофестивале в Венеции получила "Золотого льва".

В 70-е гг. – картина аналогичная. Сборник рассказов "Характеры" (1973), ставший главным событием прозы, соседствует с кинофильмом "Калина красная", ставшим событием в кинематографе. В. Шукшин до сих пор остается непревзойденным мастером рассказа в русской литературе второй половины XX в.

РАССКАЗЫ

"ХАРАКТЕРЫ-ЗАГАДКИ" В РАССКАЗАХ В. ШУКШИНА. Как явствует из комментариев, в активе В. Шукшина – 125 опубликованных рассказов, большинство из которых поражают своей жизненной неповторимостью, своеобразием жизненного материала. Критика пыталась определить индивидуальное качество этих рассказов через понятия "шукшинский герой" и "шукшинская жизнь".

По мнению критиков, шукшинский герой "в кирзовых сапогах" (С. Залыгин) "пылит по проселочным дорогам" (Л. Аннинский). Алтайских шоферов, механиков, трактористов писатель хорошо знал и нередко встречал на Чуйском тракте, ведущем от города Бийска до монгольской границы, проходящем мимо деревни Сростки, расположенной в предгорной Алтайской степи, на берегу реки Катуни. Сейчас о родной деревне писателя Сростки говорят как о музее Шукшина под открытым небом.

Герои Шукшина из той "шукшинской жизни", которую прожил сам писатель. Закончив в 1943 г. семь классов сельской школы в родной деревне, Шукшин поступает в Бийский автомобильный техникум и учится в нем около года. Перед этим он безуспешно хотел стать бухгалтером под руководством крестного. Автомобильного механика из него так и не вышло. В 1946–1948 гг. он был разнорабочим, учеником маляра, грузчиком (Литейный завод в Калуге), работал на железной дороге, был слесарем на тракторном заводе во Владимире. В 1948–1952 гг. служил радистом на флоте, но этот период его жизни в литературе почти не отразился, в 1953–1954 гг., поначалу не имея среднего образования, работал в Сростках директором вечерней школы сельской и рабочей молодежи и готовился к экзаменам за десятилетку экстерном, осенью 1953 г. экзамены все сдал, его приняли в партию, избрали секретарем райкома комсомола. В 1954 г. в возрасте двадцати пяти лет, когда многие уже получили высшее образование, становится студентом 1-го курса ВГИКа, где вместе с А. Тарковским учится в мастерской М. Ромма. Летние каникулы проводил дома, в Сростках, работал в колхозе, ездил по Алтаю, рыбачил, встречался с людьми. Как М. Шолохов на Дону, так и В. Шукшин на Алтае нашел своих героев.

Однако важен не только герой, но и ракурс его изображения. В простом, обыкновенном герое "в кирзовых сапогах", о котором писали многие, Шукшина интересует то, мимо чего проходили все, – душа. "Меня больше интересует "история души", и ради ее выявления сознательно и много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует", – говорил Шукшин. Но и не всякая "душа" близка писателю. "...Так называемый простой, средний, нормальный, положительный человек меня не устраивает. Тошно. Скучно... – писал Шукшин. – Мне интереснее всего исследовать характер человека-недогматика, человека, не посаженного на науку поведения. Такой человек импульсивен, поддается порывам, а следовательно, крайне естествен. Но у него всегда разумная душа".

Человек-недогматик в обыденной жизни часто смотрится как человек странный, не от мира сего. Шукшин написал достаточно много рассказов об этих людях ("Мастер", "Выбираю деревню на жительство", "Микроскоп", "Штрихи к портрету", "Алеша Бесконвойный" и др.); более того, именно об этих людях его кинофильм "Странные люди" (1969), в который вошли его новеллы: "Чудик" (в сценарии – "Братка"), "Миль пардон, мадам" (в кино – "Роковой выстрел"), "Думы". Определение этому герою критики взяли из прозы самого Шукшина – чудик.

Рассказ В. Шукшина "Чудик" (1967) – о тридцатидевятилетнем сельском механике Василии Егоровиче Князеве. Отталкиваясь от названия, автор сразу же начинает повествование о самом герое: "Жена называла его – Чудик. Иногда ласково. Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось".

