Исследование природы человеческого существования в ранних рассказах Ф. Горенштейна
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
одного из ее великих мастеров, - пишет Алексей Зверев. - Этот парадокс и становится в пьесе Горенштейна пружиной конфликта, скрытого за мелочной игрой амбиций и пристрастий, развернувшейся вокруг жидковатой литературоведческой концепции. Понятно, отчего пьеса, сразу по написании предложенная в журналы, вызвала однозначную реакцию неприятия. Слишком болезненную точку она затронула, обнаружив узость, недостаточность, а возможно, даже гибельность для культуры стремлений превратить ее в наше все. Как и пьеса, ни одно из этих произведений в то время напечатано не было. В конце 1970-х в полулегальном альманахе Метрополь появилась философская повесть Ступени, однако позже Горенштейн признал ошибкой свое участие в этой книге. Все остальные произведения Горенштейн неустанно писал в стол.
Чтобы зарабатывать на жизнь, он окончил Высшие сценарные курсы. Почти два десятка лет он писал сценарии. Всего им написано 17 сценариев, по пяти из них были поставлены фильмы - в том числе такие шедевры, как Солярис (1972) А. Тарковского, Раба любви (1976) Н. Михалкова, Седьмая пуля Р. Хамраева…. Они словно зеркало отразили характерное для прозы Горенштейна сплетение случайностей и катастрофичность бытия, всегда зыбкого и готового обратиться темной своей стороной. В промежутках между сценариями писал в стол.
Осенью 1980 года, измученный политической и этнической дискриминацией, Горенштейн покинул Союз и поселился в Западном Берлине, где в течение 20 лет всецело отдал себя творчеству. В эмиграции он продолжал следовать своим одиноким путем, не принимая модных политических и литературных веяний. За рубежом им были созданы повести Яков Каша, Куча, Улица Красных Зорь, Последнее лето на Волге, многие рассказы.
Там он скончался 2 марта 2002 года.
Учитывая его биографию и талант, можно сказать, что перед нами крупнейший мощный художник советской эпохи, которого слишком поздно заметили и оценили. Горенштейн - ровесник писателей, которых принято называть детьми оттепели, тем не менее он сложился вне оттепели и даже в известной оппозиции к либерально-демократическому диссидентству последних десятилетий советской истории. Он чувствовал себя чужаком в стане шестидесятников, не разделяя ни их идейного пафоса, ни эстетических пристрастий. Это надолго обеспечило ему невнимание критиков и читателей и в самой стране, и за её рубежами.
По этому поводу Виктор Ерофеев пишет: Бесспорный мастер реалистического письма, учившийся на прозе Бунина, Горенштейн, казалось бы, не будучи диссидентом, мог без труда вписаться в советскую литературу, стоило захотеть. Но он не вписался, оставшись верным экзистенциальным темам, мученическим судьбам своих героев, напряженным религиозным раздумьям, своей непредсказуемой личности.
Так не умел и не умеет никто, ни среди предшественников, ни среди ровесников, ни среди тех, что идут следом, - писал о мастерстве Горенштейна Симон Маркиш. Вторым Достоевским величал его Ефим Эткинд. Тургеневскую чистоту русской речи в прозе отмечал Марк Розовский. Иконописцем литературы (писателем обратной перспективы) - называл Лев Аннинский. Единственным русскоязычным кандидатом на Нобелевскую премию, великим писателем, которого одни не заметили, а другие замолчали - Виктор Топоров. Писателем, наделенным могучим эпическим даром - Борис Хазанов. Горенштейн - классик русской прозы, сказал в некрологе Александр Агеев, и выразил опасение: похоже, что и после смерти судьба его легкой не будет.
Борис Хазанов пишет: В отличие от большинства современных русских авторов, Горенштейн - писатель рефлектирующий, при этом он весьма многословен, подчас тёмен: вы проваливаетесь в философию его романов, как в чёрные ночные воды. На дне что-то мерцает. Попробуйте достать из глубины это что-то, - мрачное очарование книги разрушится. Пространные рассуждения автора (подлинного или условного - другой вопрос) сотканы из мыслеобразов, почти не поддающихся расчленению; их прочность отвечает рапсодически-философскому, временами почти ветхозаветному стилю.
С философией, впрочем, дело обстоит так же, как во всей большой литературе нашего века, для которой традиционное противопоставление образного и абстрактного мышления давно потеряло смысл. Рассуждения представляют собой рефлексию по поводу происходящего в книге, но остаются внутри её художественной системы; рассуждения - не довесок к действию и не род подписей под картинками, но сама художественная ткань. Обладая всеми достоинствами (или недостатками) современной культуры мышления, они, однако, фикциональны: им можно верить, можно не верить; они справедливы лишь в рамках художественной конвенции. Рефлексия в современном романе так же необходима, как в романе XIX века - описания природы.
Творчество Ф. Горенштейна является самобытными, стоящим особняком явлением. Этого художника трудно вместить в какие-либо тесные рамки того или иного литературного направления. Точные определения его творчеству пока не нашли. Горенштейн каким-то загадочным образом сочетал в себе все отличительные черты как реалистического, так и нереалистического художественного письма. Горенштейну находили достаточно много предшественников - от М.А. Булгакова до И. Ильфа и Е. Петрова. Его сравнивали со многими писателями, но всегда с оговорками, ни с кем из них он тесно не связан.
Ф. Горенштейна часто срав?/p>