Гуссерль логические иследования картезианские размышления

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   38
§ 67. Задачи чистой логики. Во-первых: фиксация чистых категорий значения, чистых предметных теорий и их закономерных осложнений

Если на основании этого предварительного уяснения идеи априорной дисциплины, более глубокое понимание которой является целью нашей работы, мы захотим перечислить ее задачи, то нам придется различать три группы таковых.

Во-первых, потребуется установить или научно выяснить важнейшие понятия и прежде всего все первичные понятия, которые «делают возможной» связь познания в объективном отношении, и в особенности теоретическую связь. Другими словами, тут имеются в виду понятия, которые конституируют идею теоретического единства, а также и понятия, которые состоят в идеально-закономерной связи с ними. Вполне понятно, что здесь конститутивно образуются понятия второй степени, именно понятия о понятиях и прочих идеальных единствах. Данная теория есть известная дедуктивная связь данных положений, эти же последние представляют собой определенно сложившиеся связи данных понятий. Идея соответственной «формы» теории возникает путем подстановки неопределенного на место всего этого данного, и, таким образом, место простых понятий заступают понятия о понятиях и других идеях. Сюда относятся уже: понятие, положение, истина и т. д.

Конститутивны, разумеется, понятия элементарных форм соединения, в особенности те, которые совершенно общим образом конститутивны для дедуктивного единства положений, как, например, конъюнктивное, дизъюнктивное, гипотетическое соединение положений в новые положения. Конститутивны, далее, и формы соединения низших элементов значений в простые положения, а это в свою очередь ведет к различным формам субъекта, предиката и т. д. Точные законы регулируют постепенные усложнения, создающие из первоначальных форм бесконечное многообразие все новых форм. И эти законы усложнений, дающие возможность комбинирующего обзора понятий, выводимых на основе первоначальных понятий и форм, как и сам этот комбинирующий обзор, также принадлежат, разумеется, к обсуждаемому здесь кругу исследования.

В близкой, идеально закономерной связи с упомянутыми доселе понятиями, с категориями значения, находятся другие, коррелятивные им понятия, такие, как предмет, соотношение вещей, единство, множество, совокупность, отношение, соединение и т. д. Это чистьте, или формальные, предметные категории. Следовательно, и они должны быть приняты во внимание. В обоих отношениях речь идет всегда о понятиях, которые, как это явствует уже из их функции, независимы от особенности той или иной материи познания и которым должны быть подчинены все специально выступающие в мышлении понятия и предметы, положения и соотношения вещей и т. д.; поэтому эти понятия могут возникать только из размышления над различными «функциями мышления», т. е. могут иметь своей конкретной основой возможные акты мышления, как таковые.

Все эти понятия надлежит фиксировать и исследовать «происхождение» каждого из них в отдельности. Для нашей дисциплины психологический вопрос о возникновении соответствующих отвлеченных представлений или тенденций к представлениям не представляет ни малейшего интереса. Не об этом вопрос тут идет речь, а алогическом происхождении или – если мы предпочтем совершенно устранить неподходящее и возникшее лишь из неясности мышления слово «происхождение» – об уразумении сущности соответствующих понятий и, в методологическом отношении, о фиксации однозначных, резко различенных значений слов. Этой цели мы можем достичь лишь путем уяснения сущности или в отношении сложных понятий путем познания действительности заключающихся в них элементарных понятий и понятий форм их соединения.

Все это – лишь подготовительные и с виду ничтожные задачи. Они в значительной мере неизбежно принимают форму терминологических рассуждении и несведущим легко представляются мелочным и бесплодным словопрением. Но до тех пор, пока не различены и не выяснены понятия, всякая дальнейшая работа безнадежна. Ни в какой другой области познания эквивокация не имеет столь рокового значения, нигде путанность понятий не сдерживала до такой степени успехов познания, нигде она не тормозила так сильно даже само начало его – уразумение его истинных целей, как в логике. Критические анализы этих пролегомен показали это повсюду.

Значение проблем этой первой группы нельзя достаточно высоко оценить, и возможно, что именно в них заключаются величайшие трудности всей дисциплины.

 

§ 68. Во-вторых: законы и теории, коренящиеся в этих категориях

Во второй группе проблем отыскиваются законы, коренящиеся в этих категориальных понятиях и касающиеся не только их усложнения, но и объективного значения созидаемых из них теоретических единств. Эти законы сами в свою очередь конституируют теории. С одной стороны – теории умозаключений, например, силлогистику, которая, однако, лишь одна из таких теорий. С другой стороны, из понятия множества вытекает чистое учение о множестве; из понятия о совокупности – чистое учение о совокупностях и т. д., и каждое из них есть замкнутая в себе теория. Таким образом, все относящиеся сюда законы ведут к ограниченному числу первичных, или основных, законов, которые непосредственно коренятся в категориальных понятиях и (в силу своей однородности) должны обосновывать всеобъемлющую теорию, которая включает в себя в качестве относительно замкнутых составных частей вышеупомянутые единичные теории.

