Geum.ru

В. И. Прокопцов эдукология: принципиально новая наука образования

Вид материалаДокументы

Содержание


Раздел третий
Логическая идеализация
Реконструкция, как она видится
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   38
РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ


ИСХОДНЫЕ ДОПУЩЕНИЯ


– О! – сказал Остап. – Там внутри есть все: пальмы, девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, малопоношенный смокинг, лакей-японец, собственный бильярд, платиновые зубы, целые носки, обеды на чистом животном масле и, главное, мои маленькие друзья, слава и власть, которые дают деньги. – И он раскрыл перед изумленными антилоповцами пустую папку.

И.Ильф, Е.Петров


Надеюсь, проделанный методологический и исторический анализ внятно обрисовал характерные головоломки, возникающие при попытках объяснения явлений сознания. Пора начинать эти головоломки распутывать. Как мы помним, однако, само слово «сознание» многозначно. Поэтому, прежде всего следует договориться о терминах, памятуя о том, что подлинное значение естественнонаучных терминов определяется их вхождением в формулировку законов. Именно законы проясняют, что обозначает тот или иной термин. Тем не менее, в начале пути, пока законы еще не описаны, стоит все же попробовать дать более-менее осмысленную интерпретацию исходных слов, так как лишь очень немногие люди способны дойти до конца текста и помнить, о чем говорилось на его первых страницах.

В последующем тексте слово «сознание» будет использоваться в двух смыслах. Во-первых, сознание как явление будет пониматься как эмпирический факт представленности субъекту картины мира и самого себя, в том числе как выраженная в словах способность испытуемого отдавать себе отчет в том, что происходит. Синонимами такого понимания термина «сознание» служат слова «осознанность», «самоочевидность», «непосредственная данность». Во-вторых, сознание будет обозначать некий теоретический (гипотетический) механизм, порождающий или трансформирующий осознаваемую информацию – например, преобразующий результаты каких-либо информационных или физиологических процессов в осознаваемые явления. В таком понимании речь может идти о работе механизма сознания. Если слово «сознание» будет употребляться без пояснений, то предполагается, что используемое значение ясно из текста.


... Любое теоретическое описание сознания предполагает введение постулатов, принятие которых можно пояснить, но которые нельзя непосредственно доказать. Самые первые постулаты психологики (В.П.) характеризуют процессы, порождающие явления сознания, т.е. процессы, лежащие за пределами непосредственного опыта. Сами эти заведомо не наблюдаемые и не осознаваемые процессы будут далее называться протосознательными. Как естественная наука психологика полагает: подсознательные процессы – это процессы естественные. Тем самым она отказывается от объяснения возникновения сознания с помощью сверхъестественных сил. Итак, психологика, прежде всего, постулирует существование механизма сознания и протосознательных процессов как таких процессов, которые не будучи осознаны, сами, тем не менее, порождают сознательные переживания.

Психологика предполагает, что нет каких-то не связанных друг с другом законов восприятия, мышления или социального поведения, а есть универсальные законы работы сознания. Хотя, разумеется, можно наблюдать разные проявления этих законов в той или иной экспериментальной парадигме или в обычной жизни. Психологика ставит перед собой задачу обнаружить и логически обосновать экспериментальные законы работы сознания в целом, а не частные законы восприятия, мышления и т.п. Последние, даже если они строго установлены и эффективно используются на практике, могут, как явствует из методологического вступления, не иметь никакого теоретического значения. Разумеется, предлагаемый психологический подход, в свою очередь, может оказаться ошибочным, если сознание действительно распадается на не связанные между собой части, лишь неудачно выбранным словом соединенные воедино, и если никакой универсальной работы сознания не существует. Впрочем, ранее уже говорилось, такие слова, как «память», «воля» или «мышление» не являются теоретическими понятиями, а отражают лишь обыденные представления и обозначают различные экспериментальные парадигмы исследования. Это вселяет надежду на успех продвижения по выбранному психологикой пути.


* * *


СНВ-3


... Психологика, в соответствии с требованиями естественнонаучной методологии, рассматривает в качестве разных теоретических понятий только такие, которые по-разному входят в описание законов. Например, пока не доказано, что психическое образование, именуемое «научная идея», подчиняется иным законам, чем психические образования, именуемые «след памяти» или «чувство голода». Все эти образования должны в теории пониматься как неразличимые и обозначаться одним и тем же термином. Соответственно, и новый закон должен вначале считаться справедливым для всех явлений до тех пор, пока не будет доказана его ограниченность. Иначе говоря, зона применения закона не должна ограничиваться до тех пор, пока не будет обнаружено его принципиальное расхождение с опытом или не будет выявлено требующее разрешения логическое противоречие. Психологика, тем самым, предлагает прежде всего искать универсальные законы психической деятельности, а не частные закономерности в какой-то специальной области (будь то ощущение, эмоции, личность или социальная перцепция).

