С. Н. Маре ев диалектика логического и исторического и конкретный историзм К

Вид материала

Документы

Содержание Асмус В.Ф

Подобный материал:

• Отечественная история, всемирный исторический процесс, этапы исторического развития, 120.44kb.
• Белинский о романе Пушкина, 239.06kb.
• Ф. Энгельс диалектика природы, 5294.85kb.
• Трансдукция, 996.9kb.
• Публичный доклад муниципального общеобразовательного учреждения лицей №200 за 2007/08, 501.43kb.
• 1. Экономическая теория в системе экономических наук, 2373.47kb.
• Ниспровержение субъекта и диалектика желания в бессознательном у фрейда, 954.25kb.
• Тема: Методология науки криминалистики, 123.48kb.
• 1. типология правовых систем, 2036.93kb.
• Н. М. Макарова Перевод с английского и редакция, 4147.65kb.

Собр. соч.: В 3-х т. М., 1982, т. 1, с. 405. ^а’ Там же, с. 295.

117


Идти в науке путем, которым шла природа, кажется нормальным и естественным. В конце концов именно на такой путь рано или поздно должна выйти любая наука. Но на него должна вывести логика, иначе мы будем блуждать в потемках. И самое главное: здесь, на этом «прямом» пути, лежит существенная и непреодолимая трудность, состоящая в невозможности непосредственно от психики животных перейти к психике человека: между а ем и другим лежит история. А это уже вообще не предмет психологии.

Поэтому у психологов и естествоиспытателей, когда они пытались следовать по пути природной эволюции и таким образом прийти к человеку, всегда получалось так: они трактовали человека просто как наиболее совершенное животное. Как, например, объяснить, что у человека есть мышление? А очень просто. У животных тоже оно есть, но только неразвитое. Сказать они ничего не умеют – вот беда. А человек научился говорить и тем самым освободил свое мышление от тех стеснительных рамок, в которых оно существует у кошки, у собаки и т.д.

Таков наивный натуралистический взгляд на вещи, соответствующий определенному методу. Там, где при помощи его пытаются объяснить человеческие качества, оп оборачивается неизбежным антропоморфизмом, т.е. приписыванием чисто природным формам существования человеческих качеств и свойств. Подобно тому, как буржуазный политэконом видит во всех формах общества, предшествующих буржуазному, неразвитые формы этого общества, натуралист и эволюционист в животных видит недоразвитые формы человека, а в животном мире – недоразвитые формы человеческих отношений. И подобно тому_ь как буржуазный политэконом в буржуазном обществе видит естественное и нормальное состояние человека и человеческих отношений, натуралист находит его тоже нормальным и естественным, поскольку конкуренция и борьба за существование – нормальный, естественный закон природы. Поэтому натуралистический взгляд на вещи, который представляется нормальным и естественным научным взглядом, тоже оборачивается апологией буржуазных общественных отношений.

Итак, одпо дело применять категории, выражающие специфику высшей формы развития для определения специфики низших форм, и совсем другое – в неразвитых формах видеть всего лишь неразвитые формы тех же самых качеств, специфически характеризующих высшую

118


форму. И этот метод подхода совпадает с буржуазным взглядом на вещи. Идеолог буржуазного общества рассматривает все предшествующие формы общества, первобытную дикость, рабство, феодализм как неразвитые формы буржуазного общества, как извращенные формы, противоречащие человеческому естеству, которому адекватно соответствуют именно буржуазные общественные отношения. Он и социализм склонен рассматривать как «высшую стадию» развития буржуазного общества. Для него вся история, прошлая и будущая, – это история буржуазного общества.

Совсем другое дело, когда понимание специфики высшей формы становится методом для понимания специфики низших форм. Иными словами, понимание высшего дает ключ для понимания низшего, но не само понимание низшего. Автоматически здесь следуют лишь отрицательные определения низших форм. Если, допустим, специфическим для капиталистического способа производства является отделение производителя от средств производства, то уже отсюда понятно, что для предшествующих форм характерно органическое единство производителя со средствами производства, прежде всего с землей. В каких конкретных формах имело место единство – дело уже конкретного исторического исследования. Если, скажем, специфическим для человека является опосредствованное отношение к действительности, опосредствованное прежде всего орудием, а затем мышлением, сознанием и т.д., то для животного характерно непосредственное тождество с природой. «Животное, – замечает Маркс, – непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не отличает себя от своей жизнедеятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же делает самое свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания» ¹⁸.

