; 1999 400 с. Isbn 5-85234-100-2 Очерки и рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 23

ГЕНЕРАЛ И. Н. СКОБЕЛЕВ

В XVIII веке в Ставропольском уезде была небольшая деревенька Новиковка, ныне на территории Ульяновской области. В этом селе в 1773 году и родился герой нашего повествования — Иван Никитич Скобелев. Ходили слухи, что происходил он из старинного дворянского рода, но его дед, не согласившись с преобразованиями Петра I, лишился всех своих прав и оказался в глухом селе Ставропольского уезда. Когда об этом спрашивали самого Ивана Никитича, насколько, дескать, это соответствует действительности, он обычно отвечал: «Что с возу упало, то пропало! Я сам родоначальник Скобелевых!» Согласимся и мы с таким утверждением.

Отец Ивана Скобелева — Никита, служил сержантом и умер в крайней бедности, когда наш герой был еще мальчиком. Мать Ивана — Татьяна Михайловна, по одним данным, была из дворянского рода Коревых, а по другим — простой крестьянкой, не знавшей грамоты.

В воинском формуляре Ивана Никитича Скобелева говорится, что он на 15-м году жизни 22 марта 1793 года вступил на военную службу в Оренбургский 1-й полевой батальон (впоследствии 66-й пехотный Бутырский полк). Об этом говорит и сам наш герой. «Имея в руках указку и ухватившись другой рукой за штык, определился я в войско, стоящее на страже Оренбургской линии, где кинжал и винтовка... вмещали в себя честь и славу». Здесь на Оренбургской линии по сути дела проходили южные рубежи российского государства, и ставропольчане всегда здесь служили. Ставропольские казаки каждое лето здесь справляли свой воинский долг.

Нелегко пришлось сельскому парню на первых порах, но ему попался хороший сержант, старый солдатский «дядька» Крем л ев. «Не имея, кроме Бога и матушки службы, ни в ком решительно подпоры и покрова, — писал впоследствии Иван Никитич, — как ястреб добычу, ловил я полезные уроки». Немаловажную роль в становлении солдата сыграли и личные качества Ивана Скобелева: деревенское трудолюбие, природная сообразительность, стремление сделать порученное дело как можно лучше выделяли парня в солдатском строю. Был он весельчаком, запевалой, причем сам сочинял песни, а плясуном был непревзойденным .

Служба его складывалась успешно, и через два года он стал сержантом, взял отпуск, чтобы показаться матушке в новом качестве. Но как добраться до дому, не имея в кармане ни алтына? И он пешочком за три дня прошагал 215 верст, сбив не просто в кровь ноги, а до «сухих жил». Остановился в каком-то селе. Дальше идти не мог. Крестьяне этого села были просто напуганы, у молоденького сержанта может начаться гангрена, или, как тогда говорили, «антонов огонь». Лечили его всем селом, смазывали раны медвежьим салом, но отпускнику все равно было плохо. Крестьяне боялись, что он умрет у них в селе, и тогда по обычаям того времени уездный капитан-исправник так оштрафует всю деревню, что они разорятся. В этой ситуации крестьяне сложились, наняли лихую пару с повозкой и отправили солдата домой к матери. Вскоре, хотя и с забинтованными ногами, Скобелева подвезли к дому, доставив матушке немалую радость.

Прослужив солдатом девять лет, Иван Никитич Скобелев получил первое офицерское звание прапорщика. Вскоре вспыхнули военные действия с Пруссией и во всех сражениях Скобелев принял активное участие, за что и удостоился ордена св. Анны IV степени.

После заключения Тильзитского мира Скобелев отправился драться со шведами, служа под командованием знаменитого генерала Николая Николаевича Раевского. Молодой офицер отличился и в этих боях, по праву заслужив золотую шпагу с надписью «За храбрость».

В этих боях судьба свела Скобелева с легендарным русским воином Яковом Петровичем Кульневым. В войну со шведами Кульнев приобрел бессмертную славу и превратился в кумира русской армии. Человеку нормального роста эфес сабли Кульнева доходил до плеча — Яков Петрович был великаном, души добрейшей и благороднейшей. А вид имел зверский: нос у него громадный, весь красный, в кущах бакенбард, зачесанных вперед от висков, а глаза — как угли. Скобелев с двумя ротами солдат был прикомандирован к полку гусар Кульнева, который находился всегда в авангарде. А в русской армии тогда бытовало мнение, что «кто хочет видеть искреннюю дружбу, ступай в авангард, там одной ложкой кушают трое, говорят друг другу правду, дают деньги взаймы без процентов и даже без расписок». Скобелев стал исповедовать девиз Якова Петровича Кульнева: «Смерть копейка, голова — наживное дело».

Однажды Скобелев получил от Кульнева любопытный приказ, написанный весьма своеобразно: «Для пули нужен верный глаз, штык требует сил, а желудок — каши. Прикажите, любезный товарищ, сварить оную к трем часам утра; распорядитесь и не забудьте часовых, а в доказательство, что каша была и все сыты были, велите каждому солдату, в час прибытия моего, иметь каши по щепоти на носу».

Однажды к солдатам Скобелева прискакал молодой штабс-ротмистр Денис Давыдов, он был представителем вышестоящего штаба. Горячий, ищущий славы воина (поэтическая слава его уже окружала), он начал подбивать солдат Скобелева на дерзкую атаку на неприятеля. Солдаты молчали, им что — прикажут — пойдут в атаку. А Денис Давыдов, уговаривая Скобелева, «соловьем заливается»: «...пусть лишусь я способности различать дым табака с порохом, если эти молодцы штыками не прикопят к груди твоей Георгиевского креста».