Стандартные психологические термины даже при описании эмпирики не всегда однозначны, так как не бывает психических процессов, в которых бы не участвовали в м е с т е восприятие, память, мышление, воля, эмоции, личность и т.д. (В.П.) ...

[39]. С. 36.


Конец СНВ-3


* * *


ЛОГИЧЕСКАЯ ИДЕАЛИЗАЦИЯ


Как уже отмечалось, теории в естественных науках строятся не для реальных, а для идеальных объектов*. Напомню характерные примеры таких объектов в физических теориях: материальная точка, математический маятник, идеальный газ, абсолютно черное тело и т.п. Сконструированные в процессе идеализации идеальные объекты наделяются свойствами, заведомо не присущими реальным объектам. Но зато теоретические построения рассматривают изучаемые процессы как бы в очищенном виде, не замутненном мелочами. Тем самым они не обращают внимания на несущественные, с точки зрения данной теории, хотя и присущие реальным объектам детали. Теории именно потому претендуют на точное и полное описание, что описываемые ими объекты идеальны, т.е. существуют в мыслях, а не в реальности.

Правильность выбора идеализированного объекта, как и выбора любого постулата теории, не может быть ни экспериментально, ни логически обоснована. Сумма углов треугольника равняется строго 180° только в аксиоматике Евклида – в опыте в лучшем случае (если измерения делаются на близкой к идеальной плоскости) эта сумма неотличима от 180° с учетом погрешности измерения. Наряду с геометрией Евклида, могут существовать не противоречащие опыту неевклидовы геометрии, в которых эта сумма больше или меньше 180°. Правомерность введения идеализации, как и любого постулата, обосновывается только правомерностью построенной на ее основе теории.

Сказанное, однако, не исключает возможности поиска эмпирических аргументов в поддержку принятой идеализации или постулата. Нельзя, например, непосредственно в опыте убедиться в истинности первого закона Ньютона, утверждающего: если на тело не действуют никакие силы, то тело находится в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения. Ибо на тело всегда действуют какие-то силы, и никогда в опыте не достигнуть того, чтобы равнодействующая всех сил была строго равна нулю. Однако невозможность непосредственного опытного доказательства не мешает аргументировать принятие постулата ссылкой на эмпирические данные. В механике такие аргументы находят: например, можно показать, что уменьшение силы трения увеличивает путь, который совершает брошенное тело, – а значит, если уменьшить силу трения до нуля (что уже непроверяемо), то можно ожидать, что тело никогда не остановится.

Психологика (верная дочь когнитивизма) принимает в качестве исходной позиции, что психика и сознание порождаются в процессе познания. Ранее уже утверждалось: психологика как естественная наука должна исходить из того, что психика написана на языке логики ...

В.М. Аллахвердов [39]. С. 251–256.


ОСР-Б: Прв-1.7.1.3.1. От наукоучения – к логике

культуры


... В XX веке стало необходимым – для Шпенглера и Тойнби, для Леви-Стросса и Бахтина, для подспудного с о з н а н и я (В.П.) каждого мыслящего человека – осознать и осмыслить какое-то странное и резкое отщепление идеи «культуры» от идей «образования», «цивилизации», «формации» ...

Думаю, что именно в соотношении с идеей «образования» (этой исходной отправной точки логики Гегеля) всеобщий смысл культуры может быть очерчен наиболее сжато и – для начала – образно.