Каковы же конкретные формы непосредственной животной жизнедеятельности – должна дать ответ зоопсихология. Это дело конкретного исследования. Но для того чтобы оно было правильно ориентировано, к конкретному исследованию необходимо подходить с четким пониманием общей специфики животной жизнедеятельности, которая непосредственно вытекает из понимания специфики человека. Поэтому Л.С. Выготский считает: понимание специфики человеческой психики дает метод для всякой психо-

¹⁸ Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2 р изд, т. 42, г. 93

119


логии. И общей теоретической частью психологии, как ни странно, оказывается психология человека. Точно так же и «Капитал» Маркса. Хотя он представляет собой теоретическое изображение лишь одной общественно-экономической формации, он, в силу того, что капитал представляет собой наиболее богатую и наиболее развитую форму общественного производства и тем самым дает ключ для понимания всякой другой формы общественного производства, оказывается общей теоретической частью марксистского обществоведения вообще. И потому материалистическое понимание истории, примененное только лишь один раз, для объяснения одной общественной формации, превращается из гипотезы в науку ¹⁹.

Итак, «анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны» означает: понимание высшего дает метод для понимания низшего. Но ни в коем случае не готовый ответ, не само понимание. Ведь с самого начала Маркс и Энгельс заявили: в отличие от философии истории, которая пытается дать готовую схему для понимания исторического процесса, основные понятия и категории материалистического понимания истории «отнюдь не дают рецепта или схемы, под которые можно подогнать исторические эпохи. Наоборот, трудности только тогда и начинаются, когда приступают к рассмотрению и упорядочению материала – относится ли он к минувшей эпохе или к современности, – когда принимаются за его действительное изображение» ²⁰. В силу именно такого характера метода сохраняет самостоятельное значение конкретное историческое исследование, что было уже, собственно, показано.

Но это не значит, что диалектико-материалистическии метод не универсален. Он не формален, т.е. имманентен содержанию, и потому каждый раз требует конкретного исследования. Он, как отмечал Гегель, «не есть нечто отличное от своего предмета и содержания, ибо именно содержание внутри себя, диалектика, которую он имеет в самом себе, движет вперед это содержание» ²¹. Это же имеет самое прямое отношение и к материалистическому пониманию истории, представляющему собой дальнейшее развитие и конкретизацию диалектического метода.

«Непосредственное приложение теории диалектического материализма, – подчеркивал Л.С. Выготский, –

¹⁹ См.: Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 139 – 140.

²⁰ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 26.

²¹ Гегель. Наука логики: В 3-х т. М., 1970, т. 1, с. 103.

120


к вопросам естествознания... невозможно, как невозможно непосредственно приложить ее к истории и социологии... Так же как история, социология нуждается в последующей особой теории исторического материализма, выясняющей значение для данной группы явлений законов диалектического материализма» ²².

Диалектический метод в «Капитале» взаимодействует с материалом посредством исторического материализма или материалистического понимания истории, а также посредством понятий и категорий, выработанных на основе того и другого, а именно: посредством категорий «товара», «стоимости», «рабочей силы», «капитала» и т.д., что в целом составляет метод исследования не только собственно капитала как особой исторической формы общественного производства, но в определенной степени также и других общественно-экономических формаций. В какой мере – это дело конкретного анализа. И поскольку буржуазное общество, основанное на капиталистическом способе производства, представляет собой такую форму общества, где определяющая роль материального, экономического фактора во всей общественной жизни, его влияние на юридическую и политическую надстройку являются наиболее характерным и прозрачным (почему, собственно, материалистическое понимание истории и было открыто не раньше, чем развились в достаточной степени буржуазные общественные отношения), метод исторического материализма проявляет себя наиболее универсальным образом именно в анализе буржуазного общества.

Утверждать после этого, что «политическая экономия есть наука о буржуазном обществе, а „метод политической экономии», рассматриваемый Марксом в данном разделе „Экономических рукописей», есть метод анализа именно данного общества и поэтому как таковой он но совпадает с методом исторического материализма в целом ■> ²³, – значит ясно себе не представлять характер диалектического метода вообще и метода исторического материализма в частности. Как раз относительно буржуазного общества метод его анализа в наибольшей степени совпадает с методом исторического материализма.

Когда «логическое» и «историческое» заменяют на «структуру» и «генезис», соответственно на «системно-структурный» и «генетический» метод, – «историческое»

²² Выготский Л.С. Собр. соч., т. 1, с. 419.

²³ Принцип историзма в познании социальных явлений, с. 138.

121


и «логическое» оерутся в кавычки как устаревшие и беллетристические названия для более современных и научных «системно-структурного» и «генетического» методов, – то при этом утрачивается собственно исторический элемент, органически соединяющий логику с историей, делающий осмысленным конкретное историческое исследование, придающий конкретный исторический и методологический смысл логике. «Анатомическая формула» – одна из форм проявления диалектики логического и исторического, и ее конкретный смысл проявляется лишь в свете такой диалектики.

Поскольку «анатомическая формула» вместе с «логическим» и «историческим» подверглась определенной дискредитации, повисли в воздухе и конкретные исторические факты, которые те же авторы попытались вытащить на свет и которые действительно играли самую существенную роль в марксовом анализе капитала и его исторического генезиса. Особенно это проявилось в последующей работе «Наследие К. Маркса и проблемы теории общественно-экономической формации» ²⁴.

