Ю. Н. Солонин (председатель), Л. В. Цыпина, Д. В. Шмонин
| Вид материала | Документы |
- Ю. Н. Солонин (председатель), Л. В. Цыпина, Д. В. Шмонин Принцип «совпадения противоположностей», 7230.01kb.
- Концепция интеллекта у Эриугены и Кузанского. Мария Сесилия Рускони. Чувственное представление, 3960.64kb.
- Этос Античности и нравственные установки христианства: смена философских парадигм, 2700.81kb.
- Оргкомитет конференции: Председатель, 64.43kb.
- В. М. Джабаров (доверенность), С. П. Иванов (доверенность), Ю. И. Калинин, С. Л. Катанандов, 116.22kb.
- Решение кск от 11. 12. 2008, 42.19kb.
- Председатель Наблюдательного Совета нп «Научно-информационный центр общественной, 158.29kb.
- Председатель Наблюдательного Совета нп «Научно-информационный центр общественной, 180.36kb.
- Программа организационный комитет председатель: Старостенков М. Д. д ф. м н., проф.,, 207.71kb.
- Волков Владимир Анатольевич, председатель Исполкома ма «Большой Урал» Бабушкина Людмила, 387.91kb.
Армин Конле
(Лейпциг, Германия)
ИМПЕРИЯ И РЕЛИГИОЗНЫЙ РАСКОЛ.
ГЕРМАНИЯ В ЭПОХУ РЕФОРМАЦИИ (1517-1555)236
1. К исходной ситуации: Империя и церковь на рубеже XV-XVI вв.
Название «Священная Римская империя германской нации» встречается в этой форме начиная с 1486 года. В продолжение средневековой идеологии она все еще понималась как Римская империя, как четвертое царство пророка Даниила, отмеченное своей священностью, однако теперь национально укорененное: империя германской нации. Национальным государством в современном значении Империя не являлась, разве только в самом смысле. По сравнению, например, с Англией или Францией, Империя далеко отставала в своем национально-государственном развитии; в эпоху позднего Средневековья она не знала никаких других имперских институтов, кроме императора, у нее не было единого правительства и администрации, более того, она не обладала даже твердо установленными границами. Государственно-правовая принадлежность почти всех пограничных областей оставалась неясной: орденское государство в Пруссии занимало промежуточное положение между Империей и Польшей, Нидерланды и Бургундия – между Империей и Францией, выделение Швейцарской конфедерации из имперского союза зашло уже чрезвычайно далеко, а права Империи в Италии по Польшей части были преданы забвению. Внешняя слабость Империи была очевидна всякому наблюдателю.
Изнутри она выглядела не лучше. На рубеже XVI века Империя сохраняла все политическое и социальное наследие феодальной эпохи: крупные территории с относительно унифицированной политической структурой сосуществовали с чересполосицей крошечных владений, территории, подчинявшиеся духовным властям, соседствовали с территориями, подвластными светским правителям. Девять десятых населения все еще жило в деревне и занималось сельским хозяйством, как правило находясь в зависимости от сеньоральной власти со всеми вытекающими для отдельного индивида последствиями, которые, впрочем, могли быть весьма различными в зависимости от конкретного региона. В целом экономическое положение сельского населения в годы, предшествовавшие Реформации, ухудшалось, хотя вряд ли здесь можно говорить о всеобщем обнищании. Тогда как низшее дворянство на рубеже XV-XVI вв. находилось в очевидном кризисе. Хотя его общественный авторитет еще не был подорван, но оно в той же мере зависело от аграрной конъюнктуры, как и крестьянство; наряду с экономическими проблемами, его кризисное положение усугублялось утратой политических задач и функций. Наемные армии пришли на смену рыцарскому войску, советниками при княжеских дворах все чаще становились получившие хорошее юридическое образование выходцы из бюргерского сословия, вследствие чего дворянство вытеснялось из традиционных для него сфер деятельности. Разумеется, и здесь следует избегать чрезмерных обобщений – высшее дворянство, как представляется, лучше справлялось с ситуацией, чем низшее, однако безудержные междоусобицы и рост числа рыцарей-разбойников проливают определенный свет на тот кризис, в котором оказалось низшее дворянство.
Чужеродным телом в феодальной структуре общества являлись города, как правило небольшие, с населением менее 3000 жителей, мало чем отличавшиеся от деревень; и даже крупнейшие города, такие, как Аугсбург и Кельн, с населением около 40000 жителей, по европейским меркам были весьма незначительными. В больших городах концентрировались торговля и ремесла, они были центрами искусства и образования, и мы с полным правом можем говорить о расцвете немецкой городской культуры на заре Нового времени. Если в последующие десятилетия Германия смогла оказать на Европу культурное и религиозное влияние, то в этом следует видеть прежде всего заслугу больших городов с их типографиями, с их читающей публикой и их внешними связями.
Но в политическом отношении города, даже крупные имперские города, не подчинявшиеся феодальным правителям, не играли в Империи сколько-нибудь значительной роли. Политическая власть была сосредоточена в руках курфюрстов и духовных и светских властителей. Если в Империи где-нибудь и контуры политического модерна, то в крупных территориальных образованиях. Динамично осуществлялась «территориализация», то есть усилия, направленные на правовую унификацию и округление землевладений, формирование правительств, администраций и суверенных экономик, отмена препятствовавших этому привилегий и свобод. Этот процесс вел к усилению феодальных властителей, составлявших имперское сословие, правившее вместе см императором и контролировавшим его.
Начавшийся на уровне территорий процесс рационализации и повышения эффективности правления тормозился на уровне Империи. Все реформистские усилия рейхстагов 1495 и 1500 гг., а также рейхстагов эпохи Реформации, направленные на то, чтобы превратить Империю в единое государство, в конечном счете потерпели фиаско. Результатом стал половинчатый компромисс: рейхстаг учреждается как авторитетный орган Империи; в нем региональные правители, курфюрсты, князья и города репрезентируют нацию. Император председательствовал на заседаниях, однако обладал лишь весьма незначительными возможностями влиять на принятие решений; города приглашались, прежде всего, для оплаты счетов. Отныне имперское законодательство фиксируется в решениях рейхстагов, а имперская юрисдикция передается учрежденному в рамках реформы Имперскому камеральному суду. Но главное детище реформы – постоянное имперское правительство, состоявшее из императора и 20 представителей имперских сословий, так называемое Имперское управление, просуществовало очень недолго и было распущено вследствие незаинтересованности императора в постоянном сотрудничестве с имперскими сословиями, с одной стороны, и страха сословий перед чрезмерным усилением центральной императорской власти, с другой. Тем не менее были установлены определенные конституционные рамки для принятия решений и урегулирования конфликтов. Наличие таких рамок оказалось одной из важнейших предпосылок Реформации: император был лишен возможности противодействовать неугодным ему движениям против воли имперских сословий. Это касалось и Карла V Габсбурга, императора, правившего в эпоху Реформации, который, будучи испанским королем, королем Неаполя и Сицилии, герцогом Бургундии, в которую входили и Нидерланды, и, наконец, властителем только что завоеванных земель в Америке, сосредоточил в своих руках такую гигантскую политическую власть, которая не снилась ни его предшественникам, ни его наследникам; тем не менее именно в силу вышеупомянутых конституционных ограничений его позиции в противостоянии с имперскими сословиями были существенно ослаблены. Властитель империи, над которой, как тогда говорили, никогда не заходило солнце, мог лишь спорадически обращать внимание на события в Германии, занимаясь в основном проблемами своей мировой империи, в которой Германия отнюдь не играла ведущей роли.
После анализа политической и социальной ситуации обратимся к положению церкви на рубеже XV-XVI вв. Здесь перед нами предстает весьма противоречивая картина. Церковь все еще оказывает определяющее воздействие на все приватные и общественные порядки: брак, семью, сословия, профессию, хозяйство, христианский мир. Она сопровождает каждый жизненный шаг человека, она дает ответы на актуальные для него вопросы. Для Германии предреформационной эпохи была особенно характерна подчеркнутая церковная набожность. Сохранившиеся и по сей день многочисленные церкви, построенные или перестроенные в это время, позднеготические алтари и произведения изобразительного искусства свидетельствуют об интенсивности пожертвований на строительство храмов; все более многолюдными становятся процессии и паломничества; с небывалым успехом проходят кампании по отпущению грехов.
Однако это только одна сторона медали. Сегодня все стороны, вне зависимости от конфессиональной принадлежности, согласны, что позднесредневековой церкви были присущи серьезнейшие недостатки, очевидные уже современникам. В первую очередь это относилось к церковной иерархии. Папы эпохи Возрождения, включая большинство пап – современников Реформации, рассматривали свой пост со светски-династической точки зрения , то есть подобно светским монархам проводили семейную политику и в качестве правителей церковного государства были вовлечены в итальянскую территориальную политику. В Империи высокие церковные посты служили прежде всего источником обеспеченного существования для представителей дворянства (из 33 епископов, рукоположенных в 1517 году, только пятеро были бюргерского происхождения, а 12 и вовсе принадлежали к правящим княжеским династиям; для соборных капитулов и монастырей было характерно приблизительно такое же соотношение). У многих имперских церковных иерархов отсутствовала какая бы то ни было теологическая квалификация, многие были лишены даже минимальной склонности к духовной деятельности. Двойной характер высших церковных должностей – занимавшие их были одновременно и духовными лицами и имперскими князьями – нередко приводил к преобладанию светских интересов и связанных с ними доходов и прав.
