Петра Демьяновича Успенского «Tertium Organum», изданной в России в начале двадцатого века, но по ряду причин не потерявшей своей актуальности. Опубликованная впервые в 1912 году, книга

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

Глава пятая. Четырехмерное сознание.

Рассматривая последовательно миры одного, двух и трех измерений, легко можно заметить характерную закономерность. Всегда существует то, что превышает размерность описываемого мира и лишь в неполной мере воспринимается в этом нижележащем пространстве. Эта закономерность справедлива и для пространства четырех измерений, в котором лишь частично могут быть восприняты тела пространства пятимерного. Это и составляет наибольшую трудность при описании мира четырех измерений — поскольку ввод в это описание тел с большей размерностью потребует как пояснений о характере пятимерного пространства, так и многочисленных предупреждений от возможных спекуляций на эту тему. В подавляющем большинстве, люди не находятся на уровне четырехмерного сознания, соответственно, материал об особенностях такового бытия с большой долей вероятности будет воспринят лишь на уровне ментальной схемы. Во избежание этого, схема четырехмерного пространства дается здесь максимально кратко, а в бытии будут отмечены лишь некоторые характерные моменты.

Миром одномерного сознания является линия, двумерного — плоскость, трехмерного — пространство трех измерений. Каждый раз добавляется «нечто очевидное», новая координата. В случае четырехмерного пространства, добавляемой координатой будет время. Каждый объект кроме геометрических размеров трехмерного пространства имеет еще протяженность во времени — нечто совсем не очевидное. Фактически, это постулирование такого явления как тело времени: некая трубка, в начале которой тело в таком виде, как оно «появилось на свет», в конце — оно же, прекращающее свое существование. Вся совокупность состояний тела во времени, от появления до исчезновения. Четырехмерному сознанию доступно для наблюдения не только фиксированное состояние тела в момент «теперь», но и прилежащие к нему моменты состояния тела «до этого» и «после этого». Ширина наблюдаемого диапазона будет являться величиной индивидуальной, но более-менее стабильной.

Просматривая характеристику четырехмерного сознания данную Успенским (см. «Таблицу четырех стадий психической эволюции») можно отметить исходящее от нее общее настроение — торжественность. Да, во многом выводы Успенского правильны, единственно лишь стоит отметить, что позицию эту занимает все-таки не сверхчеловек, а именно человек, каким он мог бы быть, но каким, фактически, не является. Описание верно, но в нем отсутствует идея индивидуальных различий между людьми, и более правильно понимать все приведенное Успенским как возможность, в той или иной мере действительно реализованную в человеке (людях) с четырехмерным сознанием. Именно как возможность, потому что в большей степени описанное Успенским для четырехмерного сознания принадлежит, или относится, к сознаниям четырехмерное превосходящим — пяти- и шестимерному. По какой-то причине Успенский положил свою четвертую стадию венцом эволюции («сверхчеловек» по Успенскому), в результате отнес к нему вообще все как реализованные качества, а не просто их задатки, начала.

Факты вещь упрямая, как общеизвестно. Люди с четырехмерным сознанием уже способны выделяться на общем фоне нашей цивилизации. В искусстве это заметно более ярко, но вне зависимости от сферы применения своих усилий деятельность этих людей во многом напоминает каплю, точащую камень. Когда-нибудь камень пробьется, и усилия не являются напрасными — но социум живет по другим законам, гораздо более приземленным и примитивным.

Адекватно судить о четырехмерном сознании возможно лишь с его уровня, либо уровня превышающего его (сознание пятимерное, шестимерное). Любые оценки исходящие от сознания меньшей размерности неизбежно будут заниженными и соответствующими тому уровню, на котором находится наблюдатель. Это не постулат неподсудности, это простое следствие того, что для четырехмерного сознания время является, по факту, такой же непрерывной величиной, как и пространство для сознаний одно-, двух- и трехмерного. Соответственно, исходящая от сознаний меньшей размерности оценка неизбежно будет являться лишь проекцией, искажающей происходящее, вырывающей его из контекста и превращающей динамику в некую статику.

