; 1999 400 с. Isbn 5-85234-100-2 Очерки и рассказ

Вид материала

Содержание

Ставропольская тюрьма
Строитель комзин и. в.

Подобный материал:

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 23

СТАВРОПОЛЬСКАЯ ТЮРЬМА

Ранним утром в праздничные дни многие ставропольские жители с корзинами и узелками в руках собирались у ворот городской тюрьмы. В этом не было ничего необычного. Испокон веков обычай на Крещенье, Пасху, масленицу, а также в «дни поминовения усопших», в «родительские субботы» — посылать в тюрьмы подаяние арестованным, или, как тогда говорили, «несчастненьким». Еще в «Домострое» писалось, что в «монастыре, в больнице, в затворничестве и в темнице заключенных посещай и милостыню, по силе своей возможности, подавай. Что попросят; вглядись в беду и страдания, во все их нужды и помогай, как сможешь...»

Главными жертвователями были купцы, считавшие необходимостью для спасения душ своих посылать заключенным пропитание, чтобы последние в молитвах вспоминали жертвователей. Поэтому и посылали своих людей с пирогами, коврижками, булками и другой снедью в городскую тюрьму. Еще ярче это выражалось у старообрядцев, которые по своему закону обязаны были оказывать помощь всем пострадавшим от антихриста, а такими пострадавшими они считали и «темницу вверженных».

В Ставрополе функцию тюрьмы выполняла с 1740 года местная гауптвахта. Здесь помещались в основном калмыки, которые бежали из города в родные степи. Их ловили, приводили на гауптвахту и, выпоров розгами, отправляли к месту жительства. Для этих целей в штат ставропольского воеводства 16 сентября 1764 года был включен палач с окладом 15 рублей годовых. Между прочим, фельдшеру платили вдвое меньше. Видимо, должность палача требовала большего мастерства и искусства.

На ставропольской гауптвахте содержались и более серьезные преступники. К ним относили беглых крестьян, собиравшихся в ватаги и хоронившихся в жигулевских лесах. Совсем не случайно появился 4 июня 1748 года указ императрицы Елизаветы, гласивший: «...Ежели поблизости от Ставрополя уведаны будут воровские и разбойничьи компании, то для поимки оных посылать пристойные партии, употребляя к тому солдат, казаков и калмыков, для чего в летнюю пору к тому способные суда иметь...»

Но маленькая гауптвахта не могла спасти положение, да, собственно, и назначение ее было другое. Уже через три года здание тюрьмы настолько не отвечало требованиям, что об этом доносили в столицу: «...в казарме теснота превеликая, крыша ветхая грозит обрушиться, подаяние арестантам не выдается, а засчитывается в кормовую дачу, отчего при существующей дороговизне арестанты несут крайний недостаток в пище». Под тюрьму приспосабливали арендованные у местных жителей дома. Ходатайства местных властей о строительстве тюрьмы в Ставрополе возбуждались неоднократно. Впервые перед правительством этот вопрос был поставлен в 1839 году. Положение было действительно отчаянное. Очередным городским пожаром деревянное здание тюрьмы было уничтожено. Тогда Симбирская строительная комиссия (а тогда город в административном подчинении относился к Симбирской губернии) составила 28 апреля 1843 года проект нового каменного здания тюрьмы. Но проект был составлен не очень качественно, что и вызвало неудовольствие начальника Главного управления путей сообщения и публичных зданий всесильного генерал-адъютанта, графа Петра Андреевича Клейнмихеля. Он приказал сделать проект силами столичных архитекторов, но за счет средств губернии. В 1844 году составили смету на строительство каменной тюрьмы на 100 арестантов; смета определяла строительство в 39 тыс. 430 руб. 43 копейки. Но новый министр внутренних дел России граф Перовский Лев Алексеевич сказал, что может выделить только 21 тыс. 428 рублей. Но и этих денег не дали, так как возник вопрос о переносе центра уезда из Ставрополя в Мелекесс.

Наконец, в 1849 году Министерство внутренних дел все-таки решило дать Ставрополю на строительство тюрьмы 42 тыс. 165 руб. 28 копеек. Но на следующий год Ставропольский уезд был включен во вновь образованную Самарскую губернию и деньги так и не дошли до Ставрополя. Затем этот вопрос поднимался 17 ноября 1852 года и 3 апреля 1863 года, но безуспешно.

Тогда местный купец Климушин отдал безвозмездно свой старый хлебный сарай под тюрьму. Прорубили окна, надстроили второй этаж, устрошга несколько чуланчиков, названных одиночными камерами. По бокам были только маленькие лавки, нар не было. В городе над такой тюрьмой смеялись, а начальство ругалось. Остряки распевали в городе песню «Солнце всходит и заходит...», но полицейские, чувствуя над собой насмешку, запрещали ее петь.