В истории человеческого духа и вообще в истории человеческих свершений существует два типа, две формы «исторической наследственности». Одна форма укладывается в схематизм восхождения по лестнице «прогресса», или – пусть даже мягче – развития. Так, в образовании, в движении по схематизму науки (но науки, понятой не как один из феноменов целостной культуры, а как единственно всеобщее, всеохватывающее определение деятельности нашего ума) каждая следующая ступень выше предыдущей, вбирает ее в себя, развивает все положительное, что было достигнуто на той ступеньке, которую уже прошел наш ум (все глубже проникая в единственную истину), наши ноги и руки (создавая все более совершенные орудия труда), наше социальное общение (восходя к все более и более «настоящей» «формации», оставляя внизу до – и предысторическое бытие человека). В этом восхождении все предшествующее: знания, старые орудия труда, пережившие себя «формации» ..., конечно, не исчезает «в никуда», оно «уплотняется», «снимается», перестраивается, теряет свое собственное бытие – в знании и умении высшем, более истинном, более систематизированном и т.д. Образованный человек – это тот, кто сумел «перемотать» в свой ум и в свое умение все то, что достигнуто на «пройденных ступенях», причем «перемотал» в единственно возможном (иначе все не освоить!) виде: в той самой уплотненности, снятости, упрощенности, что лучше всего реализуется в «последнем слове» Учебника. В самом деле, какой чудак будет изучать механику по трудам Галилея или Ньютона; математику – по «началам» Евклида, даже квантовую механику – по работам Бора или Гейзенберга (а не по современным толковым учебникам или – сделаем уступку – по самым последним научным трудам).

Это – об «образовании».

Культура строится и «развивается» совсем по-другому, по противоположному схематизму. Здесь возможно оттолкнуться от одного особенного феномена.

Существует одна сфера человеческих свержений, что никак не укладывается в схематизм восхождения (Ньютоново: «Я карлик, стоящий на плечах гиганта» – предшествующих поколений ...). Эта сфера – искусство. Здесь даже на «глазок» – все иначе. Во-первых, здесь нельзя сказать, что, допустим, Софокл «снят» Шекспиром, что подлинник Пикассо сделал ненужным открывать подлинник (обязательно – подлинник) Рембрандта.

Даже резче: здесь не только Шекспир невозможен (ну конечно же) без Софокла или Брехт – без Шекспира, без внутренней переклички, отталкивания, переосмысления, но и – обязательно – обратно: Софокл невозможен без Шекспира; Софокл иначе – но и более уникально – понимается и иначе формируется в сопряжении с Шекспиром. В искусстве «раньше» и «позже» соотносительны, одновременны, предшествуют друг другу, наконец, это есть корни друг друга. Не только в нашем понимании, но и именно во все большей уникальности, «уплотненности», всеобщности собственного, особенного, неповторимого бытия.

В искусстве явно действует не схематизм «восходящей лестницы с преодоленными ступенями», но схематизм драматического произведения ...

... Такой схематизм художественной наследственности всегда сохраняет свои основные особенности, и схематизм этот коренным образом отличается от схематизма «образования», «цивилизации», формационного развития, как бы их ни понимать ...

... Но в XX веке с особой силой обнаруживается, что такой схематизм истории искусства есть лишь особый и особенно наглядный случай некоего всеобщего феномена – бытия в культуре. Причем, в том же едином ключе – и скажу определеннее – в ключе культуры – необходимо сейчас понимать и развитие самой науки, еще недавно породившей схему «восходящего развития», уплотнения знаний и т.д. «Принцип соответствия», идея «предельного» перехода, соотношение дополнительности, парадоксы теории множеств в математике, вообще – парадоксы обоснования начал математики – все это заставляет утверждать: наука также может и должна быть понята и развиваема как феномен культуры, то есть ... как форма общения античных – средневековых – нововременных форм ответа на вопрос: что есть «элементарность», «число», «множество» и т.д.?

Снова тот же культурологический парадокс: не обобщение, но общение различных форм понимания – вот формула движения к всеобщности в современных позитивных науках...

В.С. Библер [401]. C. 281–285.


ОСР-Б: Прв-1.7.1.4. Реконструкция в философии


ВВЕДЕНИЕ


РЕКОНСТРУКЦИЯ, КАК ОНА ВИДИТСЯ


ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ


I


Текст этого тома был написан около четверти века назад – т.е. вскоре после Первой мировой войны – и печатается без изменений. Введение написано в духе этого текста. Оно написано также в твердой уверенности в том, что события прошедших с тех пор лет создали ситуацию, в которой потребность в реконструкции стала еще большей, нежели в то время, когда была составлена книга; и особенно в уверенности, что нынешняя ситуация со все возрастающей ясностью указывает, где должен лежать центр необходимой реконструкции, локус, в котором должны начаться конкретные новые процессы. Сегодня Реконструкция философии – это более подходящее название, чем Реконструкция в философии. Поскольку происшедшие с тех пор события четко определились, определились в главном, а именно – что особая область, проблемы и предмет философии вырастают из стрессов и напряжений общественной жизни, в которой возникает данная форма философии, и что, соответственно, ее специфические проблемы меняются вместе с переменами в человеческой жизни, которые происходят всегда и которые иногда приводят к кризисам и поворотным моментам человеческой истории.