Шукшин, как правило, избегает длинных вступлений и вводов в действие. В данном случае Шукшин следует советам Чехова. Далее, как и Чехов, он стремится не описывать душевное состояние героя, а сделать так, чтобы оно было понятно из его действий. Шукшин – сторонник объективной манеры письма.

Заявленный в первых строках рассказа тезис о том, что с Чудиком постоянно что-то случалось, реализуется в тексте в двух житейских ситуациях: в городском магазине и на Урале у брата, куда он все же приехал. Увидев в магазине кем-то оброненную пятидесятирублевую бумажку, Князев не кинулся проверять свои карманы, что сделало бы большинство людей, а лихорадочно, чтобы никто не опередил, соображает, как бы поостроумнее сказать людям в очереди про эту бумажку: " – Хорошо живете, граждане! – сказал он громко и весело. – У нас, например, такими бумажками не швыряются!" Позднее он убедился, что это были его деньги, но зайти за ними в магазин постыдился. Пришлось возвращаться домой (а ехал он к брату, которого не видел 12 лет) – снимать деньги с книжки и вторично отправляться в путь.

Биографы утверждают, что подобный случай произошел с самим Шукшиным весной 1967 г. в Бийске, когда он по командировке "Правды" ехал в Сростки, чтобы написать статью о молодежи. Возникает вопрос: нет ли в самом В. Шукшине "примет" подобного героя?

Другой эпизод, где реализует себя Чудик, – сцены пребывания в семье брата Дмитрия. Неожиданна для него неприязнь снохи, которая, как утверждает брат, холуйствует перед людьми ответственными и презирает деревенских. Чудик хотел мира со снохой и, чтобы ее порадовать, разрисовывает детскую коляску, за что изгоняется из дома. "Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем жить?"

Чудик едет домой и, только выйдя из автобуса и побежав по теплой мокрой земле ("шел рясный парной дождик" – маленький, как у Чехова, пейзаж, как бы между прочим!), обрел душевное спокойствие.

Две ситуации, описанные в этом рассказе, – типично шукшинские: человек чем-то или кем-то выведен из равновесия либо чем-то поражен или обижен, и он хочет как-то разрешить эту боль, вернувшись к нормальной логике жизни.

Впечатлительный, ранимый, чувствующий красоту мира и в то же время несуразный Чудик сопоставляется в повести с мещанским миром снохи, буфетчицы управления, в прошлом женщины деревенской, стремящейся стереть в своей памяти все деревенское, перевоплотиться в настоящую горожанку. Но это не противопоставление города и деревни, которое находили критики в рассказах писателя 60-х гг. ("Игнаха приехал", "Змеиный яд", "Два письма", "Капроновая елочка" и др.). Объективно говоря, этого противопоставления как такового в его рассказах не существовало вообще. Шукшин исследовал серьезную проблему маргинального (промежуточного) человека, ушедшего из деревни и до конца не акклиматизировавшегося в городе ("Выбираю деревню на жительство") или прижившегося ценой утраты чего-то важного в себе, как в случае со снохой Чудика и другими героями.

Эта проблема была глубоко личной и для самого писателя: "Так у меня вышло к сорока годам, что я – ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже – не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато... Но в этом моем положении есть свои "плюсы"... От сравнений, от всяческих "оттуда – сюда" и "оттуда – туда" невольно приходят мысли не только о "деревне" и "городе" – о России".

В несуразном, странном человеке, по мнению Шукшина, наиболее полно выражается правда его времени.

Дисгармоничность героя рассказа "Миль пардон, мадам" (1967) заявлена уже в парадоксальном сочетании его имени и фамилии – Бронислав Пупков.

"–К такому имю надо фамилию подходящую. А я – Бронислав Пупков. Как в армии перекличка, так – смех. А вон у нас – Ванька Пупков, – хоть бы што".

В этом рассказе есть краткий портрет героя и краткое авторское описание его судьбы, но 9/10 текста отведено диалогу.

