Основные подходы к объяснению мирового развития
Модернизм. Модернистский подход доминировал на Западе в 50-60-е гг. ХХ в. Он базировался на солидном идейном багаже, накопление которого началось еще в эпоху Просвещения. Активными сторонниками «модернистского» подхода были Т. Парсонс,
А. Инкелес, У. Ростоу, К. Кер, Л. Лернер, Д. Аптер, С. Айзенштадт. При всех нюансах и различиях в своих теоретических схемах они разделяли несколько базовых ценностей: мир представляет собой единую систему, устремляющуюся «общим строем» в единое будущее. Среди когорты совместно (глобально) движущихся держав были различимы два типа – традиционные, в которых преобладают традиционные ценности, и модернизированные, т.е. отошедшие от традиций в сторону модернистской унификации (в те годы лишь Запад). Модернизированными считались те социальные организации и культурные установки, которые выработал именно Запад и которые характеризовались индивидуализмом, приверженностью демократии, капитализму, секуля-ризацией религиозных традиций, обращенностью к науке. Последняя не знает границ и космополитизирует элиты всех стран, создавая планетарное сознание, общие социальные и моральные ценности и «общий» язык.
Модернистской точке зрения (1950-1965) были свойственны: исторический оптимизм, видение перехода от традиционализма к модернизму как магистрального пути исторического развития, сугубая убежденность в том, что каждое государство (даже недавно образовавшееся) имеет достаточный потенциал для броска в модернистское будущее, для уверенного подключения к мировой экономике, для введения в своей социальной практике самой передовой демократии, для создания царства закона и всеобщей образовательной революции, оставляющей традиционность музеям, а религиозную убежденность – церковным учреждениям.
Теоретики модернистской школы не считали незападные общества безнадежно отставшими. Молодые государства (сто новых за указанный период) подавались ими внутренне цельными, гомогенными, самодостаточными. А у западного мира они не находили каких-либо уникальных и недостижимых особенностей. Это была почти слепая вера в то, что вслед за исторически случайным выходом вперед Запада последует быстрая модернизация незападного мира (прежде всего России). Мировое сообщество вскоре, воспринимая умозрительный, теоретический опыт более умудренного Запада, отвратится от косной пассивности в пользу лучезарной будущности. Таким образом, национально особенное, скажем, в России менее важно чем то, что внутренне объединяет ее с Западом.
Модернисты не видели, что «вызов Запада» - это исторически сложившийся цивилизационный обгон остального мира. Для них все дело заключалось в ускоренном развитии науки (которая интернациональна) и максимально быстром внедрении достижений науки в жизнь. В первые послевоенные десятилетия внедрение новых технологий, резкое изменение среды, обстоятельств жизни в Западной Европе было названо модернистами «американизацией». Но для того же (пусть более медленного) процесса в остальном мире, в частности в России, никакого термина, кроме «модернизация», не было и не могло быть найдено. Светлая вера в победу технологии над идеологией составляла основу видения тех, кто рассматривал конфликт России и Запада, конфликт первого, второго и третьего миров в широкой перспективе модернизации.
Однако некоторые факторы не поддавались модернистской интерпретации, что в конечном счете вызвало кризис модернизма как интерпретационной системы. Практика показала, что теории линейного прогресса, универсальных ценностей, действенность научного фактора в социальной сфере неадекватны реальности - касается ли дело коммунизма или трайбализма.
Прямолинейность модернизма вызвала волну критики на Западе и в других регионах во второй половине 60-х гг. ХХ в. Примитивным стало казаться выделение двух простых внецивилизационных ступеней – традиционной и модернизационной, а не анализ межцивили-зационных различий. Перемены могут привести к универсализации техники и менеджеристских приемов, но не к универсализации базовых основ мировидения, веры, кода жизни. Западные критики модернизма вспомнили и известную максиму Ф. Ницше о том, что исторический регресс может реализоваться с той же вероятностью, что и исторический прогресс. Реальность требовала более адекватной теории.