Приказ был дан, солдаты врезались в неприятеля, разгромили его и ... вдруг увидели перед собой эскадрон неприятельских драгун с конскими хвостами, развевавшимися на гребнях шлемов. Пришлось отступать, теряя товарищей. Сам Денис Давыдов, впоследствии вспоминая об этом бое, писал, что его сабля «поела живого мяса и благородный пар крови курился на ее лезвии». И хотя Скобелев был награжден за этот бой орденом св. Владимира IV степени с бантом, но эта награда все время ему напоминала о погибших товарищах и с тех пор «краснобая» Давыдова Скобелев не подпускал к своим солдатам.

В бою под Куартани Скобелев дрался в первых рядах, был ранен в правую руку «с оторванием двух пальцев и раздроблением костей у третьего». Вдобавок получил сильнейшую контузию картечью в грудь.

Со шведского театра военных действий, где острота уже спадала, Скобелева пригласил Николай Николаевич Раевский в свою армию, действующую в Болгарии против турок. В этих боях его грудь украсил орден св. Анны II степени. Беспрерывное участие в боях, ранения и контузии давали знать, и в 1810 году Иван Никитич «был уволен по прошению от службы, за ранением и увечьем с мундиром и пенсионом полного жалованья» в чине капитана. Сколько их тогда увечных, бездомных пехотных капитанов ходило по Руси, ища свой угол и точку приложения оставшихся сил. Наш герой поехал в Петербург и хотя «пенсион был полный», на жизнь не хватало, да и матери в Ставропольском уезде надо было помогать — и он устроился в Петербурге полицейским приставом. Да, видно, не судьба ему была стать штатским — баталий и стычек еще хватало. Как говорил его боевой соратник Я. П. Кульнев: «Люблю Россию! Хороша она, матушка, еще и тем, что у нее в каком-нибудь углу да обязательно дерутся!»

Да оно и действительно. Россия во времена Скобелева почти непрерывно воевала. Только с 1805 по 1815 годы Россия вела одновременно две, а то и три войны. В 1805 году — война с Францией и Пруссией, 1806 и 1807 годы — с Францией, Пруссией и Турцией, в 1808 и 1811 году — с Персией и Турцией, 1812 год — со всей Европой и Персией, 1813, 1814, 1815 годы — с Францией. Боевые поля для отличий кадрового военного искать не приходилось.

Не успел Иван Никитич как следует войти в курс полицейского дела, как грозная туча нашествия Наполеона нависла над Россией. Русская армия в Отечественной войне 1812 года нуждалась в испытанных бойцах, и Скобелев сумел восстановиться в армии. Отличился при Бородино, участвовал в сражениях при Тарутино, Малоярославцем, под селом Красное. Служил старшим адъютантом у М. И. Кутузова, правда, всего несколько месяцев. Прославленный полководец скончался в Германии в начале освободительного похода в городе Бунцлау.

Спустя восемь лет 11 апреля 1821 года на городской площади Бунцлау был открыт монумент в виде четырехгранной колонны высотой около 12 метров. Высеченная на нем надпись гласит: «До сих мест довел князь Кутузов-Смоленский победоносное российское войско, но здесь положила смерть предел славным делам его. Он спас Отечество свое, открыл путь к избавлению народов. Да будет благословенная память героя».

Иван Никитич Скобелев как старший адъютант сопровождал тело покойного фельдмаршала для захоронения на родину. Гроб с телом Кутузова следовал в Петербург через Митаву, Ригу, Нарву и Ямбург. В Ямбурге при въезде в город был поставлен обелиск с надписью: «Слабое приношение спасителю Отечества».

Газета «Северная пчела» в номере от 14 июня 1813 года писала: «Чувство благодарности и почтения к памяти покойного видно было на всех лицах, но редкою и наилучшею почестию можно почесть то, что с самого вступления печальной колесницы с гробом в пределы города здешние жители отпрягли лошадей и везли оную на себе до самого собора». Вместе с рыдающими седыми ветеранами Иван Скобелев был на захоронении М. И. Кутузова в Казанском соборе Петербурга.

Могила его священна. А. С. Пушкин писал о ней:

Перед гробницею святой

Стою с поникшей головой...

Все спит кругом: одни лампады

Во мраке храма золотят

Столпов гранитные громады

И их знамен нависший ряд.

Под ними спит сей властелин.

Сей идол северных дружин.

Маститый страж страны державной. Смиритель всех ее врагов.

Сей остальной из стаи славной Екатерининских орлов.

В честь покойного фельдмаршала устроили военный парад, войска делали «на караул», а барабанщики били «поход», «с плеча», «отмыкай штыки» и «на погребенье». Через двадцать пять лет, когда исполнилась годовщина великой победы, перед Казанским собором были установлены памятники: Кутузову и другому полководцу — Барк-лаю-де-Толли. Фигуры изваял скульптор Борис Орловский, настоящая его фамилия Смирнов. До тридцати лет он был крепостным одного из орловских помещиков. Отсюда и псевдоним. Памятник стоит и поныне.

1817 году наш герой становится генералом, можно было подумать и о женитьбе — 39 лет самый жениховский возраст кадрового военного прошлого века. Но как сам Иван Никитич пишет: «Рожденный к военной службе, я ближе видел себя к монашескому клобуку, нежели к злату с суженой венцу. Все невесты были для меня на одно лицо...»

Но нашлась одна, молоденькая Надя Дурова, дочь владимирского помещика, которая сумела найти ключик к сердцу солдата. Мы уже говорили, что Иван Скобелев был большой любитель народных песен, сам изредка сочинял, да и в русской пляске редко кому уступал. Вот на этом и взяла его девица. Как это происходило, можно узнать из признаний самого Ивана Скобелева, тем более, что делает он красиво. «...Девка делом смекнула, проникла в свинцовую душу — до ижицы разгадала — и, как пить дала, Русака подкузьмила! Во время бала нарядилась разбойница в сарафан, вплела в косу алую ленту, шепнула музыке играть — да как хватит злодейка по-нашему! Мгновенно, с быстротой молнии, искра любви к родному зажгла во мне всю внутренность. Кровь закипела. Я было бежать — но уже поздно. Отзыв забыт, крепость разрушилась, штык вдребезги, и бедное сердце вырвалось из груди, шлепнулось — и распласталось у ног победительницы». Прости меня, милый и рациональный читатель, но не могу удержаться, не выразив восхищенья речью века восемнадцатого перед нашим суровым и телеграфным стилем. Вернемся к нашему герою. Далее Иван Никитич добавляет: «Советую всем, кто замуж спешит: шейте сарафан, учитесь по-русски и дело будет, как бы сказать — хоть не в шляпе, а в вашем ридикюле».