Здесь имеется в виду область законов, сообразно которым должно протекать каждое теоретическое исследование. Не то чтобы каждая отдельная теория предполагала в качестве основания своей возможности и обязательности какой-либо отдельный закон. Наоборот, вышеуказанные теории в своем идеальном совершенстве образуют всеобъемлющий фонд, из которого каждая определенная (т. е. действительная, обязательная) теория черпает идеальные основания своей действительности; это те законы, сообразно которым она протекает и исходя из которых она может быть оправдана до последнего основания, по своей «форме» как истинная теория. Поскольку теория есть всеобъемлющее единство, построенное из отдельных истин и связей, само собой понятно, что законы, относящиеся к понятию истины и к возможности отдельных связей той или иной формы, также заключены в отграниченной здесь области. Хотя понятие теории есть более узкое понятие – или, вернее, именно в силу этого – задача исследования условий его возможности более обширна, чем соответствующие задачи исследования истины вообще и первичных форм связей положений.

 

§ 69. В-третьих: теория возможных форм теорий, или чистое учение о многообразии

Если все эти исследования выполнены, то этого достаточно для осуществления идеи науки об условиях возможности теории. Но мы тотчас же видим, что эта наука указует на дальнейшую, дополнительную к ней науку, которая рассматривает a priori существенные виды (формы) теории и соответствующие законы отношений. Так возникает на основании последнего обобщения идея более обширной науки о теории вообще, которая в основной своей части исследует существенные понятия и законы, конститутивно принадлежащие к идее теории, и затем переходит к дифференцированию этой идеи и вместо исследования возможности теории, как таковой, исследует уже a priori возможные теории.

Именно на основе достаточного решения означенных задач становится возможным определенным образом развить из чисто категориальных понятий многообразные понятия возможных теорий, чистые «формы» теорий, действительность которых закономерно доказана. Но эти различные формы не лишены взаимной связи. Найдется известный порядок приемов, посредством которого мы будем в состоянии построить возможные формы, обозреть их закономерные связи, а следовательно, также переводить одни формы в другие путем варьирования определяющих их основных факторов и т. д. Нам откроются, если не вообще, то, по крайней мере, для форм теорий точно определенного рода, общие положения, которые в отграниченной области господствуют над развитием, связью и превращением форм.

Положения, которые надлежит здесь установить, должны, очевидно, обладать иным содержанием и характером, чем основные положения и теоремы теорий второй группы, например, силлогистические законы или арифметические и т. д. Однако само собой разумеется, что их дедукция (ибо подлинных основных законов здесь не может быть) должна исходить исключительно из теорий последнего рода.

Это есть последняя и высшая цель теоретической науки о теории вообще. Она и в познавательно-практическом отношении не лишена значения. Напротив, включение теории, по ее форме, в определенный класс может получить величайшее методологическое значение. Ибо с расширением дедуктивной и теоретической сферы растет свободная жизненность теоретического исследования, растет богатство и плодотворность методов. Таким образом, разрешение проблем, поставленных в пределах теоретической дисциплины или в пределах одной из ее теорий, иногда может получить весьма сильную методическую помощь от уяснения категориального типа или (что то же самое) формы теории, а иногда от перехода к более обширной форме или классу форм и их законам.

 

