Творческая судьба Иосифа Бродского
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
? стихи Иосиф Бродский начал в 1957 году. С начала шестидесятых годов он занялся стихотворным переводом со славянских и английского языков.
Первые лирические этюды Бродского привлекли внимание не только его сверстников, но и тех, кто уже сказал своё слово в русской поэзии.
Обратила внимание на молодого поэта и Анна Ахматова. Его лирический голос напомнил ей исповедальный стих О. Мандельштама. Бродскому посвящены её пророческие строки:
О своём я уже не заплачу,
Но не видеть бы мне на земле
Золотое клеймо неудачи
На ещё безмятежном челе.
Трагические ноты этого четверостишия стали лейтмотивом будущей творческой судьбы Бродского.
С каждым новым стихотворением росла популярность Иосифа Бродского. Но чем убедительнее и ярче звучала его муза, тем подозрительнее относились к нему те, кого Блок в своей Пушкинской речи назвал чиновниками, собирающимися направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на её тайную свободу и препятствуя ей выполнять её таинственное назначение.
В 1963 г. состоялись печально известные встречи Хрущёва с интеллигенцией, на которых было строго указано, как ей надлежит вести себя. Получив зелёный свет, ленинградские власти решили очистить город от нежелательных представителей свободных творческих профессий, обвинив их в тунеядстве. Первый удар в затеянной кампании пришелся по И. Бродскому. Обличители, страдавшие хрущевской слабой памятью, забыли, что поэт в свои двадцать с небольшим лет успел уже поработать фрезеровщиком на заводе, санитаром, кочегаром в котельной, побывать в геологических экспедициях. Объявленный тунеядцем, по решению суда он был выслан в глухую деревушку
Архангельской области. На суде Бродский сказал, что его поэтический дар - от Бога, а суд позже назвал определённым зоопарком.
Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы,
с каждым новым страданьем забывая былые невзгоды
и встречая, как новость, эти раны и боль поминутно,
беспокойно вступая в туманное утро.
Он напишет в Письме Горацию об этом времени: …щенком я был вышвырнут из дома к Полярному кругу… И ещё, обращаясь к Горацию: …ты никогда меня не читал. В этом ты будешь подобен многим здешним, не читавшим ни одного из нас…
По-видимому, слово тунеядец в судебном приговоре и газетных фельетонах и впрямь не совсем адекватно описывало образ жизни и тип дарования Бродского.
Но те, кто разыграли этот безумный эпитет как краплёную карту, были не просто циники и невежды. Избрав своей жертвой именно Бродского - а в Ленинграде начала шестидесятых было из кого выбирать, у входа в официальную письменность толпилось немало молодых людей с душой и талантом, - специалисты выказали тонкий вкус и глубокое понимание литературного процесса.
Было что-то такое даже в его ранних стихах - и в голосе, который их произносил, - и в юноше, которому принадлежал этот голос, - что-то такое, по сравнению с чем действительность, окружавшая горстку его читателей и слушателей, казалась ненастоящей.
Стихи описывали недоступный для слишком многих уровень духовного существования. Поэтому Ахматова назвала их волшебными. По той же причине их автор был признан особо опасным субъектом, подлежащим исключению из общества.
Теперешний читатель сам увидит, насколько прозорливым было такое решение; убедится, что двадцатилетний, очень мало кому известный провинциальный поэт по заслугам удостоился приглашения на казнь.
Находясь в ссылке, Бродский ощущал поддержку друзей. До него доходили вести о том, что Ахматова, Твардовский, К. Чуковский, Шостакович, Вигдорова хлопочут о его освобождении.
Благодаря стараниям друзей поэт через полтора года был досрочно освобожден и вернулся в Ленинград. Однако издать сборник стихов он не смог: брежневские чиновники от литературы ничем не отличались от хрущевских. Ярость вызвало у них сообщение о выходе на Западе двух сборников Бродского: Стихи и поэмы (1965), Остановка в пустыне (1970).
Поэт осознавал безвыходность своего положения:
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт в борьбе с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
Горькая ирония и в стихотворении В озёрном краю:
…шпион, лазутчик, пятая колонна
гнилой цивилизации - в быту
профессор красноречия - я жил
в колледже возле главного из Пресных
Озёр, куда из недорослей местных
был призван для вытягивания жил.
Всё то, что я писал в те времена,
сводилось неизбежно к многоточью.
Я падал, не расстёгиваясь, на
постель свою. И ежели я ночью
отыскивал звезду на потолке,
он, согласно правилам сгоранья,
сбегала на подушку по щеке
быстрей, чем я загадывал желанья.
Сегодня трудно понять, почему стихи Бродского казались дерзкими и не печатались, а переписывались поклонниками его поэзии от руки, читались с оглядкой. Сам поэт откровенно иронично сказал о том, что он не вписался в тогдашнюю систему, потому что для него, чьё главное достояние - внутренняя свобода, органически неприемлемы единообразие, обезличивание, рабство:
Моя песня была лишена мотива,
но зато её хором не спеть…
*
Равенство, брат, исключает братство.
В этом следует разобраться.
Рабство