Здесь, с одной стороны, признается (и совершенно справедливо), что «никакое, даже самое подробное описание событий, происходивших на заре капитализма», не может дать ответа на такие вопросы, как: «почему родиной капитализма стала не Испания, куда шел главный приток золота и серебра из Нового Света, а Нидерланды и Англия, не обладавшие ни военным могуществом, ни богатствами Испании», или «почему Англия, бывшая сначала аграрно-сырьевым придатком к торгово-промышленной Голландии, сумела отодвинуть ее на второй план» и «где,.наконец, искать грань между обществом феодальным и обществом буржуазным: то ли в экономических сдвигах, то ли в политических потрясениях XVI – XVIII вв., то ли в предшествовавших им грандиозных сдвигах общественного сознания – Реформации или Просвещения?» ²⁵

Для этого необходимо, пишет Маркс, «точно развить понятие капитала», его основного противоречия, из которого «должны выявиться все противоречия буржуазного производства, так же как и та граница, достигая которую это отношение гонит буржуазное производство к выходу

²⁴ Вородай Ю. М., Келле В. Ж., Плимак Е.Г. Наследие К. Маркса
и проблемы теории общественно-экономической формации. М..
1974.

²⁵ Там же, с. 77.

122


нию в истории математики, преемственность, единую логику уже исторического процесса развития математики. То же самое можно сказать о любой другой науке и ее истории. А потому эта проблема заслуживает особого рассмотрения.

3. Теоретическая преемственность и критика

как формы разрешения противоречия

логического и исторического

Мы уже проследили: противоречивый характер единства логического и исторического проявляется в их взаимооп-ределяемостп. Противоречие состоит в следующем: мы не можем знать, каково начало науки ²⁸, кроме того, что оно «имеет для метода только одну определенность – быть простым и всеобщим» ²⁹, до того, как узнаем, что выступило в качестве первого в истории. С другой стороны, мы не можем знать, с чего началась история изучаемой конкретности прежде, чем сможем выявить основные логические характеристики конкретности.

Правильный выбор начала в конечном счете оправдывается стройностью и завершенностью всей теоретической системы, построенной на его основе, и тем, что начало появляется в конце в качестве своего собственного результата. Но это опять-таки еще не показывает нам той действительной формы разрешения указанного противоречия, которое с необходимостью должно быть преодолено па пути к окончательному результату.

Противоречие оказывается неразрешимым для теории познания, которая так или иначе остается на точке зрения гносеологического робинзона. Но в действительной истории познания, как и в социальной истории вообще, прежде чем возникает практическая потребность в некоторой повой теории, всегда оказывается: все условия для ее возникновения уже налицо. Поскольку не только в истории, по и в ее литературном отражении (в истории науки) «развитие в общем и целом происходит также от простейших отношений к более сложным, то историческое развитие политико-экономической литературы давало естественную руководящую нить, которой могла придер-

^!8 Начало пауки может рассматриваться как самостоятельная проблема. Так она и поставлена в работе Ж.М. Абдильдина «Проблема начала» (Алма-Ата, 1967).

²⁹ Гегель. Наука логики, т. 3, с. 293.

125


живаться критика» ^3G. Теоретическая критика и есть та форма, в которой разрешается указанное противоречие. Но такая критика предполагает усвоение всех положительных результатов предшествующей науки.

«Сведение товара к труду в его двойственной форме – потребительной стоимости к реальному труду, или целесообразно производительной деятельности, а меновой стоимости к рабочему времени, или равному общественному труду, – писал Маркс, – есть конечный критический результат более чем полуторавековых исследований классической политической экономии, которая начинается в Англии с Уильяма Петти, а во Франции с Буагильбера и завершается в Англии Рикардо, а во Франции Сисмонди» ³¹.

Маркс начал с того, чем кончили его теоретические предшественники, – с товара. Но это не было простым продолжением классической политической экономии. А чтобы пойти дальше, предстояло критически переосмыслить все лучшие теоретические достижения предшественников. Всякий существенный шаг в истории науки – всегда переход в иное и противоположное, всегда революция в науке.

Часто непосредственными теоретическими предшественниками оказываются люди с противоположными теоретическими взглядами. «В Канте, – подмечал в свое время Р. Гайм, – видит Гегель своего предшественника, подобно тому, как в Юме Кант видел своего предшественника» ³². Маркс, в свою очередь, видел своего предшественника в Гегеле. И каждый из них проявлял противоречивое отношение к своим теоретическим предшественникам. Кантовскую философию Гегель называл «немецким ипохондрическим взглядом, который обратил в тщету все объективное и только наслаждается этой тщетой в своей душе». Но добавлял: «Говоря так, я отнюдь не забываю о заслугах кантовской философии – на ней я сам воспи-тап – для прогресса и даже в особенности для революции в философском образе мысли» ³³.