Ошибкой было бы наделять четырехмерным сознанием только выдающихся людей. Степень реализованности четырехмерного сознания может быть разной, и хотя обладание им открывает перед человеком больший объем возможностей для построения социального статуса, к примеру, но это не гарантирует того, что данный человек будет желать этого. О началах подлинной сознательности можно говорить лишь начиная с уровня четырехмерного сознания, и личное дело каждого такого человека в какой сфере и как именно ему проявляться. Это не проповедь эгоизма — это констатация того факта, который неоднократно подчеркивался на протяжении всего изложения, что действительное развитие всегда влечет за собой коренные изменения бытия человека, бытия далекого от нормального, что неизбежно будет сопровождаться страданиями, на которые человек, в большинстве своем, не только не готов пойти, но и изначально настроен агрессивно против этого. Человек живущий по другим законам скорее будет казаться странным, и действительно понимаем он будет немногими.

Если человек не умеет плавать, водоемы он будет обходить стороной. Процесс обучения плаванию требует времени, внимания, усилий, настойчивости, даже просто веры в возможность получения результата не смотря на то, что сперва человеку может случиться и нахлебаться воды. Когда человек уже умеет плавать — водоемы не внушают ему смертельной опасности, он способен не только не утонуть, но и с комфортом может держаться на воде или пересечь водоем. Пример не следует понимать буквально, разумеется.

Так или иначе, человек с четырехмерным сознанием способствует общему эволюционному развитию — но глупо было бы возлагать на него реализацию этой миссии в массах. Кто сказал, что он захочет это делать, что намерения этого человека будут лежать в области эволюции, в области именно Света, и что реализация его намерений будет благожелательно встречаться другими людьми, не будет отторгаться обществом и положительно этим обществом оцениваться?!

На уровне одномерного сознания есть разве что материализм, и жизнь как бессмысленная неосознаваемая данность. На уровне двумерного сознания нет осознания разделенности, человек по своему целостен и доволен своей жизнью, жизнью скорее животной, нежели человеческой. Трехмерное сознание осознает наличие души, как некоего нереального образования, вытекающей из личности человека, соответственно выделяет во всем разделенность, дуализм: благодатное поле как для материализма, так и для жизни душевной. Когда человек как реальность осознает время, способен видеть то, что предшествует поступку или процессу и каковыми в действительности окажутся последствия, чем именно люди руководствуются и каково их сознание, такому человеку очень трудно удержаться от «не совсем теплых» чувств в адрес таковых людей. В подавляющем большинстве своем, человек не находится на уровне эволюционного развития соответствующего человеку, и с позиции четырехмерного сознания неприглядность этого факта выступает во всей красе. Только в том случае, если видя всю «прелесть» окружающей действительности человек с четырехмерным сознанием захочет пойти в глубину событий, понять причины лежащие за видимыми процессами, - так или иначе он войдет в соприкосновение с тем, что принято называть Вечными ценностями. Тогда, и только тогда, четырехмерное сознание будет являться началом космического сознания. И только с этого момента можно говорить о приобщении к духовности, дальнейшее же зависит от того, насколько крепок будет человек в своем выборе, станет ли он искать Истины, или предпочтет занять устраивающее его положение в социуме и просто жить.

Подлинный выбор на уровне четырехмерного сознания, это выбор не столько между тем, идти ли за Истиной или за удовлетворением, сколько какова та Истина, ради которой стоит прожить жизнь? Все что человек делает, он всегда делает ради Добра, такого и так, как он его понимает, это справедливо на всех уровнях, не исключая и уровень четырехмерного сознания. Для того чтобы любить людей, любить, видя, каковы они в действительности, — требуется намного больше сил и мужества, нежели для того, чтобы испытывать к этим людям презрение. И желание изменить мир может быть инспирировано силами, которые далеки от заботы о всеобщем благе.

На уровне четырехмерного сознания влияния Высших сил менее искажаются, по сравнению с уровнями сознаний меньшей размерности. Соответственно, и интерес со стороны этих сил будет в первую очередь направлен именно на таковых людей, способных менее исказить сообщаемую им Весть. Вопрос о выборе никогда не стоит так остро, как на этом уровне. Соответственно, чрезвычайную важность обретает способность различения, которая может быть не столько выработана, сколько воспитана в русле Традиции, которой человек следует. Самостоятельные же усилия человека неизбежно будут ничтожными, по сравнению с влияниями тех сил, пренебрегать которыми или «управлять» каковыми ему «пожелается».