Антимодернизм. Но по мере накопления неудач развивающегося – неприсоединившегося мира убежденности во всеисцеляющий эффект постепенных модернизационных усилий был нанесен серьезный удар. Линейная «прогрессивная модернизация» оказалась неосуществимой. Страны Азии, Африки и Латинской Америки так и не смогли найти убедительной дороги к прогрессу. Модернизм как теория объяснения настоящего и будущего, как интерпретация модернизации в середине и второй половине 1960-х гг. уступил место идеям более молодого поколения западных интеллектуалов. Вехой на этом пути была публикация коллективной монографии «Идеология и недовольство» под редакцией Д. Аптера (1964). [Модернизация - (от лат. moderne – новейший) усовершенствование, улучшение, обновление объекта, приведение его в соответствие с новыми требованиями и нормами, техническими условиями, показателями качества]. Участвовавшие в этой работе теоретики модернизации заявили о неадекватности господствующей теории фактам мирового развития. Оптимистическая вера в эволюционное развитие и вера во всемирную общую цивилизационную дорогу натолкнулись на «конвульсии» развивающихся государств, так и не сумевших найти эту дорогу.
Впервые за многие века идеологами, интерпретаторами глобального материального развития был сделан вывод о недостаточности западных предписаний для материального развития большинства стран мира. Новые критики модернизации как слепого следования западным схемам определили идеологию как «культурную систему», как совокупность модернизационных идей, релевантных только для определенной культуры, для ограниченной единым опытом группы стран. Были сделаны выводы, о том что нельзя все модернизационные идеи мира черпать только из западного источника, что следует учитывать культурное разнообразие мира и наличие незападных способов решения проблем материального развития. Существенно было то, что на Западе усомнились в возможности мировой модернизации, если будут игнорироваться факты специфического исторического развития, догматы религии, культурное своеобразие, особенности менталитета. Впервые категории культуры и социальной структуры были показаны не как некое приложение к индустриализации и демократии западного толка, а как базовые особенности развития отдельных регионов, оригинальных цивилизаций. Американский социолог Р.Миллс выдвинул тезис о связи между историей и биографией страны, а биографии у Запада и остального мира были свои и чрезвычайно разные.
Сторонники новой - противостоящей модернистской – теории обратили внимание прежде всего на особенности развития незападных регионов, где кажущаяся безупречной логика западного подключения к процессу развития разбивалась о незападный менталитет местного населения. На иные представления, отличные от западных ценности. Модернистский постулат «всемирного единства» уступил место более сложной картине, прежде всего тезису о необходимости отделить лидеров индустриального развития от «недавних пришельцев» на тропе прогресса, ищущих свой собственный оптимальный путь развития, часто несовпадающий (а то и противостоящий) западному модернизму. Н. Смелзер, Дж. Нетл, Р. Робертсон, Дж. Гузфилд, А. Голдторп, составившие научную репутацию во многом благодаря анализу проблем традиционализма, именно с позиций необходимости учета традиций и местных особенностей начали рассматривать пути выхода бедного мира на орбиту развития и сближения с лидирующей группой западных стран. Они представили новую трактовку проблемы, согласно которой мировая история в целом представляет собой не благостную эволюцию (где модернизация лишь вопрос времени), а совокупность жесточайших катаклизмов, где незападные регионы не плавно входят в расширяющийся ареал Запада, а рвутся в будущее сквозь трагедии войн и революций. В 1966 г. Б. Мур предложил заменить понятия «модернизация» и «эволюция» понятиями «революция» и «контрреволюция. В центре дискуссии оказались понятия мирового первенства, эксплуатации одного региона другим, мировой стратификации, значения неравенства для двусторонних отношений. Модернизация–эволюция уступила место конвульсиям–революциям.
Приверженцев этих взглядов объединил антимодернизм, критическое отношение к упрощенным схемам общемирового развития. В результате значительных интеллектуальных усилий была создана новая, антимодернистская парадигма научного знания. Многолетнюю стойкость новой парадигмы (примерно десятилетие - от 1965 до 1975) обеспечил реализм восприятия историко-психологической пестроты мира, более внимательное (и сочувствующее) отношение к страданиям стран и народов, чей выход на дорогу прогресса оказался сопряженным с преодолением, буквально, самих себя.