Всякий положительный результат в истории познания мира является прежде всего как отрицательный результат критики. «Критика чистого разума, – писал Гайм, – должна быть развита (доведена) до ее окончательных

³⁰ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 13, с. 497.

³¹ Там же, с. 38 – 39.

³² Гайм Р. Гегель и его время. Спб., 1861, с. 252.

³³ Гегель. Работы разных лет: В 2-х т. М., 1970, т. 2, с 415.

126


пределов. Тогда ее отрицательный результат сам собою превращается в положительное: „критика разума» преобразуется в систему разума» ³⁴. Если человеческий разум в своих попытках проникнуть в суть вещей наталкивается на противоречия, как показал Кант, то это означает, делает вывод Гегель, что вещи по своей внутренней сути противоречивы, и если разум человеческий вообще способен постигать сущность («вещь в себе»), он с необходимостью должен уметь мыслить («выдерживать») противоречие. Или за диалектикой должно быть признано объективное и положительное значение, заявляет Гегель, или вы должны оставаться на точке зрения «немецкого ипохондрического взгляда», который довольствуется только внешней видимостью.

Критика «Критики разума» не преобразуется непосредственно в систему разума, но дает руководящий принцип для ее построения. В самом основании критики должно лежать некоторое положительное руководящее воззрение. Однако оно еще не может стать результатом критики. Если вы склонны к ипохондрии, то вам не придет в голову критиковать Канта, поскольку нет лучшей философии для оправдания ипохондрии. И в то же время беззаветная вера во всепобеждающую мощь человеческого разума, не подкрепленная еще строгой теоретической системой разума, может побудить на штурм даже такой твердыни философского агностицизма, как «Критика чистого разума» Канта. Гегелю недаром всю жизнь был свойственен высокий пафос искания истины.

Непосредственным побудительным мотивом, которым руководствовался Маркс, когда он взялся за критическое освоение буржуазной политической экономии, было желание показать эксплуататорскую сущность капитализма и доказать его неизбежный исторический конец. И в оспове этого желания лежало еще не столько теоретическое обоснование, сколько определенное мировоззрение. Практически разум в конечном счете – корень всякого теоретического разума. А морально-практическое отношение к действительности проявляется прежде всего как критическое отношение к ней и ее идеологическое оправдание.

Критика может быть формой разрешения противоречия логического и исторического не только потому, что она не проистекает непосредственно из теоретических источников. Она и по своей логической сути не требует

³⁴ Гайм Р. Гегель и его время, с. 253.

127


обязательно какого-то однозначного теоретического построения. «Критик может... взять за исходную точку всякую форму теоретического и практического сознания, – отмечал Маркс, – п из собственных форм существующей действительности развить истинную действительность как ее долженствование и конечную цель» ³⁵. Если теорию капитала следует начинать только с товара, то критика существующих теорий прибавочной стоимости вовсе не должна начинать с того же. Она может оттолкнуться от любого теоретического понятия и представления существующих теорий и до определенной степени позволяет войти в рассмотрение вопроса раньше, чем будет развернуто его позитивное понимание, которое, в свою очередь, может дать основание для более обстоятельной критики. Если обратиться к ранним произведениям Маркса, можно заметить: он критикует Гегеля еще не с позиций диалектического материализма и научного коммунизма, а с позиции абстрактного гуманизма и за «недостаточное понимание философом своего собственного принципа» ³⁶.

Наука начинается, таким образом, с критики. Гегелевская «Логика» начиналась с «Критического философского журнала» ³⁷, «Капитал» – с «Критики политической экономии». Еще раз подчеркнем, Маркс критиковал Гегеля за недостаточное понимание им его собственного принципа. То есть критика предполагает понимание критикуемого принципа даже более глубокое, нежели понимание его со стороны самого творца. Маркс в определенном смысле был больший гегельянец, чем сам Гегель! И это явилось необходимым условием преодоления Гегеля. «Власть гегелевских предпосылок над мыслью Маркса оказалась в 40-е годы очень существенным воспитывающим ее фактором. Надо было сначала испытать эту власть над собой, чтобы потом обрести способность к снимающей ее критике – к критике, которая позволяла стать действительно выше гегельянства, включая и его разновидность – младогегельянство» ³⁸. Выражаясь фигурально,

^г’ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 380.

^% См.: Маркс К,, Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 7.

^?7 В йенский период своей деятельности (1801 – 1807 гг.) Гегель совместно с Шеллингом издавал «Критический философский журнал» («Kritisches Journal der Philosophie»), в первом номере которого он, в частности, опубликовал статью «О сущности философской критики».

³⁸ История марксистской диалектики. От возникновения марксизма до ленинского этапа. М., 1971, с. 122.

128


Гегель может быть преодолен только с помощью Гегеля.