Помимо самоуверенности, зачастую мнимой, человечеству характерно совершенно детское упование на кого-то, кто решит все их проблемы, и это упование одинаково на всех уровнях — от одномерного сознания до трехмерного включительно. Оно может подаваться как необходимость смирения перед начальством, как достойный удел или разумный выбор — но сути это не меняет. Человек не желает брать в свои руки ответственность за свою жизнь. Возлагать на людей с четырехмерным сознанием обязанность брать на себя чужие задачи — по меньшей мере странно. Да, люди с четырехмерным сознанием способны решать те проблемы, в которые утыкаются люди с сознанием меньшей размерности, однако тут существует ряд сложностей.

Взрослый человек обладает уже сложившейся и зачастую негибкой системой взглядов, инертным сознанием, подавленной сущностью — и воспитать в нем четырехмерное сознание уже зачастую невозможно, поскольку этот процесс потребует практически полной его перестройки, переделывания всей его жесткой структуры. В русле исповедуемой Традиции человек способен к постепенному развитию сознания, но этот процесс требует времени и полной самоотдачи. Другой сложностью является то, что в большинстве случаев крайне тяжело донести до человека даже само существование решения его проблемы, потому что оно практически всегда лежит вне мира его сознания (вне линии, вне плоскости, вне трехмерного пространства). В результате, идеи четырехмерного сознания, также как и идеи сознаний более высокой размерности, сохраняются социумом как некие диковины, малопонятные и малополезные в жизни для уровней сознания меньшей размерности. О них говорят, но не могут им следовать.

Четырехмерное сознание не может быть выработано путем копирования, подражания чужому опыту, путем научения «правильным действиям» и прочее. Оно всегда является результатом способности человека идти вглубь самого себя, способности постижения Высшего Начала в себе, вне зависимости от того, какой Традиции человек следует. И никогда это постижение не будет полным, если человек не раскрывает свое сердце, не принимает в него весь окружающий мир, а руководствуется только разумом. Само существование понятия «вера в Бога» ярко подчеркивает отсутствие у человека «познания Бога», которое возможно как реальность только начиная с уровня четырехмерного сознания, когда начинает становится видной скрытая сторона процессов, явлений и вызвавших их идей.

Ошибка многих эзотерических школ состоит в слепом копировании пути постижения их лидера или лидеров, в скрупулезном изучении абсолютно всего объема оставшихся сведений, заучивании правильных установок... вместо следования Духу Учения, для которого нет необходимости в энциклопедических знаниях, и грамотное и действительное следование которому способно привести человека к Богопознанию. На уровне социума идея следования Духу Учения профанизирована, и практически всегда служит оправданием элементарного впадения в прелесть, когда иллюзорные переживания принимаются за духовные откровения, и тем самым человек не только сам уловляется силами не заинтересованными в действительном духовном росте человечества, но и увлекает за собой доверяющихся ему.

Идеи массовости теряют свою силу на уровне четырехмерного сознания, поскольку очевидным фактом является невозможность применения любых универсальных методов к различным людям, и только на этом уровне появляется подлинное осознание уникальности каждого человека, вне зависимости от его проявлений.

На уровне одномерного сознания мораль есть набор «так принятых» норм поведения, на уровне двумерного сознания — нормы поддержания жизненного уклада, на уровне трехмерного сознания — некий продукт коллективного договора, который варьируется в зависимости от ситуации и, зачастую, мало к чему кого-либо обязывает. На уровне четырехмерного сознания мораль проистекает из духовного мира человека, и выступает уже в совершенно иной роли, которую только и можно назвать началом подлинности. Мораль становится внутренним законом, определяющим как внешнюю, так и внутреннюю жизнь человека. Законодателем этой морали становятся не другой человек, но внутренняя истинная совесть, преступить законы которой означает обречь себя на страдания («нет ничего более страшного, чем муки совести»).

Вплоть до уровня трехмерного сознания существует характерное смешение душевного и духовного, подмена духовного душевностью, переживаниями, часто сердечными, романтикой... На уровне четырехмерного сознания разница между этими двумя понятиями огромна, поскольку лишь духовное имеет связь с Божественным, душевное же — всегда продукт внутреннего мира конкретного человека.

Проистекающая из духовного мира мораль всегда адекватна ситуации, в которой человек находится, она безошибочно определяет проявления человека, который этой моралью обладает. Такая мораль уже не может быть зафиксирована, не может быть выражена набором соглашений или норм, поскольку любая фиксация, статика, губительна для духовного, приводит к мертвлению, удаляющему от Высшего Источника.

