Гуссерль логические иследования картезианские размышления

Вид материала

Реферат

Содержание Глава девятая

Подобный материал:

• От редактора, 5089.26kb.
• Прошло 60 лет со дня смерти, 3293.5kb.
• Время, требуемое для выполнения проекта 7 недель, 14 часов, 8.75kb.
• Сумцова Ольга Владимировна Логические основы построения компьютера Темы игры: Основные, 54.64kb.
• Тема Уроки 1 Логические основы компьютера Урок Логические элементы и переключательные, 96.75kb.
• Урок №17 тема урока логические основы построения ЭВМ, 117.09kb.
• Тема урока : «Базовые логические элементы», 87.8kb.
• Урок на тему «Решение логических задач с помощью электронных таблиц ms excel\ Раздел, 149.53kb.
• Авторское выполнение научных работ на заказ. Контроль плагиата, скидки, гарантии, прямое, 973.55kb.
• Логические основы построения компьютера, 230.09kb.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 

ПРИНЦИП ЭКОНОМИИ МЫШЛЕНИЯ И ЛОГИКА

 

§ 52. Введение

В близком родстве с психологизмом, опровержением которого мы занимались до сих пор, стоит другая форма эмпиристического обоснования логики и гносеологии, особенно сильно распространившаяся за последние годы; это – биологическое обоснование логики и гносеологии посредством принципа наименьшей затраты силы, как у Авенариуса, или принципа экономии мышления, как это называет Мах. Что это направление в конце концов впадает в психологизм, яснее всего видно из «Психологии» Корнелиуса. Тут вышеупомянутый принцип открыто излагается как «основной закон разума» и одновременно как «всеобщий психологический основной закон». Психология (и, в частности, психология процессов познания), построенная на этом основном законе, вместе с тем должна дать основу для философии вообще.

Мне кажется, что в этих теориях экономии мышления вполне правомерные и при соответствующем ограничении весьма плодотворные мысли получают такое применение, которое в случае всеобщего признания означало бы гибель всякой истинной логики и теории познания, с одной стороны, и психологии – с другой⁶⁰.

Мы исследуем сначала характер принципа Маха-Авенариуса как принципа телеологического приспособления; затем мы определим ценное в его содержании и правомерные цели вытекающих отсюда исследований в области психической антропологии и практического учения о знании; в заключение мы докажем неспособность его оказать какую-либо помощь в деле обоснования психологии и прежде всего – чистой логики и теории познания.

 

§ 53. Телеологический характер принципа Маха-Авенариуса и научное значение экономики мышления⁶¹

Как бы ни формулировать этот принцип, он носит характер принципа развития или приспособления; наука понимается тут как наиболее целесообразное (экономическое, сберегающее силу) приспособление мыслей к различным областям явлений.

В предисловии к своему произведению, посвященному этому принципу, Авенариус излагает его следующим образом: «Изменение, которое вносит душа в свои представления, когда присоединяются новые впечатления, есть возможно меньшее». И далее: «Но поскольку душа подчинена условиям органического существования и вытекающим из них требованиям целесообразности, указанный принцип становится принципом развития: душа употребляет для апперцепции не более силы, чем надобно, и из множества возможных апперцепции отдает предпочтение той, которая производит ту же работу с меньшей затратой сил, или с той же затратой сил производит большую работу; при благоприятствующих условиях душа даже предпочитает меньшей в данный момент затрате сил, которая, однако, связана с меньшим размером действия или с меньшей длительностью действия, временно большее напряжение сил, обещающее гораздо большее или более длительное действие».

Большая отвлеченность, которая получается у Авенариуса из-за введения понятия апперцепции, ввиду обширности этого понятия и бедности его содержания куплена дорогой ценой. Мах справедливо ставит на первое место то, что у Авенариуса является результатом обстоятельных и в целом довольно сомнительных дедукций: а именно, что наука создает возможно более полную ориентировку в соответствующих областях опыта, возможно более экономное приспособление наших мыслей к ним. Впрочем, он не любит (и опять-таки совершенно справедливо) говорить о принципе, а предпочитает говорить просто об «экономической природе» научного исследования, об экономизирующем мышление действии» понятий, формул, теорий, методов и т. п.

Итак, в этом принципе речь идет не о принципе в смысле рациональной теории, не о точном законе, который был бы способен функционировать как основание рационального объяснения, но об одной из тех ценных телеологических точек зрения, которые в биологических науках вообще очень полезны и все примыкают к общей идее развития.