Во-первых, антимодернисты указали на то, что в мире происходит гигантская крестьянская революция, разрастается бунт мировой деревни против мирового города. Во-вторых, начинается восстановление глобальных позиций Азии, обозначился подъем желтой и черной рас, их противостояние Западу. В-третьих, Запад породил массовую культуру, распространившуюся по всему миру, нашедшую адептов в городах незападного мира - лишившую часть молодежи Запада и остального мира прежней взаимной подозрительности, основанной на идеологии, но сделавшей потенциально реальным реванш местных культур.
(Трудно было отрицать черты реальности в анализе этого типа мирообъяснения: маоизм поднимал на борьбу мировую деревню; «азиатские тигры» и страны ОПЕК успешно продемонстрировали свою эффективность; иранские аятоллы сумели победить в самой прозападной из развивающихся стран).
В результате идеологами глобального развития больше, чем раньше стало признаваться различие Запада и его восточных соседей. Оказалась подвергнутой сомнению параллельность развития богатого и бедного миров. Дихотомию традиционализма (как синонима отсталости) и модернизма сменила более сложная картина, в которой нашли место и социальные моменты, и культурные противоречия. Даже у самых респектабельных буржуазных идеологов именно капитализм стал считаться основополагающей чертой Запада. Все благоглупости о взаимозависимости и едином будущем потеряли черты реальности и убедительности. Капиталистический Запад потерял ауру носителя безусловной рациональности, генератора пафоса освобождения человечества; в подаче антимодернистов Запад стал жестоким, жадным, несущим соседним регионам беды, поощряющим анархическое развитие. Он перестал изображаться благостным носителем прогресса. В то же время антимодернисты в 1960-1970-х гг. перестали считать коммунистическую Россию олицетворением агрессивного идеологически окрашенного традиционализма.
Запад подвергся жесткой критике. Антимодернисты показали бюрократический характер западной государственной машины, репрессивную сторону западной демократии и в то же время «простили» не-Западу импульс изоляционизма и антизападной враждебности, объясняя их непониманием Запада и в конечном счете результатом западной бесцеремонности.
Во второй половине 70-х гг. ХХ в. энергия радикальных социальных группировок, самобичевания историков-”ревизионистов”, подъем стран третьего мира и героизация восстания «мировой деревни» стали иссякать. Маоизм показал свою тупиковость. Страны ОПЕК, подняв цену на нефть, наказали не только западный мир, усложняя развитие бедных стран. Социалистический Восток после побед в космосе, в науке и индустрии начал вступать в очевидный период застоя. В результате радикализм 60-70-х гг. ХХ в., столь чувствительный к жестокости мира капитала, начал уходить в историческую тень. Материальная сторона жизни в очередной раз преградила путь высоким, но надуманным идейным построениям. Прежние маоисты (скажем, Д. Горовиц в США и А. Леви во Франции) превратились в яростных антикоммунистов. Политика разрядки стала оцениваться только критически; отношения Советского Союза со странами третьего мира перестали рассматриваться как факторы реального прогресса; военное могущество Москвы снова рассматривалось как реальная угроза Западу. Интеллектуальный флирт с социализмом был завершен по многим причинам. Для объяснения осевой линии развития человечества требовалось более убедительное объяснение.
Постмодернизм. C конца 70-х до начала 90-х гг. ХХ в. на Западе господствовало третье за послевоенный период направление в объяснении хода мирового развития – постмодернистское.
В отличие от антимодернизма постмодернизм не испытывал иллюзий в отношении радикальных социальных экспериментов, не увлекался критикой буржуазного мира; этот подход был обращен к ценностям, отдаленным от социальных, моральных и прогрессивных. [Постмодернизм – вид социально–экономической интерпретации мирового развития (конец 70-х начало
90-х гг. ХХ в.), основанный на общечеловеческих ценностях]. Постмодернисты решительно отказались видеть в незападном пути развития убедительный или достойный для подражания пример. В 1980-е гг. призыв использовать все менее привлекательный советский опыт стал казаться идеологам постмодернизма аберрацией мышления. То, что прежде привлекало западных критиков, теперь отталкивало, казалось апофеозом примитивной схоластики. Идеалы левых и либералов просто перестали соответствовать реальности: Запад строил новый технологический мир, а третий и второй миры (во главе с СССР) лишь следовали за технологическим и идейным лидером, роль которого выполнял, безусловно, Запад.