Если для трехмерного сознания характерно перекладывание ответственности за свои проявления на сторонние лица или факторы, то для сознания четырехмерного таковое действие становится уже почти невозможным. Следствия становятся очевидными, и человек уже сознательно следует своему выбору, принимая во внимание возникающие последствия. Для человека становится уже делом сознательного выбора — замыкаться ли ему в предлагаемых рамках социума или какой-либо структуры, отказаться от них, или выходить за их пределы — в соответствии с теми целями, которые этот человек перед собой ставит.

Понимаемые абстрактно, идеалы Добра, например, лишь на уровне четырехмерного сознания начинают обретать вполне реальное значение, не исходящее из материального мира, а напротив, нисходящее в него. Как следствие, поступки реализующие подлинное Добро могут отторгаться социумом или конкретными людьми, не видящими тех последствий, которые проистекают из данного действия, и не понимающего и не принимающего духовного источника подобного проявления. В разных Традициях есть довольно много историй, иллюстрирующих эту зацикленность обычного человека, не обладающего четырехмерным сознанием, на формальном следовании тому, что является «хорошим», и отторжении того, что, по его мнению, является «плохим».

На уровне четырехмерного сознания начинает начинает становиться реальностью взаимосвязь всего и вся, поскольку все является исходящим из единого Источника. Видимый мир становится лишь отражением мира незримого, продолжением его, благодаря чему становятся возможными такие проявления как высшие виды интуиции и непосредственное познание, отчасти уже выходящие за пределы четырехмерия.

Таковы основные моменты бытия четырехмерного сознания, изложение которых стоит завершить фрагментом лекции Гурджиева об объективном искусстве, которое может становиться таковым только начиная с уровня четырехмерного сознания.

Необходимое пояснение: у человека «номер один» преобладает инстинктивно-двигательный центр, «номер два» — эмоциональный центр, «номер три» — интеллектуальный. Человек «номер четыре» может стать таковым начиная с уровня четырехмерного сознания. Для более полного знакомства с данной темой следует обратиться к первоисточнику.

«...Есть искусство и искусство. Несомненно, вы должны были заметить, что во время наших лекций и бесед присутствующие нередко задавали мне вопросы, относящиеся к искусству, но я всегда избегал разговоров на эту тему. И всё потому, что я считаю обычные беседы об искусстве совершенно бессмысленными. Люди говорят об одном и том же, имея в виду разное, не понимая того, что хотят выразить. К тому же совершенно напрасно объяснять истинные взаимоотношения вещей человеку, который не знает азбучных истин о самом себе, т.е. о человеке. Однако мы уже немало говорили об этом, и к настоящему времени вы должны знать азбуку, так что сейчас, пожалуй, можно поговорить и об искусстве».

«Прежде всего вы должны вспомнить, что есть два вида искусства, отличных друг от друга: объективное и субъективное искусство. Всё то, что вы знаете, всё, что вы называете искусством, — это субъективное искусство, т.е. нечто такое, что я вообще не называю искусством; и это лишь потому, что искусством я называю искусство объективное».

«Трудно определить, что такое объективное искусство, во-первых, потому, что вы приписываете субъективному искусству все признаки объективного, а во-вторых, потому, что когда вы встречаетесь с произведениями объективного искусства, вы полагаете, что они находятся на том же уровне, что и произведения субъективного искусства».

«Попытаюсь прояснить мою идею. Вы говорите: художник творит. Я говорю так только в связи с объективным искусством. По отношению к субъективному искусству я скажу, что у него «нечто создано». Вы не делаете различий между этими понятиями, но именно тут и заключена вся разница. Далее, вы приписываете субъективному искусству неизменное воздействие, т.е. ожидаете от произведения субъективного искусства одинакового влияния на каждого человека. Вы, например, думаете, что похоронный марш должен вызывать у всех печальные и торжественные мысли, а какая-нибудь танцевальная музыка, например, «камаринская», вызовет мысли радостные. Но в действительности это совсем не так. Всё зависит от ассоциаций. Если в тот день, когда со мной случилось большое несчастье, я впервые услышал какую-то живую мелодию, эта мелодия будет в течение всей моей жизни пробуждать во мне печальные и гнетущие мысли. И если в тот день, когда я особенно счастлив, я слышу печальную мелодию, эта мелодия всегда будет пробуждать во мне счастливые мысли. Так и во всём остальном».

«Разница между субъективным и объективным искусством заключается в том, что в объективном искусстве художник действительно «творит», т.е. делает то, что намерен сделать, вкладывает в свою работу те идеи и чувства, которые желает в неё вложить. И действие такого произведения искусства на людей бывает абсолютно определённым: они воспримут (разумеется, каждый в соответствии со своим уровнем) одни и те же идеи, одни и те же чувства, а именно — те самые, которые художник хотел им передать. Ни в творениях, ни во впечатлениях объективного искусства нет ничего случайного».

«В субъективном же искусстве всё случайно. Как я уже сказал, здесь художник не творит; у него «нечто создаётся». Это значит, что он находится во власти идей, мыслей и настроений, которых сам не понимает и над которыми не имеет никакой власти. Они управляют им и воплощаются в разных формах. И когда они случайно приняли ту или иную форму, эта форма столь же случайно оказывает на человека то или иное воздействие в зависимости от его настроений, вкусов, привычек, природы гипноза, под которым он живёт, и так далее. Здесь нет ничего неизменного, ничего определённого. В объективном же искусстве нет ничего неопределённого».

— Не исчезнет ли искусство, если оно станет совершенно определённым? — спросил кто-то из нас. — Разве некоторая неопределённость и неясность не является как раз тем, что отличает искусство, скажем, от науки? Если вы уберете эту неопределённость, если вы устраните тот факт, что художник сам не знает, что у него получится, какое впечатление его работа произведёт на людей, тогда это будет «литература», а не искусство.

— Не знаю, о чём вы говорите, — сказал Гурджиев. — У нас разные стандарты: я измеряю ценность искусства его сознательностью, а вы — его бессознательностью. Мы не можем понять друг друга. Произведение объективного искусства и должно быть «литературой», как вы его называете; единственная разница в том, что художник передаёт свои идеи не прямо через слова, знаки или иероглифы, а через некоторые чувства, которые он сознательно и определённым образом возбуждает, зная, что именно и почему он делает.

— Сохранились легенды о статуях богов в древних греческих храмах, — сказал один из присутствующих, — например, о статуе Зевса Олимпийского, которая производила на всех определённое и всегда одинаковое впечатление.

— Совершенно верно, — сказал Гурджиев. — Даже тот факт, что такие рассказы существуют, доказывает, что люди понимали: разница между подлинным и неподлинным искусством заключается в неизменном или случайном воздействии.

— Не можете ли вы указать какие-нибудь другие произведения объективного искусства? — Есть ли в современном искусстве нечто такое, что можно назвать объективным? — Почти все присутствующие задавали Гурджиеву эти и подобные вопросы.

— Прежде чем говорить об этом, — отвечал Гурджиев, — необходимо понять принципы. Если вы уловите принципы, вы сможете сами ответить на свои вопросы. А если не уловите, то мои слова ничего вам не объяснят. Совершенно так же, как было сказано: «Видя, не видят, и слыша, не слышат и не разумеют».

«Я приведу вам только один пример: музыку. Вся объективная музыка основана на «внутренних октавах». И она вызывает не только определённые психологические результаты, но и явные физические результаты. Существует такая музыка, которая превращает воду в лёд. Существует такая музыка, которая мгновенно убивает человека. Библейская легенда о разрушении при помощи музыки стен Иерихона — это легенда как раз об объективной музыке. Простая музыка не разрушит стены, а объективная музыка действительно в состоянии это сделать. Она способна не только разрушать, но и строить. В легенде об Орфее содержатся намеки на объективную музыку, ибо Орфей передавал знание посредством музыки. Музыка заклинателей змей на Востоке есть приближение к объективной музыке, хотя и весьма примитивное. Нередко это всего одна нота, которую долго тянут с небольшими подъёмами и падениями; но в этой единственной ноте постоянно слышатся «внутренние октавы», недоступные слуху, но ощущаемые эмоциональным центром. И змея слышит эту музыку, строго говоря, чувствует её и повинуется ей. Если взять такую же музыку, но более усложнённую, ей будут повиноваться и люди.

«Итак, вы видите, что искусство — это не просто язык, но нечто гораздо большее. И если вы свяжете только что сказанное мной с тем, что я уже говорил о разных уровнях бытия человека, вы поймёте то, что говорится об искусстве. Механическое человечество состоит из людей номер один, два и три; у них, конечно, может быть только субъективное искусство. Объективное искусство требует, по крайней мере, проблесков объективного сознания; чтобы правильно понимать эти проблески и должным образом ими пользоваться, необходимо глубокое внутреннее единство и большая власть над собой». («В поисках чудесного», глава четырнадцатая. Перевод Н.В.фон Бока).

Blog