I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Н.н.пунин - а.а.ахматовой*.

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ*.

апреля 1924 года. <Петроград>

Олень, дорогая, уже ты кончила читать? Помнишь ли? Не очень ли тебе плохо? Было грустно, когда отходил поезд, но мне казалось необыкновенным, что твое лицо в окне, а сейчас мне кажется, что если бы ты появилась, если бы я увидел тебя — то было бы такое чудо, какого на земле еще не было. Я живу и во всем участвую, наверное, так же как и всегда, но над всем, чем полно сознание, есть какое-то еще неопределенное чувство безоб­разное, все время страдающее и, как туман, двигающееся — это ожидание, вера, желание этого чуда - твоего появления; и от него какая-то длящаяся, непрерывная сладкая боль, которая делает все вещи другими, но незаметно другими, так что никак

.нельзя поймать себя на том, что вещь, действительно, кажется другой. Счастье этого чувства в том, что благодаря ему или в нем - ты со мною; страдание от этого чувства оттого, что твое присутствие, очевидное для того, что люди называют душой, — неосязаемо для тела - ни сказать тебе, ни слушать тебя, ни видеть тебя глазами нельзя — и поэтому такое неразрешенное страдание во всем теле, как будто дышать тяжело, как будто трудно биться крови и все-таки — ты со мной и во всем, как та же Ноченька; ты, как то, что делается днем — светом, а ночью — темнотою. Знаешь что, Ан., милый, на вопрос: могу ли я без те­бя? — я бы ответил - без тебя не бываю, и вопрос этот не имеет смысла.... апреля

Видел вчера вечером Буканщика* — были вместе на одном

заседании дочего у него руки худы, дочего он могилен и стра­шен. Оттого что он был на заседании — я не сказал ни слова, так и ушел, не поскандалив — мне не свойственно. Впрочем, я еще был болен, у меня был жар..

апреля

Вечер - думаю и думаю о тебе, Богом мне данный Олень, сегодня ты опять должна читать и, вероятно, уже читала (11 ч.). Скучаю о Вас, Анночка. Ольга мне сегодня сказала, что ты должна быть рада, если я скучаю, что это черта женская...

Сидел, долго думая о тебе, ничего не придумал, но все со­шло ко мне — тишина, покой — оттого что так долго о тебе ду­мал. Не знаю даже, верю ли я, что снова увижусь с тобою, но знаю, что, если увижусь так, как хотел бы увидеться, то еще ка­кое-то огромное счастье, как и вся моя близость с тобою,— будет, и живу этим смутным желанием. Хорошо мне ходить и ды­шать, пока образ твой в сердце — я так и чувствую его напеча­танным в душе — а ты? скучаешь, томишься, или летят дни? Ка­кая ты? Какой ты вернешься? Милые мои руки, суждено ли еще держать их. Гораздо больше, чем это кажется, ты — друг мой, никогда не приходило в голову, что будет у меня дружба с оле­нями. Спи покойно, милый ангел; тихо, тихо в сердце, даже странно, и ты одна стережешь эту тишину. Зову тебя - Ан., Ан. Милый Ан., любимый.


ДНЕВНИК. 1924 год.

мая

Ан. была недавно на «Орфее» Глюка. Сегодня сказала, смот­ря на один старый дом: «Когда я думаю или вижу XVIII век, я всегда чувствую, что вся эта беспечность, легкомыслие и жизнестой - племянник или внук Дружинина, принес выдержки из архива и дневника Дружинина; неприличные стихи Некрасова, Тургенева, Логинова, самого Дружинина; Корней Чуковский чи­тал вслух, все ржали, мне непонятно и больно г. над 60-ми го­дами плакать надо; эти стихи и этот архив сжечь надо. Не быть с ними, никогда не быть с ними; это не для меня, у меня нет на это сил.