На уровне приходских священников ситуация была столь же проблематичной. Здесь, как и на уровне епископата, почти повсеместно господствовало стремление к легкому благосостоянию, служители церкви собирали и проедали доходы, не исполняя при этом связанных с ними служебных обязанностей. Образовывавшиеся пустоты в лучшем случае заполняли получавшие нищенское жалование викарии, как правило не имевшие никакого теологического образования; иногда о них говорят, как о клерикальном пролетариате. В целом количество лиц духовного звания выло чрезвычайно велико, в некоторых городах оно, по всей видимости, доходило до 10 процентов от всего населения. Мы не будем здесь подробно рассматривать весь спектр моральных прегрешений как белого, так и черного духовенства, равно как и ставить под сомнение тот факт, что наряду с прелюбодеями, дебоширами и пьяницами, были и священники, воспринимавшие свои обязанности со всей серьезностью и безупречно их исполнившие.
Однако, начиная с середины XV столетия, требование коренной реформы церкви раздается все громче и громче. Критика церкви осуществлялась в самых различных формах и способах выражения: клир постоянно обвиняется в безнравственной жизни, в корыстолюбии. В «Gravamina nationis germanicae» это обвинение выдвигалось против римской курии, но после 1521 года оно выдвигается и против духовенства в Германии. В позднее Средневековье популярный антиклерикализм получил в Европе широкое распространение; в Германии благодаря гуманизму в дискуссионное поле был привнесен некий новый элемент, а именно новое самосознание ученого профана, который в силу своего индивидуального благочестия и благодаря своему христианскому образу жизни вскоре начал ощущать свое превосходство над необразованными и аморальными клириками. Тогда как критика системы в форме образования сект не получила в Германии распространения; требование созыва церковного собора также уже не играло сколько-нибудь заметной роли, после того как в XV веке конциалиристская идея потерпела крах и утвердился примат папства. Только Реформация создала здесь новую ситуацию.
Итак, в политической, общественной и церковной жизни рубежа XV-XVI вв. налицо имелись признаки кризиса. Совершенно очевидно, что очерченные нами поля напряженности, латентные и открытые конфликты должны были найти свое выражение в истории Реформации. Но историк слишком упрощает ситуацию, если видит в Лютере не более чем искру, взорвавшую пороховую бочку. В общем и целом конфликтный потенциал в Германии был не большим, чем в других странах, и не большим, чем, например, столетием ранее. На рубеже XV-XVI вв. еще нельзя было исключить того, что церковь сможет своими собственными силами прийти к внутреннему обновлению, еще не были упущены все шансы на реформу Империи. Еще ничто не предвещало тереворот, который вызовет выступление Мартина Лютера.
2. Лютер
Мартин Лютер родился в 1483 году в Эйслебене в семье горнозаводчика, типичного для эпохи раннего капитализма выходца из социальных низов. Лютер продолжил социальный подъем семьи, получил основательное школьное образование и в 1501 году поступил в Эрфуртский университет. Успешно закончив основной курс на факультете свободных искусств, Лютер принял решение вступить в монастырь августинцев-отшельников в Эрфурте и посвятить себя изучению теологии. Он быстро поднимался по орденской иерархической лестнице, был удостоен степени доктора теологии и, наконец, в 1512 году стал профессором библеистики в недавно основанном и еще малоизвестном университете саксонского города Виттенберга. Казалось, все говорит в пользу его успешной церковной карьеры.
Но она не состоялась, и причины этого следует искать в эволюции теологических взглядов Лютера. Преподававшаяся в позднесредневековых университетах схоластическая теология уже не давала Лютеру ответов на его настойчивые, подчас отчаянные вопросы о милосердном Боге, заботящемся о грешном человеке. Для него все более важными становятся сочинения святого Августина, чье имя носил орден, к которому он принадлежал: из них он вынес убеждение, что только милость Божья способна принести человеку спасение; изучение Библии, связанное с его профессорской деятельностью, приводит его к мысли, что высшим авторитетом для церковного учения и церковной жизни может быть только Писание. Ядро лютеровской теологии сформировалось достаточно рано: собственными силами человек не способен исполнять Божьи заповеди. В Благой вести о распятом и воскресшем Христе открывается справедливость Бога, которая должна быть принята в вере. Бог оправдывает грешника верой в Иисуса Христа исключительно из милости – так вкратце можно было бы описать ядро реформаторского учения Лютера.
Следствия, которые вытекали из него для церковной практики и благочестия и которые лишь постепенно осознавались самим Лютером, были поистине колоссальны. Если грешник оправдывается из милости, то зачем нужны еще и праведные деяния, пожертвования и паломничества? Если милость даруется ради Христа, то для чего еще и святые заступники? Если Библия – высший авторитет для церкви, то не подчиняются ли этому авторитету святые отцы и даже сам папа? Какой тогда ценностью обладают схоластическая теология и церковная традиция? Не следует ли всякое учение подвергнуть новой проверке на его соответствие Писанию?
Заложенный в лютеровской теологии конфликт дал о себе знать в одной частной проблеме, в вопросе об отпущении грехов, то есть в составной части церковного учения о покаянии, согласно которому для отпущения грехов церковь налагает на грешника временную епитимью, которая с течением времени стала заменяться денежными выплатами, которые теперь даже могли вноситься заранее и за умерших. Конкретно же речь шла об избрании Альбрехта Бранденбургского архиепископом Майнцским. За его утверждение Рим требовал сумму в 1400 гульденов, а сверх того еще 1000 гульденов за необходимое в данном случае особое разрешение, поскольку Альбрехт уже был архиепископом Магдебургским и администратором Хальберштадта. Сбор такой гигантской суммы был совмещен с продажей индульгенций, вырученные средства от которой должны были пойти на строительство собора Святого Петра в Риме. Альбрехт объявил торговлю индульгенциями на подчинявшейся ему территории, половину собранных денег оставил у себя, чтобы погасить кредит, взятый им у Фуггеров, а другая половина ушла в Рим, то есть тем же Фуггерам как банкирам курии. Эта связь политики, финансов и благочестия вызвала громкий скандал. Продавцы индульгенций, и не только знаменитый Тецель, против которого выступал Лютер, нередко так превозносили действенность продаваемых милостей, что у простодушных людей могло возникнуть твердое убеждение, что они покупают вечное спасение.
31 октября 1517 года Лютер опубликовал свои 95 тезисов об отпущении грехов. Первоначально задумывавшиеся только как повод для академической дискуссии, тезисы распространились по Германии, как лесной пожар. Лютер добился беспрецедентного в истории публицистического успеха, возможно, благодаря новому медиуму книгопечатания. До конца 1520 года из печати вышло 81 сочинение или сборник, в общей сложности 653 изданиями. По самым осторожным оценкам, в первые три года Реформации было распространено около 500 000 экземпляров сочинений Лютера. Если не считать лютеровский перевод Библии, который после 1521 года стал самой распространенной книгой в Германии, кульминация литературной активности Лютера приходится на 1520 год, когда были написаны три крупных реформаторских сочинения: «К христианскому дворянству немецкой нации об исправлении христианства», «О свободе христианина» и «De captitativa Babylonica ecclesiae». В сущности, эти сочинения маркируют завершение его теологического развития. Пораженный резонансом, вызванным тезисами об отпущении грехов, Лютер очень скоро продвинулся гораздо дальше своих взглядов 1517 года, несмотря на нападки противников и антиеретический процесс, в 1518 году возбужденный против него в Риме. В течение этих лет из критика вопиюще неудовлетворительного положения дел в церкви он становится реформатором.
3. Решающий 1521 год
Теперь обратимся к 1521 году. В 1519 году под именем Карла V императором был избран Карл Испанский, вторая, наряду с Лютером, ключевая фигура эпохи Реформации. Когда в конце 1520 года он впервые вступил на землю Империи, чтобы провести в Вормсе свой первый рейхстаг, перед ним предстала картина, внешне практически ничуть не изменившаяся за время, прошедшее с начала столетия. Но под спокойной поверхностью очень многое пришло в движение. Лютер проигнорировал предельный срок, предоставленный ему курией для отречения от своего учения, и был отлучен от церкви. Последствия отлучения еще не ощущались, поскольку сюзерен Лютера курфюрст Фридрих Мудрый всеми правдами и неправдами отказывался выдать своего профессора Риму, как того от него требовали. Лютер уже был известным человеком, у него появились приверженцы, прежде всего среди образованных людей, гуманистов; одним из самых ревностных из них был Ульрих фон Гуттен, поэт и гуманист. Другие еще держались в стороне, как, например, Эразм Роттердамский, бесспорный лидер европейского гуманизма, а некоторые, прежде всего члены доминиканского ордена, например, знаменитый Иоганнес Экк, с которым Лютер скрестил клинки во время Лейпцигского диспута, уже вступили с реформатором в теолого-полемическую борьбу. От молодого императора и Империи ожидали решения.