Вождями постмодернизма в экономической теории были С. Лэш, Д. Харви; в теории культурного развития мира – Ж.-Ф. Лиотар, М. Фуко. Постмодернисты считали важнейшим фактором культурной и материальной жизни осуществленный Западом новый и невообразимый бросок, и пока никто не смог повторить пройденного Западом пути, не смог перекрыть его достижения. Элита западной мысли пришла к выводу, что Россия и социализм не могут дать технологического или социального примера, убедительного для широко критикуемого Запада. Особенно привлекательной в западном мире (как противостоящем России и остальному миру) была возможность для отдельно взятой независимой личности углубиться в частную жизнь, выбрать любой путь, любые, самые оригинальные идеи в качестве заглавных и путеводных.
Именно в этом и состоит суть постмодернистского видения мира, его принципиальная особенность в оценке дихотомии Запад - не-Запад. Перенося фокус внимания на личность, постмодернисты (как модернисты до них и вопреки антимодернистам) выдвинули принцип универсальности мира. Этот постулат как бы нивелировал различие между Западом и прочими странами (вторым и третьим мирами). Эти идеологи предпочитали не увлекаться геополитикой, их меньше чем компактные государственные группировки интересовали индивидуальности, персональные судьбы, которые могут быть в принципе схожими у представителей всех трех миров вне зависимости от количества потребленных калорий, имеющихся домов и автомобилей. В этом смысле постмодернизм снова “замаскировал” революционизирующую сущность 500-летней непрерывной революции Запада, ее научный и силовой бросок к мировому лидерству.
Но постмодернизм не мог ответить на вопросы, возникшие в результате эпохальных мировых сдвигов 1989-1991 гг., нарушивших устоявшуюся картину мира, поставивших противостояние Россия-Запад в совершенно иную плоскость, а затем и ликвидировавших это противостояние. Оказалось, что пока постмодернисты «питались» своими сомнениями, реальный мир проделал величайший революционный переворот. После феноменальных шагов СССР навстречу Западу ослабла своеобразная изоляция СССР, который после ельцинского бунта обнаружил себя на карте в допетровских пропорциях. Сложившаяся ситуация сближения первого и второго мира дискредитировала постмодернистский нигилизм и потребовала нового осмысления.
Неомодернизм. [Неомодернизм – направление осмысления проблем глобального развития, которое возрождало веру 1950-х гг. в прогресс и видело главной дихотомией приверженность науке и приверженность традиционным ценностям]. Феноменально быстрое крушение социалистического мира, который еще совсем недавно рассматривался как реальная – в процессе модернизации - альтернатива Западу, вызвало своего рода шок у теоретиков.
Рухнувшую в Восточной Европе социалистическую систему заменили весьма неясные структуры, не сумевшие на историческом переломе выстроить стабильную государственную пирамиду в своих странах, но на словах обозначившие свою приверженность сближению с «новым Западом» на основе ослабления роли государства в экономике, приватизации, перехода к рыночному механизму. В странах т. н. переходной экономики началась драма верхушечного строительства капитализма, что в условиях нестабильности в государстве и обществе (и главное - неподготовленности населения, исповедовавшего ценности, далекие от «фаустовского комплекса», и того, что на Западе называют «протестантской этикой») обусловило жестокие общественные конвульсии.
Наиболее реальное будущее стало видеться сугубо как формализация победы западной формы общественно-политико-экономических отношений – на этот раз в глобальных масштабах. Мир снова, как 40 лет назад, стал казаться универсальным и представлялся в виде пирамиды с Западом на вершине. Ф. Фукуяма объявил о конце истории, так как даже Россия перестала верить в альтернативу либеральному капитализму. Единый глобальный мир, универсальные ценности, идейная и материальная взаимозависимость снова рассматривались как главные характеристики мира, в котором Запад выиграл крупнейшее в XX в. социально-формационное состязание с социализмом. Запад ощутил новый подъем – экономический, идейный, моральный.
Вместе с тем новые индустриальные страны Азии сделали свой экономический рывок на сугубо капиталистических основах, а такие идеологи, как П. Кеннеди, указали на возможность своего рода присоединения к лидерству Запада претендентов, подобных России, при условии, что они не увязнут в идеологических спорах и мобилизуют возможности свободного предпринимательства. Рейганская Америка и тэтчерская Британия стали лицом Запада, новый свободный капитализм – его знамением. Неолиберализм Клинтона-Коля-Блэра, денационализация экономики в странах, бывших прежде столпами социал-демократии - от Франции до Скандинавии - как бы оживили «фаустианскую» силу Запада, ослабили его социал-демократические «путы». Популярным стал призыв теоретиков (например Дж. Коулмена) посредством освобождения рынка придать западному обществу новую энергию, остановить сибаритский регресс, оживить социальные процессы, тогда Запад получит более надежный шанс на лидерство в следующем тысячелетии. Страны переходной экономики приглашались в это новое свободное капиталистическое предприятие. Русские неофиты «смелого западничества», забыв об уроках отечественной истории, о неимоверных трудностях и тяготах присоединения к Западу, характеризующих русскую историю с времен Петра I, в 1991 г. бросились «на Запад», стремительно меняя прежние формы общественной и экономической жизни страны.
Концептуализация основной линии мирового развития стала военной задачей для всех нуждающихся в осмыслении мирового развития.
Главенствующая группа теоретиков сделала вывод, что возвращение к жизни свободного рынка и демократии произошло в общемировом масштабе, и демократия, и рынок являются абстрактными и всеобщими идеями, универсализм снова стал «живительным источником» социальной теории. О рынке, горячо обличавшемся 20 лет назад, стали говорить как об орудии прогресса, объединительной мировой силе, рациональном инструменте оформления отношений Запада с восточными и прочими соседями, как 50, 100 и 300 лет назад; мир стал понятным, а его части – соподчиненными: «локомотив» Запада тащит гигантский поезд, он его движущая сила. Отсюда ровно один шаг к термину, который, в конечном счете, восторжествовал – к термину «глобализация».
Несомненно, с таким выводом никогда бы не согласились политологи и экономисты 60-х гг. ХХ в., когда на Западе царил другой архетип. Но в атмосфере победы неолибералов-рыночников в рейганско-тэтчеровском мире лучшие умы европейского Востока, в частности, России привычно поверили в «последнее слово», как до них верили в деятелей Просвещения, в Фурье, Прудона, Бланки, анархизм, марксизм, ницшеанство. Россия уже не противостояла Западу, а постаралась встать по одну сторону с ним. Казалось, трудность представляли лишь постоянные обстоятельства российской истории и географии. На этот раз нужно было просто последовательно идти за идеями, получившими глобальную апробацию и глобальное поощрение: материальный прогресс возглавили те европейские, американские и азиатские страны, чьи взаимоотношения сплелись в единую глобальную систему.
Заменившая систему «холодной войны» глобализация - это новая система мирового экономического хозяйствования. Идеологи глобализации отнюдь не утверждают, что процесс глобализации завершен - они определенно утверждают, что процесс глобализации не остановить. Они указывают на крах прежних социалистических экономик; на то, что в Китае процветает сектор свободного рынка; что даже прежняя шведская социал-демократическая модель находится в кризисе. Из этого делается вывод, что Америка нашла - вернее натолкнулась на лучший способ решения проблем современной технологической эпохи. Этот способ - открытие национальных рынков частным компаниям - международным чемпионам эффективности производства, уступка государством своих регулирующих функций частному капиталу.
Глобалисты, при всех их оттенках, свято убеждены в том, что, несмотря на все противоречия, историческая тенденция повернула в сторону глобализации. И следует вместо ностальгических воспоминаний о теряемом мире ясно очерченных национальных границ и национальных прерогатив обратиться к строительству новой мировой структуры, погребающей под собой национальные границы.
<< Предыдущая - Следующая >>