Шкловский говорил Тихонову: «Вы Ч сапожник в филоло­гии, что вы понимаете?» и еще: «Вы — сварочное железо, Алек­сандр Николаевич». Сегодня Тихонов предоставил Шкловскому полную свободу писать, что он, Шкловский, хочет. Все это очень хорошо, так, может быть, и надо, но не пойму, почему нужно свои статьи вколачивать в чуждый журнал. Мне больше нравит­ся служить чиновником на Фарфоровом заводе...

От всего этого душно, как будто земля не шар, свободный в пространстве, как будто небо — не бесконечность пространства...

5 июля

Был интересный разговор с Татлиным. Трудно передать раз­говор, а особенно такой острый и живой, какой бывает иногда, когда среди участников хоть один настоящий и большой чело­век - Татлин обаятелен, совершенно непередаваем в письме, с прекрасными детскими и горячими интонациями, искренен, все­гда с какой-либо большой мыслью чудо-дитя — огромный рос­том человек. Между прочим, он говорил об аэроплане, над по­стройкой которого он, видимо, работает. Резко порицал строение и внешность существующих аппаратов, указывал на сложность их и на то, что эволюция их конструкции чрезвычайно запутана и не органична. О приборах, имеющихся на современных аппа­ратах, сказал: «Что же они с собой целую канцелярию тащат» и еще «летают с совнаркомами». Все это происходит, по Татлину, оттого, что они «от науки полетели», а не от органических спо­собностей и чувств. Не знают, или не хотят знать, как птицы ле­тают, а все мудрствуют. «Я,— говорит Татлин,— все равно не по­верю их гроссбухам, а полечу сам по себе, как дышу, как плаваю. Мои средства лететь всегда будут совершеннее их аппаратов со всасыванием» (новые английские воздушные ма­шины). Тырса, присутствовавший при разговоре, пытался син­тезировать технику и организм, говоря, что аппарат есть про­должение тела; Татлин не сдавался, хотя получалось такое впечатление, будто Татлин хочет, действительно, лететь на ру­ках. «Воздух есть тоже материал,— продолжал Татлин, — и ес­ли его органически изучить, то мы будем владеть им, как кам­нем, железом или водою». Этой идеей Татлин одержим*.

.В разговоре резко противопоставлял Китай и Россию Ев­ропе и Америке. Считает, между прочим, что мы вступили в на­чальную полосу культуры, подобную архаике. Форму рассмат­ривает как результат смысла и назначения вещи; украшение есть дезорганизация формы. Попутно Тырса сказал о Малевиче, что он то же делает, что делали декоративные архитекторы (нео­ампир — ренессанс - и все мирискусничество: Лялевич, Пере-тяткович, Фомин, Щуко и пр.), с той только разницей, что по­следние украшали фасады, кстати, легко соскабливаемые, а Малевич украшает форму, но это в равной мере эстетство и ги­бель существа формы. Ан., милый Ан. как-то обратила мое вни­мание на то, что старые петербургские дома, развалившиеся и лишенные карнизов, окон, балконов, пилястр — все-таки архи-тектурны, просто в отношении работы архитектурной массы в пространстве - они стоят «как римские развалины», а поскоб­лите эти новые фасады, что останется? г неуклюжие пустые ко­робки. У Ан. вообще изумительное чувство архитектуры, вооб­ще пространственной формы.

Затем Татлин показывал свой костюм — мне он приятен просто эстетически. И зло на Петроодежду*; какое бы это име­ло значение для Европы, если бы из России приезжали вместо куцых парижских пиджаков - люди, одетые в платье татлинов-ского покроя! Какая самостоятельность от Европы, какая твер­дость поступи была бы в этом простом и, в сущности, совершенно достижимом акте! Но эти дураки и мерзавцы умеют только рас­стреливаться за кражи и взяточничество... В формах татлинов-ской одежды есть что-то от плеч и движений архангелов рус­ской иконы (Святой Троицы*, например) .<...>