Охотник, умный и удачливый, редкий стрелок, Бронька Пупков на охоте по дурости лишился двух пальцев. Ему бы снайпером на войне быть, а пришлось всю войну прослужить санитаром. Он не смог на войне реализовать свой дар, так нелепо утраченный в мирное время. И душа его затосковала. Работая егерем после войны, как правило, в последний день, когда справляли отвальную, он рассказывает городским охотникам, которых сопровождал и которым показывал лучшие места в округе, свою драматическую историю мнимого покушения на Гитлера и при этом плачет. "...Я стрелил... Я промахнулся..."

Так причудливо деформируется несостоявшаяся мечта охотника применить свой талант на войне. Он ненавидел фашистов, но эта ненависть не могла проявиться в воинском подвиге – и душа его тоскует. Вот как комментирует киноновеллу "Роковой выстрел" из кинофильма "Странные люди", поставленную по рассказу "Миль пардон, мадам", сам писатель: "Я хотел сказать в этом фильме, что душа человеческая мечется и тоскует, если она не возликовала никогда, не вскрикнула в восторге, толкнув на подвиг, если не жила она никогда полной жизнью, не любила, не горела".

Исследователь творчества В. Шукшина критик В. Коробов конкретизирует слова писателя, объясняя смысл выдуманной Бронькой Пупковым истории о поединке с Гитлером: "Эта странная выдуманная история – принародное покаяние героя, выплеснувшаяся наружу сердечная мука, маета, исповедь, казнь самого себя. Только таким образом он получает некоторое недолгое душевное облегчение... Война, правда войны, всенародная трагедия – вопиет в Броньке Пулкове".

Как справедливо отмечает С.М. Козлова, в рассказах В. Шукшина о странных людях "по существу одна сюжетная ситуация: герой с маниакальной методичностью и страстью ищет "духовника" для исповеди, покаяния, "для разговора" ("Раскас", "Чудик", "Миль пардон, мадам", "Срезал", "Митька Ермаков", "Залетный", "Верую!", "Беседы при ясной луне", "Выбираю деревню на жительство", "Штрихи к портрету")".

Глеб Капустин из рассказа "Срезал" – также странный человек, которого практически невозможно поставить в один ряд с Чудиком и Бронькой Пупковым, ибо его странность – на ином полюсе жизни. Вот почему, когда многие исследователи пытаются доказать, что Шукшин разрабатывает разные варианты одного характера, что в его художественном мире наблюдается не многообразие типов, а разнообразие вариантов одного характера, корень которого – чудачество, "выкобенивание" (по Аннинскому), "обиженная душа", – это не совсем верно.

Обиженным, и не раз, в своей жизни бывает каждый, и строить основательную типологию по этому признаку рискованно. Слишком разные эти "чудики" – крепкий мужик бригадир Шурыгин ("Крепкий мужик"), старуха Малышева ("Бессовестные"), Семка Рысь ("Мастер"), Глеб Капустин из рассказа "Срезал".

Отличительная особенность самых значительных рассказов Шукшина – возможность их неоднозначных прочтений, именно это сулит им долгую жизнь в искусстве. Вдумчивый и серьезный ленинградский критик А. Урбан в свое время оценивал героя рассказа "Срезал" однозначно и резко: "Глеб представительствует от целого ряда пустозвонов, паразитирующих на том, что называют информационным взрывом, вторжением науки в обыденную жизнь. Писатель обнаружил и показал нам пошлую сторону этого явления". Иную, более глубокую социальную характеристику герою дал сам Шукшин незадолго до смерти:

"Тут, я думаю, разработка темы такой... социальной демагогии... Человек при дележе социальных богатств решил, что он обойден, и вот принялся мстить, положим, ученым. Это же месть в чистом виде, ничуть не приукрашенная... А в общем-то злая месть за то, что он на пиршестве, так сказать, обойден чарой полной... Может быть, мы немножко виноваты, что слишком много к нему обращались как к господину, хозяину положения, хозяину страны, труженику, мы его вскормили немножко до размеров, так сказать, алчности уже. Он уже такой стал – все ему надо. А чтобы самому давать – он почему-то забыл об этом. Я думаю, что вот деревенский житель, тоже нынешний, и такой".

