Geum.ru

Санкт-Петербург Издательство "азбука" 2001 Nesmrtelnost ё Milan Kundera, 1990 Перевод с чешского Нины Шульгиной Оформление Вадима Пожидаева

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   23   24   25   26   27   28   29   30   ...   62

ДВУСМЫСЛЕННОСТЬ




С детства Брижит любила садиться к отцу на колени, но мне кажется, что

в свои восемнадцать она это делала еще охотнее. Аньес не удивлялась тому:

Брижит к обоим родителям часто забиралась в кровать (к примеру, поздними

вечерами, когда они смотрели телевизор), и между ними царила большая

физическая доверительность, чем когда-то между Аньес и ее родителями. Однако

от нее не ускользала и двусмысленность этой сцены: взрослая девушка с

большими грудями и большой задницей сидит на коленях у красивого, еще

полного сил мужчины, касается этими захватническими грудями его плеч и лица

и говорит ему "папа".

Однажды у них собралась веселая компания, куда Аньес пригласила и

сестру. Когда все достаточно взыграли духом, Брижит села к отцу на колени, а

Лора сказала: "Я тоже хочу!" Брижит освободила для нее одно колено, и вот

они уже вдвоем восседали на коленях у Поля.

Эта ситуация вновь напоминает нам о Беттине, поскольку она, и никто

другой, возвела сидение на коленях в классическую модель эротической дву

смысленности. Я же сказал, что она прошла по всей эротической арене своей

жизни, хранимая щитом детства. Она носила перед собой этот щит вплоть до

своих пятидесяти лет, чтобы затем сменить его на щит матери и уже самой

сажать молодых мужчин к себе на колени. И опять же эта ситуация была

упоительно двусмысленна: заказано подозревать мать в сексуальных помыслах по

отношению к сыну, и как раз поэтому поза молодого мужчины, сидящего (пусть

только метафорически) на коленях зрелой женщины, полна эротических значений,

которые тем более впечатляющи, чем они более туманны.

Позволю себе утверждать, что без искусства двусмысленности нет

подлинного эротизма и что чем двусмысленность сильнее, тем напряженнее

возбуждение. Кто не помнит замечательной игры детства, игры в доктора!

Девочка лежит на полу, а мальчик раздевает ее под предлогом, что он доктор.

Девочка послушна, поскольку тот, кто осматривает ее, не любопытный мальчик,

а серьезный человек, заботящийся о ее здоровье. Эротическое содержание этой

ситуации столь же безгранично, как и таинственно, и они оба захлебываются от

возбуждения. И захлебываются тем сильнее, что мальчик ни на миг не должен

забывать, что он доктор и, даже стягивая с девочки трусики, все равно будет

говорить ей "вы".

Воспоминание об этой благословенной поре детства воскрешает во мне еще

более прекрасное воспоминание об одном провинциальном чешском городе, в

который в 1969 году вернулась из Парижа молодая чешка. Уехав в 1967-м

учиться во Францию и вернувшись через два года на родину, она нашла ее

захваченной русской армией, а людей - беско нечно запуганными и мечтавшими

хотя бы душой оказаться в каком-то другом месте, где свобода, где Европа.

Молодая чешка, посещавшая во Франции в течение двух лет как раз те семинары,

какие тогда посещал каждый желающий быть в центре интеллектуальной жизни,

узнала, что еще до эдиповской стадии мы все проходим в нашем самом раннем

детстве то, что прославленный психоаналитик назвал стадией зеркала: то есть

прежде, чем каждый из нас осознает тело матери и отца, он познает свое

собственное тело. Молодая чешка пришла к заключению, что именно эту стадию

многие ее соотечественницы в своем развитии перескакивают. Окруженная

ореолом Парижа и его знаменитых семинаров, она собрала вокруг себя кружок

молодых женщин. Она читала теоретический курс, которого ни одна из них не

понимала, и занималась практическими упражнениями, которые были столь же

просты, сколь сложна теория: все раздевались донага и смотрели сперва на

себя в огромное зеркало, потом долго и внимательно оглядывали друг друга и

под конец наставляли друг на друга маленькое карманное зеркальце, в которое

могли видеть то, что до сих пор сами на себе не видели. Руководительница

кружка при этом ни на минуту не забывала изъясняться на своем ученом языке,

чья завораживающая непости жимость всех их уносила прочь от русской

оккупации, от их провинции и к тому же еще вызывала в них таинственное и не

имеющее названия возбуждение, о котором они предпочитали умалчивать. Весь ма

вероятно, что руководительница кружка была не только ученицей великого

Лакана, но еще и лесбиянкой, хотя не думаю, что в кружке было много

убежденных лесбиянок. И признаюсь, что из всех этих женщин более всего

будоражит мое воображение совершенно невинная девушка, для которой во время

сеансов ничего на свете не существовало, кроме невнятной речи плохо

переведенного на чешский Лакана. Ах, научные сеансы нагих женщин в квартире

одного провинциального чешского города, по улицам которого ходил русский

военный патруль, ах, эти научные сеансы, насколько они были более

волнующими, чем оргии, где все стараются выпол нять то, что положено, о чем

было заранее условлено и что имеет лишь единственный, убогий единственный и

никакой другой смысл! Но давайте поскорее покинем маленький чешский город и

вернемся к коленям Поля: на одном сидит Лора, а на другом - на этот раз из

соображений экспериментальных - представим себе не Брижит, а ее мать:

Лора испытывает приятное ощущение, что ягодицами касается бедер

мужчины, о котором втайне мечтала; это ощущение тем более возбуждает ее, что

она уселась к нему на колени не как любовница, а как свояченица, с полного

соизволения жены. Лора - наркоманка двусмысленности.

Аньес не находит в ситуации ничего возбуждающего, но не может

отделаться от комичной фразы, которая вертится у нее в голове: "У Поля на

каждом колене сидит по одному женскому анусу! У Поля на каждом колене сидит

по одному женскому анусу!" Аньес - проницательный наблюдатель

двусмысленности.

А Поль? Тот шумит и шутит, поочередно поднимая колени, чтобы сестры ни

на минуту не сомневались, что он хороший и веселый дяденька, готовый когда

угодно превратиться для своих маленьких пле мянниц в верховую лошадь. Поль -

глупец двусмысленности.

В пору своих любовных переживаний Лора часто нуждалась в его совете и

встречалась с ним в различных кафе. Заметим, что о самоубийстве не было

произнесено ни слова. Лора просила сестру нигде не заикаться о ее

болезненных помыслах, и сама не делилась ими с Полем. Слишком грубая картина

смерти, стало быть, не портила тонкую ткань прекрасной грусти, окутывавшей

их, и они, сидя за столом визави, временами касались друг друга. Поль

пожимал ей руку или плечо, как человеку, которому хотят придать уверенности

в себе и силы, ибо Лора любила Бернара, а любящий заслуживает поддержки.

Я бы охотно сказал, что в такие мгновения он смотрел Лоре в глаза, но

это было бы неточно, поскольку Лора тогда снова стала носить черные очки;

Поль знал, что это ради того, чтобы он не видел ее зареванных глаз. Черные

очки приобрели вдруг множество значений: они придавали Лоре строгую

элегантность и неприступность; но одновременно указывали и на нечто весьма

телесное и чувственное: на глаз, подернутый слезой, глаз, ставший вдруг

отверстием тела, одним из тех прекрасных девяти врат тела женщины, о которых

говорит в своем знаменитом стихотворении Аполлинер, влажным отверстием,

прикрытым фиговым листком черного стекла. Не раз казалось: образ слезы за

очками был так выразителен и воображаемая слеза так горяча, что превращалась

в пар, который окутывал их обоих, лишая рассудительности и ясности зрения.

Поль видел этот пар. Но понимал ли он его смысл? Думаю, нет.

Представьте себе такую ситуацию: к маленькому мальчику приходит маленькая

девочка. Она начинает раздеваться и говорит: "Господин док тор, обследуйте

меня". А этот маленький мальчик возьмет и скажет: "Ах, маленькая девочка! Да

я ведь вовсе не господин доктор!"

Именно так вел себя Поль.