Вормский рейхстаг 1521 года знаменует существенную веху в истории реформации. Дело Лютера быстро оттеснило на задний план все прочие пункты повестки дня, хотя первоначально император не планировал заниматься здесь вопросами веры. Однако давление со всех сторон было огромным. В первую очередь в рассмотрении лютеровского дела была заинтересована курия, ожидавшая от императора автоматического утверждения папского отлучения и объявления Лютера вне закона, что соответствовало средневековой традиции. Однако и Лютер и его сюзерен также хотели рассмотрения вопроса о вероучении, прежде всего в надежде, что рейхстаг станет тем форумом, перед которым Лютер сможет защитить свое учение. Казалось, теперь, наконец, появился шанс на Большой третейский суд, который вынесет независимое решение по вопросу о вероучению, к чему уже несколько лет стремились в Саксонском курфюршестве. Однако ни курия, ни саксонский курфюрст не достигли всех своих целей. Хотя большинство членов рейхстага проголосовало за то, чтобы выслушать Лютера, но только с целью добиться от него отречения, а вовсе не для того, чтобы дать ему шанс оправдаться. С другой стороны, курия должна была видеть, что рейхстаг присваивает себе власть не просто приводить в исполнение уже вынесенный папой приговор по делу, касающемуся вопросов вероучения, а еще и разбирать само дело по существу. Это было событие колоссального значения, важность которого для дальнейшего процесса Реформации невозможно переоценить. Вплоть до 1555 года почти все существенные политические решения, касавшиеся Реформации, принимались на рейхстагах в борьбе между императором и имперскими сословиями.
Путь Лютера в Вормс был подобен триумфальному шествию. 17 и 18 апреля он предстал перед кайзером и Империей, признал авторство своих сочинений и отказался отречься от них, ссылаясь на веление собственной совести. Спустя несколько дней Карл V дал ответ, подтвердив свою приверженность вере отцов и верность римской церкви. Тем самым оба великих противника сказали свое «последнее слово», а в мае вышел Вормский эдикт, формальное императорское осуждение еретика, отлученного папой от церкви.
4. Решающий 1532 год
Теперь я хотел бы совершить скачок в 1532 год, в следующий решающий год Реформации. За это время в Германии произошли глубочайшие изменения. Религиозный раскол зашел очень далеко: Саксония, Гессен, Пруссия и почти все крупные городя за исключением Кёльна открыто поддержали Реформацию. Оставшиеся у старой церкви владения также были в значительной степени затронуты евангелической проповедью. Уже обозначилось то, что затем станет характерной чертой истории следующих десятилетий XVI века: отныне практически ни одно политическое решение не могло приниматься независимо от религиозного вопроса. Религиозный раскол в равной мере затронул церковную, политическую и общественную жизнь. Это особенно наглядно иллюстрируют решения, принятые на рейхстаге 1532 года в Нюрнберге. В Нюрнбергском религиозном мире Карл V впервые свернул с того пути, на который он встал в 1521 году, издав Вормский эдикт. Действие эдикта было приостановлено вплоть до созыва собора, все усилия, направленные на сдерживание Реформации правовыми средствами, были прекращены, и тем самым ересь признавалась терпимой. Это давало солидный правовой фундамент протестантским имперским сословиям и одновременно означало согласие католической стороны с тем, что с Реформацией не удалось справиться с помощью санкций со стороны Империи.
С вашего позволения я рассмотрю события 20-х годов, приведшие к Нюрнбергскому религиозному миру, с трех основных точек зрения. Я буду говорить: 1. о важнейших политических решениях; 2. о признании нового учения в обществе; 3. о формировании различных концепций.
1. Слабость императора по отношению к политически мощным имперским сословиям оказала роковое воздействие на проведение религиозной политики после 1521 года. Вормский эдикт практически нигде не соблюдался; лишь изредка сжигались лютеровские сочинения, как того требовал эдикт, сам Лютер был практически неуязвим, поскольку курфюрст Фридрих и после 1521 года не изменил свою политику, оказывая Реформатору свое полное покровительство. Успехам Реформации благоприятствовала и внешняя политика Карла V, который вплоть до 1530 года находился вдалеке от империи, глубоко увязнув в своих войнах против Франции за контроль над Италией. Империя была более или менее предоставлена самой себе. Евангелическая политика – здесь следует в первую очередь назвать Саксонию и Гессен – использовала эту свободу для того, чтобы как можно быстрее отделаться от вормского постановления. В 1523 году Нюрнбергский рейхстаг принял многозначную формулу, согласно которой «впредь только Святое евангелие должно преподаваться в соответствии с истолкованием Писания, апробированным и принятым святой христианской церковью», что легко могло быть интерпретировано как допущение евангелической проповеди. Годом позднее, опять же в Нюрнберге было постановлено, что следует исполнять Вормский эдикт «насколько это возможно», дабы каждому отдельному человеку было предоставлено решать, как он должен его соблюдать. В 1526 году Шпейерский сейм постановил, что вплоть до созыва собора имперские сословия должны вести себя так, как каждое считает нужным ввиду своей ответственности перед Богом и императором. Тем самым рейхстаг фактически лишил эдикт силы. Сам Карл V и его брат и штатгальтер Фердинанд не оставляли попыток воспрепятствовать такому течению событий; так, в 1529 году в том же Шпейере Фердинанд, замещавший императора, попробовал вновь ввести эдикт в силу. Евангелисты протестовали (отсюда и название – «протестанты»), и можно сказать, что и эта демонстрация силы Империи не имела успеха. Наоборот: перед лицом угрозы, исходившей от католических регионов, протестанты еще тесней сплотились и предприняли решительные шаги по созданию оборонительного союза, окончательно оформившегося к 1531 году и получившего название Шмалькальденский союз.
Разумеется, религиозная политика евангелических феодальных правителей имела решающее значение для первых успехов Реформации, однако нельзя не заметить, как после 1517 года изменилось все общество в целом. Тем самым я перехожу ко второму пункту, к вопросу о признании нового учения в обществе.
2. После 1521 года Реформация превратилась в массовое движение. При этом во весь голос заявили о себе противоречия эпохи о котором мы говорили в начале: рост религиозных потребностей и широкая критика церкви, распространение в городах гуманизма и недовольство в низах клира, дворянстве и среди сельского населения. Лютер обращался ко всем христианам, не служа каким-либо сословным интересам. Однако это не исключало специфически сословных трактовок, превратных толкований и искажений нового учения.
Прежде всего бросается в глаза, что в питательную почву реформаторского движения стремительно превратились города. Здесь читались евангелические проповеди, здесь воздействие нового учения ощущалось особенно явственно: пожертвования прекратились, паломничества не совершались, в ходе иконоборческих акций разрушалось то, что еще недавно приобреталось за большие деньги. В городах была сосредоточена большая часть читательской публики, здесь процветал гуманизм, многие из своих идеалов которого, например, индивидуальная ответственность индивида перед Богом или предпочтение, отдаваемое светским лицам перед клириками, нашли свое отражение в учении Лютера. Первоначально Лютер встретил сочувствие в среде гуманистов, особенно молодых; определенный разрыв наметился лишь в 20-е годы после спора Лютера с Эразмом о свободе воли. В результате гуманисты также раскололись на католическую и евангелическую партии, между которыми находилась, так сказать, «via-media-группа», пытавшаяся примирить стороны.
Сторонников среди духовенства Лютер поначалу находил исключительно в рядах низшего клира, среди рядовых священников, викариев и простых монахов. В первые годы Реформации на его сторону не встал ни один епископ – факт, чрезвычайно важный для дальнейшего хода событий, ибо основные религиозные центры Империи оставались бастионами в борьбе против нового учения.
Неоднозначной был реакция дворянства: восторженный и массовый переход на сторону нового учения в одних областях и выжидательное сохранение верности старой церкви в других. Война рыцаря Франца фон Зиккингена с трирской областью (1522/23) представляет собой вопиющий пример сословного искажения нового учения. Зиккинген, ревностный приверженец Лютера, одновременно был воинственным феодалом с ярко выраженным инстинктом завоевателя. Ссылаясь на христианскую свободу, он пытался выдать свою войну с архиепископом Трирским за борьбу против церковной тирании. «Господи, да исполнится Твоя воля», гласил девиз его армии. Сам Лютер вынужден был открещиваться от этого и подобных ему искажений своего учения. Он всегда отвергал непосредственное использование Библии как мерила для преобразования мира. С помощью насилия и убийств невозможно бороться за Евангелие. В так называемом «учении о двух царствах» он проводил различие между светской и духовной областями, в которых к христианину предъявляются различные требования. В духовной области правят вера и любовь, в миру – справедливость и закон. Смешение этих областей недопустимо. Поэтому путь к политическим и социальным изменениям со ссылкой на новое учение был отрезан. Это дало о себе знать прежде всего в ходе Крестьянской войны.