Но и семейная жизнь не оторвала его от ратных дел, в 1831 году в боях с поляками ядром ему оторвало кисть левой руки, а на правой уже давно было только три пальца, тем не менее он шутил, что и с тремя оставшимися пальцами можно принести немало пользы Отечеству, и продолжал воевать. Боевые приказы, отдававшиеся им, были кратки, четки и со смыслом. Один из его приказов начинался словами: «Слава наша всегда, во всех концах земли гремела под луною, а Русский в поле штыком писал врагу законы». Разве это не похоже на стихотворенье? Будучи строгим командиром, он тем не менее был всегда справедлив к солдатам. Имел мужество не только в боях, но и перед высшими чинами отстаивать свою точку зрения. В 1820 году произошла нашумевшая история в Семеновском полку. Здесь командиром полка был назначен полковник Шварц — любимец Аракчеева и ярый сторонник жесткой палочной дисциплины. За пять месяцев своего командования Шварц безжалостно наказал 44 человека. Солдаты не выдержали и 16 октября 1820 года головная «государева рота» полка собралась на перекличку и потребовала удаления свирепого полковника. Это было неслыханное нарушение военной субординации, это был бунт. Командование объявило роту арестованной и отправила ее в Петропавловскую крепость. Тогда в защиту арестованных выступил весь полк. Его солдаты отказались выдать зачинщиков. В результате весь полк был арестован, а потом расформирован.

История эта всколыхнула все русское прогрессивное общество. В числе первых, вставших публично на защиту Семеновского полка, был генерал Скобелев, за что и попал в немилость.

Последние десять лет прослужил он комендантом Петропавловской крепости, получил полное генеральское звание — генерал от инфантерии. Парадный мундир его сиял наградами, что твой иконостас патриаршего собора. Особняком светились на мундире два белых креста святого Георгия. Он был вторым по значимости после ордена Андрея Первозванного и его носили постоянно, не снимая. У Ивана Никитича были ордена св. Георгия 4 и 3 степени. Им не награждали штатских, а только за боевые заслуги, его можно было только заслужить. Тогда в офицерской среде говорили с уважением про старого вояку, что следы от вражеских пуль на груди были прикрыты орденами. Таких боевых дел хватило бы на несколько человек, чтобы войти не последним человеком в российскую историю. Но Ивану Никитичу Скобелеву этого было мало. Он решил заняться литературой.

Странно, но он только к 19 годам научился грамоте, причем никогда и нигде не учился в школе, а самоучкой. Может быть, поэтому писал он, по его словам, «не для глаз, а для уха», из-за огромного количества грамматических ошибок. Грамматику он называл своим «непримиримым врагом». В этом отношении он был солидарен с А. С. Пушкиным, который как-то изрек девиз двоечников всех поколений: «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю».

Кстати, с А. С. Пушкиным у Скобелева были очень непростые отношения. Дело в том, что прославленный генерал-воин читал ходившие по рукам фривольные листочки, которые молва приписывала великому поэту. 17 января 1824 года он написал на Пушкина большую «телегу». В ней Скобелев называл великого поэта вертопрахом и предлагал «содрать с него несколько клочков шкуры». Но на этот раз, говоря словами самого Скобелева, он «проштыкнулся».

Свой первый литературный опус Скобелев выпустил в 1833 году и назывался он «Подарок товарищам, или переписка русских солдат в 1812 году, изданная русским инвалидом Иваном Скобелевым». Затем он написал две пьесы «Крем л ев — русский солдат» и «Сцены в Москве в 1812 году». Собственно говоря, эти вещи и пьесами-то трудно назвать, так как в них мало связи между отдельными актами, мало действия. Тем не менее, несмотря на скудность вымысла, избитость и даже неуместность любовной интриги, в них встречаются очень меткие характеристики той эпохи. Эти пьесы ставились на сцене Александрийского театра и в них играл прославленный Каратыгин. Его пьесы ставились и в провинциальных театрах. Так, осенью 1851 года в Самаре был открыт постоянный театр в доме купца Лебедева. В числе первых пьес шла и пьеса Скобелева «Кремлев — русский солдат».

Сейчас очень трудно объяснить, чем руководствовался видный литератор Н. И. Греч, ставя Скобелева выше Бальзака. Белинский весьма сочувственно, дружественно встречал каждое новое произведение Скобелева, хотя и признавался, что творения «русского инвалида» «не подлежат критике в ученом смысле этого слова». Тем не менее такие литераторы, как А. Ф. Войков, Ф. В. Булгарин, П. А. Плетнев, С. Н. Глинка, Н. В. Кукольник, К. А. Полевой любили встречаться с ним. И. С. Тургенев познакомился с прославленным генералом-писателем и оставил о нем воспоминания: «Известный Скобелев, автор «Кремле-ва», всем тогдашним петербургским жителям памятна фигура с обрубленными пальцами, помятым, морщинистым, прямо солдатским лицом и солдатскими не совсем наивными ухватками — тертый калач, одним словом».

Перед смертью, а скончался наш герой в 1849 году, Иван Никитич писал в наставлении своему сыну Дмитрию: «Советую не забывать, что ты не более, как сын Русского солдата, и что в родословной твоей, первый свинцом означенный кружок — вмещает порохом закопченную фигуру отца твоего, который потому только не носил лаптей, что босиком бежать ему было легче. Впрочем, фамилию свою можешь ты не краснея произносить во всех углах нашего обширного Отечества. И сей-то, исключительно важнейший для гражданина шаг ты, не употребив собственного труда, уже сделал, опершись на бедный полуостов грешного тела отца твоего, который пролил всю кровь за честь и славу Белого царя и положил фунтов пять костей на престол милого Отечества».

Сын Дмитрий Иванович выполнил наставление отца, прослужив русскому Отечеству в войсках, достигнув генеральского чина. Про него говорили: «Ум у него не был приспособлен для дел, так сказать, государственных, а был простой, хозяйственный ум, с помощью которого он прожил всю свою жизнь с пользой для себя и не во вред людям. Был храбрый генерал, но, как бы выразиться — без особой стратегии и без чрезмерного честолюбия». Не будем строго судить, люди, видимо, правы, когда говорят, что природа отдыхает на детях великих.

В большей степени, чем отец, воспринял наставление внук нашего героя — Михаил Дмитриевич Скобелев. В конце XIX — начале XX века в русской армии не было популярнее имени «белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева. Его по праву ставили на третье место в плеяде русских полководцев: Суворов, Кутузов, Скобелев. Его называли «белым генералом» потому, что, обладая большой личной храбростью, он появлялся всегда под огнем противника верхом на белом коне, в белом кителе и белой фуражке. Прославился он в русско-турецкой войне 1877— 1878 годов, сыграв решающую роль в боях на Шипке. Это создало ему огромную популярность в России и особенно в Болгарии, где во многих городах его именем названы улицы, площади, парки. Трудно сказать, где он популярнее.

Но у русских правителей, особенно у Александра III, его не жаловали за независимость суждений и ... огромный авторитет в армии. Его славянофильские убеждения раздражали некоторых власть предержащих. Он писал: «...Наше общее святое дело для меня, как полагаю, и для вас тесно связано с возрожденьем пришибленного ныне русского самосознания... Я убедился, что основанием общественного недуга есть в значительной мере отсутствие всякого доверия к установленной власти, доверия, мыслимого лишь только тогда, когда правительство даст серьезные гарантии, что оно бесповоротно ступило на путь народной как внешней, так и внутренней политики, в чем пока и друзья и недруги имеют основание сомневаться».

Утром 26 июня 1882 года Москва напоминала растревоженный улей. Толпы людей обсуждали одну трагическую новость: ночью в номере девицы легкого поведения скончался народный герой Михаил Дмитриевич Скобелев. Скончался в возрасте 39 лет, якобы от сердечной недостаточности, хотя более употребительным надо сказать: при таинственных и до сих пор невыясненных обстоятельствах. С его смертью прервалась мужская линия Скобелевых, так как «белый генерал» был холост.

В 1912 году в Москве ему поставили большой конный памятник, затем Советская власть в 30-х годах его снесла, как памятник царскому генералу. Поставили на этом месте обелиск Свободы, потом и его снесли, поставив на этом месте памятник Юрию Долгорукому. Сейчас, проходя мимо Моссовета, вспомним наших героев, нашего земляка генерала Скобелева.

Однажды между боями он остановился возле молоденькой медицинской сестры, перевязывавшей раненого. «Кто будешь и откуда, голубушка?» — спросил «белый генерал». «Я, Пелагея Федюшина, Ваше Превосходительство, дочь купца из Ставрополя самарского. Пришла помогать братьям-славянам!» Улыбнулся прославленный генерал и заметил: «Мой дед твой земляк, сестрица, и пока мы будем приумножать деяния наших дедов — не померкнет слава России!».

Так, начав со Ставрополя, мы и закончим свой рассказ Ставрополем.

МАРИЯ ТУРГЕНЕВА

В истории русского освободительного движения и общественной мысли 70-е годы XIX века занимают особое место. Господствующим направлением в эти годы, как и на протяжении всего разночинского этапа освободительного движения, было народничество. Свою главную задачу революционеры видели в том, чтобы поднять народ на социальную революцию. Основная движущая сила, по их разумению, была в крестьянстве. Добиваясь выполнения задуманных планов, революционная народническая молодежь стремилась уехать из столиц в провинцию, чтобы, закрепившись там, в городе, в уезде, перенести агитационную, пропагандистскую деятельность непосредственно в деревню.

Одним из первых центров революционной пропаганды в России было Поволжье. В Ставропольском уезде под руководством Марии Апполосовны Тургеневой еще до массового «хождения в народ» сложился своеобразный кружок народников. В него входили Софья Львовна Перовская, Сергей Федорович Чубаров, Иван Маркович Краеноперов. Каждый из них оставил большой след в русском революционно-освободительном движении, но наше внимание на руководителе — Марии Апполосовне Тургеневой.

Помещики Тургеневы в Ставропольском уезде были люди известные. Глава рода — Борис Петрович (род. в 1792 году), закончил Московский университет, в 34 года стал блестящим полковником и тем не менее был одним из ярых крепостников своего времени. Это про него известный декабрист Н. И. Тургенев писал: «...каково здесь жить, видя даже между родными таких извергов...»

Младший же его сын — Юрий Борисович (род. 18 мая 1829 года) — был прямой противоположностью отцу, отличался мягким, добрым характером. По настоянию отца учился в кадетском корпусе. Но бурсацкие нравы военного училища были не для него. Еще в начале учебы «корпусные товарищи сделали ему экзамен: повалили его на пол, положили табуретки и стали молотить. Он оказался слаб для такого испытания, заболел...» Как вспоминали родственники, «...вследствие этого он всю жизнь был больным и малый ростом».

Получив все-таки офицерское звание, он служил в Одессе адъютантом у своего родственника генерал-лейтенанта Александра Федоровича Багговута. И несмотря на известное покровительство, как признавался сам Юрий Борисович в письме к брату, «...военная служба не идет у меня; я все болею... хочу выйти в отставку и отправиться в агрономическую школу на год или полтора учиться хозяйству. Специальность же моя — мое назначение — наше хлебопашество». Выйдя в отставку и поселившись в Ставропольском уезде, где ему принадлежало 107 крестьян, Юрий Борисович был избран мировым судьей. Вскоре нашлась ему и невеста.

Дворянский род Бетевых был не столь многочислен, да и древностью своей не мог похвастаться. Агафон Лаврентьевич Бетев, отставной секунд-майор, служив в Симбирском наместничестве, имел чин статского советника, что соответствовало должности вице-губернатора, за что и получил дворянство. Его сын Апполос Агафонович, будучи генерал-майором, рано скончался, оставив двух несовершеннолетних дочерей — Прасковью и Марию. Досталось в наследство дочерям три небольших села: Матрунино, Ру-синовка и Репьевка.

В середине 60-х годов состоялась свадьба Юрия Борисовича Тургенева с Марией Апполосовной. Молодые недолго прожили в родовом имении. Женщине образованной, прогрессивных взглядов, следящей за общественной жизнью страны, какой была Тургенева, нетрудно было уловить новые общественные веяния 60-х годов. В умах передовых людей господствовали Чернышевский, Добролюбов, Писарев. До многих доносился голос А. И. Герцена из эмиграции.

Общественное мнение и пресса уделяли много внимания так называемому «женскому вопросу», под этим понималось и «равноправие полов», проблемы женского высшего образования, проблемы эмансипации, проблемы духовной свободы личности. Недаром В. Г. Белинский в одной из своих критических статей писал: «Мужчины во всех состояниях, во всех слоях русского общества играют первую роль; но мы не скажем, чтоб женщина играла у нас вторую и низшую роль, потому что она ровно никакой роли не играет».

Воспитанные в условиях русского быта, получив в лучшем случае самое минимальное, по сравнению с мужчинами, образование дома, женщины в течение всей жизни оказывались в полной зависимости от мужчины. Их способности и таланты чаще всего не выходили за пределы дома и узкого круга знакомых. Считалось, что излишнее образование может уменьшить «дамские прелести», «упражнения же в науках и словесности» чревато охлаждением женщины в любви супружеской. Однако находились среди женщин и наиболее решительные. Они не хотели довольствоваться той жизнью, стремились наравне с мужчинами принимать участие в общественной жизни.

Марии Апполосовне хотелось усовершенствовать свое прекрасное домашнее образование, но сделать это в условиях Ставропольского уезда было практически очень трудно.

Она сумела уговорить мужа переехать в Петербург, куда стремились все прогрессивно настроенные люди. Петербург в середине 60-х годов приобрел ореол обетованной земли: здесь была лаборатория идей, здесь много говорили и писали о женском вопросе, здесь могли указать, как жить, что делать.

Тургеневы уехали в Петербург к своей симбирской знакомой Марии Васильевне Трубниковой, вокруг которой складывался кружок передовой образованной молодежи. Ядро кружка составили М. В. Трубникова, Н. В. Стасова, A.П. Философова. Главная их цель была — борьба за права и знания для женщин. По приглашению этого кружка Мария Апполосовна и приехала в Петербург. Но подружилась больше всего Мария Апполосовна с младшей дочерью декабриста B.П. Ивашева — Верой, которая была замужем заизвестным деятелем революционного движения 60-х годов Александром Александровичем Черчесовым (1839—1908), который занимался нелегальной работой и имел хорошие связи с подпольным революционным движением. Молодые сняли квартиру на углу Спасской и Надеждинской.

Мария Апполосовна страстно верила в культ знаний. Науки, в первую очередь естественные, считала она, лучшее орудие в борьбе с невежеством, предрассудками и наикратчайший путь к высвобождению личности. Для того, чтобы стать полезным членом общества, приносить ему истинную пользу, необходимо прежде всего образование. Но поскольку путь к высшему образованию в России женщинам был закрыт, она решила учиться живописи.

Скорее всего, это произошло благодаря земляческим связям. Известный писатель Д. В. Григорович, уроженец Симбирской губернии, был секретарем комитета «Общества поощрения художников». Наверняка М. А. Тургенева и Григорович были знакомы, поскольку ее подруга М. В. Трубникова и Григорович были двоюродные брат и сестра. Этому «Обществу поощрения художников» принадлежала рисовальная школа. Сюда ее и зачислили.

Мария Апполосовна стала заниматься живописью на женском отделении Петербургской рисовальной школы для вольноприходящих. Здесь обучались женщины независимо от социального положения бесплатно. Принимали в возрасте от 9 до 30 лет. По своей организации учебной программы, социальному составу учащихся, эта школа явно не соответствовала педагогической системе учебных заведений России. Судите сами. В стране действовала реакция, душившая все передовое в области литературы, искусства, образования, а рисовальная школа была каким-то островком в море реакции. Причем школа задумывалась для девушек простого звания, а уже среди первых 40 учениц — 24 были дочерьми чиновников первых классов и генералов, не следует забывать, что и сама Мария Апполосовна была генеральской дочкой. Эта школа находилась на Васильевском острове и занимала несколько гулких, высоких и холодных комнат в Таможенном цейхгаузе, рядом с Биржей. Так ее и называли «школа на Бирже».

Когда М. А. Тургенева училась в этой школе, то на женском отделении преподавали И. Н. Крамской — всеобщий любимец учениц, академик Клодт — композицию. Лишь только на четвертый год обучения учащиеся допускались к написанию портретов, да и то поясных.

Юрию Борисовичу это не подходило, так как он с детства занимался рисованием и был, между прочим, не без таланта. Об этом можно судить по двум рисункам, дошедшими до нашего времени. В Центральном государственном архиве литературы и искусства мне доводилось листать один сафьяновый салонный альбом, принадлежащий некому Рачинскому из Дерпта. В этом альбоме оставили свои автографы брат поэта Баратынского, сын поэта Дельвига, есть стихотворение самого Виктора Гюго. В нем и три рисунка Юрия Борисовича Тургенева. Они выполнены на таком профессиональном уровне, что учиться основам живописи ему было совсем не нужно.

Итак, Мария Апполосовна училась живописи, а Юрий Борисович занимался самообразованием и тосковал по своей деревне. Взгляды супругов на происходящие события все больше и больше расходились, и в июле 1868 года Юрий Борисович возвращается в Ставропольский уезд, в свое Тургенево, а Мария Апполосовна осталась в Петербурге.

Продолжая заниматься живописью, Мария Апполосовна все больше и больше тянулась к студенческой молодежи. Особенно привлекали ее слушатели Медико-хирургической академии. Современные исследователи справедливо утверждают, что эта академия занимала в 70-е годы среди высших учебных заведений первое место по числу студентов — участников революционного движения.

В январе 1859 года президент Медико-хирургической академии П. А. Наранович разрешил Тургеневой слушать лекции в академии. Сама Мария Апполосовна так рассказывает о своей радости в письме в Ставрополь: «Лучшей рекомендацией было, разумеется, то, что я держала гимназический экзамен и знаю хорошо гимназический курс математики... Якубович — профессор гистологии — предложил мне заниматься у него...» Как особо одаренной, ей разрешили посещать академию до официального решения правительства. Но решение все откладывалось и откладывалось и вышло только спустя три года.

Правительство никак не могло решиться отменить университетский устав 1863 года о запрещении принимать женщин в университеты. Император Александр II, по воспоминаниям П. А. Кропоткина, боялся и ненавидел «ученых женщин»: «Когда он встречал девушку в очках и гарибальдийской шапочке, то пугался, думая, что перед ним нигилистка, которая вот-вот выпалит в него из пистолета».

А в это время петербургские друзья, многие из которых составили ядро будущего революционного кружка «чайковцев», настоятельно рекомендовали ей поступить в заграничный университет. В 1870 году Мария Апполосов-на Тургенева (фамилию мужа она сохранила на всю жизнь) приехала в Швейцарию, которая была в то время центром политической эмиграции Европы. Прибыла она в Цюрих, где находилось два высших учебных заведения: университет и политехникум (он давал высшее образование). Студентов из России здесь было много, достаточно сказать, что они составляли треть всех студентов университета.

Когда она приехала в Швейцарию, то с родины стали доходить тревожные вести. Правительство закрыло известные Алл арчинские высшие женские курсы, готовящие фельдшериц и акушерок.

В 1871 году вышел указ «Его императорского величества» о запрещении женщинам занимать должности на государственной и общественной службе. Исключение делалось только для сестер милосердия, учительниц начальных школ и низших классов женских гимназий и телеграфисток.

В этой обстановке М. А. Тургенева подала заявление и была зачислена студенткой Цюрихского университета. Стала изучать педагогику.

Вырвавшись из типичной провинции, какой был Ставрополь, Марию Апполосовну можно было всегда видеть среди участников жарких политических споров и дискуссий. Местом сбора эмигрантов было знаменитое кафе Грессо, где большей частью в кредит столовались многие изгнанники из России. Русская студенческая молодежь в полной мере использовала открывавшиеся для нее возможности: свободу слова, собраний, сходок. Общественная мысль била ключом: устраивались лекции, диспуты, читались рефераты, создавались кружки. Лидеры революционной эмиграции старались укрепить свое влияние на русскую молодежь, обучающуюся в Цюрихе: трудно было найти более благодатную среду для пропаганды и увеличения своих единомышленников.

Существовавшие тесные связи между русскими эмигрантами позволили Тургеневой завязать знакомство практически со всеми русскими политическими противниками самодержавия. Побывавший в Цюрихе и вернувшийся на родину видный народоволец Р. С. Соловейчик рассказывал на допросе: «В Цюрихе русские знакомятся очень легко между собой, чему способствует, с одной стороны, сама почва, а с другой — те безотрадные условия, в которые всякий в отдельности там поставлен. Под почвой я разумею существование в Цюрихе всевозможных обществ среди местной интеллигенции, что вызывает учреждение подобных же обществ и между живущими там русскими студентами и студентками, а именно: касс взаимопомощи, читален, кухмистерских и кружков саморазвития».

Много запрещенных в России книг, а также тех, которые невозможно было достать в Ставрополе, Тургеневой удалось прочитать в русской библиотеке (в Цюрихе), где были книги по истории, политэкономии, социологии. Литература подбиралась в революционно-социалистическом духе. Здесь можно было найти «Колокол» и «Полярную звезду» Герцена и вообще всю запрещенную царской цензурой литературу, новейшие брошюры. В библиотеке часто висели объявления о лекциях и диспутах, проводились денежные сборы в помощь стачечникам, эмигрантам.

Царское правительство настолько встревожилось активизацией цюрихских студенток (из 182 русских студентов в Цюрихе обучалось 104 девушки), что представило специальный доклад Александру II. В нем говорилось: «Вовлеченные в политику девушки попадают под влияние коноводов пропаганды и становятся в их рядах послушными орудиями. Иные по два, три раза в год ездят из Цюриха в Россию и обратно, привозят письма, поручения, прокламации и принимают живое участие в революционной пропаганде».

Принимала участие в живой пропаганде и Мария Ап-полосовна. Несколько лет назад, работая в Киеве с архивами жандармского управления, нахожу сообщение, что М. А. Тургенева «...поступила в число слушательниц Цюрихского университета. Пробыв там с полгода, она, вследствие размягчения мозга, по совету докторов оставила всякие занятия и, вернувшись в Россию, проживала в 1870— 1872 годах в Ставрополе». По всем законам конспирации это было вполне легальное прикрытие для возвращения в Россию. На самом деле Мария Апполосовна вернулась в Ставрополь, чтобы не в теоретических спорах, а на деле практически сблизиться с народом, служить ему своими знаниями, изучить возможности использования крестьянства в революции.

В 1906 году в Москве была издана переводная брошюра под названием «Хроника социалистического движения в России». Современные исследователи доказали, что авторами этой брошюры были жандармы, которые хотели показать Западной Европе русских революционеров как испорченных людей. Многие факты здесь подтасованы, но тем не менее многие наблюдения не лишены интереса. Жандармские авторы «Хроники» делают такие наблюдения о «цюрихских студентках»: «Стриженые волосы, цветные очки, мужские манеры стали их символами». Это описание позволяет представить их внешний облик.

А вот что вспоминала ставропольская жительница Мария Степановна Иванова: «Маленький городок Ставрополь, смотревший тусклыми оконцами убогих деревянных домишек с лугового берега Волги и Жигулей, летом 1871 года был взбудоражен необычным происшествием... На его обычно пустынных песчаных улицах появилась стриженая барыня, одетая в мужские шаровары, темную кофточку поверх белой блузки, с соломенной шляпкой на голове... Это была Мария Апполосовна Тургенева».

Как видим, описания цюрихских студенток и Марии Апполосовны совпадают. Для нас это очень важно, ибо пока не известно ни одного изображения Тургеневой. Есть только словесное описание, принадлежащее ее племяннице: «Тетушка Мария не была красива, но была пламенная. Были у нее чудесные волосы — носила две косы, которые обвивали голову...»

Непривычен для ставропольчан оказался не только внешний облик приехавшей «стриженой барыни», но и дело, которым она занялась. Мария Апполосовна открыла на свои средства сельские школы в Андреевке, Тургеневе, Бор-ковке, а поскольку желающих учиться было много не только среди детей, то открыла и вечерние классы для взрослых крестьян. Летом 1871 года организовала на свои средства курсы по подготовке к экзамену на звание сельской учительницы. Первый год преподавала на этих курсах сама вместе с приехавшими из Петербурга супругами Костыч.

На следующий 1872 год Тургенева пригласила преподавать на курсах Софью Львовну Перовскую, Ивана Марковича Красноперова и Сергея Федоровича Чубарова. Все эти преподаватели были видными народниками, активными противниками царского самодержавия. И. М. Краснопёрое стал преподавать на курсах после того, как отсидел четыре года в тюрьме за участие в «казанском заговоре». Иван Маркович признавался в письме к товарищу, что «я во сне и наяву вижу революцию». Софья Львовна Перовская, одна из первых русских революционерок, участвовала в покушении на Александра II. Вошла в русскую историю, как первая женщина, казненная в России по «политическому делу». Сергей Федорович Чубаров за организацию вооруженной борьбы против самодержавия также кончил жизнь на виселице.

Так что, благодаря Марии Апполосовне, педагогический коллектив на ставропольских курсах сложился весьма примечательный. Всех их объединяли революционные идеалы.

Через два-три месяца после приезда преподавателей, приглашенных М. А. Тургеневой, по селам пошли тревожные слухи. Ставропольские власти стали обеспокоенно искать источники пропаганды. Пришлось Тургеневой, Перовской, Чубарову, Красноперову спешно покинуть Ставрополь. После их отъезда в школах, основанных Тургеневой, были произведены обыски; книги, розданные преподавателями ученицам, отобрала полиция. Слушатели курсов сельских учительниц были уволены с работы под разными предлогами.

Деятельность участников курсов М. А. Тургеневой подтверждает мысль, что идеи революционного народничества получали широкое распространение среди учителей. Не случайно российская охранка в секретном распоряжении всем губернаторам 27 ноября 1873 года отмечала, что «...в последнее время стали повторяться все чаще и чаще случаи, указывающие на совершенную неблагонадежность в политическом отношении некоторых учителей сельских народных школ. Лица эти, видя в деятельности сельских учителей наиболее удобный путь для распространения их тлетворных идей, стремятся и иногда успевают занимать должности упомянутых учителей и таким образом получают возможность под предлогом народного образования преследовать свои противообщественные цели».

Спустя пять лет, в 1877 году, фамилия М. А. Тургеневой вновь замелькала в жандармских бумагах. Это случилось в Киеве. Здесь революционный кружок «южных бунтарей» решил поднять в Чигиринском уезде крестьянское восстание. План был такой: в назначенный день конные группы революционеров с крестьянами объезжают села, зачитывают подложный царский манифест о конфискации помещичьих земель. К этому же сроку намечалось заготовить и оружие. Затем по мысли руководителей, восстание должно было распространиться на более обширную территорию. Кстати говоря, прибегая к авторитету и имени царя для побуждения крестьян к восстанию, «южные бунтари» на практике выступали против своих же собственных теорий о революционности крестьян. Этот опыт наглядно показал утопичность народнических идей, авантюризм их тактики, рассчитанный на то, чтобы, опираясь на царистские иллюзии крестьян, поднять их «на социалистическую революцию». И тем не менее «Чигиринский заговор» был единственным опытом создания среди крестьян революционной организации.

Одним из руководителей этого «Чигиринского заговора» был Сергей Федорович Чубаров, а штаб-квартира восстания располагалась в квартире, снимаемой Марией Ап-полосовной Тургеневой. К этому времени Тургенева стала гражданской женой Чубарова и родила от него сына.

Восстание закончилось неудачей. Руководителей восстания Якова Стефановича и Льва Дейча арестовали и они на допросах всячески уводили следователей от месторасположения штаб-квартиры и ее хозяйки, предоставляя возможность ей скрыться. Когда жандармы дознались о месторасположении штаб-квартиры, то она оказалась пустой. Соседи на допросах показали, что приходили какие-то три молодых человека и одна женщина. Но в данном случае лучше предоставить место полицейскому протоколу: «В печке первой комнаты найдена зола от сожженной бумаги, и в обертках некоторых книг уничтожены места, где обыкновенно помещаются надписи фамилии собственников книг». Остались не уничтоженными только пустые наборные кассы для шрифта, поломанные и целые патроны для револьвера.

Жандармы бросились искать Тургеневу. Киевское жандармское управление немедленно оповестило всю полицию России, что «Тургенева (урожденная Бетева) Мария Аппо-лосовна подлежит привлечению к дознанию о государственном преступлении», и предложило всем при ее задержании немедленно препроводить в Киев. Но задержать Тургеневу не удалось, ее вместе с маленьким сыном переправили через границу. Она обосновалась в Швейцарии, хорошо знакомом ей Цюрихе, а Чубаров остался на нелегальном положении в России и только через год был арестован и повешен.

Пока нам мало известно о жизни Тургеневой в Швейцарии. Строгая конспирация окутывает всю ее деятельность, но даже дошедшие отрывочные сведения говорят о том, что через нее осуществлялась связь с Россией. Учитывая исключительную честность и скромность, ей доверяли хранить денежные средства революционеров. Можно привести только один пример.

В дождливую осеннюю ночь с 11 на 12 октября 1878 года по анонимному доносу на петербургской квартире Александры Николаевны Малиновской, где проживала и Маша Коленкина (эти революционерки были подругами и соратницами Марии Апполосовны), был произведен обыск. Главной уликой могли стать письма Веры Ивановны Засулич, которая недавно стреляла в генерала Трепова. Чтобы дать возможность Малиновской уничтожить письма Засулич, Mania Коленкина два раза стреляла в производившего обыск жандармского подполковника Кононова и пристава Любимова, но безуспешно. Остальные жандармы набросились на Коленкину и, по свидетельству самих жандармов, вырывали эти письма у нее из рук и изо рта. 16 клочков писем Засулич жандармы сумели отобрать. Почти в каждом письме В. И. Засулич встречалась фамилия Тургеневой.

Через 13 лет российская полиция вновь внесла М. А. Тургеневу в список «важнейших государственных преступников», но уже по другому делу. В марте 1889 года в Москве был арестован студент Александр Гуковский. При обыске у него на квартире было обнаружено большое количество гектографических и печатных революционных изданий и обширная переписка с цюрихскими революционными группами. И хотя на допросах он категорически отказался назвать лиц, от которых получил нелегальную литературу и авторов найденных у него писем, жандармы установили в этой переписке фамилию Тургеневой и объявили ее всероссийский розыск.

Через месяц знакомая фамилия вновь появилась в жандармских документах в связи с арестом Р. Соловейчика, который показал на допросах: «В Цюрихе я имел случай познакомиться почти со всеми русскими эмигрантами; я здесь познакомился с Верой Засулич и Тургеневой,, имени которой не знаю, но которая пожилая женщина и считается давней эмигранткой».

Получив такие улики против Тургеневой, жандармы вновь, уже в который раз, отдали приказ о ее аресте в случае появления в России, но Мария Апполосовна больше в Россию не приезжала. Но и живя за границей, Мария Апполосовна не прекращает революционной деятельности. Среди ее ближайших друзей была Вера Ивановна Засулич — член группы «Освобождение труда», С. М. Степняк-Кравчинский — автор книги «Подпольная Россия», Д. А. Клеменц, Я. Стефанович, Л. М. Дейч и другие деятели революционного движения России.

Материально М. А. Тургенева в Швейцарии жила тяжело. Это видно из воспоминаний участницы одного из первых марксистских кружков Д. Благоева Ц. С. Гурвич-Мартиновской. Она ездила в Швейцарию, по ее словам, «для более основательного изучения марксизма». Здесь она встречалась с Г. В. Плехановым, В. И. Засулич. «Но наиболее приятные воспоминания оставили во мне наши с ней (Засулич) совместные прогулки за город... Она передавала много эпизодов из своей жизни, а также других товарищей во время хождения в народ, и как живые вставали перед моими глазами образы этих апостолов социализма, давно минувшего «героического периода» русской революции. Однажды во время такой прогулки она (В. И. Засулич) предложила мне зайти к старому эмигранту Эл-пидину, в другой раз — к одной из первых народниц, к Марии Апполосовне Тургеневой, жившей в очень бедной обстановке со своим 13-летним сыном». Она немного подрабатывала переводами, но не столь часто это удавалось, да и не хватало умения. В частности, она перевела на западноевропейские языки брошюры о Перовской и Желябове, но издатель нашел их «чересчур русскими». Зарабатывала она на жизнь, работая в русской «кухмистерской». В письме к Ф. Степняк-Кравчинской Мария Аппо-лосовна пишет: «Сначала было непривычно и странно видеть себя в роли кельнерши, бегающей с блюдами или грудами грязных тарелок, а теперь привыкла...» В другом письме к С. М. Степняк-Кравчинскому, отправленном менее чем за два месяца до своей смерти, Мария Апполосов-на сообщает: «Живем по-прежнему, считая сантимы, Саша (сын) учится и осенью поступает в политехникум. Увлекается математикой и, по отзывам товарищей, по этому предмету первый ученик...» Внешне она также мало походила на богатую ставропольскую барыню, генеральскую дочь. Строгое аккуратное платье придавало ей какой-то аскетический, монашеский облик. Только веровала она не в Бога, а в революцию. Умерла Мария Апполосовна в Цюрихе 12 мая 1892 года.

А ставропольский помещик, мировой судья Юрий Борисович Тургенев жил одиноко, неспешно занимался общественной земской деятельностью, много читал и втайне надеялся... на возвращение Марии Апполосовны. Однажды из-за границы он получил от нее письмо, в котором она просит его дать развод в связи с рождением сына. Юрий Борисович не стал этого делать и дал рожденному мальчику свою фамилию. Во время работы над этой темой в одном из московских архивов мне удалось найти неопубликованные воспоминания племянницы Юрия Борисовича, которая писала: «...Юрий Борисович до самой смерти продолжал любить Марию Апполосовну». Когда умирал Юрий Борисович, то завещал свой большой барский дом сыну Марии Апполосовны...

Непредсказуемо порой складываются человеческие судьбы.

Blog

Содержание