Оперативность критики, как было сказано, проявляется в том, что она может начать с любой формы теоретического и практического сознания и из собственных форм существующего теоретического сознания развить истинное понимание существа депа. И это легко прослеживается на примере развития Марксом своей теории капитала. Первоначальный вариант будущего «Капитала», рукопись «Критика политической экономии», начинается с критики прудонистской концепции «рабочих денег», которая питала иллюзии насчет того, что путем преобразования денежного обращения и банковского кредита можно избежать многих зол капиталистического способа производства.

Дав краткую характеристику упомянутой концепции, Маркс констатирует: «В общем виде вопрос заключается в следующем: возможно ли путем изменения орудия обращения – организации обращения – революционизировать существующие производственные отношения и соответствующие им отношения распределения? Следующий вопрос: можно ли предпринять подобное преобразование обращения, не затрагивая существующих производственных отношений и покоящихся на них общественных отношений? Если бы оказалось, что каждое подобное преобразование обращения, в свою очередь, само уже предполагает изменение прочих условий производства и общественные перевороты, то, естественно, сразу же обнаружилась бы несостоятельность такого учения, которое предлагает свои фокусы в сфере обращения для того, чтобы, с одной стороны, избежать насильственного характера перемен, а с другой стороны, сделать сами эти перемены не предпосылкой, а, наоборот, постепенным результатом перестройки обращения. Достаточно установить ошибочность этой основной предпосылки, чтобы доказать наличие у приверженцев этих взглядов такого же непонимания относительно внутренней связи между производственными отношениями, отношениями распределения и отношениями обращения» ³⁹.

Здесь сразу видно: задача исторической критики выдвигает задачу создания теории капитала. В связи с поставленным вопросом возникает еще целый ряд вопросов, которые должны быть решены прежде, чем станет окон-

³⁹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 46, ч. I, с. 61.

129


чательно ясным то или иное заблуждение предшествующих теоретиков.

«Этот общий вопрос об отношении обращения к остальным производственным отношениям, – продолжает далее Маркс, – разумеется, может быть поставлен лишь в конце» ⁴⁰. То есть только после рассмотрения сущности меновой стоимости, товарного обмена, затем производства капитала и его обращения. Тогда станет ясно, какие изменения привносит капитал в сферу обращения и что капиталистическое обращение (в том числе кредит) подчинено капиталистическому производству, а следовательно, всякое изменение в распределении может быть осуществлено только с изменением характера производства. «Но если предположить, что этот базис устранен, – констатирует Маркс, – то с другой стороны, отпадает сама проблема, которая существует только на этом базисе и вместе с ним» ⁴¹.

В процессе полемики с прудонистами наблюдается постепенное углубление Маркса в суть дела. Он отмечает, например, связь ошибочной теории обращения Прудопа с его ошибочной теорией стоимости, набрасывая собственную теорию стоимости, дабы показать, что возникновение денег и денежного обращения произошло не по воле отдельных лиц, а является необходимым результатом исторического развития производства и обмена. Раздел (б) «Превращение продукта в товар, а стоимости товара в деньги в процессе обмена» выделяется в рассматриваемой нами главе из рукописи Маркса как самостоятельная часть, как краткий очерк собственной теории стоимости, переросший впоследствии в самостоятельный отдел «Капитала». Причем Маркс уже здесь намечает ряд пунктов, которые должны быть развиты подробнее.

I? отношении критики и позитивной науки прослеживается тоже своеобразное «оборачивание». То, что явилось результатом критики, само становится ее основанием, причем более прочным, чем первоначальные идеи «практического» разума. Например, критика Прудона с его прожектами относительно преобразований в сфере обращения в самом начале и уже четкий вывод в конце как результат исследования сущности не только денег, но и капитала: «Бравый юноша не понимает, что все дело в том, что стоимость обменивается на труд по закону

⁴⁰ Там же, с. 62.

⁴¹ Там же, т. 46, ч. II, с. 309.

130


стоимости и что поэтому для того, чтобы упразднить процент, необходимо упразднить самый капитал, способ производства, основанный на меновой стоимости, а значит и наемный труд» ⁴².

Отсюда двоякий способ критики: «Критику политической экономии, даже согласно выработанному методу, можно было проводить двояким образом: исторически или логически» ⁴³. Но это все-таки логически не равноправные способы. Можно, конечно, излагать собственную теорию и в связи с исторической критикой, как делает Маркс в рукописи 1857 – 1858 гг. Но, во-первых, подобный способ изложения громоздкий и не совсем удобный, во-вторых, он не меняет сути дела: собственная теория должна быть предпослана критике, так как и при историческом способе критические аргументы черпаются из собственной теории, а в собственно критической части предвосхищаются только выводы теории. Всякое суждение истинности предполагает представление об истинном и ложном, подобно тому как, по словам Гегеля, «для того, чтобы знать, какие поступки справедливы, добры, а какие несправедливы, злы, нужно уже заранее иметь понятие о справедливом и добром»⁴⁴. Речь, следовательно, должна идти прежде всего не об удобстве или неудобстве того или иного способа исследования и изложения, а о той более глубокой и объективной основе, которая диктует определенный порядок исследования и изложения. Так же как всякое утверждение есть одновременно и опровержение, всякое опровержение есть утверждение, предполагает последнее. Но это не строго «симметричное» отношение: опровержение может быть основано на внутренней противоречивости критикуемого принципа, что дает только руководящий принцип для построения позитивной науки, тогда как позитивно обоснованный принцип автоматически опровергает всякий другой, ему противоречащий.