Отношение к самосохранению и сохранению рода тут ведь ясно видно. Действия животного определяются представлениями и суждениями. Если бы последние были недостаточно приспособлены к течению событий, то прошедший опыт не мог бы быть использован, новое не было бы предвидимо, средства и цели не находились бы в надлежащем соответствии; и если б так было (по меньшей мере, в среднем) в кругу жизни соответственных индивидов и по отношению к угрожающим им опасностям или благоприятным для них выгодам, то сохранение было бы невозможно. Существо человекоподобного вида, которое переживало бы содержания ощущений, но не совершало бы никаких ассоциаций, не приобретало бы привычек к представлениям, т. е. существо, которое было бы неспособно предметно толковать содержания, воспринимать внешние вещи и события, по привычке ожидать их или снова представлять их в воспоминании и которое во всех этих актах опыта не было бы уверено в приблизительном успехе, – как могло бы оно сохранить существование? Уже Юм в этом смысле говорил «о некоторого рода предопределенной гармонии между течением явлений природы и следованием наших идей», а современное учение о развитии склонно развивать далее эту точку зрения и изучить в деталях соответствующие телеологические черты духовной организации. Эта точка зрения несомненно столь же плодотворна для психической биологии, сколь плодотворной она уже давно оказалась для физической биологии.

Разумеется, ей подчинена область не только слепого, но и логического, научного мышления. Преимущество человека есть разум. Человек есть не только вообще существо, которое приспособляется к своим внешним условиям через посредство представлений и суждений; он также мыслит и преодолевает посредством понятия узкие пределы наглядного. В отвлеченном познании он доходит до строгих каузальных законов, которые позволяют ему в несравненно большем объеме и с несравненно большей уверенностью, чем это было бы возможно в ином случае, предвидеть ход будущих явлений, воссоздавать течение прошедших, вычислять наперед возможные действия окружающих вещей и подчинять их себе на практике. «Science d'ou prévoyance, prévoyance d’ou action» – метко говорит Конт. Сколько бы страданий ни причиняло, и далеко не редко, односторонне преувеличенное стремление к познанию отдельному исследователю, – в конце концов его плоды, сокровища науки, все же служат на пользу всего человечества.

В вышесказанном не было еще и речи об экономии мышления. Но эта мысль тотчас же напрашивается, как только мы точнее сообразим, чего требует идея приспособления. Какое-либо существо очевидно организовано тем более целесообразно, т. е. тем лучше приспособлено к условиям своей жизни, чем быстрее и с меньшей затратой сил оно может каждый раз выполнять действия, необходимые или благоприятные для его развития. В случае каких-либо (обыкновенно принадлежащих к известной сфере и выступающих только в известные промежутки времени) вредных или полезных явлений оно будет тем скорее готово к обороне или наступлению, будет иметь успех, и у него останется тем больше запасной силы, чтобы противостоять новым опасностям или реализовать новые выгоды. Разумеется, тут речь идет о неясных, только грубо согласованных между собой и оцениваемых нами отношениях, но все же это отношения, о которых можно с достаточной определенностью говорить и обсуждение которых (по крайней мере, в пределах известных областей) следует считать в общем весьма поучительными.

Это несомненно применимо к области умственной работы. Раз признано, что она способствует самосохранению, то ее можно рассматривать с экономической точки зрения и оценивать телеологически соответственные действия, фактически осуществляемые человеком. Можно, также, так сказать, a priori представить известные совершенства как соответствующие экономии мышления и затем показать, что они реализуются в формах и путях процесса нашего мышления -либо во всяком мышлении вообще, либо в более развитых умах и в методах научного исследования. Во всяком случае, здесь открывается область обширных, благодарных и поучительных исследований. Область психического есть ведь частичная область биологии, и, следовательно, в ней возможны не только абстрактно-психологические исследования, которые, наподобие физики, направлены на элементарную закономерность, но и конкретно-психологические и, в частности, телеологические исследования. Из последних составляется психическая антропология как необходимая спутница физической, она рассматривает человека в среде общей жизни человечества и далее в совокупности всей земной жизни.