§ 70. Пояснения к идее чистого учения о многообразии

Эти намеки покажутся, быть может, несколько затемненными. Что дело идет тут не о смутных фантазиях, а о концепциях с прочным содержанием, показывает «формальная математика» в самом общем смысле, или учение о многообразии, этот плод высшего расцвета современной математики. И действительно, это учение есть не что иное как частичное осуществление только что намеченного идеала. Этим, разумеется, еще не сказано, что сами математики, руководимые первоначально интересами области чисел и величин и ограниченные этими интересами, правильно поняли идеальную сущность новой дисциплины и вообще возвысились до последней абстракции всеобъемлющего учения о теориях. Предметный коррелят понятия возможной, определенной только по своей форме теории есть понятие возможной области познания вообще, подчиненной теории такой формы. Но такую область математик (в своем кругу) называет многообразием. Это есть, стало быть, область, которая единственно и исключительно определяется тем, что она подчинена теории такой-то формы, т. е. что для ее объектов возможны известные связи, подчиненные известным основным законам данной определенной формы (здесь это есть единственно определяющее). По своему содержанию эти объекты остаются совершенно неопределенными – математик, чтобы указать на это, охотно говорит об «объектах мышления». Они не определены ни прямо, как индивидуальные или специфические циничности, ни косвенно своими внутренними видами или родами, а исключительно только формой признанных за ними связей. Эти последние по содержанию так же мало определены, как и их объекты; определена только их форма, и она определяется именно формой элементарных законов, действие которых усматривается в ней. И эти законы определяют как область, так и выстраиваемую теорию или, вернее, форму теории. В учении о многообразии, например, + есть не знак сложения чисел, а знак такого соединения вообще, к которому применимы законы формы а+b=b+а и т. д. Многообразие определено тем, что его объекты мышления допускают эти «операции», как и другие, о которых можно доказать, что они a priori совместимы с первыми.

Самая общая идея учения о многообразии состоит в том, чтобы быть наукой, которая определенным образом развивает существенные типы возможных теорий и исследует их закономерные взаимоотношения. Тогда все действительные теории являются специализациями и сингуляризациями соответствующих им форм теории, как и все теоретически обработанные области познания – отдельными многообразиями. Если в учении о многообразии действительно проведена соответствующая формальная теория, то этим исчерпана вся дедуктивная теоретическая работа построения всех действительных теорий той же формы.

Эта точка зрения имеет величайшее методологическое значение, без нее нельзя и говорить о понимании математических методов. Не менее важно связанное с переходом к чистой форме включение последней в более широкие формы и классы форм. Что именно в этом приеме заключается главный источник удивительного методологического искусства математики, показывает не только взгляд на учения о многообразии, которые выросли из обобщений геометрической теории и формы теории, но даже первый и самый простой случай этого рода, расширение реальной области чисел (или соответствующей формы теории, «формальной теории реальных чисел») и превращение ее в формальную, удвоенную область простых комплексных чисел. И действительно, в этом воззрении лежит ключ к единственно возможному разрешению все еще невыясненной проблемы, на каком основании, например, в области чисел с невозможными (недействительными) понятиями можно обращаться, как с реальными. Однако здесь не место подробно развивать это.

Говоря выше о теориях многообразии, возникших из обобщений геометрической теории, я разумел, конечно, учение о многообразиях п измерений – Эвклидовых и не-Эвклидовых, далее, учение Грассмана о протяжении и родственные, легко отделимые от всего геометрического, теории В. А. Гамильтона и др. Сюда же относится учение Lie о трансформационных группах, исследования G. Cantor'a о числах и многообразиях и многие другие.

Рассматривая способ, которым посредством варьирования меры кривизны совершается взаимный переход между различными видами пространственно-подобных многообразии, философ, изучивший начала теории Римана-Гельмгольца, может составить себе некоторое представление о том, как чистые формы теории определенно различного типа соединяются между собой закономерными связями. Было бы легко показать, что познание истинного замысла подобных теорий как чисто категориальных форм теорий изгоняет всякий метафизический туман и всякую мистику из соответственных математических исследований. Если мы назовем пространством некоторую известную нам форму порядка мира явлений, то, разумеется, противоречиво говорить о «пространствах», для которых не имеет значения аксиома о параллелях; противоречиво также говорить о различных геометриях, поскольку геометрия есть именно наука о пространстве мира явлений. Но если мы под пространством понимаем категориальную форму мирового пространства, и под геометрией – категориальную теоретическую форму геометрии в обычном смысле, тогда пространство входит в подлежащий закономерному отграничению вид категориально-определенных многообразии, в отношении которого естественно можно говорить о пространстве в более широком смысле. И геометрическая теория тоже входит в соответствующий вид теоретически связанных и чисто категориально определенных форм теории, которые тогда в соответственно расширенном смысле можно называть «геометриями» этих «пространственных» многообразии. Во всяком случае учение о «пространствах п измерений» осуществляет теоретически замкнутую часть учения о теориях в определенном выше смысле. Теория Эвклидова многообразия о трех измерениях есть последняя идеальная единичность в этом закономерно связанном ряду априорных и чисто категориальных форм теорий (формальных дедуктивных систем). Само это многообразие есть в отношении «нашего» пространства, т. е. пространства в обычном смысле, соответствующая ему чисто категориальная форма, стало быть, идеальный вид, по отношению к которому наше пространство составляет, так сказать, индивидуальную единичность, а не видовое различие. Другой грандиозный пример есть учение о комплексных системах чисел, в пределах которой теория «простых» комплексных чисел есть опять-таки сингулярная единичность, последнее видовое различие. В отношении соответствующих теорий арифметика совокупности, арифметика порядковых чисел, арифметика quantité dirigée и т. п. представляют собой все в известном смысле индивидуальные единичности. Каждой из них соответствует формальная видовая идея, в данном случае учение об абсолютных целых числах, о реальных числах, о простых комплексных числах и т. д., причем «число» следует понимать в обобщенно-формальном смысле.