Первая мировая война была решительным потрясением для свойственного тому периоду оптимизма, когда превалировала широко распространенная вера в постоянный прогресс в направлении взаимопонимания между народами и классами и, следовательно, в уверенное движение к гармонии и миру. Сегодня этот шок усилился почти до невероятной степени. Незащищенность и борьба настолько всеобщи, что превалирующее отношение – это отношение тревожной и пессимистической неопределенности. Неопределенность того, что таит в себе будущее, отбрасывает тяжелую мрачную тень на все аспекты настоящего.

Сегодня в философии немного тех, кто выражает доверие в отношении своей способности компетентно решать серьезные вопросы дня. Отсутствие доверия проявляется и в усилиях по усовершенствованию аппарата, и в перемалывании старых систем. Оба эти направления в каком-то смысле оправданы. Однако относительно первого можно сказать, что реконструкция не должна производиться путем повышения внимания к форме за счет существенного содержания, как это происходит в случае с аппаратом, который используется для того только, чтобы в еще более чистом виде развить и изощрить формальные навыки; а относительно второго – что реконструкция не должна производиться путем повышения ученой эрудиции о прошлом, которая не освещает вопросы, тревожащие человечество сегодня. Не будет преувеличением заметить, что, поскольку интерес к двум выше упомянутым темам доминирует, уход со сцены настоящего, все более очевидный в философии, сам свидетельствует о той степени разобщенности и неразрешенности проблем, которой сегодня отмечены другие аспекты человеческой жизни. Мы можем пойти даже дальше и сказать, что такой уход – проявление именно тех недостатков систем прошлого, которые делают их малоценными для волнующих вопросов настоящего, а именно: желание найти нечто настолько фиксированное и определенное, чтобы обеспечить безопасное убежище от проблем. Проблемы, с которыми должна иметь дело философия, отвечающая сегодняшнему дню, вырастают из перемен, происходящих со все возрастающей скоростью, со все возрастающим человеческо-географическим масштабом и со все большей интенсивностью; факт этот – явное свидетельство необходимости реконструкции совсем иного рода, нежели та, которую мы сейчас в основном наблюдаем.

Когда подобные взгляды выдвигались ранее, как это делается в тексте, следующим за этим Введением, их критиковали за то, что один из самых мягких моих критиков назвал «пренебрежительным отношением» к великим системам прошлого. В соответствии с этим, в рамках вопроса о необходимой реконструкции будет уместным сказать, что жесткая критика философских систем прошлого относится к этим системам не в связи с интеллектуальными и моральными вопросами их собственного времени и места, а в связи с их адекватностью по отношению к человеческой ситуации, которая с тех пор сильно изменилась. То самое, что делало эти великие системы объектами высокой оценки и восхищения в их социокультурном контексте, в значительной мере и является той основой, которая лишает их актуальности в мире, основные черты которых уже иные – на что указывают такие наши выражения нескольких последних столетий, как «научная революция», «промышленная революция» и «политическая революция». Насколько я могу судить, доводы в защиту реконструкции не могут быть выдвинуты без серьезно критического внимания к почве, на которой и по отношению к которой эта реконструкция должна произойти. Вовсе не будучи знаком неуважения, это критическое внимание – неотделимая часть интереса к развитию философии, которая должна сделать для нашего времени и места то, что великие доктрины прошлого сделали в той и для той культурной среды, из которой они выросли.

Другое критическое утверждение, подобно только что обсужденному, состоит в том, что представленный здесь взгляд на работу и задачу философии основывается на романтическом преувеличении того, что может быть достигнуто «интеллектуальной способностью». Если бы последний термин использовался как синоним того, что одна важная школа прошлых веков называла «разумом», или «чистым интеллектом», критика эта была бы более чем оправданной. Но термин этот именует нечто, очень отличающееся от того, что рассматривается как высший орган, или «способность», для постижения предельных истин. Это – упрощенное обозначение для важных и постоянно развивающихся методов наблюдения, эксперимента и рефлексивного мышления, которые за очень короткое время произвели революцию в физических и, в некоторой степени, физиологических условиях жизни, но которые все еще остаются неразработанными для применения к тому, что само является сугубо и по существу человеческим. Это – нечто новое и незнакомое даже в физической области исследования, тем более это еще не развито применительно к различным аспектам человеческой жизни. Реконструкция, которая должна быть проведена, не состоит в применении «интеллектуальной способности» как чего-то готового. Она должна внести в любое исследование гуманитарных и моральных предметов такого же рода метод (метод наблюдения, метод теории как гипотезы и метод экспериментальной проверки), благодаря которому понимание физической природы пришло к своему нынешнему состоянию.

