С. Н. Маре ев диалектика логического и исторического и конкретный историзм К

Вид материалаДокументы

Содержание


В. а. лекторский
Сайко С.П
Там, где начинается история
Ленин П.И
Гегель. Работы разных лет: В 2-х т. М., 1970, т. 1, с. 391. Маркс К
Гегель. Энциклопедия философских наук: В 3-х т. М., 1974,т. 1, с. 361. Гегель
Ленин В.И
Ленин П.И
Гегель. Соч., т. 10, с. 284. Аристотель
34 Там же, т. 24, с. 36. Ермакова А
Лсмус В.Ф
Шилин К.И
Асмус В.Ф
К. маркса
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   10


АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ФИЛОСОФСКОЕ ОБЩЕСТВО СССР

ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ

С. Н. МАРЕ ЕВ

Диалектика логического

и исторического

и конкретный

историзм К. МАРКСА

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» МОСКВА 1984


В монографии исследуется один из важнейших принципов материалистической диалектики – принцип единства логического и исторического в связи с проблемой конкретного историзма материалистической диалектики. Книга предназначена для специалистов в области материалистической диалектики, политической экономии и истории.

Ответственный редактор

доктор философских наук

В. А. ЛЕКТОРСКИЙ


Издательство «Наука», 1984


Введение

«И чтобы не отстать от жизни, – писал в статье «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР» Ю.В. Андропов, – коммунисты должны во всех направлениях двигать и обогащать учение Маркса, творчески применять на практике разработанный им метод материалистической диалектики, по праву называемой живой душой марксизма»1. К числу важнейших принципов диалектртко-ма-териалистического метода относится принцип конкретного историзма. Ему и посвящена предлагаемая работа.

Прежде всего о том, что такое конкретный историзм.

Вообще это прямая противоположность абстрактному буржуазному историзму. Но почему же историзм Маркса конкретный, а буржуазный – абстрактный? Да потому, что его отличает единство логического и исторического, в то время как во всех формах буржуазного историзма логика и история расходятся, не соединяются в органическом синтезе. А вот каковы условия органического синтеза логики и истории, в частности в методологии «Капитала» Маркса, – этому, в сущности, и посвящена вся предлагаемая работа. Здесь можно лишь в общей форме разъяснить основные положения, которые должны быть подробнее развиты и обоснованы в дальнейшем. Прежде всего в предварительном разъяснении нуждается, видимо, положение о том, что историзм Маркса не «исторический подход» вообще. И буржуазные философы, историки, ученые не против такого подхода. «В наше время, – писал Э.В. Ильенков, – в науке не сыщешь человека, который отрицал бы идею развития в ее общей абстрактной форме. Но точка зрения историзма вообще, не соединенная с диалектической идеей конкретности, неизбежно превращается в пустую фразу. Неконкретный, т.е. абстрактный, историзм не только не

Андропов Ю.В. Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистическою строительства в СССР. – Коммунист, 1983, № 4, с. 22.

3


чужд метафизическому способу мышления, но и составляет одну из его характернейших черт» 2.

Конкретное – это многообразие в единстве. Стаяо быть, для того чтобы конкретный исторический подход к определенному явлению общественной жизни был действительно конкретным, необходимо поставить это явление в связь с другими явлениями и фактами. Надо проследить внутреннюю, имманентную связь фактов и событий общественной жизни и выделить среди них главный, определяющий факт – факт изменения в характере и способе материального производства. «Когда изображается этот деятельный процесс жизни, – писали Маркс и Энгельс, – история перестает быть собранием мертвых фактов, как у эмпириков, которые сами еще абстрактны, или же воображаемой деятельностью воображаемых субъектов, какой она является у идеалистов»3.

Абстрактный исторический подход проявляется, таким образом, в двух своих крайних формах: в форме эмпиризма, когда берется и описывается факт сам по себе, и в идеализме, или априоризме, когда факты приводятся в единство за счет воображаемой деятельности воображаемых сил. Правда, во втором случае может достигаться довольно высокая степень конкретности изображения действительной истории, как, например, в историзме гегелевской философии. Но в конечном счете историзм Гегеля, хотя он и представляет собой вершину всего буржуазного историзма, остается абстрактным, потому что последнее звено в цепи исторических фактов у него всегда или отсутствует, или подменяется вымышленным субъектом. Причем абстрактный идеализм, как правило, соседствует с абстрактным эмпиризмом. Так, в своей «Философии государственного права» Гегель зачастую переходит от чисто эмпирического описания к чистой спекуляции, т.е. к приписыванию чисто эмпирическим фактам предикатов, не вытекающих из самих фактов и не содержащихся в них. Они проистекают из некоторой «идеи», будь то «идея» государства, свободы, общественной безопасности или ответственности министров.

