Исследование природы человеческого существования в ранних рассказах Ф. Горенштейна
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
?ство действительного торжества малого человеческого существа над мирровым хаосом, ночь искупления. Искупить зло и хаос мира можно… только одним - начав новый цикл бытия, дав жизнь новому, ещё безгрешному существу. Это глубоко мифологическая логика, когда превращение хаоса в гармоничный космос является цикличным процессом, повторяющимся при начале каждой новой жизни. Именно поэтому в мифе смерть знаменует новое рождение, а трагедия оборачивается очистительно-воскрешающим катарсисом. Но хаос не исчезает совсем, он даже разрастается, просто рядом с младенцами он перестаёт быть страшным.
Мифологизм художественного мышления Ф. Горенштейна позволяет осмыслить все движения взрослеющей души ребёнка, каждая новая человеческая особь вновь вступает в единоборство с хаосом. Но благость, охватившая девочку, ставшую матерью, преданной своему ребёнку, пребывающему в свою очередь в покое - вот хрупкая, щемяще непорочная гарантия мировой гармонии. Краткой, как ночь…. Миф Творения - это самая широкая рама человеческой судьбы вообще и детства-отрочества в частности. Внутри этой рамы человек, взрослея, одновременно проживает заново несколько разнородных мифов. А из бездны хаоса каждый поднимается в меру своих сил - это и есть главное содержание детства-отрочества-юности в прозе Горенштейна. Все проклятые вопросы Горенштейн обнаруживает в мире неотвердевшей детской души. Отсюда жестокость прозы о детстве, её строгость и суровость, отсюда же и мифологизм.
И. Прусакова статью Писатель жестокого века посвящает вопросу: Что же всё-таки стоит в центре творимого художником мира?. Опираясь на работы Вячеслава Иванова, она говорит о жанре, о персонажах романа Псалом, затрагивает тему греха и возмездия (у Горенштейна народ столь же грешен, что и отдельный индивидуум), сравнивает и отождествляет женский образ и образ России (поруганная, изработанная, бессчастная).
Исследователь задаётся вопросом: Как определить жанр Псалма?. По первому впечатлению Горенштейн - традиционалист, но его масштабность заключается в многоплановости, и ключ - не в жанре. Сложны и персонажи: Антихрист по имени Дан является братом Христа, печальный еврейский подросток и посланец Бога, в то же время отец неудачных сыновей и приёмный отец для сироты, одновременно с этим - чудотворец. Пропасти и загадки земного бытия, человек-личность и человек-пылинка - вот это интересует писателя. Грешен человек, и грешен народ, и все несут ответственность. Художник сам творит свою систему мироздания. Слово псалом означает хвала, но творение Горенштейна ближе к другим библейским жанрам: к жалобам Иова, к обличениям и откровениям. Ужасы - это кары Бога. Тема греха и возмездия неотступна в произведениях, невинных нет. Все повинны в несправедливостях, утратах и бедствиях. Здесь Горенштейн уходит от традиций русской литературы. Уважение к народной мудрости, почтение перед соборностью, жалость к народу развенчаны у Горенштейна окончательно: вместо мудрости - бессердечие, вместо соборности - стадность. Грех проникает повсюду, он лежит в основе человеческого существования.
В этой же статье И. Прусакова уделяет внимание развитию женской и мужской линий в сюжетах Горенштейна. Исследователь говорит о том, что Горенштейн - это настоящий российский писатель - певец российских бурь и горестей, а, значит, и знаток русской долюшки женской. И писатель, по мнению критика, своих женских героинь предаёт в руки Господа с пометкой виновна, но заслуживает снисхождения. Женщины для Горенштейна - явление вечное, мало поддающееся обработке историческими тисками, а мужчины - более конформны. Горенштейн - писатель не психологический, он выявляет общие закономерности, а не отдельные характеры (не детали, не нюансы, а вечные двигатели человеческой природы), а использование деталей - не рисунок личности, а символ времени. Мера правды, избранная им, пока для нас тяжка - отмечает критик. Горенштейн не пропускает того, что неотрывно от человеческой природы с её жестокостью, мелочностью, физиологией и рационализмом. То, о чём он пишет, раньше умалчивали тотально, а сейчас упоминают однобоко. Горенштейн пишет не о сексе, но и не о любви, не о страсти, но и не о романтике. Он пишет о четвёртой казни господней - о похоти, владеющей людьми и посылающей их на измены и предательства. То, что толкает людей соединяться и есть наказание. И здесь Горенштейн - не христианин и не иудаист, здесь он исповедует свою, особенную религию, признавая совокупление не грехом, а уже расплатой за грехи.
Прусакова говорит и о завороженности писателем Россией. Россия для Горенштейна, по мнению критика, это поруганная, изработанная, несчастная русская баба, причём, рядом с ней всегда бродит смерть как часть жизни. Существование человека под знаком неминуемой гибели трагично изначально. Человек бессилен против обступающих его бедствий, он не понимает промысла Божия, а может лишь метаться и страдать. И всё же среди страшного грозного мира, вопреки человеческим страданиям, всё-таки промелькнёт слабый луч света, между тягот и низменных страстей сверкнут иногда и милосердие, и жалость, и женская тихая красота, так считает И. Прусакова.
Тему плотской страсти затронула и Е. Тихомирова в статье Эрос из подполья, задаваясь вопросом: Каким чудом святой миг зачатия предстал торжеством тела над душой, идей дьяво?/p>