Как теории познания, развивавшиеся до возникновения научных исследований, не дают схемы или модели для теории познания, основанной на современном состоянии процесса исследования, так и ранние философские системы отражают донаучные взгляды на природный мир, дотехнологическое состояние промышленности и додемократическое состояние политики в тот период, когда эти доктрины сформировались. Действительные условия жизни в Греции, особенно в Афинах, когда была сформулирована классическая европейская философия, установили резкое разделение между деятельностью и познанием, которое было обобщено до полного разделения теории и «практики». В то время это отражало экономическую организацию, при которой «полезная» работа делается по большей части рабами, оставляя свободных людей освобожденными от труда и именно в этом смысле свободными. Ясно, что такое положение вещей предшествовало демократии. Тем не менее, в политических целях философы долгое время поддерживали разделение теории и практики уже после того, как орудия и процессы, вытекающие из промышленных действий, стали неотъемлемыми ресурсами в проведении наблюдений и экспериментов, составляющих основу научного познания.

Должно быть вполне очевидно, что важный аспект реконструкции, которую теперь необходимо провести, касается теории познания. Требуется радикальное изменение относительно предмета, на котором должна основываться эта теория; новая теория будет размышлять о том, как происходит процесс познания (т.е. исследования, которое компетентно), вместо предположений о том, что должно быть сделано для того, чтобы соответствовать независимым образом сформулированным взглядам насчет способностей органов чувств. И хотя замещение «рассудка» «интеллектуальной способностью» в только что указанном смысле является важным элементом необходимого изменения, реконструкция не должна ограничиваться этим вопросом – ведь так называемые эмпирические теории познания, отвергая позицию рационалистической школы, оперировали в терминах того, что они считали необходимой и достаточной способностью познания, и приспосабливали свою теорию познания к заранее сформулированным убеждениям по поводу «чувственного восприятия», вместо того, чтобы формировать свои взгляды на чувственное восприятие исходя из того, что происходит в процессе научного исследования.*

Следует отметить, что наша критика в предыдущих параграфах была предпринята не для того, чтобы ответить на критику [оппонентов], а, во-первых, для того, чтобы показать, почему реконструкция срочно необходима, и, во-вторых, – чтобы показать, где она необходима. Рассчитывать на подъем и рост философии, подходящей к условиям, которые сейчас дают материал для философских вопросов и проблем, можно, только, если работа по реконструкции будет серьезно учитывать то, как и в чем системы прошлого указывают на необходимость сегодняшней реконструкции.


II


Как мы уже говорили, философия вырастает из человеческих дел и связана с ними по своей направленности. Эта точка зрения в скрытом виде содержит другую: хотя признание этого факта является предпосылкой требующейся сейчас реконструкции, дело не сводится к тому, что философия в будущем должна быть связана с кризисами и напряжениями человеческой жизни. Мы предполагаем, что все системы западной философии – если не намеренно, то на деле – были заняты и мотивированы тем же самым. Утверждать, что они всегда достаточно хорошо осознавали то, чем занимались, было бы, конечно, абсурдно. Они видели себя и представляли себя общественности как имеющих дело с чем-то, что по-разному называлось Бытием, Природой Универсума, Космосом в целом, Реальностью или Истиной.

Какие бы названия ни использовались, одно было для них общим: они обозначали нечто фиксированное, неподвижное и потому вневременное, т.е. вечное. Это универсальное, всеохватывающее и вечное бытие мыслилось как находящееся над и за пределами всех изменений в пространстве. В этом философы отражали в обобщенной форме народные верования, которые были общераспространенными, когда события мыслились как происходящие в пространстве и времени, понимаемых как их всеохватывающие оболочки. Известно, что люди, которые начали революцию в естественных науках, считали, что пространство и время независимы как друг от друга, так и от вещей, которые в них существуют, и от событий, которые в них происходят. Поскольку допущение о лежащих в основе фиксированных вещах ..., примерами которых являются пространство, время и неизменные атомы, доминировало в «естественной» науке, неудивительно, что считалось само собой разумеющимся, что на том же основании, взятом в более обобщенной форме, должна строиться и философия. Философские доктрины, которые почти во всем были не согласны друг с другом, соглашались в том, что их отличительное занятие в качестве философии – исследование неизменного и предельного – того, что есть, – безотносительно к временному и пространственному. Это положение вещей в естественной науке, равно как и в области моральных стандартов и принципов, недавно поколебало открытие того, что естественная наука в своем развитии вынуждена отказаться от предположения о фиксированном и признать, что для нее действительно «универсален» только процесс. Однако этот факт современной науки до сих пор остается для философии, как и для общественного мнения, скорее техническим моментом, нежели тем, чем он является на самом деле: а именно – самым революционным открытием из когда-либо ранее сделанных …


III


... Однако главное в предшествующем обсуждении – это не оценка философских доктрин прошлого. Его значение для этого Введения состоит в том, чтобы показать, каким образом нужно реконструировать работу и предмет философии, чтобы придать ей ту жизненность, которой она обладала когда-то ...


IV


... Как уже можно было понять, реконструкция не является чем-то таким, что достигается посредством выискивания недостатков или ссорами. Это – строго интеллектуальная работа, требующая самых широких познаний как в отношении связей прошлых систем с культурными условиями, в которых были поставлены соответствующие проблемы, так и в отношении современной науки, которая отличается от своих популярных изложений. Этот негативный аспект интеллектуальной деятельности, которую надлежит осуществить, включает в себя необходимость систематического исследования ценностей, относящихся к тому, что оказывается действительно новым в научных, технологических и политических движениях недавнего прошлого и настоящего, когда они освобождаются от химер, навязанных привычками, сформировавшимися в донаучный, дотехнологический, доиндустриальный и додемократический политический период ...

... Провести специфические реконструкции, которые необходимы для завершения того, о чем здесь идет речь и чего мы пока достигли лишь частично, является делом будущего – даже в том, что касается только философской части проблемы. Прежде чем философское движение выйдет в этом направлении за пределы уже достигнутого, невозможно даже исчерпывающим образом перечислить философские вопросы, которые необходимо принять во внимание. Но один важный пункт этого списка мы уже только что отметили: это разрыв между чистыми средствами и целями-в-себе, который является теоретическим коррелятом резкого разделения людей на свободных и рабов, высших и низших. Наука, как она сложилась, наука в своей практике, полностью устранила эту разделенность и изолированность одного от другого. Научное исследование вызвало к жизни и включило в свою структуру такие виды деятельности, материалы и орудия, которые ранее рассматривались как практические (в низком утилитарном смысле). Свидетельством этого является работа, проводимая в любой астрономической или физической лаборатории. Теория в своем формальном выражении так же все еще находится далеко позади теории в научной практике. Теория фактически – т.е. в проведении научного исследования – потеряла окончательную достоверность. Теории превратились в гипотезы. Указать в частном и в общем невысказанное значение этого факта для морали остается делом философии, поскольку в том, что сейчас принимается в качестве морали, все еще царит фиксированное и неизменное – несмотря на то, что теоретики морали и моральные институциональные догматики совершенно запутались в том, какие цели, стандарты и принципы являются неизменными, вечными и универсально применимыми. В науке порядок фиксированного уже окончательно превратился в порядок связей в процессе. Прямой обязанностью философской реконструкции по отношению к развитию жизнеспособных средств исследования гуманитарных или моральных фактов является систематическая работа с человеческими процессами.

Ранее уже обращалось внимание на некоторые примеры непонимания позиций, представленной в тексте, который следует за этим Введением. Я закончу явным указанием на один момент, который в этом Введении упоминался уже неоднократно. Утверждалось, что представленный здесь взгляд на работу и предмет философии предполагает, что те, кто его принимает, отождествляют философию с деятельностью людей, называемых «реформаторами» – независимо от того, считать ли это похвалой или возражением. В буквальном смысле ре-форма и ре-конструкция – близкие понятия. Но ре-конструкция, или ре-форма, представленная здесь, – это в строгом смысле всеобъемлющая теория, которая конституирует философию. Одно из действий, которое необходимо произвести в реконструированной философии, – это собрать воедино и представить причины того, что установленное ранее разделение между теорией и практикой больше не существует, так что человек вроде Джастиса Холмса может сказать, что теория является самой практической вещью в мире (В.П.) – независимо от того, служит ли она добру или злу. Можно с уверенностью надеяться, что теоретическая работа, представленная здесь, будет иметь практическое значение и послужит добру. Но это достижение является работой человеческих существ как людей, а не как представителей той или иной профессии.

Джон Дьюи, Нью-Йорк, октябрь 1948.