Городские власти старались по возможности создать необходимые условия для содержания арестантов. Общественность строго следила за этим. Всеми делами, к тюрьме относящимися, ведал уездный попечительский комитет. В его состав в конце прошлого века входили очень уваяае-мые в Ставрополе люди: протоиерей Иван Филиппович Головкин, председатель уездной Управы Николай Дмитриевич Волков, уездный врач Георгий Иванович Гюнтер и другие.

Все расходы на содержание тюрьмы, как тогда говорили — тюремного замка, возлагались на местные власти. Причем расходы на содержание тюрьмы относились к обязательным, а расходы на народное образование — к необязательным. На практике это выглядело так, что в 1877 году расходы на каждого заключенного в ставропольской тюрьме составляли 10 руб. 43 копейки в год, а на каждого ученика в школе отпускалось только 4 руб. 73 копейки. Нам такое положение более знакомо по понятию «остаточный принцип финансирования».

Переоборудованный под тюрьму климушинский дом представлял собой несколько небольших комнат, именуемых камерами. Это были грязные мрачные комнаты, освещенные сальными небольшими окнами, затемненные вдобавок железными решетками. Стены были сплошь исписаны углем и выцарапаны гвоздем. Матерщины писалось меньше, чем может ожидать современный читатель, зато популярным был жанр посланий типа: «Максим Карташев из Мелекесса в каторгу пошел на б лет за любовь»; «Кланяюсь Василию Васильевичу Гордееву — бродяга Игнатий Непомнящий»; «Степан, не забудь Микиту Безухова».

Больше всего среди арестантов было так называемых Иванов, не помнящих родства. Это крестьяне, бежавшие от притеснений помещиков, дезертиры, люди, совершившие что-либо противоправное. Были среди этой публики и просто бродяжки. Одному Богу ведомо, какие биографии скрывались под псевдонимами бродяги. За бродяжничество давали небольшой срок, и поэтому многие назывались бродягами, не помнящими родства.

Как-то в Саратове задержали бродягу без документов. При допросе он назвался ставропольским жителем. 20 февраля 1865 года его переправили в тюрьму Ставрополя, где он и показал: «Звать меня Василий, по отцу Александров, сын Винокуров. Сколько мне лет, не помню, под судом не был, грамоты не знаю, холост, действительного ро-допроисхождения не помню, проживал в разных неизвестных мне местах».

Ставропольские власти провели следствие: оказалось, что таких в Ставрополе не было. Суд получился коротким: 40 ударов розгами, год тюрьмы, а потом сослать в Восточную Сибирь на работу. Бродяги — народ общительный и постоянно придумывающий новые истории. Кажется, они запутывались и сами: где правда, а где вымысел.

Тюремные правила поведения носили в основном запрещающий характер. Параграфом 45-м «Инструкции тюремному надзирателю» «ни в коем случае не дозволяется содержимым в тюремном замке игры в карты, шашки, кости и никакие другие». Следующие пункты тоже запрещали: «никому из содержимых в тюремном замке не дозволяется играть ни на каких инструментах», «запрещается строго арестантам курить трубки», «вообще запрещаются всякого рода резвости».

Но тем не менее в камерах каждый занимался, чем хотел. Один храпел богатырским сном, другой лениво позевывал и апатично водил глазами по потолку. Рядом подслеповатый старик починял худую сермягу; около него краснощекий, как деревенская девушка, парень пытался выделить звуки из самодельной дудочки. Кто-то на корточках, прижавшись к нарам, из черепка с жидкими чернилами писал прошение. В темноте копошился какой-то труженик, выдалбливая потайной ящик в полу.

Надзиратели мало вмешивались в то, что происходило в камерах, хотя и могли наказать виновных. Спектр наказаний был довольно широк. Могли сделать выговор наедине и в присутствии других арестантов, могли лишить права свиданий и переписки, права чтения, правда, кроме книг духовного содержания. Могли посадить в карцер или наказать розгами, но практически наказывали лишь за неподчинение служителям тюрьмы.

Здесь было все, кроме полезного и производительного труда, ибо, согласно статье 140 «Устава о содержащихся под стражей», находившиеся в заключении могли трудиться лишь по собственному желанию.

Для этих целей при ставропольской тюрьме завели собственный, так называемый арестантский огород. Это соответствовало статье 290 «Устава». Часть выращенного шла непосредственно в общий котел, а большая часть должна была продаваться, чтобы на вырученные деньги улучшить содержание арестованных. Но желающих работать было немного, ибо заработанные деньги арестанты получали при выходе из тюрьмы, а это не прельщало. Потом, правда, половину стали выдавать сразу на руки, да и в этом случае заработок чаще всего оседал в карманах тюремных надзирателей. Поэтому на арестантском огороде или ставропольской пристани работали лишь самые нуждающиеся в деньгах.

А нуждающиеся в деньгах были. Это, как правило, люди пьющие. Вино приносили в телячьих кишках, обмотанных вокруг тела, в обрубках деревьев для топки печей, в метлах. Тюремный служитель с маленьким жалованьем, иногда обремененный семьей, без всяких понятий о чести, легко подкупался арестантами. Бутылка обходилась арестанту в 2,5 рубля и более. Доход продавца составлял примерно 150 процентов на каждый рубль. Конечно, пьянству в тюрьме способствовала и тюремная тоска, и праздность, и прежнее пристрастие к вину.

В ясную, погожую погоду все ждали команду, когда можно будет идти на ежедневную прогулку во двор. Привычной, знакомой по кинофильмам картины, когда заключенные друг за другом, гуськом ходят по двору, не увидишь. Вывалившись во двор и рассредоточившись группами, как мы сейчас говорим — «по интересам», во дворе продолжалась та же камерная жизнь, только на свежем воздухе.

В одном углу опытный арестант делился опытом. Ведь в советах и подсказках нуждался практически каждый арестант. Эти знания были возведены в науку.

В другом углу продолжалась практически нескончаемая игра в орлянку, участники которой назывались «жиганами». Это была самая популярная игра в тюрьме, азарт которой захватывал многих, хотя среди «благородной» части обитателей предпочтение отдавалось картам. У некоторых страсть к игре была такой сильной, что они проигрывали все, что имели. На кон ставилась одежда, порция хлеба и щей, иногда на много дней вперед. Среди игроков в орлянку долго помнили 23-летнего ставропольского мещанина Кольку Устинова, он здесь сидел в августе 1864 года. Был талантливейшим гармонистом и непревзойденным игроком.

Некоторые арестанты выходили на прогулку в ручных и ножных кандалах. Это были уже убегавшие или же замеченные в попытках к бегству. Тюремному начальству частенько приходилось прибегать к подобному наказанию. Видимо, этим объясняется то, что городская Дума 21 декабря 1853 года объявила торги на заковку и расковку арестантов, содержавшихся в ставропольской тюрьме.

После прогулки арестанты с явной неохотой возвращались в камеры, где готовились к скромному острожному обеду. Им полагалось по кг муки в день, 100 граммов капусты и постное масло. Крупы в месяц выдавали по 1,5 гарнца (это примерно 5 литров объема). В долгие христианские посты арестанты обязаны были говеть, несмотря на то, что встречались и люди других вероисповеданий. Зато в праздничные дни полагалось по фунту мяса на каждого.

Имущим арестантам разрешалось иметь собственный стол, для чего им приносили из трактира еду. Тюремные правила при этом вводили только одно ограничение — «чтобы не было излишества». Хотя провести грань между необходимым и лишним весьма сложно.

Долгими зимними вечерами проходящий мимо ставропольской тюрьмы мог послушать сольный или групповой концерт песенников, находившихся в камерах. Очень популярной среди арестантов в прошлом веке была песня «Собачка», иногда ее называли по-другому — «Последний день».

Вечером, перед сном, обитателей камер пересчитывали и закрывали на ночь тюремные служители, в основном, из отставных унтер-офицеров. Это был народ почти без всякого образования и отличался от прочего канцелярского люда только полицейским талантом — энергично требовать выполнения своих приказаний. Часто грубые по натуре, любившие осуществлять приказание силой, эти смотрители внушали арестантам затаенную ненависть к себе. Смотрители всегда экономили на арестантской еде, свечах, дровах, одежде. Доходы свои они зарабатывали так: отбирали у арестантов табак и возвращали его, когда им давали пятак, то же самое проделывалось и с водкой.

Конечно, это было грубейшее нарушение «Инструкции тюремного надзирателя», в которой говорилось о его обязанностях: «смотритель обходится с находящимися под надзором его арестантами кротко и человеколюбиво; он старается приобрести их к себе доверенность расспрашиванием о нуждах их, доставлением иногда некоторых пособий, ласковыми при трудах разговорами, но в исполнении своих обязанностей поступает со всей точностью и твердостью. Посему он не должен оставлять без наказания ни одного нарушения порядка и правил, для тюрьмы предписанных...»

Бытовые неудобства, произвол служителей вызвали 13 июня 1906 года волнения среди арестованных в ставропольской тюрьме. В этот день должны были отправлять крестьянина села Ташелка Кудашева в ссылку в Архангельскую губернию. Однако арестованные воспротивились этому и решили не отдавать Кудашева; «они, товарищи Кудашева, и его не отдадут, а если хотят ссылать, то пусть всех ссылают», — заявили они начальству. Начальник тюрьмы Безденежный вызвал казаков. К месту происшествия прибыл помощник уездного исправника Кожетхов-ский. 40 казаков окружили тюрьму, но поскольку дело было к вечеру, то казаки не решились на штурм и уехали. На следующий день Кудашева отправили в ссылку.

В конце прошлого века Климушин попросил отдать ему принадлежащий дом, занимаемый тюрьмой. Перед городом вплотную встала необходимость строить новое здание. 17 мая 1896 года ставропольская городская Дума отвела место под строительство новой тюрьмы в пределах улиц Базарной, Лузановской. Но вышестоящее тюремное начальство просило более лучшее, по их мнению, место, которое раньше находилось под арестантским огородом. В конце концов Дума согласилась выделить требуемый участок с условием, что поскольку арестанты все равно бездельничают, то в течение 10 лет выделять по 600 человек однодневных рабочих для нужд города.

Подобрали неплохой проект архитектора Засухина. По замыслу это было двухэтажное здание с деревянным флигелем на 50 человек одновременно. В нем планировалось мужское и женское отделение, помещение для больных на две койки, карцер, двор с постройками: баня, цейхгауз, церковь с флигелем, прачечная, погреба, сортиры, конюшня для одной лошади, колодец.

Подряд на строительство взяла некая предприимчивая особа Уланова на следующих условиях. Она построит здание, чтобы в течение 30 лет сдавать его городу в аренду, а потом продаст городу. Строительные работы начались 1 мая 1908 года, но, как часто случается, денег не хватило и тюрьму построили по усеченному варианту.

СТРОИТЕЛЬ КОМЗИН И. В.

Вот уже более сорока лет имя Ивана Васильевича Ком-зина постоянно всплывает в обыденных разговорах ставро-польчан; полярность оценок этого неординарного человека достаточно широка. Впрочем, противоречивость оценок, видимо, уже говорит о неординарности.

21 августа 1950 года вышло постановление о строительстве Куйбышевской ГЭС в Жигулях и создана специальная строительная организация Куйбышевгидрострой. Начальником строительства был назначен Иван Васильевич Комзин. Примерно через неделю начальник стройки уже был в Ставрополе, где должен был расположиться штаб стройки.

Иван Васильевич родился в 1905 году в Смоленской губернии, но детство его и юность прошли в Подмосковье, куда переехали родители. Закончив три класса сельской школы, был активным комсомольцем. Вместе со всеми своими сверстниками участвовал в драматических постановках, высмеивал сельских мироедов, вел непримиримую антирелигиозную борьбу. Но в своей политизированной юности нередко комсомольцы «перегибали палку», допускали оскорбления старших верующих людей. Через это прошло все его поколение.

Молодой советской власти требовались квалифицированные специалисты, и Иван Комзин стал учиться: сначала в строительном техникуме, а затем — в высшем инженерно-строительном училище. Первую закалку инженера получил на строительстве первенца социалистического строительства — Магнитогорского металлургического комбината. Прошел стажировку в Германии и с 33 лет занимал руководящие посты в Наркоматах машиностроения, станкостроения, руководя строительством новых заводов. В 1946 году был заместителем Наркома военно-морского флота по капитальному строительству. С 1948 года, когда он возглавлял управление при Совете Министров СССР по восстановлению города Севастополя. Что и говорить — такому человеку можно было доверить крупнейшую послевоенную стройку.

Высокий, под два метра, представительный, 110 кг веса не заметить было трудно, в красивой военно-морской форме, с погонами генерал-майора Комзин появился в небольшом здании, которое занимала местная власть — райком партии и райисполком. Его встретили первый секретарь райкома партии Аркин Михаил Симхович и председатель райисполкома Бурматов Михаил Александрович.

Здесь сразу же договорились о принципиальной помощи сельскохозяйственного населения Ставропольского района строительству, впоследствии все это было зафиксировано в директивных документах. Главное в этот период было построить дороги к стройке, чтобы могли поступать механизмы и другие грузы для строительства, а их в разгар строительства ежедневно поступало свыше 2 тысяч вагонов. 1300 заводов страны поставляли на строительство свои материалы и оборудование, а 118 предприятий — металлы и металлоизделия. В Москве для стройки в Жигулях работали 40 заводов, в Ленинграде — 26 заводов.

Ставрополь не случайно тогда называли глухим селом, он был отрезан от внешнего мира бездорожьем. Трассы Тольятти — Самара тогда не существовало и зимой в Куйбышев добирались за двое суток, делая ночевку в Курумоче. Только летом, с открытием навигации по Волге, Ставрополь оживал. Поэтому строительство автомобильного шоссе и железнодорожной ветки до Куйбышева, а также железнодорожной ветки до Сызрани было самой первой и самой главной задачей начала строительства ГЭС.

Уже осенью 1950 года колхозники сельхозартелей «Путь Ленина», «Искра», имени Красной Армии и других приняли участие в строительстве шоссе Ставрополь — Куйбышев. За короткое время 43 бригады проложили в лесу 15 км трассы. Колхозников привлекали в порядке шефской помощи. Вместе с людьми мобилизовали и 2 тысячи лошадей с повозками. Оставшиеся после войны колхозные лошади были настолько истощены и изнурены работой, кормить их было нечем, все забирали в госпоставку. Чтобы кормить таких «помощников» Куйбышевгидрострою выделили сено, овес, отруби. Задание на участие в строительстве получали и другие районы области. Тысячи других колхозников области участвовали в этой стройке. Пять с половиной тысяч колхозников прокладывали железнодорожную ветку на Сызрань.

Направление на эту работу рассматривался как боевой приказ; война только что закончилась и поэтому методы военного руководства господствовали. Бюро обкома партии предписывало ставропольским руководителям: «Обеспечить выход городского и сельского населения для выполнения земляных работ со своими лопатами и кирками (одна лопата на каждого человека и одна кирка на каждых пять человек). Следует, чтобы каждый участвующий в работах взял для себя необходимые личные вещи (постельные принадлежности, миску, кружку и т. д.)».

Желающих работать на стройке было немало. С одной стороны, люди из патриотических побуждений хотели работать на стройке, ибо она в скором времени обещала электрифицировать район, поднять жизнь людей на качественно новый уровень. С другой стороны — уйти из колхоза, в которых в послевоенное время почти ничего не платили по трудодням, было немаловажным мотивом. Но отпускать всех из колхозов было невозможно, брали только с необходимой стройке специальностью.

В какой-то мере уйти из колхоза помогла инициатива ставропольских руководителей. Они организовали «повышенные социалистические обязательства» по направлению на стройку кадров. 200 коммунистов и 300 комсомольцев были направлены в Куйбышевгидрострой до окончания строительства ГЭС. По направлению ушли на стройку одна тысяча квалифицированных рабочих, 100 шоферов, 50 трактористов. И без того ослабленное людьми сельское хозяйство района оказалось в тяжелом положении.

Между прочим, руководство Куйбышевгидростроя в напряженное для себя время еще не раз обращалось к ставропольским колхозникам за «шефской помощью». Когда готовилось ложе водохранилища, необходимо было провести большой объем работы: вырубать и корчевать деревья, вывозить различный мусор. Для этой цели ставропольским колхозникам установили гужевую повинность. Сельсоветы за уклонение от гужевой повинности штрафовали от 500 до 2 тысяч рублей с хозяйства. Это были большие деньги по тем временам. В нашей советской истории уже не в первый раз «затыкали» прорехи за счет деревни. Зато начальника строительства Комзина хвалили «за тесное взаимодействие с местными властями», «за укрепление союза Серпа и Молота».

Неквалифицированную, черновую работу могла выполнять дармовая сила заключенных, которых на строительстве было немало. Кстати говоря, первые заключенные для строительства ГЭС прибыли в Ставрополь заранее. Зная, что в правительстве готовится постановление о строительстве Куйбышевской ГЭС, в Министерстве внутренних дел позаботились заранее. Они создали свое управление строительством ГЭС во главе с генералом-майором Семеновым для подготовительной работы. В 1949 году они начали строить в Ставрополе лагерь для заключенных на 1 тысячу человек. Ставропольский райисполком в июне этого же года выделил им для этих целей участок в 50 га в районе городской бойни, а также 27 домов для жилья командного состава. Использование труда заключенных на важнейших стройках было вообще характерной чертой многих десятилетий «социалистического строительства».

На месте небольшой деревушки Кунеевка, находящейся в 10 км от старого города, заложили рабочий поселок. Уже к осени 1950 года здесь построили первые щитовые дома. И. В. Комзин единолично решил назвать его Комсомольским. В своих воспоминаниях он пишет, как это произошло. На стройку приехал тогдашний первый секретарь ЦК комсомола Шелепин Александр Николаевич и пообещал, что молодежь страны примет активное участие в возведении Куйбышевской ГЭС. В ответ на это Комзин пообещал переименовать Кунеевку в поселок Комсомольский. И в этот же день издал соответствующий приказ. И хотя Комзин многое мог, этого он не имел права делать. Функции переименования населенных пунктов были прерогативой Президиума Верховного Совета РСФСР. Ему на это указали и Комзину пришлось отменить свой приказ и оформить документы надлежавшим образом.

Прошел не один десяток лет с тех пор и... неожиданно появляются высказывания в совсем ином свете, говорящие об этом событии. В 1994 году появляется интервью бывшего секретаря ставропольского горкома комсомола Бурухи-на, в котором он говорит: «На месте нынешнего Комсомольского было небольшое село Кунеевка. Помню, столовая там была. Когда началось строительство поселка, меня пригласил к себе Комзин, бывший начальник Куйбышевгидростроя. «Поедем, — говорит, — Коля, на стройку. Хватит тебе сидеть в кабинете!»

Сели в машину, поехали. Комзин молвил: «Как ты думаешь, что это за название такое — Кунеевка?! Нравится оно тебе?» — «Нет», — говорю. «Мне тоже, — вздыхает Комзин. — Давай назовем Кунеевку Комсомольским. Нравится?!» — «Да! — говорю. — Как я, секретарь горкома комсомола, могу против этого возражать?» — «Тогда забивай кол. Будет здесь поселок Комсомольский!»

Вот так, оказывается, можно «забивать кол в основание города». А подменять фигуру первого секретаря ЦК комсомола секретарем горкома комсомола — это все равно, что перепутать названия «государь император» и «милостивый государь».

Комзина можно было видеть на разных участках стройки: и в маленькой прорабской, и на большом совещании. Его резкие замечания в адрес нерадивых слышали многие. Хорошо его знавший ветеран журналистики и стройки Николай Романович Фролов вспоминал: «Рост, близкий к двум метрам. Вес сто десять килограммов. Лапищи его служили притчей во языцех — мои две средне-мужские ладони на одной его умещались. Могучему складу Ивана Васильевича была под стать и широта его души русской. Став правофланговым, он подчинил этому месту в строю свой характер — непосредственный, импульсивный. Для людей новых он казался строгим и хмурым. От того, наверное, и пошла его кличка — «Иван Грозный». Хорошо знавшие воспринимали это как добрую шутку. Ему ничего не стоило за строгим словом простодушно рассмеяться. Проглядывались в нем и артистизм, некое позерство что ли. Бывал доволен, когда видел, что соседи наблюдают за ним, выжимающим в огороде двухпудовые гири. Не важничал, когда ехал с квартиры на персональной машине на работу: на автобусной остановке забирал своих сослуживцев. Простое, житейское, но вызывало симпатии».

Он прекрасно понимал, что разговоры о его поступке завтра обязательно будут, поэтому нередко даже благие дела делались напоказ. Как-то в Центральном Комитете партии состоялось большое совещание о злоупотреблениях руководителей с жильем. Нарушения руководителей и ведущих специалистов стройки состояло в том, что, приехав в Ставрополь, они оставили за собой в Москве и в других городах, где жили, квартиры. Здесь же получили коттеджи и хорошие квартиры и семьи приезжали к ним на лето, как на дачу.

Приехав с этого совещания, Иван Васильевич собрал свой руководящий состав и сказал: «Правильно нас критикует Центральный Комитет, я в этом тоже виноват. Предлагаю в недельный срок или сдать квартиры в других городах, или освободить здесь жилье. Я первый подаю пример и отдаю свой коттедж для размещения детского садика».

Вскоре Комзин освободил коттедж в Портпоселке и переехал к своей племяннице в Соцгород, в ее трехкомнатную квартиру. Племянница здесь проживала с мужем и двумя детьми. Как дитя своего времени, он знал, что кампания по наведению порядка с жильем скоро кончится, низы отчитаются перед верхами о выполнении и можно снова возвращаться. Так оно и случилось. Через два месяца он возвратился в свой коттедж, который, конечно, никто и не думал занимать под детский садик. В этом доме он один и проживал до конца строительства, изредка привечая приезжавшую из Москвы жену Ольгу Яковлевну — профессора Кремлевской больницы.

Грандиозное строительство в Жигулях потребовало от руководства стройки неординарного, стратегического мышления по формированию района жилой застройки. Но оно, к сожалению, отсутствовало. Строительные работы велись на площади 25 тысяч гектаров по обеим сторонам Волги. Рядом со строительными объектами, как правило, возникали и временные рабочие поселки. Делалось все, чтобы приблизить жилье к районам производств основных работ. Всего на обширной территории строительства возникло 11 жилых поселков, находящихся на значительном расстоянии друг от друга.

Осенью 1950 года в Комсомольском поставили первые щитовые дома. В четырех километрах от Комсомольского стали строить Шлюзовой поселок. Вблизи старого города на левом берегу Волги заложили Портовый поселок. В каждом из этих микрорайонов необходимо было создавать «свою» инфраструктуру (школы, больницы, клубы и т. д.).

В конце концов, очень важно было наладить нормальное транспортное сообщение между ними.

В значительной степени могла бы исправить «однобокую» ситуацию с временными поселками проблема застройки самого Ставрополя. С самого начала строительства было ясно, что город будет перенесен на новую площадку. Здесь открывалась перспектива строительства добротного, капитального и благоустроенного жилья, но территория города Ставрополя не была использована для размещения строительных рабочих, а продолжалось расширение временных поселков.

Переломить ситуацию с нарастающим ростом временного жилья могло бы наличие плана застройки города, но его долго не было. Первый план застройки, составленный в 1955 году, безнадежно устарел. Причем все временные поселки не включались в городскую черту и развивались стихийно.

То, что судьба будущего города мало интересовала И. В. Комзина, особенно проявилось на этапе переноса Ставрополя из зоны затопления. По постановлению правительства эта работа была возложена на управление Куйбы-шевгидрострой. Но, пользуясь своими связями в правительстве (первый заместитель председателя Совета Министров СССР Н. А. Булганин приходился Комзину свояком), И. В. Комзин добился пересмотра решения правительства в том, чтобы переносом города занимались местные власти. Это был так называемый «удар ниже пояса» для будущего города.

Сил и возможностей для переноса и строительства города на новой площадке у городских властей почти не было, в любом случае, они были несравнимы с возможностями крупнейшей тогда строительной организации страны — Куйбышевгидростроя. Но делать было нечего, переезжать надо было.

Переносом города занимались две срочно созданные строительные организации. Трест «Горжилкоммунстрой» осуществлял перенос индивидуального сектора, а строительное управление № 3 вело новое коммунальное строительство общественного сектора. Но со своей работой они справлялись плохо, так как не хватало материалов и кадров. Достаточно сказать, что в тресте «Горжилкоммунстрой» из требуемых 358 строителей летом 1953 года фактически работало 96 человек. В подразделениях Куйбышев-гидростроя зарплата была гораздо больше и поэтому на местном строительстве специалисты и квалифицированные рабочие не задерживались.

Вообще следует заметить, нехватка специалистов и заставила начальника Куйбышевгидростроя Комзина начать строительство трех двухэтажных корпусов на улице Мира под вечерний факультет Куйбышевского индустриального института. Желающих учиться было много. Комзин за участие в подготовке молодых специалистов удостаивается звания профессора.

Один из ветеранов стройки А. Т. Паренский рассказывает, как это произошло. И. В. Комзин явился на заседание ученого Совета в полной генеральской форме, со свитой, которая несла несколько десятков альбомов с фотографиями. Научный доклад Комзина о своем вкладе в науку был кратким: «Уважаемые члены ученого Совета, я строитель-практик, у меня не было времени для написания монографий и диссертаций, вся моя работа представлена на фотографиях объектов, возведенных под моим руководством в Магнитогорске, Турции, Таллине, Севастополе, а также на Куйбышевском гидроузле, в Ставрополе. Я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Спасибо». Так Иван Васильевич стал профессором.

Стремление городских властей и в первую очередь горкома партии «повернуть» Комзина к перспективному развитию города, часто наталкивались на нежелание генерала заниматься строительством города. Производственное строительство было для него важнее, да и контроля над собой он не терпел.

Партийная организация, осуществлявшая контроль, была у него, по сути дела, в подчинении. До 1953 года управление Куйбышевгидростроя было структурным подразделением МВД, а руководство партийной организацией осуществлялось политотделом, и коммунисты стройки не входили в состав городской партийной организации. Начальник политотдела был на правах заместителя начальника строительства. Разумеется, контроль в этих условиях был довольно условным.

В 1951 году ставропольскую городскую парторганизацию возглавил Алексей Иванович Елизаветин — человек принципиальный и не из пугливых. Как-то он пришел на собрание партийно-хозяйственного актива строителей. И. В. Комзин, сидевший в президиуме, ни на минуту не забывавший, что он «хозяин стройки», грубо спросил Елиза-ветина: «А тебя кто сюда приглашал?» Собравшимся строителям не впервой было слышать от Комзина подобную грубость, но что ответит на это новый первый секретарь горкома партии? Елизаветин спокойно ответил: «Меня сюда никто не приглашал, меня сюда прислала партия!»

Дальше — больше. Как-то Елизаветин попросил инструктора позвонить и пригласить Комзина заехать в горком партии. Иван Васильевич проигнорировал приглашение, впрочем, на второе и третье приглашение была та же реакция. Наконец И. В. Комзин приехал в горком. Елизаветин встретил его внешне спокойно: «Если и дальше будете продолжать подобное отношение к городскому комитету партии, Вы лишитесь золотых погон и партийного билета. Я прекрасно понимаю, что через полчаса и меня снимут с работы, но я это сделаю раньше!» После этого случая Комзин стал более уважительно относиться к Елизаветину, но по отношению к другим начальствующим особам свой стиль отношений сохранил.

Николай Романович Фролов вспоминает: «Как-то на гидроузел прибыл представитель союзного органа государственного контроля. При проверке на стройке обнаружилось явно халатное хранение дефицитных материалов. Московский посланец доложил об этом на оперативном совещании у начальника управления, потребовав принятия мер и наказания виновных. Такое вмешательство задело Комзина. Он сразу же связался с Центром и попросил отозвать строптивого контролера».

Многое в этом отношении зависело от руководителя стройки И. В. Комзина. Но... думается, что накопленный им опыт работы на строительстве Магнитогорского металлургического комбината дал себя знать. На Магнитке под жилье для рабочих было занято 40 товарных вагонов, кроме того, более 10 тысяч человек жило в землянках, но стройку закончили в короткие сроки. По воспоминаниям рабочих: «У некоторых хозяйственников была такая «липия»: мы должны строить завод, а не жилье; нужно тебе жилье — строй». Считалось даже неприличным, несоциалистическим уделять в такое время слишком много внимания личным удобствам. И. В. Сталин даже с трибуны XVI съезда ВКП(б) высказал мысль, что жилищное строительство, с его точки зрения, является одним из второстепенных вопросов.

Несомненно, что отголоски таких настроений сохранились у Комзина и в период строительства Куйбышевской ГЭС. Конечно, до землянок дело не дошло, но «за-сыпух», временного жилья строилось очень много. С одной стороны — дать людям крышу над головой как можно быстрее — диктовала обстановка. С другой — выражение «самое постоянное это то, что временное» стало почти аксиомой для нас.

От того временного жилья, от бараков в городе избавились только лишь в середине восьмидесятых годов. Временные бараки строились для размещения большого количества заключенных, особенно в начальный период строительства. По мере перехода от общестроительных к монтажным и пуско-наладочным работам труд заключенных заменялся привлечением квалифицированного вольнона-. емного состава. В бараках, где жили заключенные, снимали решетки, срезали нары, ставили перегородки. Получалось общежитие «квартирного типа», в котором после заключенных жили уважаемые участники грандиозной стройки в Жигулях.

Исповедуемый И. В. Комзиным принцип «в первую очередь стройку в кратчайшие сроки» был бесперспективен со стратегической точки зрения и поэтому разделялся не всеми. В частности, Федором Георгиевичем Логиновым.

Внешне он, вроде бы, был похож на Комзина. В свое время были широко тиражированы воспоминания Л. И. Брежнева «Возрождение». В них Л. И. Брежнев так характеризует Логинова: «Днепрострой возглавлял известный гидростроитель Федор Георгиевич Логинов. Это был, можно сказать, самородок. Рабочим он стал с одиннадцати лет, пришлось ему повоевать с колчаковцами, деникинцами, и еще мальчишкой он вырос до помощника командира полка. Потом, окончив институт, работал десятником на первом Дне-прострое, прорабом на Боксане и средневолжских ГЭС, начальником строительства на Чирчике. Колоритный был человек — огромного роста, решительный, своенравный. Все он брал на себя, замечаний в свой адрес ни от кого не терпел». Но политику строил дальнюю.

Как куратор стройки в ранге заместителя министра энергетики СССР, Логинов хорошо знал положение дел на стройке и, будучи назначенным начальником строительства Сталинградской ГЭС, повел дело иначе, чем Комзин.

Город строителей Волжск на противоположном берегу Волги от Волгограда он начал со строительства объектов так называемого соцкультбыта: Дворец культуры, плавательный бассейн, городской парк культуры и отдыха. Бараки для заключенных строили добротные, каменные, в два этажа. Когда заключенных перевели в другое место, решетки убрали, сделали перепланировку и получились прекрасные, полнометражные «сталинской» планировки квартиры.

Между прочим, в этом Волжске и стадион, и парк, и Дворец культуры носят имя Ф. Г. Логинова — в знак благодарности этому строителю. Такой подход к строительству города Ф. Г. Логинову обошелся выговором «за задержку строительства основных сооружений ГЭС», а И. В. Ком-зину за быстрое строительство присвоили звание Героя Социалистического Труда.

Blog

Содержание