 

§ 71. Разделение труда. Работа математиков и работа философов

Таковы, следовательно, проблемы, которые мы причисляем к области чистой, или формальной, логики в выше определенном смысле, причем мы придаем ее области наибольший объем, какой вообще совместим с очерченной идеей науки о теории. Значительная часть принадлежащих к ней теорий уже давно конституировалась в виде чистой (в особенности «формальной») математики и обрабатывается математиками наряду с другими, уже не «чистыми» в этом смысле дисциплинами, как геометрия (в качестве науки о «нашем» пространстве), аналитическая механика и т. д. И действительно, природа вещей тут безусловно требует разделения труда. Построение теорий, строгое и методическое разрешение всех формальных проблем навсегда останется специальной областью математика. При этом своеобразные методы и направления исследования предполагаются данными, и они у всех чистых теорий по существу одинаковы. С недавних пор даже усовершенствованием силлогистической теории, которая издавна причислялась к собственной сфере философии, овладели математики, и в их руках эта будто бы давно исчерпанная теория испытала небывалое развитие. Ими же были открыты и с чисто математической тонкостью развиты теории новых видов умозаключений, которых не знала или не понимала традиционная логика. Никто не может запретить математикам предъявлять притязания на все, к чему приложимы математическая форма и метод. Только тот, кто не знает современной, в особенности формальной, математики и судит о ней только по Эвклиду и Адаму Ризе, может сохранить общий предрассудок, будто сущность математического содержится в числе и количестве. Не математик, а философ выходит за естественную сферу своего права, когда борется против «математизирующих» теорий логики и не хочет вернуть своих временных питомцев их настоящим родителям. Пренебрежение, с которым философы-логики говорят о математических теориях умозаключений, нисколько не мешает математической форме их, как и всех строгоразвитых теорий (это слово надо, конечно, тоже брать в настоящем его смысле), быть единственно научной, единственной формой, дающей систематическую законченность и совершенство и позволяющей обозреть все мыслимые вопросы и возможные формы их разрешения.

Но если разработка всех подлинных теорий принадлежит к области математика, что же тогда останется философу? Здесь надо обратить внимание на то, что математик на самом деле не есть чистый теоретик, а лишь изобретательный техник, как бы конструктор, который, имеет в виду только формальные связи, строит теорию как произведение технического искусства. Как практический механик конструирует машины, не нуждаясь в законченно ясном знании сущности природы и ее закономерности, так и математик конструирует теории чисел, величин, умозаключений, многообразии, не нуждаясь для этого в окончательном уразумении сущности теорий вообще и сущности обусловливающих их понятий и законов. Подобно обстоит дело и во всех «специальных науках». Ведь, πρότερον τή φύσει (первое по природе) именно и не есть πρότερον πρός ημας (первое для нас). К счастью, не действительное уразумение, а научный инстинкт и метод делают возможной науку в обычном, практически столь плодотворном смысле. Именно поэтому наряду с изобретательской и методической работой отдельных наук, направленной больше на практическое выполнение и овладение, чем на действительное уразумение, необходима постоянная «познавательно-критическая», составляющая дело одного только философа, рефлексия, которая руководится одним только чисто теоретическим интересом и служит к осуществлению прав последнего. Философское исследование предполагает совершенно иные методы и тенденции и ставит себе совершенно иные цели. Оно не хочет вмешиваться в дело специалиста-исследователя, а стремится уразуметь смысл и сущность его действий в отношении метода и вещи. Философу недостаточно того, что мы ориентируемся в мире, что мы имеем законы как формулы, по которым можем предсказывать будущее течение вещей и восстанавливать прошедшее; он хочет привести в ясность, что такое есть по существу «вещи», «события», «законы природы» и т. п. И если наука строит теории для систематического осуществления своих проблем, то философ спрашивает, в чем сущность теории, что вообще делает возможной теорию и т. п. Лишь философское исследование дополняет научные работы естествоиспытателя и математика и завершает чистое и подлинное теоретическое познание. Ars inventiva специального исследователя и познавательная критика философа представляют собой взаимно дополняющие друг друга научные деятельности, и только через них обеих достигается полное и цельное теоретическое уразумение.