Критика, черпающая свои критические аргументы не в позитивной теории, а в смутно предчувствуемой идее ее, не может быть критикой «для нас», – она еще только «в себе» и «для себя», являясь необходимым этапом на пути формирования позитивной науки. Но и смутно предчувствуемая идея позитивной науки необходима. Например, смутно предчувствуемой идеей научного коммунизма

⁴² Там же, с. 358.

⁴³ Там же, т. 13, с. 497.

⁴¹ Гегель. Работы разных лет, т. 2, с. 13.

131


явился «реальный гуманизм», и Марксу в определенном смысле необходимо надо было пройти такой этап развития. Но как только позитивная наука получает свой завершенный вид, роли меняются, и уже позитивная наука становится условием критики. Если «Капитал» был сначала по необходимости «Критикой политической экономии», то теперь он становится условием критики политической экономии («Теории прибавочной стоимости»). «В действительности, для себя, – поясняет Маркс, – я начал „Капитал» как раз в обратном порядке по сравнению с тем, как он предстанет перед публикой (начав работу с третьей, исторической, части)...» ⁴⁵.

Однако теперь, когда критика получает свое позитивное основание, она превращается из критики «для себя» в общезначимую и в определенном смысле необходимую, а попросту – всем понятную критику. Последняя не несет в себе уже никакого нового теоретического содержания, а только использует его. Маркс признает: «написать 4-ю книгу, историко-литературную...» для него «относительно наиболее легкая часть, так как все вопросы решены в первых трех книгах, а эта последняя является поэтому больше повторением в исторической форме»^4б.

В теории, в логике оказывается, таким образом, снятой двоякая история – история самой изучаемой конкретности и история теоретического освоения этой конкретности, ее литературное отражение. И нет необходимости писать историю политической экономии, как и «нет необходимости писать действительную историю производственных отношений...», чтобы раскрыть законы буржуазной экономики⁴⁷.

И того требует действительный историзм в отличие от «эрудитской» имитации «всестороннего» знания, которую Маркс назвал «могилой» науки и про которую писал: «Самой последней формой является профессорская форма, которая берется за дело „исторически» и с мудрой умеренностью отыскивает везде „наилучшее»... Это – выхолащивание всех систем, у которых повсюду обламывают их острые углы и которые мирно уживаются друг с другом в общей тетради для выписок» ⁴⁸.

Критика, таким образом, одна из форм, где преодолевается и разрешается противоречие логического и истори-

⁴⁵ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 34, с. 238.

⁴⁶ Там же, т. 31, с. 111.

⁴⁷ Там же, т. 46, ч. I, с. 449.

⁴⁸ Там же, т. 26, ч. III, с. 528.

132


ческого. Но и критика, обладая определенной самостоятельностью, – определенной оперативностью, – предполагает, как было уже отмечено, какую-то форму смутно предчувствуемой идеи нового. Оставаясь в пределах теоретического разума, здесь невозможно не избежать порочного круга или интуитивизма худшего толка. Но, во-первых, философия всегда в конечном счете выражение практических потребностей времени. И мы не можем, допустим, вывести марксистскую философию как автоматический результат развития немецкой классической философии. А во-вторых, диалектическая теория познания марксизма не снимает, если можно так выразиться, с повестки дня такие «вещи», как талант, гений и т.д., а только дает им вполне рациональное объяснение.

То, что вытекает из марксистской концепции историзма, в полной мере относится и к самому марксизму. «Кто захотел бы вывести великие научные идеи, созданные Марксом, – писал В.Ф. Асмус в своей работе „Марксизм и буржуазный историзм», – из философских, исторических и экономических учений его предшественников,.тот показал бы только полное непонимание их действительного генезиса... Философия истории Маркса полагает некоторый новый рубеж научного развития, знаменует рождение нового типа философско-исторической мысли, по отношению к которому работа предшественников должна рассматриваться не столько в качестве прямого реактива, сколько в качестве всего только фермента его возникновения и развития»⁴⁹. Понимание действительного генезиса марксизма не исключает также значения великой личности его создателя – Маркса. Понадобилась поистине уникальная фигура человека, соединившего в себе способность к философскому теоретизированию с очень яркими морально-политическими качествами, для того чтобы появилось на свет такое явление, как марксизм.