 

§ 54. Более подробное изложение правомерных целей экономики мышления, главным образом, в сфере чисто дедуктивной методики. Отношение их к логическому техническому учению

Специально в применении к науке точка зрения экономии мышления может дать значительные результаты, она может бросить яркий свет на антропологические основания различных методов исследования. Более того, некоторые из самых плодотворных методов, характерных для наиболее передовых наук, могут быть удовлетворительно поняты только в связи с особенностями нашей психической организации. Очень хорошо по этому поводу говорит Мах: «Кто занимается математикой, не просветившись в означенном направлении, тот должен часто испытывать неприятное впечатление, будто карандаш и бумага умнее его самого»⁶².

Необходимо обратить здесь внимание на следующее. Если сообразить, как ограничены интеллектуальные силы человека и, далее, как узка та сфера, внутри которой находятся еще вполне доступные пониманию усложнения абстрактных понятий, и, как трудно даже одно только понимание таких своеобразно сочетающихся усложнений; если далее рассудить, как мы подобным же образом ограничены в самом уразумении смысла умеренно сложных связей между положениями и еще более – в действительном и самоочевидном осуществлении даже умеренно сложных дедукций; наконец, если принять во внимание, как ничтожна a fortiori сфера, в которой первоначально может вращаться активное, вполне ясное, повсюду борющееся с самой мыслью исследование, – если сообразить все это, то надо изумляться, как вообще могли создаться более обширные рациональные теории и науки. Так, например, серьезная проблема состоит в том, как возможны математические дисциплины, в которых с величайшей свободой движутся не относительно простые мысли, а целые груды мыслей и тысячекратно переплетенные друг с другом связи мыслей, и где исследование создает все усложняющиеся сочетания их.

Это делает искусство и метод. Они преодолевают несовершенства нашей духовной организации и позволяют нам косвенно посредством символических процессов при отсутствии наглядности, прямого уразумения и очевидности выводить результаты, которые вполне верны, ибо раз навсегда гарантированы общим обоснованием правильности метода. Все относящиеся сюда искусственные приемы (которые имеются в виду, когда речь идет о методе вообще) носят характер приемов экономии мышления. Они исторически и индивидуально вырастают из неизвестных естественных процессов экономии мышления, причем исследователь в практически-логическом мышлении уясняет их преимущества, вполне сознательно совершенствует их, искусственно связывает и создает аналогичные, более усложненные, но несравненно более действенные механизмы мышления. Следовательно, путем очевидного уяснения, постоянно сообразуясь с особенностями нашей духовной организации⁶³, люди, прокладывающие пути в науке, изыскивают методы, общую правомерность которых они устанавливают раз навсегда. Раз это сделано, эти методы могут в каждом данном отдельном случае применяться и без сознания очевидности, так сказать, механически, объективная правильность результата обеспечена.

Это широкое сведение самоочевидных процессов мышления на механические, посредством коего огромные области неосуществимых прямым путем задач мышления преодолеваются косвенным путем, покоится на психологической природе значно-символического мышления. Оно играет неизмеримо большую роль не только для построения слепых механизмов – на манер арифметических предписаний для четырех действий и для высших операций с десятичными числами, где результат (иногда при помощи логарифмических таблиц, тригонометрических функций и т. п.) получается без всякого содействия уясняющего мышления – но и в связях уясняющего исследования и доказывания. Сюда относится, например, достопримечательное усвоение всех чисто математических понятий, в силу которого, особенно в арифметике, общие арифметические знаки сперва употребляются в смысле первоначального определения как знаки соответствующих числовых понятий, а затем функционируют уже как чисто операционные знаки, именно как знаки, значение которых определяется исключительно внешними формами операций; каждый из них получает значение просто чего-либо, чем в этих определенных формах можно пользоваться на бумаге известным способом⁶⁴. Эти заменяющие операционные понятия, благодаря которым знаки превращаются в своего рода игральные марки, имеют решающее и исключительное значение на самых далеких этапах арифметического мышления и даже исследования. Они означают огромное облегчение его, они переносят его с тяжело доступных высот абстракции на удобный путь наглядного представления, где руководимое самоочевидностью воображение в пределах правил может действовать свободно и с относительно небольшими усилиями, приблизительно так, как в играх, основанных на правилах.