Как замечает Маркс относительно гегелевского рассуждения о министерской власти, оно «основывается в своих частностях на чисто эмпирических, и притом

2 Ильенков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Ка-

питале» Маркса. М., 1960. с. 197.

3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 25.


очень абстрактных, очень плохих эмпирических основаниях» 4.

Таким образом, диалектически понятая конкретность в историческом подходе, как и вообще конкретность, не имеет ничего общего с обычным эмпиризмом, с простым нагромождением фактов, с чем отождествляет обычно конкретность так называемый «здравый смысл», – она есть внутреннее, органическое единство логики и факта. И там, где наука сталкивается со «здравым смыслом», она вовсе не всегда автоматически выходит из этого столкновения победителем, и действительное диалектическое понимание конкретности приходится отвоевывать каждый раз с большим трудом. Именно поэтому в предлагаемой работе специальное место уделяется диалектике абстрактного и конкретного, чго на первый взгляд может показаться излишним.

Но и с простыми абстрактными обобщениями фактов, к чему так или иначе сводилась и сводится всякая философия истории, конкретный историзм не имеет ничего общего. «Изображение действительности, – как отмечают Маркс и Энгельс, – лишает самостоятельную философию ее жизненной среды. В лучшем случае ее может заменить сведение воедино наиболее общих результатов, абстрагируемых из рассмотрения исторического развития людей. Абстракции эти сами по себе, в отрыве от реальной истории, не имеют ровно никакой ценности. Они могут пригодиться лишь для того, чтобы облегчить упорядочение исторического материала, наметить последовательность отдельных его слоев. Но, в отличие от философии, эти абстракции отнюдь не дают рецепта или схемы, под которые можно подогнать исторические эпохи. Наоборот, трудности только тогда и начинаются, когда приступают к рассмотрению и упорядочению материала – относится ли он к минувшей эпохе или к современности, – когда принимаются за его действительное изображение» 5.

Всякая абстракция, согласно диалектико-материали-стическому методу, имеет какую-либо научную ценность только тогда, когда она является необходимой формой движения к конкретному, является инструментом анализа конкретных факторов, потому что истина всегда конкретна, абстрактной истины нет. Всякая философия

4 Маркс К., Энгельс Ф. т. 1, с. 260.

5 Там же. т. 3, с. 26.


истории, в том числе и гегелевская, – абстрактная доктрина. Задача же конкретного историзма – дать действительное, конкретное изображение исторического процесса. Поэтому они непримиримые антагонисты. Как отмечал Энгельс, материалистическое понимание истории «наносит философии смертельный удар в области истории точно так же, как диалектическое понимание природы делает ненужной и невозможной всякую натурфилософию» 6.

Именно этого конкретного характера марксова историзма не поняли русские народники, которые находили недостаток учения Маркса в том, что в нем отсутствует философская и социологическая доктрина. Всякий, знакомый с Марксом, – возражал на это В.И. Ленин, – ответил бы «на это другим вопросом: в каком сочинении Маркс не излагал своего материалистического понимания истории»7. Материалистическое понимание истории изложено и в «Манифесте Коммунистической партии» и в «Капитале», и в целом ряде других сочинений, где изображается действительный жизненный процесс на основе материалистического метода, который конкретно и нельзя представить иначе, как вместе с его конкретным применением.

«Диалектическим методом, – писал Ленин, – в противоположность метафизическому – Маркс и Энгельс называли не что иное, как научный метод в социологии, состоящий в том, что общество рассматривается как живой, находящийся в постоянном развитии организм (а не как нечто механически сцепленное и допускающее поэтому всякие произвольные комбинации отдельных общественных элементов), для изучения которого необходим объективный анализ производственных отношений, образующих данную общественную формацию, исследование законов ее функционирования и развития» 8.

Конкретный историзм нельзя рассматривать в отрыве от материализма и диалектики. Он по существу совпадает с материалистическим попиманием истории, с марксистским пролетарским мировоззрением. Но и материализм ничто без конкретного историзма. Без него он просто абстрактная фраза, за которой может скрываться как диалектический, так и метафизический материализм,

6 Там же, т. 21, с. 316.

7 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 1, г. 141.

8 Там же, с. 165.

6


который, будучи перенесенным в область общественных явлений, оборачивается или идеализмом, или натурализмом в понимании истории, когда общественно-исторические явления отождествляются с естественно-природными. Таков, например, историзм немецкого философа и просветителя конца XVIII в. Иоганна Готфрида Гер-дера, который рассматривает человеческую историю как простое продолжение чисто природной эволюции. Но, согласно диалектико-материалистическому взгляду, человеческая история не есть прямое продолжение развития неба, земли, растений и животных, как это изображают натуралисты, а полагает собою совершенно новый этап развития.

«Вместе с человеком, – писал Энгельс, – мы вступаем в область истории. И животные имеют историю, именно историю своего происхождения и постепенного развития до своего теперешнего состояния. Но они являются пассивными объектами этой истории; а поскольку они сами принимают в ней участие, это происходит без их ведома и желания»9. Можно, конечно, и развитие животных и даже происхождение и развитие солнечной системы называть историей, как это делает И. Кант в одной из своих ранних работ «Всеобщая естественная история и теория неба» 10. Но совершенно непозволительно смешивать различные типы развития, смазывая всякую разницу между так называемой «историей» неба и историей человечества.

В связи с этим проясняется также различие между принципами развития и конкретного историзма, именно конкретного, ибо принцип историзма «вообще» как раз в том и состоит, что он не отличается от принципа развития вообще. Историческое развитие это высший тип развития. И потому принцип конкретного историзма есть высшее воплощение принципа развития. А спутывание различных типов развития или форм развития лишает конкретности исторический взгляд на вещи. Требование «исторического подхода» превращается в абстрактную фразу.

Изменение значения самого термина «история», его конкретизация происходили по мере того, как развивалась наука вообще и историческая наука в частности. И это тоже необходимо учитывать. История (грсч. –

а Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 358. 10 Кант И. Соч.: В 6-ти т. М., 1964, т. 1, с. 115.


torupia) первоначально означала описание любых фактов и событий, и не только в общественной и государственной жизни, но и в естественно-природной области. Так, одна из работ Аристотеля называлась «История животных», а работа его последователя Феофраста – «История растений». Были и другие «Истории»: геометрии, арифметики, астрономии, медицины и т.д. «Впоследствии по этому же образцу Плиний Старший написал свою „Historia natu-ralis», и название естественной истории на столетия приросло к описанию явлений природы в терминах непосредственного наблюдения» и.

История в этом смысле противопоставлялась теории. Например, в сочинении Ж.Б. Ламарка «Философия зоологии» «философия» по существу «теория», а «естественная история» – синоним эмпирического естествознания, как его называли преимущественно в XVIII в.

Положение коренным образом меняется в начале XIX в., когда начинает проводиться четкая граница, отделяющая гражданскую, собственно человеческую историю от «естественной». Это было сделано прежде всего в работах Шеллинга и Гегеля. Основной характер истории, согласно Шеллингу, состоит в том, что в ней объединяются свобода и необходимость, и она возможна только лишь благодаря этому единству 12. Согласно Гегелю, история – это прогресс в осуществлении идеи свободы, процесс осознания «духом» самого себя. «Движение, – пишет он, – направленное к тому, чтобы раскрылась форма знания духа о себе, есть работа, которую он осуществляет как действительную историю» 13.

В какую бы мистическую оболочку пи были облечены идеи о том, что в истории совершается прогрессивное развитие сознания и свободы, – а сознательная и свободная человеческая деятельность составляет специфику именно человеческой истории, – они являются бесспорным завоеванием домарксовой философской мысли и послужили непосредственным теоретическим источником марксизма. Маркс дал новую жизнь этим идеям, пересадив их, так сказать, на вполне реальную почву – на почву материального производства, когда благодаря труду человек делает себя и сознательным, и свободным.

11 Сайко С.П. Диалектика эмпирического и теоретического в исто
рическом познании. Алма-Ата, 1975, с. 47.

2 См.: Schelling F. W.J. System des transzendentalen Idealismus.
Leipzig, 1979, S. 242.

Гегель. Соч.: В 14-ти т. М., 1959, т. 4, с. 430.

8


Прогресс в материальном производстве и представляет собой действительную «субстанцию» исторического процесса 14.

В этом и состоял совершенно новый тип материалистического мировоззрения – исторического материализма. И совершенно нелепы утверждения Р. Дж. Коллингвуда о том, что Маркс в противоположность Гегелю, который «порвал с историческим натурализмом восемнадцатого столетия», повернул вспять и «снова подчинил историю господству естествознания, от которого Гегель объявил ее свободной» 15, что у него природа была «источником, из которого извлекалась модель исторического действия» .

Маркс как раз решительно возражал против подведения истории под «естественный закон» борьбы за существование, как это пытался делать буржуазный социолог Ф. Ланге!7. «Основа критики Ланге, – замечает Ленин, – заключается у Маркса не в том, что Ланге подсовывает специально мальтузианство в социологию, а в том, что перенесение биологических понятий вообще в область общественных наук есть фраза. С «хорошими» ли целями предпринимается такое перенесение или с целями подкрепления ложных социологических выводов, от этого фраза не перестает быть фразой»18.

Нельзя высший тип развития объяснять из низшего. Нельзя жизнь объяснить, исходя из принципов механики, историю – из биологии, а мышление – из физиологии. «Задача физиологии, – писал великий русский демократ А.И. Герцен, – состоит в том, чтобы проследить жизнь от клеточки до мозговой деятельности. Она оканчивается началом сознания, она останавливается у порога истории» 19.

Там, где начинается история, кончается безраздельное господство естественно-природных законов, естественно-природной необходимости. И только тогда появляется почва для развития человеческого сознания и мышления. «Люди, развивающие свое материальное произ-

14 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 37.

15 Коллингвуд Р. Дж. Идея истории: Автобиография. М., 1980,
с. 121.

13 Там же, с. 120.

17 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 32, с. 571.

18 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 349.

19 Герцен А.И. Избр. филос. произведения: В 2-х т. М., 194(>.
т. 2, с. 280-281.


водство и свое материальное общение, – пишут Маркс и Энгельс, – изменяют вместе с этой своей действительностью также свое мышление и продукты своего мышления» 20. И именно поэтому логика человеческого мышления согласуется в конечном счете с законами историческо! о развития, а наука логики – не что иное, как «учение пе о внешних формах мышления, а о законах развития „всех материальных, природных и духовных вещей», т.е. развития всего конкретного содержания мира и познания его, т.е. итог, сумма, вывод, истории познания мира»21.

Логика при таком понимании обладает совершенно определенным объективным значением, хотя и является субъективной формой человеческой деятельности. Наоборот, там, где логика понимается субъективистски, всякая объективная реальность, в том числе и история, оказывается по другую сторону всякой логики. Таково соотношение логики и истории у основоположника позитивизма Опоста Копта.

Очевидно, – считал он, – социология можег черпать из той некогерентной компиляции фактов, которую мы называем в настоящее время историей, но только такие сведепия, которые позволяют открыть, в соответствии с принципами биологической теории человека, фундаментальные законы общественной жизни. Переход от конкретности к абстракции почти всегда требует в отношении ко всем таким образом полученным данным необходимых подготовительных действий, иногда весьма деликатных. Этот переход основывается на элиминации частных и второстепенных обстоятельств, напр, климата, места и т.п., и сохранении всего, что является действительно существенным в данном отношении и поддается обобщению.

А что действительно существенно и в каком «данном» отношении? В отношении «принципов биологической теории человека»? Конт пытается открыть вечные «фундаментальные законы общественной жизни» с помощью «элиминации частных и второстепенных обстоятельств» действительной истории. Но где гарантия, что не будут упущены существенные обстоятельства, существенные с точки зрения самого исторического процесса?

Вот эта-то точка зрения самого исторического про-

20 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. т. 3, с. 25.

21 Ленин В И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 84.

10


цесса и не допускается Контом (как, впрочем, и его последователями). Для пего история – это только лишь «некогерентная компиляция фактов», которые поддаются обобщению только чисто внешним и формальным образом, т.е. не в соответствии с объективной логикой самих фактов, их взаимной связи, а только лишь в соответствии с некоторой субъективной точкой зрения. Проще говоря, все ставится в зависимость от «точки зрения». Но ведь обобщение с точки зрения логики, знающей только лишь одну форму всеобщего, форму абстрактно-или формально-всеобщего, в отличие от диалектики стоит на точке зрения конкретно- или реально-всеобщего. Без такого разграничения невозможно понять отличие марксистско-ленинского обобщения истории от «обобщения» ее у позитивистов и неокантианцев. Точка зрения позитивиста в вопросе обобщения фактов истории, общественной жизни, хотя и является произвольной и субъективистской, в действительности остается отражением пассивной, созерцательной позиции к реальным фактам происходящего. Мещанин, отмечал М. Горький (а позитивизм по своей социальной сущности и есть философия сытого мещанства), «способен видеть и принять только правду факта, и ему чужда и непонятна правда человеческого стремления к творчеству фактов» 22. Здесь субъективизм и произвол в теории являются отражением объективизма на практике.

Наоборот, активная жизненная позиция, непосредственное вторжение в сам процесс «творчества фактов» неизбежно приводят к тому, что субъективная «точка зрения», определенные социальные и политические идеалы или согласуются с объективным ходом вещей, с объективной исторической возможностью, и тогда они становятся фактом объективной необходимости, или оказываются при столкновении с реальной жизнью несостоятельными и опровергаются самой практикой.

Но участвовать в жизненной борьбе можно только лишь на стороне одной из борющихся партий. И если одна из них на практике доказывает свою действительную историческую правоту, то этим она подтверждает также научную истинность своей теоретической «точки зрения». Поэтому общий взгляд на историю, на характер исторического процесса может быть только партийным, как и сама историческая наука. И всякая попытка в дан-

22 Горький М. Преображение мира. М., 1980, с. 51.

11


ном вопросе встать над борющимися партиями с научной точки зрения несостоятельна. Историю делает наукой диалектический метод, который в партийном отношении не является нейтральным именно потому, что он дает правильное освещение действительного хода истории. А единство исторической науки и диалектического метода и есть одна из форм проявления единства логического и исторического.

Это одна из форм проявления логического и исторического, поскольку существуют и другие. Например, отношение философии, математики или любой другой науки к своей собственной истории. Вопрос в том, как соотносятся между собой эти различные формы проявления соотношения логического и исторического. Это вопрос особый, и рассматривать его надо начинать с диалектики логического и исторического в ее самом общем и абстрактном виде, чтобы прийти к пониманию конкретного историзма.

Теперь относительно логического и исторического. Мы говорим: соотношение исторической науки и ее метода, истории философии и самой философии, истории какой-нибудь отдельной науки и самой этой науки – это различные формы проявления соотношения логического и исторического. Ну, а что такое «логическое» и «историческое», как эти понятия соотносятся сами по себе вне их конкретных форм проявления?

Можно было бы сказать: нет «логического» вообще и «исторического» вообще, как нет плода «вообще», а есть яблоки, груши, вишни... Или так: это всего лишь собирательные названия для различных «логик» и для различных «историй». Но ведь среди различных «логик» (математики, политической экономии и т.д.) есть логика в собственном смысле слова, в смысле теории мышления. И если она имеет определенное преимущество по сравнению с другими «логиками» – ведь говорят же, что всякая наука есть прикладная логика, – то должно иметь определенное преимущество и соотношение этой в собственном смысле слова логики с ее собственной историей. Именно это соотношение представляет общую «модель» для прослеживания диалектики логического и исторического вообще. Поэтому соотношение логического и исторического вообще – это соотношение логики и ее истории. Поскольку логика как диалектика, как учение о наиболее общих формах мышления развивалась в русле истории философии, то соотношение логического

12


и исторического вообще – это соотношение философии и ее истории, в которой в концентрированном виде отразилась история развития человеческой мысли вообще. Прежде всего в такой форме диалектика логического и исторического и была схвачена и выражена Гегелем.

Однако единство логического и исторического заключается не только в совпадении логики (философии) с ее собственной историей, где совпадение логического и исторического проявляется в общем виде. Будучи примененным к любой науке, к любой отрасли знания, оно означает требование рассмотрения предмета в единстве с его историей и историей науки, трактующей об этом предмете. Классическим примером применения этого принципа, как и диалектического метода вообще, является «Капитал» Маркса. «Если Marx, – писал в этой связи Ленин, – не оставил „Логики» (с большой буквы), то он оставил логику „Капитала», и это следовало бы сугубо использовать по данному вопросу»23. Проанализировать «Капитал» на предмет его метода, логики и составляет одну из главнейших задач предлагаемой работы.

При этом ошибочно было бы думать, что единство логического и исторического, да и вообще метод восхождения от абстрактного к конкретному, применимо лишь к «Капиталу» и тому времени, когда его создавал Маркс. А поэтому автор предлагаемой работы старался поднимать принцип единства логического и исторического до его всеобщего значения, или, как принято сейчас говорить, до общенаучного значения.

* * *

В своей основе книга примыкает непосредственно к работам известного советского философа Э.В. Ильенкова, к ученикам которого причисляет себя автор и надеется, что она будет достойна светлой памяти этого человека. Автор выражает благодарность доктору философских наук Г.Г. Водолазову, кандидату философских наук А.А. Сорокину, доктору экономических наук Н.В. Хес-сину и Т.Ф. Латынской, оказавшим помощь при подготовке книги, а также Философскому обществу СССР, которое содействовало ее выходу в свет.

23  Ленин П.И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 301.