Роль личности в истории научного, философского, духовного развития вообще, место и роль критицизма в этом процессе, соотношение традиции и новаторства, логики и творчества – наиболее сложные вопросы, которые можно разрешить только на почве марксизма, на почве материалистической диалектики. Между тем потребности современного научного развития ставят названные проблемы

⁴⁹  Асмус В.Ф. Избр. филос. труды: В 2-х т. М., 1971, т. 2, с. 286- 287.


со всей остротой, и от них не может отвернуться современная буржуазная «философия науки». Весьма показательно, что дать рациональное решение их она не может. На одной из попыток современной буржуазной «философии науки» поставить методологию научного познания на почву истории и хотелось бы остановиться.

4. «Историческая школа» в методологии науки

В последнее время «историческая» проблематика была поднята позитивизмом (если быть более точным, самой последней его разновидностью – так называемым постпозитивизмом) в связи с попыткой найти объяснение закономерностей становления и развития научных теорий. Поиски ведутся, в частности, на путях «рациональной реконструкции» истории науки, что само по себе, конечно же, представляет прогрессивный сдвиг в характере постановки проблем по сравнению с «классическим» позитивизмом, полностью разделявшим иллюзии прежней метафизики. Считалось, путем целенаправленных усилий можно достичь последних глубин человеческого интеллекта, на дне которого лежит ключ ко всем мировым загадкам, а потом спокойно пережевывать жареных рябчиков абсолютных истин. Не только наука, но и сам орган научного мышления есть продукт истории. Вот к какому выводу привел, вернее подвел, кризис современного позитивизма. Но этот вывод сделан в действительно большой философии уже по крайней мере полтораста лет назад. Вот почему нынешний позитивизм, несмотря на всю его «современность», носит явно провинциальный характер. Наука о мышлении, писал Энгельс, «как и всякая другая наука, есть историческая наука, наука об историческом развитии человеческого мышления» ⁵⁰.

Современный буржуазный философ оказывается в очень сложном и щекотливом положении. С одной стороны, к исторической релятивизации идеала научного знания его неумолимо толкают все более умножающиеся научные факты, с другой – он не может принять исторической диалектики Маркса – Энгельса – Ленина.

Историческая диалектика или исторический релятивизм, и третьего не дано – так был поставлен вопрос

Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.. т. 20, с. 306 – 367.

134


современной революцией в естествознании, начавшейся на рубеже нынешнего и прошлого столетий, блестящий анализ которой дал в своем «Материализме и эмпириокритицизме» В.И. Ленин. Абсолютная истина или истина «по соглашению», – вот как стоит вопрос для метафизики. И он неизбежно из веры в абсолюты впадает в совершенно противоположную крайность – в самый крайний субъективизм, ибо «вероятная истина» в данном случае – только пересадочная станция. Ведь вопрос неизбежно встаёт об объективном основании вероятности, каковым является только достоверность. Причем достоверность абсолютная, а паш метафизик теперь ни в какие абсолюты не верит. И историческая диалектика, которая включает в себя диалектику абсолютной и относительной истины и которая оставалась для буржуазного философа и учепого слишком революционной, теперь оказывается для него недостаточно революционной. На смену спокойной и плавной эволюции (в нее-то и верил либеральный буржуа середины прошлого века) приходит своеобразный катастрофизм, философия «великого отказа» от всяких раз и навсегда установленных истин. Причем буржуазная критика совершает в данном случае обычный для нее подлог: она критикует за недостаточную революционность диалектику Гегеля, которая действительно дает для этого поводы, но, чего не хотят замечать буржуазные критики диалектики, – является всего лишь одной из исторических форм диалектики, многообразие которых гегелевской диалектикой не завершается, хотя она представляет собой наиболее развитую форму всей домарксистской диалектики.

Так, Лакатос считает, что для Гегеля и его последователей изменения в «концептуальных каркасах» являются предопределенными неизбежным процессом, где индивидуальное творчество или рациональный критицизм не играют существенной роли, что их наука рассматривает изменения без критицизма.

Даже в отношении Гегеля это верно только с очень существенными поправками, о чем речь уже шла. Но когда дело касается «последователей» его, к которым позитивисты причисляют обычно и марксистов, то это совсем неверно. По крайней мере, один из марксистов, сам Маркс, обосновал необходимость критицизма во всяком прогрессивном развитии. И не только своей революционной диалектикой, но и своей научной практикой. Об этом тоже уже шла речь.

135


Но Маркс, так же как и Гегель, несмотря на всю свою революционность, понимал историческое развитие науки как необходимое развитие. Однако необходимость заключается не в том, что весь ход исторического развития науки предопределен заранее, а в том, что для каждого этапа этого развития требуются необходимые теоретические предпосылки, задающие своего рода «вектор» дальнейшего движения. Возможна ли была специальная теория относительности во времена Аристотеля? На сей вопрос, наверное, и Лакатос ответил бы: нет, невозможна, для этого не было необходимых условий.

