Geum.ru

Санкт-Петербург Издательство "азбука" 2001 Nesmrtelnost ё Milan Kundera, 1990 Перевод с чешского Нины Шульгиной Оформление Вадима Пожидаева

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   ...   62

17




Блуждая по дорогам запредельного мира, Хемингуэй заметил, что издали

направляется к нему молодой мужчина; он был элегантно одет и держался

чрезвычайно прямо. По мере того как щеголь приближался к нему, Хемингуэй

сумел разглядеть на его губах легкую озорную улыбку. Когда они были уже в

нескольких метрах друг от друга, молодой человек замедлил шаг, словно желая

дать Хемингуэю последнюю возможность его узнать.

"Иоганн!" - пораженно воскликнул Хемингуэй.

Гете довольно улыбался; он был горд, что ему удался отличный

сценический эффект. Не забывайте, что он долгое время был директором театра

и знал толк в эффектах. Потом он взял своего приятеля под руку (любопытно,

что хотя он и был теперь моложе Хемингуэя, но относился к нему с прежней

ласковой снисходительностью старшего) и повел на дальнюю прогулку.

"Иоганн, - говорил Хемингуэй, - вы сегодня красивы как Бог. - Красота

приятеля доставила ему истинную радость, и он счастливо засмеялся: - Где вы

оставили свои домашние шлепанцы? И ту зеленую пластинку над глазами? - И,

перестав смеяться, сказал: - Таким вы должны были предстать на вечном суде.

Разгромить своих судей не аргументами, а своей красотой!"

"Вы же знаете, что на вечном суде я не произнес ни единого слова. Из

презрения. Но я не мог удержаться от того, чтобы не ходить туда и не

выслушивать их. Я сожалею об этом".

"Что же вы хотите? Вы были осуждены на бессмертие в наказание за то,

что писали книги. Вы это сами мне объяснили".

Гете пожал плечами и сказал не без гордости: "Наши книги в определенном

смысле слова, возможно, бессмертны. Возможно. - После паузы он добавил тихо

и многозначительно: - Но не мы".

"Как раз наоборот, - горько возразил Хемингуэй. - Наши книги, всего

вероятнее, скоро перестанут читать. От вашего Фауста останется лишь дурацкая

опера Гуно. И еще, пожалуй, строка о том, что вечная женственность манит нас

к себе..."

"Das Ewigweibliche zieht uns hinan", - продекламировал Гете.

"Правильно. Но вашей жизнью до мельчайших подробностей люди никогда не

перестанут интересоваться".

"Вы все еще не поняли, Эрнест, что лица, о которых они говорят, не мы?"

"Не пытайтесь утверждать, Иоганн, что вы не имеете никакого отношения к

Гете, о котором все пишут и говорят. Допускаю, что образ, оставшийся после

вас, не вполне соответствует вам. Допускаю, что вы изрядно искажены в нем.

Но все-таки вы в нем присутствуете".

"Нет, это не я, - сказал Гете очень твердо. - И скажу вам еще кое-что.

Даже в своих книгах я не присутствую. Тот, кого нет, не может

присутствовать".

"Для меня это слишком философская мысль".

"Забудьте на минуту, что вы американец, и пораскиньте мозгами: тот,

кого нет, не может присутствовать. Неужто это так сложно? В миг, когда я

умер, я ушел отовсюду и полностью. Ушел я и из своих книг. Эти книги живут

на свете без меня. Никто в них меня уже не найдет. Поскольку нельзя найти

того, кого нет".

"Я охотно соглашусь с вами, - сказал Хемингуэй, - но объясните мне:

если образ, оставшийся после вас, не имеет с вами ничего общего, почему же

при жизни вы уделили ему столько внимания? Почему пригласили к себе

Эккермана? Почему вы взялись за написание "Поэзии и правды"?"

"Эрнест, смиритесь с тем, что я был таким же сумасбродом, как и вы. В

этих хлопотах о собственном образе - роковая незрелость человека. Как трудно

быть равнодушным к собственному образу! Такое равнодушие свыше человеческих

сил. Человек приходит к нему только после смерти. И причем не сразу. Через

долгое время после смерти. Вы к этому еще не пришли. Вы все еще не взрослый.

А то, что вы мертвы... кстати, давно ли это?"

"Двадцать семь лет", - сказал Хемингуэй.

"Это совсем ничего. Вам придется ждать по меньшей мере еще лет двадцать

- тридцать, прежде чем вы полностью осознаете, что человек смертен, и

сумеете сделать из этого надлежащие выводы. Раньше не получится. Еще

незадолго до смерти я говорил, что чувствую в себе такую творческую мощь,

которая не может исчезнуть без остатка. И естественно, я верил, что буду

жить в образе, который по себе здесь оставляю. Да, я был такой же, как и вы,

Эрнест. Даже после смерти тягостно было смириться с тем, что меня нет.

Знаете, ужасно странная вещь! Быть смертным - это самый элементарный

человеческий опыт, но при этом человек никогда не спо собен был принять его,

понять и вести себя соответственно. Человек не умеет быть смертным. А

умирая, не умеет быть мертвым".

"А умеете ли вы быть мертвым, Иоганн? - спросил Хемингуэй, чтобы

ослабить серьезность минуты. - Вы и вправду думаете, что лучший способ быть

мертвым - это терять время на болтовню со мной?"

"Не стройте из себя дурака, Эрнест, - сказал Гете. - Вы хорошо знаете,

что в эту минуту мы лишь фривольная фантазия романиста, который заставляет

нас говорить то, что мы, по всей видимости, никогда бы не сказали. Но

оставим это. Вы заметили, какой у меня сегодня вид?"

"Разве я вам не сказал об этом, как только увидел вас? Вы прекрасны как

Бог!"

"Так я выглядел, когда вся Германия считала меня бессердечным

соблазнителем, - сказал Гете едва ли не торжественно. Затем добавил: - Я

хотел, чтобы именно таким вы унесли меня в свои будущие годы".

Хемингуэй смотрел на Гете с внезапной нежной снисходительностью:

"А у вас, Иоганн, сколько лет прошло после вашей смерти?"

"Сто пятьдесят шесть", - ответил Гете с каким-то смущением.

"И вы все еще не умеете быть мертвым?" Гете улыбнулся: "Понимаю,

Эрнест. Я веду себя в некотором противоречии с тем, что я минутой раньше

говорил вам. Но я позволил себе это ребячливое тщеславие потому, что сегодня

мы видимся в последний раз. - И затем медленно, как тот, кто больше никогда

не заговорит, произнес такие слова: - Дело в том, что я окончательно понял,

что вечный суд - это глупость. Я решил воспользоваться наконец тем, что я

мертвый, и пойти, если можно это выразить столь неточным словом, спать.

Насладиться абсолютным небытием, о котором мой великий недруг Новалис

говорил, что оно синеватого цвета".


Часть 5. Случайность