В связи с этим можно бы указать и на то, как в чисто математических дисциплинах экономизирующее мысли сведение настоящего мышления к замещающему его, значному, сначала совершенно незаметно дает повод к формальным обобщениям первоначальных рядов мыслей и даже наук, и как таким путем, почти без всякой специально на это направленной работы ума, вырастают дедуктивные дисциплины с бесконечно расширенным горизонтом. Из арифметики, которая первоначально была учением о совокупностях и величинах, возникает таким образом и в известном смысле сама собой обобщенная, формальная арифметика, в отношении которой совокупности и величины представляют собой только случайные объекты применения, а уже не основные понятия. И когда здесь вступает вполне сознательное размышление, вырастает в качестве дальнейшего расширения чистое учение о многообразии, которое по форме охватывает все возможные дедуктивные системы и для которого даже система форм формальной арифметики есть только единичный случай⁶⁵.

Анализ этих и сходных типов методов и законченное выяснение того, что они могут дать, представляет собой, быть может, прекраснейшее и во всяком случае менее всего обработанное поле для теории науки, в особенности для столь важной и поучительной теории дедуктивной (в обширнейшем смысле математической) методики. Одними общими местами, одними лишь туманными словами о заместительной функции знаков, о сберегающих силу механизмах и т. п. дело, разумеется, не может кончиться; необходимы повсюду глубокие анализы, нужно действительно произвести исследование каждого типически различного метода и показать его экономическое действие наряду с точным уяснением этого действия.

Если понять ясно смысл поставленной здесь задачи, то и подлежащие решению проблемы экономии мышления в донаучном и вненаучном мышлении получают новое освещение и новую форму. Известного приспособления к внешней природе требует самосохранение; оно требует, сказали мы, способности в известной мере правильно судить о вещах, предвидеть течение событий, правильно расценивать причинные связи и т. п. Но действительное познание всего этого осуществляется только в науке, если вообще осуществляется. А как могли бы мы практически правильно судить и умозаключать без сознания очевидности, которое в целом может дать только наука, дар немногих? Ведь практическим потребностям донаучной жизни служат некоторые очень сложные и плодотворные методы – вспомним хотя бы о десятичной системе. Если они не открыты с сознанием их очевидности, а появились естественным путем, то возникает вопрос, как возможно нечто подобное, как слепо механические операции в конечном выводе могут совпадать с тем, чего требует сознание очевидности.

Соображения вроде намеченных выше укажут нам путь. Чтобы выяснить телеологию донаучных и вне-научных методов, необходимо прежде всего посредством точного анализа соответствующих связей представлений и суждений, как и действующих тенденций, установить фактическую сторону, психологический механизм соответствующего способа мышления. Действие последнего в направлении экономии мышления обнаруживается через доказательство, что этот способ может быть обоснован косвенно и логически с очевидностью, т. е. что его результаты – с необходимостью или с известной, не слишком малой вероятностью – должны совпадать с истиной. Наконец, чтобы не пришлось считать естественное возникновение экономизирующего мышление аппарата чудом (или, что то же, результатом творческого акта божественного разума), необходимо заняться тщательным анализом естественных и господствующих мотивов и условий представления у среднего человека (а также у дикаря, животного и т. д.) и на основе этого показать, как мог и должен был «сам собой» развиться из чисто природных оснований такого рода плодотворный способ⁶⁶.

Этим уяснена вполне, по моему мнению, правомерная и плодотворная идея экономики мышления и обозначены в общих чертах проблемы, которые ей предстоит разрешить, и главные направления, по которым она должна идти. Ее отношение к логике в практическом смысле технического учения о научном познании понятно само собой. Очевидно, она представляет важную основу этого технического учения, ибо оказывает существенную помощь для создания идеи технических методов человеческого познания, для полезного специализирования таких методов, а также для выведения правил их оценки и открытия.

 

§ 55. Экономика мышления не имеет значения для чистой логики и учения о познании. Ее отношение к психологии

Поскольку эти мысли совпадают с учением Р. Авенариуса и Э. Маха, разногласия между нами нет, и я с радостью присоединяюсь к ним. Я, действительно, убежден, что в особенности трудам Э. Маха по истории методологии мы обязаны многим в смысле логического поучения даже и там, где не всецело можно (или совершенно нельзя) согласиться с его выводами. К сожалению, Мах не затронул именно тех, как бы мне казалось, наиболее плодотворных, проблем дедуктивной экономики мышления, которые я выше пытался формулировать хотя и кратко, но, надеюсь, достаточно определенно. И что он этого не сделал, это (по крайней мере, отчасти) объясняется гносеологическими искажениями, которые он счел возможным ввести в свои исследования. Но именно с этим и связано особенно сильное действие работ Маха. С этой стороны его идеи сходятся также с мыслями Авенариуса; и это же заставляет меня здесь выступить против него.

Учение Маха об экономии мышления, как и учение Авенариуса о наименьшей затрате сил, относится, как мы видели, к известным биологическим фактам и в конечном счете представляет отрасль учения о развитии. Отсюда само собой понятно, что упомянутые исследования могут, правда, пролить свет на практическое учение о познании, на методологию научного исследования, но отнюдь не на чистое учение о познании, в частности, не на идеальные законы чистой логики. Но сочинения школы Маха-Авенариуса, по-видимому, имеют в виду именно теорию познания с обоснованием в смысле экономии мышления. Против подобного понимания и употребления экономики мышления, разумеется, обращается весь этот арсенал возражений, которые приведены нами выше против психологизма и релятивизма. Обоснование учения о познании в смысле экономии мышления в конце концов, ведь, возвращает нас к психологическому обоснованию, так что нет надобности ни повторять, ни специально приспособлять к этому учению наши аргументы.

У Корнелиуса нагромождаются очевидные несовместимости в силу того, что он берется вывести из телеологического принципа психической антропологии элементарные факты психологии, которые в свою очередь являются предположением для выведения самого этого принципа, и что он далее стремится к гносеологическому обоснованию философии вообще посредством психологии. Я напоминаю, что этот так называемый принцип менее всего есть завершающий объяснение рациональный принцип: он есть просто обобщение комплекса фактов приспособления – комплекса, который в идеале требует окончательного сведения на элементарные факты и элементарные законы, все равно, сможем ли мы когда-либо достичь этого или нет.

Обоснование психологии на телеологических принципах, принимаемых за «основные законы», с целью объяснить посредством них различные психические функции, не может содействовать развитию психологии. Несомненно поучительно показать телеологическое значение психических функций и важнейших психических продуктов, т. е. показать в деталях, как и посредством чего фактически образующиеся комплексы психических элементов обладают тем свойством полезности для самосохранения, которого мы ожидаем a priori. Но выставлять первично данные элементы «необходимыми следствиями» этих принципов, притом так, что создается видимость действительного объяснения, и, сверх того делать это в связи научного изложения, посвященного, главным образом, уяснению последних основ психологии, это может привести только к путанице.

Психологический, или гносеологический закон, который говорит о стремлении произвести возможно большую работу в том или ином направлении, есть бессмыслица. В чистой сфере фактов не существует «возможно большего», в сфере закономерности не существует стремления. В психологическом смысле в каждом случае происходит нечто определенное, ровно столько-то и не больше.

Фактическая сторона принципа экономии сводится к тому, что существуют представления, суждения и иные переживания мышления, и в связи с ними также чувства, которые в форме удовольствия содействуют известным интеллектуальным тенденциям, в форме же неудовольствия отталкивают от них. Далее можно констатировать в общем, грубом и целом прогрессирующий процесс образования представлений и суждений, причем из элементов, первоначально лишенных значения, прежде всего образуются отдельные данные опыта, а затем эти данные сливаются в одно более или менее упорядоченное единство опыта. По психологическим законам на основе грубо согласующихся первых психических коллокаций возникает представление единого, общего для нас всех мира и слепая эмпирическая вера в его существование. Но нельзя упускать из виду, что этот мир не для каждого тот же самый, он таков только в общем и целом, лишь настолько, чтобы практически была в достаточной мере дана возможность общих представлений и действий. Мир не одинаков для простого человека и для научного исследователя; для первого мир есть связь приблизительной правильности, пронизанная тысячью случайностей, для второго мир есть природа, в которой всюду и везде господствует абсолютно строгая закономерность.

Несомненно имеет большое научное значение показать психологические пути и средства, с помощью которых развивается и устанавливается эта достаточная для потребностей практической жизни (потребностей самосохранения) идея мира как предмета опыта; далее, показать психологические пути и средства, с помощью которых в умах отдельных исследователей и целых поколений исследователей образуется объективно адекватная идея строго закономерного единства опыта с его непрестанно обогащающимся научным содержанием. Но с гносеологической точки зрения все это исследование не имеет значения. В лучшем случае она может оказаться полезной для теории познания косвенно, а именно, для целей критики гносеологических предрассудков, в которых ведь все сводится к психологическим мотивам. Вопрос не в том, как возникает опыт, наивный или научный, а в том, какое содержание он должен иметь, чтобы быть объективно правильным опытом; вопрос в том, каковы те идеальные элементы и законы, на которых основывается эта объективная обязательность реального познания (и в более общей форме, всякого познания вообще), и как, собственно, надо понимать это их действие. Другими словами: мы интересуемся не возникновением и изменением представления о мире, а объективным правом, с которым научное представление о мире противопоставляет себя всякому другому и в силу которого оно утверждает свой мир как объективно-истинный. Психология стремится уяснить образование представлений о мире; наука о мире (как совокупность различных реальных наук) стремится с очевидностью познать, что существует реально как истинный и действительный мир; теория же познания стремится с очевидностью постигнуть, что в объективно-идеальном смысле создает возможность достоверного познания реального и возможность науки и познания вообще.

 

§ 56. Продолжение. Ύστερον πρότερον Обоснования чисто логического через экономику мышления

Видимость, будто в лице принципа сбережения мы имеем дело с гносеологическим или психологическим принципом, обусловливается, главным образом, смешением фактически данного с логически идеальным, которое незаметно подставляется вместо него. Мы с очевидностью признаем высшей целью и идеально-правомерной тенденцией всякого объяснения, выходящего за пределы простого описания, чтобы оно подчинило «слепые» сами по себе факты возможно более общим законам и в этом смысле возможно более рационально объединяло их. Здесь вполне ясно, что означает это «возможно более» «объединяющее» действие: это есть идеал всеобъемлющей и всепостигающей рациональности. Если все фактическое подчинено законам, то должна иметься минимальная совокупность возможно более общих и дедуктивно независимых друг от друга законов, к которым чисто дедуктивным путем сводятся все остальные законы. Тогда эти «основные законы» представляют собой именно указанные возможно более объемлющие и плодотворные законы, их познание обеспечивает абсолютно наибольшее уразумение данной области и позволяет объяснять в ней все, что вообще поддается объяснению (причем, в идеале предполагается безграничная способность к дедукции и подчинению). Так, геометрические аксиомы объясняют или объемлют в качестве основных законов совокупность пространственных фактов, они с очевидностью сводят каждую общую пространственную истину (иными словами, каждую геометрическую истину) к ее последним основаниям.

Эту цель, или этот принцип, возможно большей рациональности, мы, следовательно, познаем с очевидностью как высшую цель рациональных наук. Ясно, что познание более общих законов есть действительно нечто лучшее, чем познание тех законов, которыми мы уже обладаем, ибо подводит нас к более глубоким и более объемлющим основаниям. Но это, очевидно, есть не биологический принцип и не принцип экономии мышления, а наоборот, чисто идеальный и вдобавок нормативный принцип. Он никоим образом не может быть сведен на факты психической жизни или общественной жизни человечества либо истолкован в смысле таких фактов. Отождествлять тенденцию возможно большей рациональности с биологической тенденцией к приспособлению или выводить первую из второй и затем еще возлагать на нее функцию основной психической силы – это есть такое скопление заблуждений, к которому приближаются только психологистические искажения логических законов и понимание их как естественных законов. Сказать, что наша психическая жизнь фактически управляется этим принципом – это и здесь противоречит явной истине; наше фактическое мышление именно не протекает согласно с идеалами – как будто идеалы вообще были чем-то вроде сил природы.

Идеальная тенденция логического мышления, как такового, направлена в сторону рациональности. Сторонник экономии мышления делает из нее всеобъемлющую реальную тенденцию человеческого мышления, обосновывает ее на неопределенном принципе сбережения сил и, в конечном счете, на приспособлении; и при этом он воображает, что уяснил норму, в силу которой мы должны рационально мыслить и вообще установить объективную ценность и смысл рациональной науки. Разумеется, можно с полным правом говорить об экономии в мышлении, о сберегающем мышление «включении» фактов в общие положения и низших обобщений – в высшие и т. п. Но это правомерно лишь при сравнении фактического мышления с уясненной идеальной нормой, которая, таким образом, есть πρότερον τή φύσετ. Идеальное значение нормы есть предпосылка всякой осмысленной речи об экономии мышления, следовательно, оно отнюдь не есть возможный результат, выведенный из учения об этой экономии. Мы измеряем эмпирическое мышление идеальным и констатируем, что первое в некотором объеме фактически протекает так, как будто оно ясно руководилось идеальными принципами. Соответственно этому, мы справедливо говорим о естественной телеологии нашей духовной организации, как о таком ее устройстве, в силу которого процесс нашего представления и суждения протекает в общем и целом (именно в размере, достаточном для среднего содействия жизни) так, как будто он регулируется логикой. Исключая немногие случаи действительно самодостоверного мышления, наше мышление не содержит в себе самом обеспечения своей логической правильности, оно само не обладает самоочевидностью и не упорядочено целесообразно косвенным путем – через предшествовавшую самоочевидность. Но фактически ему свойственна некоторая кажущаяся рациональность, оно таково, что мы, исходя из идеи экономии мышления и размышляя о путях эмпирического мышления, можем с очевидностью показать, что подобные пути мышления должны вообще давать результаты, совпадающие в грубом приближении со строго логическими выводами, о чем мы и говорили выше.

Ύστερον πρότερον здесь ясно. Еще до всякой экономики мышления мы должны знать идеал, мы должны знать, к чему в идеале стремится наука, чем являются и что дают в идеале закономерные связи, основные законы и производные законы, – и только тогда мы можем изложить и оценить сберегающую мышление функцию их познания. Правда, еще до научного исследования этих идей у нас есть некоторые смутные понятия о них, так что об экономии мышления может идти речь и до построения науки чистой логики. Но положение дел этим по существу не изменяется; сама по себе чистая логика предшествует всякой экономике мышления, и остается нелепостью основывать первую на последней.

Сюда присоединяется еще одно. Само собой разумеется, что и всякое научное объяснение и понимание протекает согласно психологическим законам и в направлении экономии мышления. Но ошибочно предполагать, что этим стирается различие между логическим и естественным мышлением и что научную деятельность ума можно представлять как простое «продолжение» слепой естественной деятельности. Конечно, можно, хотя и не совсем безопасно, говорить о «естественных», как и о логических, «теориях». Но тогда нельзя упускать из виду, что логическая теория в истинном смысле отнюдь не совершает того же, что естественная теория, только с несколько большей интенсивностью; у нее не та же цель, или, вернее: она имеет цель, в «естественную» же «теорию» мы только привносим цель. Как указано выше, мы измеряем известные естественные (и это означает здесь: не обладающие очевидностью) процессы мышления логическими теориями, которым одним лишь по праву принадлежит это название, и называем первые естественными теориями лишь потому, что они дают такие психологические результаты, которые таковы, как если бы они возникли из логически самоочевидного мышления и действительно были теориями. Но, называя их так, мы непроизвольно впадаем в ту ошибку, что приписываем этим «естественным» теориям существенные особенности действительных теорий и, так сказать, привносим в них подлинно теоретический элемент. Пусть эти подобия теорий в качестве психических процессов и обладают каким угодно сходством с действительными теориями, но все же они в корне отличны от них. Логическая теория есть теория в силу господствующей в ней идеальной связи необходимости, между тем как то, что здесь называется естественной теорией, есть поток случайных представлений или убеждений без самоочевидной связи, без связующей силы, но обладающий на практике средней полезностью, как будто в основе его лежит что-то вроде теории.

Заблуждения этого направления проистекают в конечном счете из того, что его представители – как и психологисты вообще – заинтересованы только познанием эмпирической стороны науки. Они до известной степени за деревьями не видят леса. Они трудятся над проблемой науки как биологического явления и не замечают, что она даже совсем и не затрагивает гносеологической проблемы науки как идеального единства объективной истины. Прежнюю теорию познания, которая еще видела в идеальном проблему, они считают заблуждением, которое лишь в одном смысле может быть достойным предметом научной работы: именно, для доказательства его функции относительного сбережения мышления низшей ступени развития философии. Но чем больше такая оценка основных гносеологических проблем и направлений грозит стать философской модой, тем сильнее должно восстать против нее трезвое исследование и тем более, вместе с тем, необходимо – посредством возможно более многостороннего обсуждения спорных принципиальных вопросов и в особенности посредством возможно более глубокого анализа принципиально различных направлений мышления в сферах реального и идеального – проложить путь тому самоочевидному уяснению, которое есть необходимое условие для окончательного обоснования философии. Предлагаемый труд рассчитывает хоть немного содействовать этому.