«Человечество, – как писал Маркс, – ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо...» ^5! Таким образом дело обстоит не только в области практической, но и в теоретической. Время ставит определенные вопросы, и на них может быть только определенный ответ. Каким образом он будет добыт – это уже другое дело. Но он должен быть определенным.

Индивидуальное творчество и критицизм при том не только не исключаются, но обязательно предполагаются. Однако критицизм, входящий в права критикуемого, не вырождается в пустой негативизм и критиканство. Он сам по своей собственной логике приводит к формированию исходных принципов новой науки. В ее рамках и решаются вопросы, неразрешимые прежде.

В творческом процессе человек всегда решает вопрос, который имеет альтернативную, антиномическую форму. Решение его состоит в нахождении «третьего», соединяющего крайние и противоположные полюса, что сопровождается своего рода психологическим «разрядом» и субъективно несет положительную эмоциональную окраску. Этот процесс, имеющий, правда, не только логическую, но и психологическую природу, совершенно непонятен и «иррационален» именно с логической стороны, когда его рассматривают с точки зрения формальной логики. А она по своей природе «третье» исключает, которого «не дано».

Не умея объяснить такой переход логически, нельзя, понятно, объяснить его и как исторический переход. Значит, историзм так называемой «исторической школы

■’’ Там же. т. 1!. с. 7.

136


в методологии науки» ⁵², с помощью которого «постпозитивисты» пытаются смягчить основные пороки неопозитивизма, оказывается урезанным в самом существенном звене. Необъясненным и необъяснимым в современной буржуазной философии остается революция в науке. Даже человек, взявшийся за объяснение именно «структуры научных революций», вынужден в итоге заявить: этот вопрос «приходится оставить здесь нерассмотренным и, мо-ц? ет быть, навсегда» ⁶³.

Ни одна форма буржуазного историзма не доходит в конечном счете до самого главного, до понимания исторического характера самой логики человеческого мышления, до понимания того, что «теория законов мышления отнюдь не есть какая-то раз навсегда установленная „вечная истина», как это связывает со словом „логика» филистерская мысль» ⁵⁴, что исторический процесс культурного развития человечества есть также процесс становления и развития мышления, его логики. В этом пункте смыкаются все новейшие школы современной буржуазной философии. Да, соглашаются они, само мышление человеческое не более чем натуральный, естественный, а не исторический в своем существе процесс. А это и есть натурализм, в противоположность историзму, в понимании мышления.

5. Историзм и натурализм в понимании природы человеческого мышления

Натурализм вообще есть отождествление явлений социальных, возникших и развивающихся исторически, с явлениями естественно-природными, натуральными. Натурализм, следовательно, – отрицание историзма по существу, хотя он не отрицает развития вообще и даже может претендовать на историзм как принцип и метод рассмотрения некоторых явлений. Но натурализм никогда не доходит до исторического понимания природы мышления, сознания, – для него они всегда остаются натуральными свойствами вида homo sapiens, прямым продолжением биологической эволюции, не перешедшей еще в историю. Для натурализма в основании истории уже лежат сознание и мышление в качестве ее предпосылок. Поэтому в понимании истории он оборачивается своей противопо-

« См.: Структура и развитие науки. М., 1978, с. 22 – 23. к*.У» У^{н Т}- Структура научных революций. М., 1975, с. 121. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 367.

137


ложностью – идеализмом и его самой грубой формой – спиритуализмом.

Последнее произошло, например, с небезызвестным А.А. Богдановым, которого В.И. Ленин критиковал, с одной стороны, за биологическое понимание социальных проблем, объявляя фразой «перенесение биологических понятий вообще в область общественных наук» ⁵⁵, с другой – за отождествление общественного сознания и общественного бытия⁵⁶, а также за авантюризм в области культурной политики, выразившийся в выдумывании и навязывании народу так называемой «пролетарской культуры», которая совершенно не имела под собой реальной исторической почвы.

Причем натуралистическое понимание мышления и сознания Богданов не выдумал, он позаимствовал его у своего духовного отца Эрнста Маха. «Биология и история культуры, – писал тот, – суть равноценные, взаимно дополняющие друг друга источники психологии и учения о познании» ⁵⁷. «Всякое познание, – читаем далее, – есть психологическое переживание, непосредственно или, по крайней мере, посредственно биологически для нас полезное. Наоборот, если суждение оказывается в противоречии с соответственным переживанием, мы называем его заблуждением...» ⁵⁸ Выходит, если мы чувствуем себя субъективно хорошо, как крыловская свинья, наевшаяся желудей «досыта, до отвала», то мы и правы.

Одним словом, мышление человека – это форма биологического приспособления, как и у животных, только более развитая. Оказывается, и язык человека отличается от «языка» животных только по степени: