А. Ф. Лосев и традиции «веховской» социально-философской публицистики. К 100-летию сборника «Вехи»: 1909-2009 77

Д.С. Менделеева

элементы репортажности в «повести о взятии цАрьгрАдА турками в 1453 году» нестора-искандера

В статье содержатся наблюдения над художественными особенностями древнерусской «Повести о взятии Царьграда турками в 1453 году», сближаю­щими это сочинение с современным жанром репортажа. Таким образом, в статье косвенно затронута обширная проблема исторических корней со­временной журналистики и поиска таковых в литературе Древней Руси. Ключевые слова: древнерусская литература, журналистика, художествен­ные средства, репортаж.

The article contains some observations regarding the artistic traits of the Old Russian tale which remind of a report as a media genre. The problem of the historical roots of the modern journalism is touched upon, as well as the search for the such in the literature of Old Russia.

Key words: Old Russian literature, journalism, artistic means, reporting.

В европейской истории середина XV в. была отмечена рядом собы­тий, за которыми весьма внимательно наблюдали на Руси. Это столетие ознаменовалось окончательным крушением Византии, павшей под вла­стью Османской Порты. Некогда могущественная империя, от покрови­тельственных притязаний которой когда-то с трудом избавилась и сама Русь, к этому времени давно уже растеряла былое величие. Собственно, первые серьёзные неудобства от своих малоазиатских соседей констан­тинопольские базилевсы, вечно занятые междоусобицами и дворцовыми интригами, стали испытывать ещё в конце XI в. Тогда они вынуждены были обратиться за военной помощью в Рим, чем — совершенно неожидан­но для себя — спровоцировали начало эпохи крестовых походов. Столь своеобразная римская помощь отнюдь не способствовала обороне юго- восточных границ империи от набирающих силу исламских завоевателей, в борьбе с которыми Византия постепенно стала терять одну территорию за другой. Таким образом, к середине XV в. греки удерживали в своих ру­ках лишь весьма незначительную территорию вокруг Константинополя и на юго-западном побережье Чёрного моря, а также остров Пелопоннес.

Борьба шла уже за самую столицу, падение которой означало символиче­скую гибель империи.

На этом этапе в противоборство вновь вмешиваются римские власти, упорно продолжающие лелеять мечту о мировом господстве своей церк­ви. В 1439 г. на Ферраро-Флорентийском церковном соборе католическая сторона предложила посланцам терпящей бедствие Византии подписать документ, согласно которому Константинопольская церковь признавала верховенство над собой римского папы (Ферраро-Флорентийскую унию), обещая взамен солидную денежную и военную помощь. Несмотря на то, что частью присутствовавших на соборе епископов этот документ был подписан, ожидаемая эскадра в Константинополь так и не пришла. Спус­тя несколько лет, 29 мая 1453 г., после ожесточённой двухмесячной осады город был взят турецкими войсками под предводительством султана Мех- меда II Завоевателя.

Позже выяснилось, что, заключая соглашение с Византией, западные власти в то же самое время вели переговоры с турками. таким образом подписание унии оказалось результатом тактического хода, а участь им­перии была заранее предрешена.

Событиям осады и сдачи Царьграда посвящена древнерусская по­весть XV в. Если верить помещённой в конце «Повести о взятии Царьгра- да» небольшой приписке, написана она была неким Нестором, который «измлады» был пленён турками и переведён в ислам с именем Искандер. А после стал участником многих военных походов, в том числе — штурма Константинополя, и написал своё сочинение «на въспоминание преужас- ному сему и предивному изволению божию»¹⁷⁹, надеясь когда-нибудь снова вернуться в лоно православной церкви.

Большинство исследователей, однако, склонны скептически отно­ситься к достоверности этого сообщения. Дело в том, что автора повес­ти отличает бесспорное литературное мастерство, она написана традици­онным для древнерусского книжника слогом, а кроме того, имеет очевид­ные переклички с целым рядом источников — «Летописцем Еллинским и Римским», «Откровением» Мефодия Патарского, апокрифическим «Откро­вением Даниила» и пророчествами Льва Премудрого. трудно предполо­жить, что всеми этими знаниями и умениями мог обладать турецкий плен­ник, с молодых лет отторгнутый от славянской книжной культуры. Более того, искандеровская «Повесть о взятии Царьграда» оказывается в целом ряду древнерусских произведений, посвящённых тому же событию. Ско­рее всего, её автором был какой-то древнерусский книжник, оказавший­ся в Константинополе вскоре после осады или же хорошо информирован­ный обо всех её перипетиях.

Во время работы над своим сочинением он мог привлекать и какие- то гипотетические записки Нестора-Искандера, но использовал их лишь как источник сведений.

Впрочем, похоже, что в основу «Повести о взятии Царьграда» дейст­вительно были положены какие-то записи или непосредственные наблю­дения очевидца, так как этот памятник не только, в целом, верно описыва­ет события затяжной осады города¹⁸⁰. В нём также нашёл отражение целый ряд исторических реалий, можно даже говорить о некоей «репортажно- сти» древнерусской повести.

Репортажем, как известно, называется «информационный жанр жур­налистики, оперативно, с необходимыми подробностями, в яркой фор­ме сообщающий о каком-либо событии, очевидцем или участником ко­торого является автор»¹⁸¹. Многие из этих черт мы найдём и в интересую­щем нас сочинении. Здесь не только верно называются имена участников событий: императора Константина XI Палеолога; турецкого султана Мех- меда II (сына Мурада II); предводителя защищавших город наёмных гену­эзцев Джиованни Джустиниани; командующего греческим флотом Луки Нотары. Примечательно, что автор называет их именно так, как мог бы назвать иноязычный очевидец событий — то есть изменяя огласовку на русский («Магумет Амуратов сынъ»), или на тюркский лад («зиновьянин князь Зустунея»), или же сохраняя исходное греческое звучание («Кир Лука»). Составитель повести к месту и со знанием дела упоминает мно­жество сложных турецких и греческих чинов, должностей и титулов. Он прекрасно осведомлён обо всех обстоятельствах изображаемых собы­тий — например, о том, что в осаждённом городе было мало воинов и отсутствовали братья императора («людцкаго собрания не б и братиям цесаревым не сущим»¹⁸²). В его описаниях мы найдём множество мелких подробностей осады: здесь упомянуты и традиционная турецкая техни­ка штурма осаждённых городов — «на перемену», и попытки турок «вы­курить» жителей из города, для чего они намеренно не собирали трупы своих воинов, погибших под стенами, и рытьё подкопов, и строительст­во «башты». В этом сочинении можно найти немало грецизмов, тюркиз­мов и даже латинизмов, что как раз характерно для человека, непосред­ственно наблюдающего поведение носителей того или иного языка. так, например, в одном из фрагментов автор описывает военный совет турок, на котором султан потребовал «створити» «пакы ягму»¹⁸³ — то есть пред­принять новую попытку штурма города, очевидно имея в виду возглас «Ягма!» (букв. грабёж!), который в турецких войсках обыкновенно служил сигналом к началу атаки.

Кроме того, интересно, что большая часть описываемых здесь собы­тий (например, поведение оборонявших городские стены греков или дей­ствия штурмующих их турок) показывается как бы глазами стороннего на­блюдателя — человека, находящегося вне города. При этом автор пре­красно осведомлён, например, о количестве и размере турецких пушек, о том, как велась стрельба по городским стенам, и даже подчас о том, сколь­ко зубьев стены было разрушено в результате того или иного выстрела. Что же до внутригородских событий, то среди них упоминаются, главным образом, факты «протокольно-предсказуемые» или такие, о которых авто­ру могло стать известно из других уст: совещания императора с вельмо­жами и патриархом, указы константинопольского епарха, особые богослу­жения и т.д. В ярких красках описывается лишь финальный прорыв турец­ких войск внутрь города, когда даже женщины и дети пытались принять посильное участие в обороне: «и жены, и дти метаху на них сверху полат керамиды и плиты (черепицу) и паки зажигаху кровли полатные древяные и метаху на них со огни...»¹⁸⁴ .

Всё вышеуказанное вполне может служить аргументом в пользу ре­ального существования Нестора-Искандера или другого очевидца собы­тий, чьи записки и составили впоследствии основу «Повести». Более того, можно говорить и том, что эти предполагаемые записки придали древне­русскому сочинению оттенок того, что несколько веков спустя будет на­звано репортажем. Это делает повесть отчасти похожей на записки оче­видца, достаточно информативной и передающей авторское видение происходящих событий. По содержанию этих предполагаемых записок, в сюжет которых, по-видимому, позже были добавлены лишь историческое вступление и небольшие вставки, мы даже можем примерно предполо­жить местонахождение их автора, поскольку большинство событий пред­ставлено им видимым как бы с внешней стороны городских стен, со сто­роны турецких войск.

Наблюдения над древнерусской «Повестью о взятии Царьграда» по­зволили нам выявить лишь один из приёмов современной журналистики, который использовался в литературе много веков назад. В целом же поиск подобных приёмов и изобразительных средств, а также задач и установок, роднящих современную журналистику с обширной и синкретичной древ­нерусской литературой, является темой для отдельного исследования.

А.А. Пауткин

«хождение» игумена даниила как культурно-исторический феномен

Статья посвящена памятнику, стоящему у истоков древнерусской путевой литературы. «Хождение» игумена Даниила рассматривается как отраже­ние важнейших моментов христианского мировидения и одновременно во­площение уникального жизненного опыта и впечатлений человека, оказав­шегося в центре взаимодействия мировых культур. Ключевые слова: хождение, игумен Даниил, Святая земля, мировые культу­ры, крестоносцы.

The article is devoted to the text which stands out as the origin of the Old Russian travel literature. "The Travel" by abbot Daniel is regarded as the reflection of the most important features of the Christian mentality and as the embodiment of the unique life experience of a person at the crossing of the world cultures.

Key words: travel, abbot Daniel, The Holy Land, world cultures, crusaders.

Среди жанров древнерусской литературы особое место занимают хождения — средневековые описания путешествий. Современному жур­налисту, представителю электронных средств коммуникации, не пройти мимо этих своеобразных записок о дальних странствиях, ведь хождения не исчезли с течением времени, а, пережив ряд трансформаций, обрели свое продолжение в путевом очерке.

Сегодня мы каждодневно сталкиваемся с проявлениями различных, подчас далеких друг от друга культур и традиций. Калейдоскопичность получаемой информации порождает чувство постоянной сопричастности всему происходящему. Но так было не всегда. 900 лет назад вернулся на Русь человек, которому впервые в нашей истории суждено было оказать­ся в точке пересечения и взаимодействия цивилизаций Востока и Запада. Ему, православному паломнику, довелось соприкоснуться с иудейскими и античными древностями, унаследованными Византией, оказаться свиде­телем противостояния латинян и мусульман. Взору уроженца славянско­го севера открылись объекты средиземноморской культуры и памятники христианства. Звали этого энергичного и весьма любознательного чело­века игумен Даниил.

Созданное им «Хождение» (по некоторым спискам — «Житье и хоже- нье Данила, Русьскыя земли игумена») — самый ранний из дошедших до нас рассказов о паломничестве. С этого популярного произведения XII в., сохранившегося в значительном числе более поздних списков, и берет свое начало жанр хождений, сыгравший заметную роль в развитии пове­ствовательного искусства Древней Руси. В последующие столетия корпус произведений путевой литературы пополнится описаниями увиденного и услышанного на чужбине купцами и послами, а пока, в первые века по­сле принятия христианства, особенно распространены паломничества — странствия, совершавшиеся с тем, чтобы поклониться святым местам, очиститься от грехов. Палестина, христианские центры Востока, Царьград стали посещаться паломниками из Руси уже в XI в.

Не все паломники оставили записки, в которых поведали о своих воз­вышенных чувствах и впечатлениях. Даниил, захотевший видеть град Ие­русалим и землю обетованную, понуждаемый «мыслию своею и нетрьпе- нием»¹⁸⁵, в отличие от предшественников убоялся уподобиться лениво­му рабу, скрывшему полученный талант, и рассказал о своих странствиях «верных ради человекъ», чтобы тот, кто прочтет его труд, смог хотя бы мысленно повторить путь и тем самым приобщиться к святыням. Не быв первопроходцем в буквальном смысле, игумен стал таковым в литератур­ном отношении. Он оказался в Святой земле в момент грандиозных собы­тий в истории средневековой цивилизации. Его предшественники сталки­вались с совершенно иной расстановкой сил на Ближнем Востоке. Даниил совершил свое паломничество в самом начале XII в. Принято считать, что он странствовал в 1106 — 1108 гг. Это было время значительного расши­рения международных контактов.

И хотя сам автор лишь бегло упоминает о современных ему обстоя­тельствах (паломника интересует постижение непреходящей сущности и значения христианских святынь), следует сказать о необычной культурно- исторической ситуации, сложившейся в Палестине к моменту появления там Даниила.

После поражения императора Романа IV Диогена в 1071 г. в сражении с сарацинами при Мансикерте Византия потеряла контроль над землями в Малой Азии. Эти события обусловили стремление христианских прави­телей Западной Европы вступить в борьбу за освобождение Гроба Господ­ня. В 1096 г. начался первый крестовый поход. Рыцари из разных областей Европы устремились в трудный и смертельно опасный путь. Многие уча­стники похода нашли свою гибель в сражениях, пали от изнурительной жары, голода и болезней. Крестоносцы не желали считаться с властью ви­зантийского императора Алексея Комнина, через владения которого про­легал их путь. 15 июля 1099 г. усилия рыцарей увенчались успехом. Им удалось захватить Иерусалим. Но война, бесконечные стычки с местны­ми мусульманскими правителями на этом не прекратились. Слух о завое­вании Иерусалима вскоре распространился по многим странам. Интерес­но, что среди участников первого Крестового похода был внук Ярослава Мудрого — Гуго Вермандуа, приходившийся братом французскому коро­лю. Его мать, Анна Ярославна, была выдана замуж во Францию еще в пер­вой половине XI в.

К началу XII в. крестоносцы создали в Палестине Иерусалимское ко­ролевство. Здесь были основаны духовные рыцарские Ордены, установи­лись политические и торговые связи Иерусалима с Западной Европой. От этой эпохи в странах Ближнего Востока сохранились мощные замки (са­мый известный среди них — Крак де Шевалье на территории нынешней Сирии). Первым королем нового государства стал Годфрид Бульонский, прославившийся как один из предводителей Крестового похода. Его дво­рец располагался на Сионской горе. В конце 1100 г. преемником Годфри- да был провозглашен отважный воин Балдвин Эдесский (правил до 1118 г.). Ему пришлось вести постоянные войны с мусульманами, укрепляя гра­ницы королевства. К моменту прибытия игумена Даниила в Святую Землю неустрашимый Балдвин I правил здесь уже несколько лет¹⁸⁶. Члены мона- шеско-рыцарских орденов возложили на себя миссию по защите палом­ников во время посещения мест, связанных с земной жизнью Спасителя, так как переходы от города к городу были небезопасны .

Дальнейшая судьба Иерусалимского королевства была драматичной. Под натиском сарацин крестоносцы к концу XII в. будут вынуждены пере­нести свою столицу в Акру, а на исходе XIII в. и вовсе окажутся вытеснен­ными с Востока.

При создании хождений большую роль играли личные впечатления автора, поэтому средневековые сочинения такого рода имели не толь­ко нравственно-назидательную, но и немалую познавательную ценность. Стремление путешественника передать в слове местоположение и очерта­ния разнообразных объектов стало причиной того, что в хождениях обыч­но содержались сведения: о расстояниях; о внешнем виде тех или иных со­оружений, их размерах, материале; об особенностях быта иноземных го­родов и обычаях населяющих их людей. Наряду с подобной информацией, нечасто встречающейся в произведениях иных жанров, хождения сохрани­ли местные легенды. В то же время эти тексты позволяют составить пред­ставление о том, что являло собой путешествие в далеком прошлом.

Люди в средние века не были столь подвижны и легки на подъем. Их жизнь гораздо теснее, чем ныне, связывалась с судьбами земли, рода, оп­ределялась тем социумом, к которому они принадлежали. Перемещения в пространстве совершались тогда значительно реже. Особенно это каса­лось людей простого звания. Дальние странствия были сопряжены с нема­лыми лишениями, таили в себе различные опасности. Слабая информиро­ванность средневекового путешественника о событиях, происходивших даже в не столь удаленных землях, условность пространственно-геогра­фических представлений эпохи не позволяли ему заранее подготовиться ко всем трудностям, предусмотреть модель поведения. Все это превраща­ло путешествие в своего рода подвиг.

Древнерусские хождения наглядно свидетельствуют о том, что, от­правляясь на чужбину, путешественник на долгие годы расставался с род­ными местами. Его ознакомление с тамошними реалиями было неспеш­ным и основательным. Сама обстановка не позволяла ограничиться мимо­летным впечатлением от какой-либо территории или объекта. Во многом это определялось отсутствием хороших дорог, малой скоростью передви­жения, слабой хозяйственной освоенностью огромных безлюдных про­странств.

Несмотря на то, что путевые записки на Руси именовались «хожения- ми», далеко не все расстояние преодолевалось пешком. Вот и игумен Да­ниил значительную часть пути проделал по морю. Однако дальняя доро­га к Царьграду вообще никак не отражена автором. По тексту хождения отправной точкой его путешествия оказывается Константинополь. Мо­рем Даниил преодолел огромные пространства, высадившись на берег в Яффе близ Иерусалима. По его словам, «то ти всего пути по морю до Афа есть верст 1000 и 600». Характерно, что игумен использует старинную рус­скую путевую меру даже для морских пространств. Более естественной в те времена была оценка протяженности плавания по числу дней пути. От­мечать расстояния между важнейшими пунктами в верстах станет для ав­тора «Хожения» обязательным моментом.

Плавание началось в «узьцем мори», так именуется Мраморное море. За ним перед мореплавателями открывается «Великое», то есть Среди­земное море. Он указывает, сколько верст надо плыть от острова Пета- ла (скорее всего, нынешний остров Мармара) до Галлиполийской приста­ни («Калиполя»), находящейся у входа в пролив Дарданеллы. Дальнейший путь паломника пролегал по Эгейскому морю вдоль побережья Малой Азии. Здесь его взору открылось множество островов (в том числе Лита­ния, Хиос, Самос, Икария, Патмос, Лерос, Калимнос, Кос, Родос и, наконец, Кипр) и городов, среди которых — Троада, Эфес, Макрин, Патара, Миры на берегу Ликии. Скорее всего, паломник сел на греческое судно. Проплы­вая на юг от острова к острову, Даниил пытается определиться в морском пространстве. Ориентирами служат христианские святыни: Иерусалим и Афон. Ему необходимо плыть налево («на шюе»), а если повернуть «на дес- но», то попадешь «к Святей Горе и к Селуню (Солунь), и к Риму».

Повествуя об островах Эгейского моря, Даниил неожиданно сообща­ет важную информацию о судьбе одного из русских князей. Это — Олег Святославич Черниговский, названный позднее в «Слове о полку Игоре- ве» Гориславичем. Дед героя «Слова», заслуживший репутацию князя-кра­мольника, был, как следует из «Повести временных лет», схвачен визан­тийцами и вывезен за море: «Поточиша и за море Цесарюграду» (под 1079 г.). И вот только из текста «Хожения» мы узнаем, что ссылку русский князь провел на Родосе («2 лете и 2 зиме»).

Каждый из пунктов, отмеченных в хождении (в том числе — и за пре­делами Святой земли), интересен путешественнику, прежде всего, в свя­зи с историей христианства. Знаменательные события, святыни, подвиж­ники — вот главное для него. При этом увиденное и услышанное искусно соединяется с фактами Священной истории, знатоком которой был рус­ский паломник.

традиционно в авторе «Хожения» видят игумена одного из монасты­рей в Черниговском княжестве. Даниил писал о себе, прибегая к обычной фигуре самоуничижения: «Се азъ недостойный игуменъ Даниил Руския земля, хужьшии во всехъ мнисехъ, съмереныи грехи многими». Странни­ка, как настоятеля монастыря, не оставляют равнодушным и всевозмож­ные хозяйственные вопросы. Он отмечает местные ресурсы, состояние земледелия, климатические условия. Эфес «обилен же есть всем добром», а на Самосе «рыбы многы всякы». В окрестностях Иерусалима, несмотря на сушь, можно собирать обильные урожаи пшеницы и ячменя: «Едину бо кадь всеявъ и взяти 90 кадей», а то и больше. Подмечает Даниил множест­во виноградников, плодовых деревьев, смокв и шелковиц. Становится ему известно и о том, как снабжается продуктами Иерусалим. Самария постав­ляет «все добро». Хеврон дает масло, вино, яблоки и мед. Рыбу ловят в те- вериадском озере. Здесь паломнику удалось попробовать вкусную рыбу («образом же есть яко коропичь» — карп), которую некогда любил Хри­стос. А вот в Мертвом море, пишет Даниил, рыба не живет: вынесенная в его соленые воды Иорданом, она немедленно погибает.

Игумен не был странником-одиночкой. И хотя он мало говорит о сво­их сотоварищах, практически на всех этапах путешествия он входил в оп­ределенные сообщества единомышленников. Стремление присоединить­ся к группе («обретохомъ добру дружину многу»), иметь провожатых, пси­хологически естественно и понятно. В повествовании можно заметить проявления страха и неуверенности автора перед неведомыми просто­рами, опасностью подвергнуться нападению сарацин. В «дружине» же па­ломник чувствует себя радостно и «безьбоязни». Отдельные обмолвки по­зволяют видеть в Данииле человека, возглавлявшего целую группу палом­ников из Руси (об этом говорит и употребление форм множественного числа —«и видехом»; «и ту поклонихомся»; «приходихомъ» и т.д.), пользо­вавшегося особым уважением среди сотоварищей. Были с ним выходцы из разных городов и земель (в тексте упомянуты «новгородци и кияне»). По именам названы лишь Изяслав Иванович и Городислав Михайлович Кашкича. Столь почтительное (с отчествами) обращение к своим спутни­кам, выделение их из общей группы свидетельствует о том, что среди па­ломников были люди знатного происхождения, скорее всего, из бояр.

Путешественник подробно описывает топографию Палестины и осо­бенно Иерусалима. Даже спустя столетия очевидна историко-географиче- ская ценность древнерусского источника. За многие месяцы Даниил лич­но повидал огромное количество разных объектов и старательно фикси­ровал свои наблюдения. Пожалуй, только до «горы Ливаньскыя» не сумел дойти паломник «страха ради поганых», ограничившись видом ее снеж­ных вершин.

Примером того, как точен в своих записях игумен, может служить его рассказ о самом волнующем моменте странствий, вводящем паломни­ка в сакральное пространство. Позади сотни верст морского плавания и первый этап следования по суше от портовой Яффы. Впереди долгождан­ный Иерусалим — главная цель паломничества. Следуя по яффской доро­ге, Даниил и его спутники, прежде всего, начинают различать «столп» Да­вида, а затем им открывается вид на Елеонскую гору. Постепенно, шаг за шагом, странники приближаются к возвышенности, с которой они увидят панораму Священного города. Уже видны храм Воскресения Господня и Святая Святых (мечеть, построенная мусульманами на месте древнего ие­русалимского храма в VII в. н.э.). Наконец наступает момент, которого так ждали все паломники. С горы можно разглядеть весь город. В этом месте, по словам Даниила, все путешествующие христиане слезают с коней, мо­лятся и кланяются, сердца людей переполняет радость. Далее, вступая в город, игумен фиксирует местоположение других построек: по левую руку находится церковь Стефана Первомученика и Храм Воскресения Господ­ня, а чуть дальше, по правую — Святая Святых.

Придя в Иерусалим, Даниил нашел себе пристанище в центре пра­вославия на Востоке — в монастыре Святого Саввы, который находит­ся южнее города. Отсюда совершал он свои странствия по Святым мес­там. Всего паломник провел здесь 16 месяцев. И хотя был весьма стеснен в средствах, одаривал, чем мог, проводников. Странник быстро убедил­ся в том, что невозможно «без вожа добра и безь зыка испытати и видети всехъ святыхъ месть». В обители Святого Саввы Даниилу посчастливилось встретить старца, полюбившего его. Этот книжный человек сопровождал русского игумена на Тивериадское озеро, гору Фавор, в Назарет и Хеврон, на берег Иордана и в другие пункты паломничества. С его помощью любо­знательный автор «Хожения» не только приобщился к святыням, но и без­ошибочно соотнес увиденное с событиями священной истории («от свя­тых книгъ испытавъ добре»).

Поражает творческая активность русского игумена. Его нельзя на­звать лишь осторожным наблюдателем. Стремясь увидеть как можно больше святынь, Даниил без устали собирает все новые и новые сведе­ния, исследуя сакральное пространство. Он хочет во всем убедиться сам, потрогать руками предметы, измерить их. Вообще, в его описаниях нали­чествует некий элемент осязательности¹⁸⁷. Ему удалось совершить обмеры Гроба Господня, для чего пришлось подать ключарю «нечто мало» из сво­их скромных средств, чтобы тот впустил его, когда храм был безлюден и можно было заняться измерениями.

На Голгофе «изучению» подверглось место распятия: «Высечена есть скважня лакти воглубле, а вшире мний пяди кругъ». Скамья же, на которой лежало тело Христа, «есть в длину 4 лакот, а в ширину 2 лакти, а възвыше полулакти». При этом не только традиционные версты, сажени, локти и пяди использует путешественник XII в., хотя и подобная точность свойст­венна далеко не всем создателям хождений.

Даниил подчас прибегает к необычным «мерам длины», позволяю­щим создать наглядную картину действительности, однако несколько странно звучащим в устах смиренного инока, руководителя «дружины странников». Например, игумен сообщает, что от пещеры, где был предан Христос, и до места, «иде же помолися Христос отцу своему в нощи», мож­но добросить небольшим камнем. И уж совсем удивительны попытки Да­ниила обозначить расстояния между объектами, применив такую катего­рию, как дальность полета стрелы: «яко дострелить». В эту «единицу» мо­гут вноситься своего рода поправки и уточнения: «Яко можеть сострелити добръ стрелець» (то есть дальность стрельбы хорошего лучника) или «яко дострелити добре». Как ни странно, игумен обладает глазомером дружин­ника или охотника. Он определяет дистанции, кратные полету стрелы: «3- жды выстрелити едва». Более того, различается дальность стрельбы по го­ризонтали и вверх или вниз. Фаворская гора имеет такую высоту, что с нее можно «стрелити» четырежды. Если же стрелять «на ню» (снизу вверх), то и за восемь раз не дострелишь¹⁸⁸.

Столь же неожиданно оценил Даниил высоту камня, где соверша­лось распятие: «Высоко было яко стружия (то есть копья) выше». У кого же научился сторонящийся всего суетного игумен по-военному ориенти­роваться на местности? В чем причины столь необычного осмысления са­крального пространства? Скорее всего, ответ следует искать в описании иерусалимской башни Давида. Сначала верный себе паломник извещает читателя: в этом месте пророк «Псалтырю сставил и написал». Далее вы­сокий, дивный «столп», сложенный из камня, оценивается с точки зрения его оборонительных возможностей. Это — цитадель, господствующая над городом, пункт «многотвердъ ко взятию, глава всему граду». тут огром­ные запасы провианта и воды, позволяющие выдержать длительную оса­ду. В сильно охраняемую башню, куда не пускают посторонних, Даниил су­мел проникнуть и даже поднялся наверх, сосчитав 200 ступеней внутрен­ней лестницы. Но побывал он в башне не один — игумен провел «с собою единого» из своих спутников, некоего Изяслава Ивановича. Не исключе­но, что именно этот мирянин обратил внимание на ряд деталей, усколь­зающих от взора автора, а также привнес в повествование оценки, харак­терные для человека не чуждого ратного ремесла.

Даниила нельзя отнести к тонким ценителям искусства, у паломни­ка иные цели. В ближневосточных памятниках он, конечно, видел, преж­де всего, объекты религиозного почитания, связанные с событиями и ли­цами Священной истории. И все же некоторые суждения свидетельствуют о неравнодушии создателя «Хождения» к изяществу архитектурных форм, богатству внутреннего убранства соборов. «Красота несказанная»; устрое­но «красно»; «хитро» (то есть искусно); «дивно» — вот лаконичные харак­теристики труда мастеров. Больше всего Даниила поразила мозаика («му- сиею писано»), искусство которой и на Востоке, и на Руси переживало рас­цвет в XI-XII вв. В последующие века первенство постепенно перейдет к более простой фресковой живописи. Работу современных ему византий­ских художников игумен должен был видеть в Киеве и Царьграде. Теперь же его взору открылись более древние постройки и их мозаичное убран­ство («верх исписан издну мусиею хитро и несказанно»).

Главная святыня Иерусалима — Храм Воскресения — был возведен еще в IV в. Вот почему даже в бесхитростном описании отмечаются сле­ды античных форм, присущих архитектуре раннехристианской эпохи им­ператора Константина. Взгляд автора выхватывает самое существенное. Форма сооружения необычна для Руси — «кругло создана». Ротонда име­ет 12 круглых («обьлых») столпов и шесть «зданыхъ» (квадратной формы). Войдя по мраморным плитам в одну из шести дверей, Даниил смотрит вверх. На хорах его привлекают 16 «столпов», а далее все внимание па­ломника сосредотачивается на мозаике сводов, алтаря и столпов. Особо он выделяет изображения пророков («яко живи стоятъ»), Христа, Сошест­вия во ад («воздвижение Адама»), сцены Вознесения и Благовещения. На­ряду с произведениями старых византийских мастеров, игумен отмечает убранство самого Гроба Господня. «Теремець красенъ на столпех», увен­чанный серебряной фигурой Христа, «фрязи сделали», то есть речь уже идет о произведении современного Даниилу западноевропейского при­кладного искусства.

Неоднократно в описании Святой земли появляется название города, который воспринимается как главная угроза всякому христианину. Это — Аскалон, крепость на пороге Египта. Этот город на короткое время будет завоеван крестоносцами лишь в середине XII в., а пока: «Выходть бо оттуду сарацини и избивають странныя на путехъ тех, да ту есть боязнь велика».

Страх перед сарацинской угрозой, настороженность к иноверческой среде исключают возможность подробного отражения мусульманских реалий. И все же показательно, что автор признает возможность сосущест­вования представителей различных конфессий. В одном из сел на родине библейских пророков паломникам пришлось заночевать. Тут они нашли весьма радушный прием. Наутро русичи направились в Вифлеем под ох­раной вооруженного сарацинского старейшины. Несмотря на все слухи и реальные опасности, осторожные русские странники ни разу не подверг­лись нападению на трудных дорогах Палестины. только на обратном пути их подстерегли и ограбили у берегов Малой Азии морские разбойники.

Далекая Русская земля присутствует в тексте «Хожения» в искренних и достаточно эмоциональных сопоставлениях и воспоминаниях. Вооб­ще, переполненный впечатлениями паломник все время обращается па­мятью к родным местам. Это обусловлено, с одной стороны, стремлени­ем к наглядности рассказа, а с другой — естественным чувством челове­ка, долгое время находящегося на чужбине. так, описывая реку Иордан, он неоднократно сравнивает ее с рекой Сновь. По его мнению, Иордан шириной, глубиной, быстрым, извилистым течением и затонами похож на речку, протекающую в черниговской земле¹⁸⁹. Даниил сам переходил Иор­дан вброд, измерял его глубину в месте расположения купели для хри­стиан («вглубе же есть 4 сажень среди самое купели, яко же измерих и искусих сам собою»). Сравнивает путешественник и прибрежную расти­тельность с привычным его глазу ландшафтом. Невысокие деревья напо­минают ему вербу, а лоза похожа, скорее, на кизил.

Но не только ландшафтное видение мира демонстрирует древнерус­ский автор. Находясь в центре христианской цивилизации (в соответствии с представлениями того времени здесь находится «пуп земли»), он пишет, что не забыл русских князей и княгинь, их детей, игуменов, бояр, своих ду­ховных детей и молился за них. Во здравие было отслужено 50 литургий, а за усопших — 40. Свои грехи игумен замаливал лишь после того, как «по- клонялъся есмь за князей за всех». В лавре Святого Саввы Даниил написал имена нескольких правителей, которых сумел припомнить. И теперь, по его словам, они поминаются в ектенье вместе с членами их семей. За кого же воссылают заздравное моление в стенах монастыря Саввы Освящен­ного? Это — Михаил-Святополк¹⁹⁰ (то есть великий киевский князь Свято- полк Изяславич, правивший с 1093 по 1113 гг.); «Василие Владимеръ» (Вла­димир Всеволодович Мономах). Далее следуют три младших сына Свято­слава Ярославича: Давыд Черниговский, «Михаилъ Олегъ», которому при поддержке половцев в середине 90-х годов. XI в. удалось ненадолго завла­деть Черниговом, и «Панъкратие Святославич» (то есть Ярослав Святосла­вич Муромо-Рязанский). Спустя годы, Ярослав тоже станет править в чер­ниговской земле. И, наконец, последним поименован Глеб Минский, сын Всеслава Брячиславича. Почему в поминание попал этот князь? Все пред­шествующие так или иначе связаны с киево-черниговским регионом, при­чем мирно соседствуют князья-противники (например, Владимир Моно­мах и Олег Гориславич). Возможно, в «дружине» Даниила находился кто- нибудь из полоцкого княжества.

В своем сочинении Даниил свидетельствует о том, что не раз лично общался с правителем Иерусалимского королевства. Балдвин I, по словам игумена, «мужь благодетенъ и смерен вельми и не гордить ни мало». Он принимал Даниила в своих покоях, узнавал на многолюдной улице, мило­стиво предлагал свою помощь. Более того, автор сообщает об особом рас­положении к нему короля крестоносцев: «Познал мя бяше добре и люби мя велми». Безусловно, Балдвин не был в состоянии встречаться с каждым из тех, кто приходил поклониться Гробу Господню. И хотя его жизнь боль­ше походила на тревожные походные будни, нежели на чопорное двор­цовое затворничество, король не принимал людей простого звания. По­чему же Даниил сумел столь сильно заинтересовать своей персоной ме­стного правителя? Увы, текст не содержит однозначного ответа. В свое время выдвигалось предположение о каких-то дипломатических поруче­ниях, полученных дома русским паломником. Подобная миссия могла бы открыть перед игуменом многие двери. Однако сам автор умалчивает о разговорах с Балдвином, не имеющих отношения к иерусалимским святы­ням. Единственное, что обращает на себя внимание, так это то, как Дани­ил формулирует свою просьбу к Балдвину. Он молит его разрешить воз­жечь у Гроба Господня лампаду «от всея Руськыя земля». Просит же коро­ля паломник как бы от имени русских князей: «Княже мой, господине мой! Молю тя ся бога деля и князей деля русских» (обращение к королю кре­стоносцев русифицировано; ср. с рефреном из «Моления» Даниила Заточ­ника: «Княже мои, господине!»).

Благочестивая и притом столь обоснованная просьба игумена не мог­ла остаться без милостивого ответа. Даниил с благоговением рассказыва­ет, как покупал «кандило» и масло, как уже вечером специально для него ключарь открыл двери, как шел он к святыне босиком и поместил свою лампаду в ногах Гроба Господня. Не забыл игумен отметить и то, что нахо­дившиеся при Гробе фряжские (римские) кадила не загорелись, а русская лампада сразу зажглась. Так через полвека после официального разделе­ния церквей (1054 г.) проявилось предубеждение православного челове­ка к латинянам.

В то же время Даниил хорошо относится к предводителю «фрязей», способен благодарно принимать помощь от крестоносцев, отмечать их за­боты о христианских святынях («ныне же фрязи обновили место то суть и устроили добре»). Вознамерившись пойти в Галилею, к Тивериадскому озе­ру, паломник узнал — путь туда «страшен вельми и тяжек зело». Защита вновь была найдена у самого Балдвина, готовящегося к походу в сторону Дамаска. В ответ на просьбу: «Да Бога деля поими мя, княже!»,- благород­ный рыцарь позволил Даниилу присоединиться к его слугам. Пришлось игумену «наять под ся» лошадь или осла и оказаться в рядах конницы, ухо­дящей на Сирию (черниговский настоятель монастыря оказался в строю крестоносцев и был способен длительное время сидеть в седле!).

Кульминацией пребывания Даниила в Святой земле стало его участие в пасхальном богослужении у Гроба Господня. Паломник оказался свиде­телем чуда сошествия благодатного огня. В Великую субботу сотни христи­ан со всех концов земли запрудили улицы Иерусалима. Образовалась дав­ка, некоторые не выдерживали напряжения и задыхались. Многоголосые молитвы слились в единый гул («тутнати и гремети всему месту тому от во­пля людий»). «Велика теснота» стала препятствием на пути Балдвина к Хра­му Воскресения. Силой расчищали воины дорогу для короля и его окру­жения. Любопытно, что Даниил пробирался через возбужденную толпу в свите предводителя крестоносцев. Он был удостоен этой милости вместе с настоятелем монастыря Святого Саввы. Повелением короля русский игу­мен занял почетное место над «самыми дверми гробными», чтобы лучше видеть все происходящее. По словам автора, от сошедшего огня сначала была зажжена свеча Балдвина, а уже от нее загорелись свечи остальных христиан. Великая радость переполняла людей, запрудивших улицы Иеру­салима, в эти минуты. Ею и стремился поделиться со своими читателями черниговский игумен Даниил. Перед нами первый «репортаж» о пасхаль­ной службе в Иерусалиме, столь привычный нынешним телезрителям.

«Хождение» игумена Даниила, являющееся начальной страницей в ис­тории путевой литературы Древней Руси, и по сей день подкупает читате­ля живой непосредственностью рассказа об увиденном, простотой изложе­ния («написах се не хитро, но просто») и тем, что, наряду с благоговейным отношением к христианским святыням, автор постоянно думает о далекой Руси, испытывает беспокойство, заботится о своих соотечественниках. «Хо­ждение» отразило важнейшие моменты христианского мировидения и в то же время воплотило в себе уникальный жизненный опыт и впечатления че­ловека, оказавшегося в центре взаимодействия мировых культур.