То, как лютеровское учение было воспринято крестьянством, трудно оценить. Поскольку в своем большинстве они были неграмотны, для них оставался закрытым важнейший медиум распространения нового учения – книга. О том, что Реформация вызвала переворот и в деревне, свидетельствует Крестьянская война 1525 года. Крестьянская война не была следствием Реформации, скорее она находится в русле традиции социально-крестьянских волнений, берущей начало в эпохе позднего Средневековья. Однако под влиянием нового учения характер восстания изменился. Наряду с экономическими и социальными требованиями, выдвигавшимися и ранее, у него появилось религиозное обоснование принципиально нового типа. Крестьяне рассматривали свое дело как соответствующее божественному праву, как они выводили его из Библии. Это наглядно демонстрируют «Двенадцать статей», самый известный и широко распространенный каталог крестьянских требований. Свободный выбор пастора общиной, проповедь одного только Слова Божьего – крестьяне полагали, что они сами способны судить, что есть истинное, а что ложное учение.
Мы не будем здесь рассматривать ход войны и ужасное поражение крестьян. Лютер, ссылаясь на учение о двух царствах, строго осудил восстание. С необыкновенной резкостью он бичевал крестьянские орды грабителей и убийц, восставших против поставленных Богом властей, сеяли хаос и даже служили делу дьявола. С точки зрения теологических предпосылок это осуждение было последовательным, хотя сегодня мы можем понять это лишь с большим трудом.
3. Некоторые теологи, и здесь я перехожу к своему третьему сюжету, формированию конфессий, в отличие от Лютера видели в Библии мерило для изменения мира. В первую очередь здесь следует назвать Томаса Мюнцера, сыгравшего важную роль на заключительном этапе Крестьянской войны, причем резкие тезисы Лютера представляли собой реакцию именно на его проповедь восстания. Активная борьба за новый христианский порядок – таков смысл послания, с которым Мюнцер обращался к крестьянам и которое в конечном счете привело их гибели.
Мюнцер – живой пример того, что с середины 20-х годов реформаторское движение начало раскалываться. Баптисты, как и Мюнцер, пропагандировали преобразование земного порядка в строгом соответствии с библейскими предписаниями; с самого начала жестко преследовавшиеся как евангелическими, так и католическими властями, баптисты были вынуждены замыкаться в небольших, изолированных кружках; баптистские группы были чрезвычайно разнородны и связаны друг с другом в первую очередь внешним признаком, отрицанием крещения младенцев и практикой крещения взрослых. Кульминацией и одновременно катастрофой баптистского движения стало установление власти баптистов в Мюнстере. В этом вестфальском городе была предпринята единственная за всю эпоху Реформации попытка практического воплощения баптисткой идеологии – построения царства Божьего на земле. Порядки были преобразованы по ветхозаветному образцу, учреждено пророческое царство, введена общность имущества и многоженство, инакомыслящие изгнаны или убиты. Эксперимент завершился в 1535 году поражением в войне с соседними феодальными правителями.
Для дальнейшего развития событий существенное значение имело появление в 1523 году второго, наряду с Виттенбергом, центра Реформации в Цюрихе. В результате реформаторской деятельности Цвингли, который под влиянием Лютера и гуманистических идей разработал оригинальную теологию, в протестантизме возникло так называемое «реформистское» направление. Оно расходится с лютеранством в некоторых центральных вопросах вероучения, прежде всего в вопросе о таинстве причастия, а также в принципах формирования нового церковного порядка и в вопросе об украшении церквей иконами. После немецкоязычной Швейцарии реформистская теология распространилась прежде всего в верхненемецких городах. Этот раскол в протестантизме имел далеко идущие последствия: внутрипротестантские разногласия способствовали укреплению конфессиональных границ, как внутри реформаторского движения, так и в отношении старой церкви. После того как попытки достичь единства в вопросе о таинстве причастия, предпринятые во время марбургского религиозного диспута 1529 года, потерпели неудачу, этот процесс стал необратимым. В этом отношении существенную веху представляет собой Аугсбургский рейхстаг 1530 года. Реформисты и лютеране предложили свои собственные тексты исповедания, Confessio Gelvetica и Confessio Augustana, которые по сей день принадлежат к основам вероучения соответствующих церквей.
Нельзя не упомянуть о том, что не было недостатка в попытках противодействовать формированию замкнутых в вероисповедальном отношении, претендующих на теологическую исключительность конфессиональных партий и даже обратить этот процесс вспять. Еще не было забыто, что должна существовать только одна святая и католическая церковь; Лютер никогда не имел намерения создать собственную церковь, он только хотел реформировать существующую. Протестантские имперские сосоловия ощущали себя таким же членами Империи, как и католические, однако как можно сосуществовать в ее рамках при наличии расхождений в вопросе о вере? Не означает ли это автоматически распад Империи? Выходы из сложившейся ситуации обсуждались и до 1532 года, и после. Ни до, ни после теологический компромисс в религиозных дискуссиях так и не был достигнут; ни одна из сторон не была готова отречься от фундаментальных позиций свого вероучения. Некоторые гуманисты, прежде всего Эразм, уже долгое время требовали религиозной терпимости, однако их голоса не были услышаны, ибо для обеих сторон речь шла о последних теологических истинах, имеющих решающее значение для спасения души. Религиозная война, насильственное решение конфликта, все чаще становилась предметом обсуждения, однако первоначально войны не желала ни одна из сторон, тем более, что ее исход был неясен. А стало быть, оставалось только одно средство – собор, созыва которого требовали все стороны, хотя и в отдаленной перспективе. При более внимательном рассмотрении очень быстро выясняется, что в 1532 году даже собор вряд ли смог бы что-либо изменить. Кто должен был бы участвовать в соборе и кто бы на нем председательствовал? Папа? По опыту реформистских соборов XV века, претендовавших на высший авторитет в вопросах веры и назначавших и смещавших пап, папы эпохи Реформации ничего так не боялись, как соборов. Даже если бы папа согласился, то как можно было бы привлечь к участию протестантов? Наконец, какие критерии должны были бы стать определяющими для принимаемых на соборе решений? Представления одной стороны были неприемлемы для другой. Таким образом, собор был не более чем смутной надеждой; когда он, наконец, состоялся, это никак не оказало на религиозный раскол никакого существенного влияния.
5. Решающий 1548 год
Сделав еще один большой скачок, я перейду к 1548 году. Нюрнбергский религиозный мир 1532 года с его ограниченной терпимостью в отношении лютеран более чем на десятилетие смог гарантировать Империи внутреннее спокойствие, которое, однако, никак не смогло помешать стремительным успехам протестантизма. До 1548 года в лагерь Реформации перешли: в 1534 году Вюртемберг, в 1539 Бранденбург и герцогства Саксония и Юлих-Клеве. В Наумбурге и Мерзебурге Реформация впервые пришла на территории, находившиеся под духовной властью, Мюнстер и Кельн в течение некоторого времени находились в одном шаге от этого; в 1546 году в протестантизм перешел пфальцский курфюрст. За пределами Империи протестантскими государствами стали Англия, Дания и Швеция.
В 20-30-е годы политика Карла V в отношении Реформации ограничивалась проведением кратковременных мероприятий с целью остановить триумфальное шествие протестантизма. Впрочем, непрерывные войны с Францией и проблемы управляемой им мировой империи вынуждали императора мириться с ситуацией в Империи, тем более что протестанты весьма умело использовали внешнеполитическую ситуацию в своих целях: финансовое и военное содействие мировой политике Габсбургов и помощь в защите от турок позволило им обеспечить себе режим религиозно-политического благоприятствования, который худо-бедно функционировал в течение целого ряда лет. Однако в начале 40-х годов Карл V переориентировал свою политику. Сам он никогда не нарушал своей присяги на верность старой вере, принесенной им в 1521 году в Вормсе; несмотря на длительные трения с папами и многолетние войны за власть и влияние в Италии, император всегда оставался верным сыном католической церкви и видел в себе защитника христианства в совершенно средневековом смысле. Протестанты были для него еретиками, он не понимал, что ими движет, и абсолютно этим не интересовался. Если как император он хотел исполнить свой главный долг – сохранить единство церкви, то в конечном счете что-то должно было произойти.
Разумеется, предпосылкой для изменения ситуации стало то, что Карл получил свободу рук во внешней политике. Был заключен мир с Францией, улажены разногласия с папой и обеспечено затишье на турецком направлении. Все это было достигнуто в 1544/45 гг. В исторической ретроспективе это выглядит так, как будто император заранее готовился к военному решению вопроса о вере, однако ему пришли на помощь благоприятные обстоятельства и поразительная доверчивость протестантов, а также эгоистические интересы герцога Морица Саксонского, который за обещание титула курфюрста, принадлежавшего его кузену, обязался не предпринимать вооруженных действий. Располагая значительными денежными средствами и хорошо вооруженной армией, в 1546 году император начал войну, вошедшую в историю как Шмалькальденская война. Карл добился относительно легкого успеха. После самоустранения герцога Саксонского, мейсенского Иуды, как его позднее назвали протестанты, Шмалькальденский союз, основой которого были прежде всего Саксония и Гессен, ничего не смог противопоставить императору. В 1547 году война закончилась полным разгромом шмалькальденцев.
Как же воспользовался император своей победой? Сам Карл в течение многих лет склонялся к идее собора, вновь и вновь разочаровываясь в папах, откладывавших созыв нелюбимого ими собрания, даже если ценой этих отсрочек был все больший успех Реформации. Но в 1547 году собор все же открылся в Триенте, однако в 1547 году он был вновь перенесен на неопределенный срок. Хотя Карл заставил побежденных протестантов подчиниться собору, однако их согласие скорее следовало расценивать как своего рода вексель, который еще предстояло погасить в будущем; кроме того, с самого начала было понятно, что собрание в Триенте, проходившее под председательством папы, не выкажет никакого расположения протестантам. На какое-то время собор стал эксклюзивной судебной инстанцией в вопросах веры. И когда в 1565 году, спустя 20 лет после открытия, собор закрылся, он хотя и разработал фундаментальную реформу католической церкви, затронувшую вероучение и нравственное поведение клира, однако никак не повлиял на религиозный раскол в Империи.
В 1548 году Карл V, по всей видимости, понял, что даже после военной катастрофы протестантов полностью обратить вспять ход событий трех прошедших десятилетий уже невозможно. Решение, навязанное протестантам на Аугсбгургском рейхстаге 1548 года, Аугсбургский интерим, было достаточно жестким. Уже само название «интерим» свидетельствует о стремлении ко всего лишь промежуточному решению, которое должно было сгладить противоречия вплоть до окончательного урегулирования вопроса собором. «Интерим» является во многих отношениях примечательным документом: рейхстаг выполнил функцию, так сказать, «эрзац-собора», ища догматические формулы, которые способствовали бы преодолению религиозного раскола. Поскольку католики с самого начала отказывались считать эти формулы обязательными для самих себя, интерим в конечном счете представлял собой своего рода особый закон для протестантов. В нем сохранялись семь таинств, святые дары и почитание святых, то есть центральные теологические вопросы решались в католическом духе. Обе существенные уступки протестантам, дозволение протестантским священникам вступать в брак и причастие мирян, ничего не меняли в том, что интерим, если бы он последовательно соблюдался на протестантских территориях, привел бы к полной рекатолизации общин.
Интерим очень быстро вызвал сопротивление, едва ли было место, где он нашел поддержку; наоборот, интерим способствовал новому драматическому перелому ситуации, он открыл заключительный этап в истории Реформации.
6. Решающий 1555 год
Если 1848 и ближайшие к нему годы, победа императора в Шмалькальденской войне и урегулирование крупных внешнеполитических конфликтов, знаменовали кульминацию могущества Карла V, то последующие годы привели к его стремительному крушению. К нему привел ряд важнейших событий. 1. Протестанты вынуждены были выполнять условия, которые им навязали в 1548 году, и послали делегатов на Тридентский собор 1551/52 гг., однако теологическое сближение так и не было достигнуто. 2. В 1551 году Карл V допустил решающий политический просчет, попытавшись осуществить так называемое «испанское преемство», смысл которого состоял в том, что его сын Филипп должен был унаследовать императорскую власть у брата Карла, Фердинанда. В долговременной перспективе это решение обеспечило бы единство мировой империи Карла V, однако оно очень быстро привело к внутригабсбургским конфликтам, вызвавшим глубокое отчуждение между Карлом и Фердинандом, поскольку в таком случае старший сын Фердинанда никогда не смог бы получить императорскую власть. Фердинанд всю жизнь был правой рукой своего брата в Империи, теперь же политический консенсус был нарушен. 3. Однако самое важное значение имело то обстоятельство, что протестанты Империи, оправившись от поражения, вновь смогли собраться с силой. Ключевую роль при этом играл Мориц Саксонский, которому за предательство шмалькальденцев император некогда пожаловал титул саксонского курфюрста.
В марте 1552 года началась новая война, которая в течение нескольких недель изменила сложившуюся после 1548 года ситуацию. Мориц получил поддержку не только от протестантов, но и прежде всего от Франции, этого вечного противника Карла V, а кроме того – и это еще важнее – на этот раз Карлу отказал в помощи его брат Фердинанд. Буквально преследуемый восставшими, император вынужден был обратиться в унизительное бегство и был на носилках переправлен через Альпы. Карлу V уже не суждено было вернуть себе инициативу, он более никогда не посещал Империи; все, что ему оставалось – упорное сопротивление решениям, которые теперь без него и вопреки ему пытались реализовывать другие, прежде всего его брат. Уже мирные переговоры в Пассау (1552) вел Фердинанд, тогда как Карл, для которого религиозный раскол в Империи стал подлинной катастрофой, постепенно уходил из политики. Он не мог и не хотел брать на себя ответственность за дальнейший ход событий.
1555 год стал не только важной вехой в истории Реформации, но и годом ее подлинного завершения, а стало быть, является эпохальным годом для немецкой истории вообще. Эпоха, начавшаяся в 1517 году с обнародования лютеровских тезисов, подошла к концу. Стало очевидно, что единственным решением мог стать только мир на основе взаимного признания религиозных партий. Все попытки покончить с религиозным расколом с помощью дискуссий или насилия потерпели неудачу. Карл V до последнего отказывался это признать, однако власть уже принадлежала его брату. Аугсбургский рейхстаг 1555 года, важнейший рейхстаг эпохи Реформации и один из важнейших во всей немецкой истории, принял столь необходимое решение.
В Аугсбургском религиозном мире, заключенном 25 сентября 1555 года, который, как и все решения рейхстага представлял собой сложный межпартийный компромисс, имперские сословия, принявшие Confessio Augustana, исповедание веры, сформулированное лютеранами в 1530 году, получили правовое признание со стороны Империи. Тем самым закончилось время принципиального бесправия протестантов, а Империя признала наличие на своей территории двух конфессий. Решение о выборе конфессии становилось делом самих имперских сословий. Позднее этот правило приобрело лапидарную формулировку: «cuius regio, eius religio» – правитель определяет вероисповедание своих подданных. Подданные должны были либо подчиниться, либо эмигрировать. Право на эмиграцию прямо гарантировалось им Аугсбургским миром. Споры в Аугсбурге разгорелись прежде главным образом одного пункта: согласно этому правилу епископы – как имперские князья – также получали бы право на свободный выбор конфессии, чего, однако, ни они сами, ни король никак не желали допустить. Поэтому для территорий, находившихся под духовной властью, старой церкви была дана свого рода гарантия сохранения status quo, именуемая «духовной оговоркой»: отныне епископ мог перейти в лютеранство только как частное лицо, теряя при этом свое положение и должность, территория же оставалась католической. В этой связи уступка короля протестантам, заключавшаяся в обязательстве защищать конфессиональные права евангелических рыцарей и городов на территориях, подчиненных духовным властям, обладала не слишком высокой ценностью. Эта декларация никогда не имела юридической силы. Отныне в имперских сословиях должны были сосуществовать обе конфессии – на практике это вылилось в защиту католических меньшинств в городах, где уже почти все население было евангелическим.
Несмотря но этот и другие спорные моменты – естественно, речь шла и о материальных интересах, например, об изъятом протестантами церковном имуществе – важнейший результат 1555 года уже не ставился под вопрос: в условиях биконфессиональности, сосуществования католиков и лютеран, установился прочный мир. Вплоть до 80-х годов XVI столетия Империи был дарован спокойный период, но в дальнейшем издержки религиозного мира становились все более ощутимыми, однако эти конфликты уже относятся к предыстории Тридцатилетней войны.
7. Итоги
С вашего позволения я в нескольких пунктах подведу итоги эпохи Реформации.
1. В первую очередь, Реформация затронула церковь. Средневековое единство западной церкви было разрушено, его место занял конфессиональный плюрализм. 1517 год, год публичного демарша Лютера, и в современных дискуссиях о границах эпох европейской истории рассматривается как дата, маркирующая переход от Средневековья к Новому времени.
2. Конфессиональный раскол, зафиксированный в 1555 голу в Аугсбурге, тяжелым грузом лег на немецкую историю по меньшей мере всего следующего столетия. С 1555 года средневековая «Священная империя» окончательно ушла в прошлое. Еретики как партнеры по переговорам – это никак не сочеталось с представлением об императоре и папе как главах христианского мира. Возникла ситуация, в которой было не так-то просто разобраться. Раскол затронул все имперские институты, рейхстаг, коллегию курфюрстов и т.д.; вероисповедание и политика сплелись в крайне запутанный клубок и на рубеже XVI-XVII вв. Империя стала практически неуправляемой. Во время Тридцатилетней войны вспыхнули долго зревшие конфликты. Слабость Империи стала очевидной.
3. В эпоху Реформации Империя оказалась проигравшей стороной сразу в нескольких отношениях. Победителями, несомненно, оказались территориальные власти, перед которыми теперь стояли и религиозно-церковные задачи, ранее бывшие прерогативой императора. Был окончательно расчищен путь для политического развития в направлении небольших, конфессионально окрашенных немецких государств.
4. Разумеется, мы не дадим эпохе справедливой оценки, если укажем только на ее негативные результаты. Сегодня мы снова учимся ценить преимущества немецкого федерализма; а стало быть, нам не следует исключительно критически оценивать те тенденции политического развития, формированию которых способствовала Реформация. А христианство – несмотря на все конфликты, разве в конечном счете оно не выиграло от Реформации? Реформация реанимировала забытые христианские ценности, поломала закостеневшие структуры и традиции. Католическая церковь –пусть и с полувековым опозданием – среагировала, встав на Тридентском соборе на путь коренной реформы. Неспособность эпохи справиться с религиозным расколом еще и сегодня служит нам предупреждением. Экуменизм вместо конфликтов, толерантность вместо размежевания.
Армин Конле
(Лейпциг, Германия)
ФИЛИПП МЕЛАНХТОН И ЮГО-ЗАПАДНАЯ ГЕРМАНИЯ237
- Введение
Как известно, в 1518 году Филипп Меланхтон покинул Тюбинген, приняв приглашение из Виттенберга, где он возглавил кафедру греческого языка. Однако переезд и начало нового жизненного этапа не оборвали его связей с родными местами, сохранявшимися вплоть до его смерти в 1560 году. Следовательно, тема моих рассуждений, Меланхтон и Юго-западная Германия, с самого начала предполагает исследование двух различных хронологических периодов: я должен рассмотреть как период до 1518 года, когда Меланхтон жил на Юго-Западе, пока ему не исполнился 21 год, так и десятилетия после 1518 года, характеризующиеся сохранением старых и завязыванием новых связей и контактов в самых различных областях. В этой второй части я, разумеется, буду вынужден произвести определенный отбор исследуемого материала, сосредоточившись на нескольких наиболее важных линиях.
Что же я буду иметь в виду, говоря в дальнейшем о Юго-Западной Германии XVI века? Географически это нынешняя земля Баден-Вюртемберг, Эльзас и немецкоязычные швейцарские кантоны. Как демонстрирует нам политическая карта XVII столетия, речь в данном случае идет о раздробленном пространстве, крупнейшие части которого принадлежали Курпфальцу и герцогству Вюртемберг; значительно меньшую площадь занимало маркграфство Баден, а также многочисленные вкрапления территорий, принадлежавших имперским городам, имперским рыцарям и церкви. В этом пространстве Меланхтон поддерживал контакты с феодальными правителями, городскими магистратами и отдельными лицами, прежде всего священниками и учеными. Сегодня я сосредоточусь на его связях с Курпфальцем и Вюртембергом. Однако в первой части речь пойдет о происхождении Меланхтона и годах его учения.
2. Происхождение и годы обучения
Филипп Шварцерд родился 16 февраля 1497 года в курпфальцском городе Бреттене – он был уроженцем Курпфальца и считал себя таковым в течение всей своей жизни. Его отец Георг Шварцерд был курпфальцским оружейником, мать Барбара Ройтер происходила из весьма уважаемой бреттенской семьи. Мальчик был назван в честь курфюрста Филиппа Пфальцского, что свидетельствует о тесной связи его семьи с пфальцской династией Виттельсбахов. На рубеже XV-XVI вв. Бреттен не был таким захолустным городком, как сегодня, поскольку располагался на оживленном торговом пути, однако и тогда это был всего лишь маленький городок. Дом у рыночной площади, в котором родился Меланхтон, был разрушен в 1689 году во время войны за пфальцское наследство – сегодня на его месте находится Меланхтон-Хаус, заложенный в 1879 году (в 400-летнюю годовщину со дня его рождения).
Впоследствии Меланхтон иногда рассказывал о своем детстве в Бреттене, причем в его памяти сохранились прежде всего осада города во время войны за ландсхутское наследство, мучительная смерть отца, напившегося из отравленного колодца во время военного похода, и, наконец, личность деда, заботившегося об образовании своего внука. На рубеже XV-XVI вв. школьные требования включали в себя прежде всего основательное знание латыни, без которого, как известно, вплоть до XIX столетия невозможно было достичь, по крайней мере в качестве ученого. Филипп, для обучения которого был приглашен домашний учитель, Иоганнес Унгер из Пфорцхайма, был настолько одарен, что уже ребенком дискутировал на латыни с проходившими по рыночной площади студентами.
Чрезвычайный талант проявлялся и на следующих этапах образования молодого Филиппа. В 1508 году, после смерти отца и деда, он поступил в пфорцхаймскую латинскую школу, которая наряду со школой в эльзасском Шлеттштадте считалась в то время наиболее известным учебным заведением такого рода. В Пфорцхайме его учителем был Георг Зимлер из Вимпена, к которому он и позднее относился с огромным уважением; Филипп жил в доме Элизабет Рейхлин, сестры великого гуманиста и гебраиста Иоганнеса Рейхлина, который приходился ему двоюродным дедом.
Помощь, оказанная Филиппу Рейхлином, вне всякого сомнения, была весьма существенной: например, 15 марта 1509 года Рейхлин подарил своему племяннику греческую грамматику, в которую был вклеен герб Рейхлина с посвящением: Hanc Grammaticam graecam dono dedit Joannes Reuchlin phorcensis LL Doctor Philippo Melanchthoni Bretthemensi Anno Domini MDIX (millesimo quingentesimo nono) idibus Martiis (Эту греческую грамматику Иоганнес Рейхлин из Пфорцхайма, доктор права, подарил Филиппу Меланхтону из Бреттена, 15 марта 1509 года от Рождества Христова).
Именно Рейхлин первым по обычаю гуманистов перевел фамилию Шварцерд (букв. «черная земля») на греческий (melanos chthonos), подобно тому как он сам грецизировал собственное имя на своем гербе: он возводил фамилию Reuchlin к слову Rauch (дым, греч. kapnos), прибегнув к символу ветхозаветного жертвенника для приношения курений: Ara Capnionis. С этого времени Филипп Шварцерд стал зваться Меланхтоном. Иногда встречается и форма «Мелантон», которую ему, страдавшему легким дефектом речи, было проще произнести.
В Пфорцхайме Меланхтон занимался изучением древних языков, но, кроме того, время, проведенное им там, было важным для него еще в одном отношении: он завязал контакты с соучениками, которые в дальнейшем не прерывались в течение долгого времени. В пфорцхаймской латинской школе он познакомился с Францискусом Иреникусом из Эттлингена, ставшим в 1531 году евангелическим проповедником и ректором в Геммингене. Симон Гринеус из Ферингена на Альбе впоследствии стал известным грецистом и теологом в Гейдельберге и Базеле. Еще один его школьный товарищ, Каспар Хедио, в 1523 году стал кафедральным проповедником в Страсбурге и вошел в числе страсбургских реформаторов. Наконец, назову еще Берхтольда Халлера из Роттвайля, ставшего реформатором в Берне.
Меланхтон настолько быстро прогрессировал в учебе, что уже через год, в октябре1509 года, он смог покинуть латинскую школу в Пфорцхайме и был зачислен в Гейдельбергский университет. Ему было всего 12 лет, что и в начале XVI столетия было чрезвычайно юным возрастом для поступления в университет. Как и всякий студент, Меланхтон прежде всего должен был слушать дисциплины факультета свободных искусств; в 1511 году ему была присвоена первая академическая степень, он стал бакалавром искусств.
Обучение в Гейдельберге не слишком воодушевило Меланхтона. Впоследствии он нередко высмеивал тамошних профессоров и закоснелые схоластические учебные методы и программы, к которым он, по всей видимости, уже тогда относился с презрением. Этот негативный гейдельбергский опыт, несомненно, оказал определенное влияние на последующую деятельность Меланхтона в качестве педагога и реформатора образования. Но и в Гейдельберге им были установлены личные контакты, имевшими для него важное значение. Меланхтон жил в доме теолога Палласа Шпангеля, благодаря которому познакомился с известным эльзасским педагогом и гуманистом Якобом Вимпфелингом. Филипп восхищался и Рудольфом Агриколой, ставшим для него воплощением homo litteratus. Его товарищами по учебе были будущие реформаторы Эрхард Шнепф и Иоганнес Лахманн из Хайльбронна, Иоганнес Швебель из Пфорцхайма, впоследствии занимавшейся реформаторской деятельностью в Цвайбрюккене; наконец, следует упомянуть и Иоганнеса Бренца из Вайль-дер-Штадта, будущего реформатора Швебиш-Халля и Вюртемберга, который, впрочем, в то время еще не учился в Гейдельберге, а был школьником.
О причинах, заставивших Меланхтона прервать обучение в Гейдельберге и перебраться в Тюбинген, у нас нет достоверных сведений. Летом 1512 года умер его учитель Паллас Шпангель, и Гейдельберг, по всей видимости, уже ничего не мог предложить ему в духовном отношении. В Тюбингене же он мог не только поддерживать более тесные контакты со своим двоюродным дедом Рейхлином, часто бывавшим там в качестве судьи Швабского союза, но и вновь встретился со своим старым учителем Георгом Зимлером, теперь преподававшим в тамошнем университете. История о том, что в силу слишком юного возраста в Гейдельберге ему было отказано в присуждении степени магистра искусств, зафиксирована достаточно поздно и, возможно, не соответствует действительно.
В Тюбингене Меланхтон продолжил учебу и в 1514 году, когда ему еще не исполнилось и 17 лет, удостоился степени магистра искусств. Это была последняя присужденная ему степень – к получению докторской степени он никогда не стремился. Уже магистерская степень давала право на академическое преподавание и теперь юный Филипп мог попробовать себя на этой стезе. Его основной дисциплиной был греческий язык, однако одновременно он занимался и изучением теологии, причем он далеко не всегда положительно отзывался о тюбингенских теологах. Даже спустя годы он высмеивал «глупого болтуна» Якоба Лемпа, олицетворявшего в его глазах ненавистную схоластическую систему обучения. Меланхтон очень страдал от узости и духовной ограниченности Тюбингена, однажды он назвал его тюрьмой, из которой ему не терпится вырваться. Лишь в старости его суждения о тюбингенских теологах немного смягчились, он в несколько более примирительном тоне высказывался о Габриэле Биле, Конраде Зумменхарте и Венделине Штайнбахе, но лишь с последним из них он был знаком лично.