Но в тексте рассказа писатель Глеба Капустина не осудил окончательно, пытаясь его понять, в этом направлении и пошла творческая мысль исследователей 80–90-х гг.

Бесспорно, Глеб Капустин – это новый характер новой деревенской жизни, открытый писателем. Характер довольно сложный, не исчерпывающийся понятием "социальной демагогии". Не только словесную абракадабру, не различая смысла слов "филология" и "философия", несет Глеб Капустин. Есть у него и серьезные, даже авторские, мысли (к такому приему иногда прибегает Шукшин – доверяет свои мысли разным героям):

"...Мы тут тоже немножко... "микитим". И газеты тоже читаем, и книги, случается, почитываем. И телевизор даже смотрим. И, можете себе представить, не приходим в бурный восторг... можно сотни раз писать во всех статьях слово "народ", но знаний от этого не прибавится. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней. Подготовленней, что ли. А то легко можно в дураках очутиться".

В этих словах звучит скрытая обида на то, что городские позволяют себе высокомерное поведение в отношении деревенских, хотя герои рассказа Константин Иванович Журавлев и его жена, кандидаты наук, которых Глеб Капустин "срезал", люди скромные и никакого высокомерия не проявляли. Но Глеб этого уже не видит, для него все горожане на одно лицо – недруги. Возможно, ранее в деревне Новой, предполагает В. Коробов, такие визитеры бывали.

Мотив обиды деревенского, ощутившего неуважение со стороны горожанина, звучит и в более раннем рассказе "Критики" (1964), но и там город и деревня не противопоставляются, а идет разговор о праве человека на самовыражение; более того, это право отстаивается, что называется, с бою.

Чувство обиды земляков испытывал на себе и не раз сам Шукшин. Односельчане писателя, недовольные тем, что он исказил их жизнь и "опозорил" на всю страну в кинофильме "Живет такой парень", что Алеша Бесконвойный из одноименного рассказа вовсе не Алеша, а Шурка Гилев, при встречах норовили его спросить: "Ну, расскажи, Василий, и как это ты из лаптя в сапог превратился?"

Е.В. Черносвитов считает, что малая родина мстит бросившим ее: "Чуть ли не кровная месть. Род мстит за себя... В таком контексте Глеб Капустин – это родовой прокурор... он и судия, и палач, и жертва... Ну, а когда мизансценой его действия является современная деревня, он принимает облик все того же чудика, идиота, да не совсем..."

По своему строению "Срезал" – типичный шукшинский рассказ. Начинается он без всяких вступлений, с главного события: "К старухе Агафье Журавлевой приехал сын Константин Иванович..." Далее автор дает оценочный портрет Глеба Капустина ("мужик... начитанный и ехидный") и рассказывает о его страсти срезать, ставить в тупик приезжих знатных гостей: одна страница описания, авторского текста плюс пять страниц диалога. Герои выявляют себя в разговоре – "интеллектуальном" поединке, сцене спора. Действующих лиц практически двое, Глеб и Константин Иванович, остальные – статисты или почти статисты. Финал рассказа традиционно открытый: окончательный приговор герою не вынесен, а неоднозначная оценка вложена в уста мужиков и в скудный авторский комментарий: удивление и восхищение мужиков (" – Чего тут. Дошлый, собака!"), но без любви ("Глеб жесток, а жестокость никто, никогда, нигде не любил еще"), с жалостью и сочувствием к кандидату.

На вопрос о том, кто прав, кто виноват, ответа нет, его должен дать сам читатель – такова логика открытого финала.

Рассказы Шукшина драматургичны, в большинстве из них преобладают диалог, сценические эпизоды над описательными, несценическими, это бесспорный результат воздействия на прозу сценического мышления Шукшина-режиссера, которое влияет даже на сюжет. Сюжет в рассказах Шукшина – это хронологически сменяющие друг друга сценические эпизоды. Сам писатель боялся законченных сюжетов, которые, по его мнению, всегда несут какой-то вывод, мораль, а морализаторства он не терпел: "Сюжет не хорош и опасен тем, что он ограничивает широту осмысления жизни... Несюжетное повествование более гибко, более смело, в нем нет заданное™, готовой предопределенности".

"Для меня самое главное – показать человеческий характер", – не раз говорил Шукшин. Образу чудика, странного человека, отводится значительное место в рассказах Шукшина, более того, он стоит в центре его прозы, но мир героев писателя не исчерпывается этим характером. Шукшинская типология характеров многообразна: достаточно посмотреть на его "коллекцию" отрицательных персонажей, чтобы в этом убедиться ("Крепкий мужик", "Вечно недовольный Яковлев", "Беспалый"). Герой писателя чаще всего раскрывается в речи, в диалоге, а смысл языкового мастерства В. Шукшина состоит в умении найти самое точное, единственное слово для самовыражения героя. "Ухо поразительно чуткое" – так охарактеризовал это умение А.Т. Твардовский.

Но у шукшинских героев есть черта, которая их делает частью индивидуального художественного мира писателя, – отсутствие духовной инертности, неравнодушие. Эти простые люди озабочены не благами материальными, а своим внутренним миром, они думают, ищут, пытаются понять смысл своего существования, свои чувства, отстоять себя. По словам В. Распутина, до Шукшина "никто еще в нашей литературе не заявлял с таким нетерпением права на себя, никому не удавалось заставить слушать себя по столь внутреннему делу. По делу мающейся души... Душа – это и есть, надо полагать, сущность личности, продолжающаяся в ней жизнь бессменного, исторического человека, не сломленного временными невзгодами".

Приложение


ШУКШИН Василий Макарович (25.7.1929, с. Сростки Бийского района Алтайского края - 2.10.1974, станица Клетская Волгоградской области; похоронен и Москве) - прозаик, драматург, актер, режиссер.

Большая половина недолгой жизни писателя ушла на далекие от непосредственно мира иск-ва «жизненные университеты» - в самом жестком их варианте, гак подходящем для канонического образа «самородка из народа»: голодное детство в семье без отца, погибшего в застенках ОГПУ, неоконченная школа, необходимость раннего трудоустройства - колхозник, маляр, грузчик, слесарь-такелажник, ремонтник на железной дороге, строитель мостов. Служба на флоте - радист особого назначения (1949-53). После демобилизации экстерном сдает экзамены на аттестат зрелости, получает должность директора вечерней школы, преподаст лит-ру и историю в родном селе. В 1954 внезапно оставляет работу, уезжает в Москву, становится студентом режиссерского отд. ВГИКа, учится в мастерской М. Ромма, который всячески поддерживал одаренного парня с Алтая.

Несмотря на тяготы с жильем в Москве и поиски постоянного заработка, Ш. за короткое время создает здесь книжку рассказов, одновременно работая и над романом, энергично осваивает новую специальность кинорежиссера, ярко проявляет себя в качестве актера (к/ф «Два Федора», «Аленка» и др.) - в дальнейшем его актерскому таланту кино будет обязано такими запоминающимися образами, как сибиряк Лопахин в к/ф «Они сражались за Родину», Лыков в «Простой истории» и др. За роль директора комбината Черных в к/ф С. Герасимова «У озера» Ш. получил Гос. премию СССР (1971). За свои собственные картины будет удостоен Ленинской пре мии - уже посмертно (1976).

Рассказ «Двое на телеге» в ж. «Смена» (1958) положил начало многочисленным журнальным публикациям, из которых в 1963 сложился первый сб. «Сельские жители». В 1964 появляется и первый к/ф Ш.-реж. – «Живет такой парень». Оба дебюта привлекли доброжелательное внимание общественности, имя «талантливого самородка» замелькало в критич. прессе. Отмечалась алтайская свежесть в фильме и рассказах (имелись в виду рассказы «Гринька Малюгин», «Воскресная тоска», «Степки-на любовь» и др.), обаятельный образ молодого шофера Пашки Колокольни-кова, противостоящий шаблонным представлениям о «положительном герое». Интерес к автору прибавили и премии, полученные на различных кинофестивалях, в т. ч. Венецианском. Было нечто уникальное в таком явлении авт. кино, когда экран по-своему организует самобытное писательское слово, а запомнившиеся по периодике рассказы получают авт. переосмысление, свой визуальный вариант. Ш. явил собой редкий случай многостороннего раскрытия творческой и человеческой индивидуальности, сам его незаурядный характер нередко становился предметом критич. рассмотрений и дискуссий. Тем более, что вскоре, в к/ф «Печки-лавочки», «Калина красная», он возьмет на себя еще и исполнение главных ролей - вместе с женой, актрисой кино Л. Федосеевой, и даже малолетними дочерьми.

В 1964-74 Ш.- лауреат премии им. братьев Васильевых (1967), заслуженный деятель иск-в РСФСР (1969) - создаст 4 авт. картины («Ваш сын и брат», «Странные люди» и др.), выпустит 4 сб-ка рассказов («Там вдали», 1968; «Земляки», 1970; «Характеры», 1973; «Беседы при ясной луне», 1974) -и будет мучительно неудовлетворен сделанным. За неск. дней до смерти скажет в интервью для Лит. газ.: «Ну, какой результат! За 15 лет несколько книжек куцых ... мало сделано, слишком мало!». Ш. мечтал целиком переключиться на прозу, с которой связывал ряд смелых замыслов, как и тайную надежду в «вольном» писательстве наконец освободиться от цензорского, «руководящего» пресса, в кинематографе особенно жесткого и мелочного. Ш. скоропостижно, в расцвете сил, умрет на съемках к/ф «Они сражались за Родину». И как ни самоуничижительна была его оценка сделанного, страна, хороня его, будет видеть в нем своего выдающегося художника; имя его войдет в школьные учебники, о его творчестве напишут немало обстоятельных монографий, в кино его сюжеты будут разрабатывать др. кинорежиссеры («Пришел солдат с фронта», «Земляки», «Конец Любавиных», «Позови меня в даль светлую»), на специальных Шукшинских чтениях ученые из разных стран будут пытаться научно сформулировать феномен автора «нескольких куцых книжек».

Феномен заключается прежде всего в том, что Ш. принес в иск-во свое, незаемное представление о происходящем с людьми. Представление глубинно онтологическое, обращенное к подспудной сущности рус. жизни. Сформулировать ее поначалу казалось куда как просто: постоянная напряженность в обществе проистекает от конфликта между носителями исконной нравственности, сельскими жителями, и городом с его бездуховностью, суетой и стандартизацией. Эта конфронтация объединяет совестливых людей – как их роднит и способность воспринимать окружающую красоту (рассказы «Мастер», «Чудик», «Думы» и др.), природная одаренность, участливость к судьбе ближнего («Как зайка летал на воздушных шариках», «Хахаль», «Далекие зимние вечера», «Сапожки» и др.). По словам автора, его герой «импульсивен, поддается порывам, а следовательно, крайне естествен. Но у него всегда разумная душа» («Нравственность есть Правда». М., 1979. С. 265).

Для апологии села, противопоставленного городу, всегда найдется достаточно материала среди написанных Ш. 100 с лишним рассказов: «Змеиный яд», «Игнаха приехал», «Жена мужа в Париж провожала» и др. А в 60-е гг. такое «конфронтационное» толкование охотно приветствовалось лит. групповщиной, где разные борющиеся лагери имели свои виды на молодой и звонко заявивший о себе талант: рассказы Ш. с их прочной народностью ж. «Октябрь» публикует в противовес «нигилистической» прозе «городских мальчиков»; «Новый мир» видел в нем молодого представителя «деревенской прозы», глухо протестующей против социалистической доктрины о «людях-винтиках». А поскольку этот протест у героев рассказов часто выливался в поступки ернические, дерзкие, то скоро для всех них было найдено единое определение - «шукшинские чудики». На деле оно не только не объясняло «феномен», но, напротив, запутывало проблему.

Появились новые рассказы, и в них не обнаруживалось ни привычных чудаков, ни анафемы городу и умиленности перед всем деревенским. И в деревне Ш. видел достаточно злобных демагогов, подобных Глебу Капустину из рассказа «Срезал», дуболомов, вроде бригадира Шурыгина, с наслаждением крушащего сельскую церковь («Крепкий мужик»), своих деревенских Раскольиковых, упивающихся вседозволенностью («Сураз»). Тогда в критике возникает более расширительное, хотя опять-таки далеко не исчерпывающее толкование: более всего Ш. - занимают ситуации и характеры «маргинальные». Когда у человека оборваны старые сельские корни, а новая городская цивилизация усвоена только поверхностно,– потому и сумятится народ, что в массе своей стал полузнайкой, «межкультурьем», люди, простодушные и по-своему даровитые, чувствуют неприкаянность, несоответствие веку, мучаются этим («В профиль и анфас», «Критики», «Алеша Бесконвойный» и др.). О самом себе Ш. говорил: «Так у меня вышло к сорока годам, что я - ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже – не между двух стульев, а скорее гак: одна нога на берегу, другая в лодке. И не поплыть нельзя, и плыть вроде как страшновато... Но в этом положении есть свои "плюсы"... От сравнений, от всяческих "оттуда-сюда" и "отсюда-туда" невольно приходят мысли не только о "деревне" и о "городе" – о России» («Нравственность есть Правда». С. 60).

Представление о подлинных масштабах творчества Ш. возникает лишь с «крупной» его прозой – как бы по своей худож. силе она ни уступала его новеллистике, определяющей все др. стороны разносторонней творческой натуры (Ш. и фильмы свои, и романы во многом строил по новеллистическому принципу). Крупная же форма давалась ему с переменным успехом. «Любавины» (1965) -ранний роман о классовой борьбе в послерев. Сибири - в осн. придерживался привычных для лит-ры такого рода канонов. Ром. «Я пришел дать вам волю» (1971) выглядел рабочим вариантом киносценария о Степане Разине, заготовкой к фильму, поставить который было мечтой всей жизни автора (но ни снять картину, ни увидеть роман в отд. изд. ему так и не довелось).

Самая зрелая из крупных вещей - пов. «Калина красная» (1973); по ней через год будет поставлен одноим. фильм. И повесть, и картина имели большой общественный резонанс, вызвали оживленное толкование судьбы героя, уголовника Егора Проку дина. Наконец, самые последние работы, «повести для театра» «Энергичные люди» (1973) и недописанная «А по утру они проснулись...», открыли в Ш. еще и театрального драматурга (первая из них была сразу же принята к постановке Г. Товстоноговым в Ленинградском академическом Большом драматическом театре им. М. Горького; по его заказу писалась и вторая вещь). Новые изобразительные возможности демонстрировали и «До третьих петухов: Сказка про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума» (1974); пов.-сказка «Точка зрения» (опубл. в ж. «Звезда» в 1974), в которых «сугубый реалист» Ш. обращается к необычному для себя жанру филос. притчи.

Эти произв. «крупной» прозы, каждое по-своему примечательное, все вместе свидетельствуют, насколько мировоззренческие интересы автора шире и «деревенской прозы», и маргинальной области между селом и городом,- Ш. привлекали не только страстотерпцы и баламуты, но и герои, способные на мятеж, на активные социальные решения: Жесткость нравств. конфликтов, неуемное людское беспокойство, конечно же, не могли не возникнуть в тисках «развитого социализма», при обвальном напоре масскультуры, «технического прогресса», скорости которого бедственно не совпадают с естественной нравств. эволюцией; но не меньшее здесь значение имеют импульсы, идущие из самой глубины нац. характера, не приемлющего никакого гнета над собой, жаждущего воли, «праздника» для души, который есть гармония с миром, нахождение в нем своего достойного места. Такое в людях неизбывно во все времена, оно направляло Разина и мужиков Любавиных, истребляемых сов. властью, как и неприкаянного Егора Проку дина, и тех, перед кем и завтра снова и снова будет вставать вопрос, который Ш. буквально выкрикнул в позднем своем рассказе

«Кляуза»: «Что с нами происходит?». Теперь этот вопрос с эмблематичной постоянностью звучит, едва заходит речь о воздействии книг Ш. на совр. жизнь.