Впрочем, дальнейшие детальные исследования для подготовления нашей дисциплины с ее философской стороны покажут, чего не хочет и не может давать математик, и что тем не менее должно быть сделано.

 

§ 72. Расширение идеи чистой логики. Чистое учение о вероятности как чистая теория опытного познания

Понятие чистой логики, как мы его развивали до сих пор, объемлет теоретически замкнутый круг проблем, которые по существу относятся к идее теории. Поскольку ни одна наука не возможна без объяснения из оснований, стало быть, без теории, чистая логика самым общим образом объемлет идеальные условия возможности науки вообще. Но надо принять во внимание, что при таком понимании логика еще отнюдь не включает в себя, как особый случай, идеальных условий опытной науки вообще. Вопрос об этих условиях, правда, имеет более ограниченный объем; опытная наука есть тоже наука и, само собой разумеется, подчинена со стороны содержащихся в ней теорий законам отграниченной выше сферы. Но идеальные законы определяют единство опытных наук не только в форме законов дедуктивного единства, как и вообще опытные науки нельзя никогда свести к одним только их теориям. «Теоретическая оптика», т. е. математически я теория оптики, не исчерпывает науки оптики; математическая механика точно так же не исчерпывает всей механики и т. д. Но весь сложный аппарат процессов познания, в которых вырастают и многократно изменяются с прогрессом науки теории опытных наук, тоже подчиняется не только эмпирическим, но и идеальным законам.

В опытных науках всякая теория только предположительна. Она дает объяснение не из очевидно достоверных, а лишь из очевидно вероятных основных законов. Таким образом, сами теории обладают только уясненной вероятностью, они представляют собой только предварительные, а не окончательные теории. Сходное применимо в известном смысле и к фактам, подлежащим теоретическому объяснению. Мы, правда, исходим из них, они для нас имеют значение данных, и мы хотим только «объяснить» их. Но когда мы переходим к объясняющим гипотезам и путем дедукции и проверки – иногда после многократного видоизменения – принимаем их как вероятные законы, то сами факты не остаются неизменными, а эволюционируют с прогрессом познания. Посредством прироста познания в гипотезах, найденных пригодными, мы все глубже вникаем в «истинную сущность» реального бытия, все более совершенствуем наше понимание явлений, которое всегда в большей или меньшей степени исполнено противоречий. Дело в том, что факты первоначально «даны» нам только в смысле восприятия (и сходным образом в смысле воспоминания). В восприятии вещи и события как будто сами находятся перед нами, так сказать, без преград созерцаются и схватываются нами. И что мы здесь созерцаем, мы высказываем в суждениях восприятия: это представляют собой ближайшим образом «данные факты» науки. Но то «действительное» фактическое содержание, которое мы признаем за явлениями восприятия, эволюционирует с прогрессом познания. И для того чтобы в каждом случае определить, что в них истинного, другими словами, чтобы определить эмпирический предмет познания, нам необходимо в значительном (и постоянно расширяющемся) объеме научное познание законов.

Но во всем этом мы действуем, как подчеркнул Лейбниц, и притом впервые с полной отчетливостью, не слепо, не без идеального права. Мы утверждаем, что в каждом случае существует лишь один правомерный способ оценки объясняющих законов и определения действительных фактов, и притом для каждой достигнутой ступени науки. Когда вследствие притока новых эмпирических инстанций вероятная закономерность или теория оказывается несостоятельной, мы не заключаем из этого, что научное обоснование этой теории было ложным. В области прежнего опыта была «единственно правильной» прежняя теория, в области расширенного опыта таковой является вновь обосновываемая теория; она есть единственная, которая оправдывается при корректной оценке вероятности. Наоборот, мы иногда судим, что эмпирическая теория ложно обоснована, хотя, быть может, если развить ее иным объективно правомерным образом, она при данном состоянии науки оказывается единственно подходящей. Из этого следует, что и в области эмпирического мышления, в сфере вероятностей должны существовать идеальные элементы и законы, в которых вообще a priori коренится возможность эмпирической науки, познания вероятности реального. Эта сфера чистой закономерности, которая имеет отношение не к идее теории и, главным образом, к идее истины, а к идее эмпирического единства объяснения, или к идее вероятности, образует вторую великую основу логического технического учения и вместе с ним принадлежит к области чистой логики в соответственно более широком смысле.

В дальнейших специальных исследованиях мы ограничиваемся более узкой областью, которая, согласно существенному расположению материала, стоит на первом месте.