В тюбингенский период у Меланхтона завязывается ряд дружеских контактов, сохранявшихся в течение последующих лет. Следует упомянуть Амброзиуса Бларера, в то время монаха-бенедиктинца в Альпирсбахе, а позднее реформатора, деятельность которого протекала в Верхней Германии. С тюбингенских времен другом Филиппа был и Иоганнес Эколампад, впоследствии базельский реформатор. Среди тех, кого Меланхтон учил греческому, был и человек, сыгравший видную роль в реформации на Юго-западе, Маттеус Альбер, будущий реформатор в Рейтлингене.
В Тюбингене Меланхтон не только получил первый преподавательский опыт, но и добился признания как один из ведущих грецистов Германии. По совместительству он работал корректором в типографии Томаса Ансхельма, в которой издавались прежде всего грамматики и учебники латинского, греческого и древнееврейского языков. У Ансхельма печатался и Рейхлин, а в 1518 году здесь увидела свет пользовавшаяся огромным успехом греческая грамматика Меланхтона. Когда саксонский курфюрст Фридрих Мудрый озаботился поиском профессора греческой литературы для своего университета в Виттенберге, Рейхлин мог с чистой совестью порекомендовать своего внучатого племянника: лучшего грециста не найти, а в латыни его превосходит разве что Эразм.
В 1518 году, с отъездом из Тюбингена и переселением в Виттенберг, завершился этап биографии Меланхтона, непосредственно связанный с Юго-западной Германией. Уже из всего вышесказанного вы можете заключить, что Меланхтон не был склонен к перемене мест, что он отнюдь не следовал гуманистическому девизу: Ubi litterae ibi patria. В молодые годы он предпринимал длительных путешествий, его жизнь протекала на небольшой территории между Бреттеном и Пфорцхаймом, Гейдельбергом и Тюбингеном. По всей видимости, он не случайно выбирал университеты, расположенные как можно ближе к его малой родине. После 1518 года он более 40 лет не покидал Виттенберг. Но родиной, patria, в широком смысле всегда оставался для него Юго-запад, а в узком – Курпфальц.
В дальнейшем, рассматривая разнообразные связи Меланхтона с покинутыми им родными местами, я, с вашего позволения, сосредоточусь на четырех пунктах: а) на его оценке Крестьянской войны 1525 г.; б) на роли Меланхтона в реформе Гейдельбергского университета, осуществленной курфюрстом Оттхайнрихом; в) на споре о таинстве причастия с верхненемецкими реформаторами; г) и, наконец, на его функции советника в процессе проведения Реформации в Виттенберге.
3. Связи с Юго-западной Германией после 1518 года
а) Оценка Меланхтоном Крестьянской войны 1525 года
После отъезда Меланхтона в Виттенберг, где под влиянием Мартина Лютера стал он вскоре одним из самых видных представителей реформаторской теологии, он снискал репутацию известного ученого, авторитета в церковных и догматических вопросах. Так, во время Крестьянской войны 1525 года верхненемецкие крестьяне неоднократно выдвигали кандидатуру Меланхтона на должность арбитра для решения своих споров с феодальными правителями. Возможно, именно по этой причине в 1525 году курфюрст Людвиг V Пфальцский обратился к нему за советом по поводу выработки правильного отношения к восставшим крестьянам. Курфюрст обращался к Меланхтону как к «человеку, родившемуся и воспитывавшемуся в Пфальце», то есть как к пфальцскому уроженцу, о котором широко известно, что он, «по свидетельству многих людей, сведущ и опытен в Священном писании и, вне всякого сомнения, склонен к миру и справедливости».
Если мы хотим дать адекватную оценку отзыву, составленному Меланхтоном в ответ на эту просьбу, то нам следует уяснить, что в своих сочинениях, посвященных Крестьянской войне, он, как и Лютер, исходил исключительно из теологических предпосылок, по сути дела не принимая во внимание ту политическую и социальную ситуацию, в которой ему приходилось высказываться. Строгое осуждение Лютером восставших, содержащееся прежде всего в его сочинении «Против убийственных и злодейских крестьянских орд», вам, несомненно, известно. В своем экспертном заключении «Сочинение Филиппа Меланхтона против крестьянских статей» Меланхтон во многом следовал аргументации Лютера. Напомню, что «Двенадцать статей» представляли собой чрезвычайно широко распространенный свод крестьянских требований; крестьяне требовали в них свободных выборов и смещения пасторов, упразднения малой, или скотной десятины, отмены крепостного права, права на охоту и пользование лесами, облегчения барщины, запрета на повышение налогов и оброков, реформы судебной системы, возвращения отчужденной альменды (общинной собственности) и отмены посмертного побора, то есть налога на наследство. В своей аргументации крестьяне апеллировали к Библии: они полагали, что защищены божественным правом, поля статей были исписаны цитатами из Библии, на которые они ссылались. Поскольку в своих требованиях крестьяне опирались на Евангелие, Меланхтон в первую очередь задает вопрос о том, чего, собственно, требует Евангелие, то есть о вере и любви. «А в особенности Евангелие требует послушания властям». Подобно Лютеру, он выводит из Послания римлянам (Рим 13) божественный статус власти и запрет на восстание. Поскольку Евангелие требует послушания, то пока власть не призывает нарушать Божьи заповеди, крестьяне не могут ссылаться на Евангелие, более того, подняв восстание, они погубят себя самих телесно и душевно. Таким образом, приговор крестьянским устремлениям был вынесен еще до того, как Меланхтон приступил к рассмотрению их конкретных требований. Недопустимо даже восстание против несправедливой власти, наоборот, христиане должны терпеть несправедливость, платить наложенные на них подати и не имеют права на отмену крепостного права.
Очевидно, что в данном случае Меланхтон выносит свои основывающиеся на теологической точке зрения суждения с догматической жесткостью, не интересуясь реальным положением крестьян. Он задается вопросом о теологическом значении восстания, но не о бедственной ситуации восставших. Впрочем, в защиту Меланхтона можно сказать, что он по крайней мере в одном пункте, а именно в вопросе о посмертном поборе, потребовал от феодальных правителей уступки, ибо во Второзаконии (Втор. 24. 17) сказано: «И у вдовы не бери одежды в залог». Кроме того, он взывал к милосердию и состраданию феодальных владетелей, путь даже он нисколько не сомневался в том, что крестьяне заслуживают наказания.
Реакция курфюрста на это заключение неизвестна, однако призыв к милосердию в любом случае соответствовал политике Пфальца после подавления восстания. В последующие годы контакты Меланхтона с пфальцскими Виттельсбахами становятся более редкими: в 1537 году Меланхтон посвятил пфальцграфу Филиппу Нейбургскому «Хроникон аббата Урсберга», а спустя два года перевод этого труда – пфальцграфу Рупрехту фон Цвайбрюккен. Эти контакты вновь стали более интенсивными лишь около 1545 года, после того как курфюрст Фридрих II начал осторожную проводить Реформацию в Курпфальце. В 1546 году Фридрих прямо обратился к курфюрсту Иоганну Фридриху Саксонскому с просьбой разрешить Меланхтону приехать на определенное время в Гейдельберг, чтобы он поучаствовал в реформе университета. Однако саксонский курфюрст отказал ему, по всей видимости, даже не поинтересовавшись мнением самого Меланхтона. Он мотивировал свой отказ тем, что после смерти Лютера (1546) Меланхтон для него незаменим и нужен ему для решения других задач. Но он не возражает, если Меланхтон предоставит свои советы в письменном виде. Поскольку в 1546/47 гг. Шмалькальденская война между императором Карлом V и евангелическими общинами закончилась сокрушительным поражением протестантов, распространение Реформации в Курпфальце замедлилось на несколько лет; то же самое можно сказать и об участии Меланхтона в реформе университета. Лишь в 50-е годы он вернулся к этому проекту.
б) Роль Меланхтона в реформе Гейдельбергского университета, осуществленной курфюрстом Оттхайнрихом
Попытки сделать Меланхтона профессором в Гейдельберге не прекращались, однако они так и не имели успеха. По всей видимости, в 1553 году последовало конкретное приглашение от пфальцского курфюрста, которое, однако, Меланхтон отклонил, поскольку не желал покидать Виттенберг. В этой ситуации кажется удивительным, что курфюрст Оттхайнрих, наследник Фридриха II, осуществляя Реформацию в Курпфальце, не попросил помощи у Меланхтона. Впрочем, мы должны принимать во внимание то обстоятельство, что после смерти Лютера внутри самого лютеранства разгорелись открытые конфликты между ортодоксальными лютеранами и филиппистами, то есть сторонниками Меланхтона, и Оттхайнрих, по всей видимости, имел определенные пре5дубеждения против теологических воззрений Меланхтона. Однако эти предубеждение, видимо, не были столь глубокими, чтобы помешать ему прибегнуть к содействию Меланхтон при реформе Гейдельбергского университета.
В 1557 году Оттхайнрих пригласил Меланхтона Гейдельберг, ad deliberationem de Academia patriae, то есть опять-таки недвусмысленно апеллируя к его происхождению. В конце октября 1557 года Меланхтон, причем, по всей видимости, без особого желания, ибо опасался нового теологического конфликта, провел неделю в курпфальцской столице. Для Оттхайнриха реформа университета одновременно означала и его протестантизацию, более того, фактически его новое учреждение, ибо речь шла не только об основательной ротации персонала, замене католиков протестантами, но и о том, что как финансирование учебного заведения, так и весь учебный процесс, будут поставлены на совершенно новую основу.
Как и следовало ожидать, предметом заботы Меланхтона стали прежде всего теологический факультет и факультет свободных искусств. Он предложил проект нового университетского статута, разработанный его учеником Якобом Мициллусом, и собственноручно внес в него свои дополнения и коррективы. Все его инициативы нашли свое отражение в окончательном тексте. Нельзя сказать, что эти предложения были одинаковы по своей важности, но они иллюстрируют, как Меланхтон представлял себе реформу университета. Preceptor Germaniae, Учитель Германии, – Меланхтон стал им не только благодаря своим многочисленным учебникам, но и благодаря своему вкладу в развитие школ и университетов. Его предложения для Гейдельберга были в первую очередь педагогически-дидактического характера: он предлагал использование определенных учебных пособий, рекомендовал некоторые книги, которые следовало основательно проштудировать, выучить наизусть и регулярно повторять. Кроме того, он дал точные указания относительно частной жизни студентов и профессоров, предложив в частности запретить обильные возлияния по поводу присуждения докторских степеней. Меланхтон настоятельно требовал от своих коллег хорошего знания классических языков, чтобы каждый из них был в состоянии формулировать свои собственные суждения: в этом можно увидеть претворение в жизнь гуманистических целей образования. Для теологов это, естественно, означало изучение Библии на языке оригинала. Еще важнее было то, что Меланхтон требовал от всех профессоров теологии и гейдельбергского духовенства признания Confessio Augustana, евангелического символа веры, утвержденного в 1530 году, и ограничивал учебную программу юристов изучением декреталий (процессуального права), поскольку прочие разделы старого церковного права утратили свое значение для евангелических церквей и территорий.
Менее счастливая судьба была у кадровых рекомендаций, представленных Меланхтоном курфюрсту Оттхайнриху. Очевидной ошибкой оказалась рекомендация им своего ученика Тилемана Хесхузена. Ярый лютеранин Хесхузен, уже зарекомендовавший себя как отчаянный спорщик, вовлек университет в дискуссию о таинстве причастия с цвинглианцем Томасом Эрастусом и учеником Кальвина Полем Бокеном, вылившуюся в во взаимное отлучение и неоднократное рукоприкладство, в результате чего наследник Оттхайнриха курфюрст Фридрих III уволил Хесхузена. Пытаясь примирить стороны, Меланхтон составил еще одно экспертное заключение о таинстве причастия. Поскольку курфюрст принял предложенную Меланхтоном компромиссную формулу (consociatio cum corpore Christi) и сделал ее обязательной для подвластных ему земель, мы можем констатировать, что Меланхтон создал предпосылки для того, чтобы во второй половине столетия Курпфальц стал реформированной территорией.
с) Спор с верхненемецкими реформаторами о таинстве причастия
С вашего позволения, я рассмотрю уже затрагивавшийся выше сюжет, гейдельбергский спор о таинстве причастия, разгоревшийся в 50-е годы, в более широком контексте, поскольку именно теоретические расхождения по поводу таинства причастия, имевшиеся между лютеранами и кальвинистами и цвинглианцами Верхней Германии и Швейцарии, составляли тот фон, на котором начиная с двадцатых годов разворачивались многочисленные контакты Меланхтона с Юго-западной Германией. Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, что хотя речь шла в первую очередь о теологическом вопросе, спор о причастии имел и определенное политическое измерение, которое ни в коем случае нельзя недооценивать. Представители лютеранского лагеря были убеждены, что военный союз для защиты Евангелия возможен (если вообще возможен) только между общинами, принадлежащими к одной и той же конфессии, а стало быть, что предпосылкой для создания союза является общность вероисповедания. Для евангелических властей курфюршества Саксония союз с так называемыми «причастниками» не возможен ни при каких обстоятельствах. Тем самым иное учение о таинстве причастия, распространенное в Страсбурге, Констанце, Меммингене, Линдау и цвинглианских кантонах Швейцарской конфедерации, оказывалось препятствием для проведения общеевангелической политики. О том, какие козыри внутриевангелический раскол давал католическому лагерю, можно и не упоминать.
Именно на этом фоне следует рассматривать многолетний диалог Меланхтона с представителями кальвинистско-цвинглианского понимания таинства причастия и его неустанные усилия по преодолению этого раскола. Несколько упрощая суть дела, можно сказать, что в лютеровской теологии причастия речь шла прежде всего о телесном присутствии Христа в причастии. Хлеб и вино суть тело и кровь Христова, тогда как в кальвинистско-цвинглианском учении присутствие Христа понимается только духовное, а не телесное: хлеб и вино означают тело и кровь Христову. В 1524-28 гг. Меланхтон вел оживленную переписку с Иоганнесом Эколампадом из Базеля, который в вопросе о таинстве причастия поддерживал цвинглианскую точку зрения. В отличие от своего тюбингенского соученика Меланхтон решительно отстаивал лютеровское учение об истинном присутствии Христа. Разумеется, они так и не смогли прийти к согласию.
Когда в конце 20-х годов вопрос о союзе существенно обострился, были предприняты значительные усилия по урегулированию спора о таинстве причастия. В 1529 году Лютер, Меланхтон, Цвингли и Эколампад вступили в Марбурге религиозный диалог, который, впрочем, так и остался безрезультатным. В этот период и вплоть до начала 30-х годов Меланхтон целиком и полностью разделял точку зрения Лютера, однако, и аргументы противоположной стороны, по всей видимости, производили на него известное впечатление. О том, что в его учении о таинстве причастия начали происходить определенные изменения, свидетельствует, например, новое издание его главного теологического сочинения «Loci communes» (1535). В нем Меланхтон говорил о духовном присутствии Христа в причастии, что заставляло вспомнить о соответствующем цвинглианском учении; а в новом издании Аугсбургского исповедания (1540) тезис, гласящий, что в причастии действительно присутствуют тело и кровь Христовы, был опущен. Вместо этого говорилось лишь о том, что вместе с хлебом и вином преподносятся тело и кровь Христовы.
Эта эволюция взглядов Меланхтона в направлении, которое могло показаться ортодоксальным лютеранам ведущим к сближению с цвинглианской позицией, с одной стороны, вызвало трения с Лютером, а с другой, сблизило его с верхненемецкими городами. В 1534-36 гг. Меланхтон настойчиво добивался единства в вопросе о таинстве причастия. На этот раз ему удалось достичь по крайней мере частичного успеха, нашедшего свое выражение в так называемом «Виттенбергском согласии» (1536), которое по сути дела являлось творением Меланхтона и страсбургского реформатора Мартина Буцера. Тем самым было достигнуто единство с верхненемецкими городами, однако швейцарцы отвергли эту формулу единства. Тем не менее Меланхтон поддерживал контакты и с Генрихом Буллингером, преемником Цвингли в Цюрихе, причем обе стороны стремились не афишировать эти контакты, чтобы готовность к компромиссу, демонстрируемая Меланхтоном, еще более не ослабила его и без того не слишком прочное положение в лютеранском лагере.
В 50-е годы Жан Кальвин возобновил этот спор. О гейдельбергской дискуссии по поводу таинства причастия, в которой обнаруживаются локальные влияния, я уже говорил. Меланхтон стремился к примирению сторон, но, естественно, он не мог полностью устранить имевшиеся между ними принципиальные различия.
d) Выполнение Меланхтоном функции советника в процессе проведения Реформации в Виттенберге
Начиная с 1534 года Меланхтон принимал непосредственное участие в проведении Реформации и во втором крупном регионе Юго-запада, в герцогстве Вюртемберг, причем это участие носило совершенно иной характер, чем в Курпфальце. Напомню, что в 1515 году Швабский союз изгнал герцога Ульриха Вюртембергского, в результате чего в этих землях на полтора десятилетия установилось австрийское господство. Одновременно это означало и подавление реформационного движения, которое могло распространяться только нелегально. В эти годы герцог Ульрих вел бродячий образ жизни и, находясь в Базеле, под влиянием Эколампада перешел на сторону Реформации. Для вюртембергской церковной истории решающим оказался 1534 год, когда Ульрих с помощью ландграфа Филиппа Гессенского вернул себе власть над своими землями и одновременно приступил к проведению Реформации. Поскольку в своем не слишком прочном положении герцог был вынужден рассчитывать на поддержку как цвинглианцев, так и лютеран, он пришел к своеобразному компромиссу, сделав ответственным за верхний, то есть южный Вюртемберг Амброзиуса Бларера из Кобленца, придерживавшегося цвинглианского направления, а за нижний Вюртемберг