То обстоятельство, что едва ли не в каждом персонаже писателя до болезненности обострено чувство личного достоинства, дало основание иным его критикам посчитать, что всю жизнь он пишет «один и тот же характер» (отсюда и универсальные «чудики»). На самом же деле мысль о неизбежном драматизме человеческого самоутверждения тем и убедительна, что проверена многоликостью персонажей и возможными психол. разрешениями – от лирич. самоуглубления до бесплодного, иссушающего все вокруг догматизма (рассказы «Волки», «Беседы при ясной луне», «Вянет, пропадает»); от слепого своеволия до лукавого деревенского придуривания, вариации которого у Ш. представлены то Бронькой Пупковым с его фантастической байкой об охоте на Гитлера («Миль пардон, мадам!»), то телемастером Князевым, который по ночам сочиняет державный трактат «О государстве» («Штрихи к портрету»), то столяром Ериным, ненароком купившим чудо-прибор («Микроскоп»). Выхваченные избирательно-цепким взглядом кинорежиссера из живого окружения, из собственной многотрудной биографии, персонажи Ш. парадоксальны и занимательны, рассказы о них - броские, «разговорные», отличающиеся естественностью изображаемого, решительностью экспозиции и эмоциональностью пейзажа – всегда интересно читать. Многое здесь объясняет признание самого автора (в дискуссии о повести и к/ф «Калина красная»): «Меня больше интересует "история души", и ради се выявления я сознательно много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует... Жизнь души человека - потаенная дума его, боль, надежда...» (Вопросы лит-ры. 1974. № 7).

Кино своеобразно отозвалось и в языке рассказов, научив Ш. «штучно» оценивать каждую реплику, ее психол., динамическую ценность, отметая суесловие и все привходящее. В сочетании с подлинно народной - образной и усмешливой - речью в устах как героев, так и самого повествователя, этот «кинолаконизм» породил неповторимую, сразу узнаваемую «шукшинскую» интонацию. Писатель много сделал для развития просторечного сказового повествования, имеющего богатую традицию в рус. лит-ре (особенно удаются ему опыты исповедально-юмористического самораскрытия героев - «Пост скриптум», «Рас-кас», «Генерал Малафейкин» и др.).

«Шукшинская интонация» от рассказа к рассказу становилась все выразительней и чище, надежно способствуя демократизации изобразительных средств, филос., ист. углублению худож. идеи автора: о человеке - как о народе. Ш. словно шел путем творческой эволюции Чехова, чьим преемником в рус. новеллистике может считаться с полным правом (см. об этом: Кузьмук В. А. Василий Шукшин и ранний Чехов//Рус. лит-ра. 1977. № 3; Гусев В. И. Чехов и стилевые поиски совр. сов. прозы//В творческой лаборатории Чехова. М., 1974). Своеобразна публицистика Ш.. слитная с его кино-лит. деятельностью. Участие в актуальных творческих дискуссиях, интервью или выступления в газете никогда не были для него «отхожим промыслом», писательской повинностью -всякий раз он отдавался разговору со всей присущей ему страстностью, видя здесь еще одну возможность доискаться ответа на главные свои вопросы. Ст. «Как я понимаю рассказ», «Монолог на лестнице», «Слово о "малой родине"» и др. (книги «Нравственность есть Правда»; «Вопросы самому себе». М., 1981) остались такими же заметными явлениями иск-ва, как и его новеллистика. Эти статьи и новеллы вместе со всем другим, созданным Ш., имел в виду С. Залыгин, когда отмечал как самое существенное в творческом опыте автора «Калины красной» (на упомянутой выше дискуссии): «Шукшин в отличие от всех нас даст нам образ, обладающий своей собственной, а не нашей логикой, своими, а не нашими понятиями,- в этом и заключается его большое художественное открытие».


Конец формы