Geum.ru

Санкт-Петербург Издательство "азбука" 2001 Nesmrtelnost ё Milan Kundera, 1990 Перевод с чешского Нины Шульгиной Оформление Вадима Пожидаева

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   62

ТЕЛО




- Ты похудела, Лора, - заметила Аньес озабоченно, когда они с сестрой

обедали в ресторане.

- Нет аппетита. От всего рвет, - сказала Лора и отпила минеральной

воды, которую заказала к еде вместо привычного вина. - Ужасно щиплет.

- Что, минералка?

- Разбавить бы ее водой.

- Лора... - Аньес хотела было попенять сестре, но вместо этого сказала:

- Нельзя так мучиться.

- Все потеряно, Аньес.

- Что, собственно, изменилось между вами?

- Все. Причем мы отдаемся друг другу, как никогда прежде. Как два

сумасшедших.

- Так что же изменилось, коли вы отдаетесь друг другу, как два

сумасшедших?

- Это единственные минуты, когда я уверена, что он со мной. Но как

только близость кончается, он уже снова мыслями где-то в другом месте. И

даже если бы мы занимались любовью в сто раз больше, это конец. Поскольку

любовная связь вовсе не главное. Не о ней речь. Речь о том, чтобы он думал

обо мне. У меня было много мужчин, но сегодня ни один из них ничего обо мне

не знает, как и я не знаю о них, и я задаюсь вопросом: зачем я вообще все

эти годы жила, если ни в ком не оставила по себе никакого следа? Что

осталось после моей жизни? Ничего, Аньес, ничего! Но последние два года я

поистине была счастлива, ибо знала, что Бернар думает обо мне, что я занимаю

его мысли, что я живу в нем. Только это и есть для меня настоящая жизнь:

жить в мыслях другого. А иначе я заживо мертва.

- А когда ты бываешь дома одна и слушаешь пластинки, ну, хотя бы своего

Малера, разве тебе этого недостаточно для какого-то маленького, простого

счастья, ради которого стоит жить?

- Аньес, ты же знаешь, что говоришь глупости. Малер для меня ничего не

значит, ровно ничего, когда я одна. Малер доставляет мне радость, только

когда я с Бернаром или когда знаю, что он думает обо мне. Когда я без него,

у меня нет сил даже постелить себе. Не хочется ни умываться, ни менять

белье.

- Лора! В конце концов Бернар не единственный мужчина на свете!

- Единственный! - сказала Лора. - Почему ты хочешь, чтобы я лгала!

Бернар моя последняя возможность. Мне не двадцать, даже не тридцать. За

Бернаром - одна пустыня. - Она выпила минералки и снова сказала: - Ужасно

едкая. - Потом крикнула официанту, чтобы принес чистой воды.

- Через месяц он уезжает на две недели на Мартинику, - продолжала она.

- Я уже два раза была с ним там. На сей раз он мне заранее сообщил, что

поедет туда без меня. Когда он мне это сказал, я два дня не могла есть. Но я

знаю, что сделаю.

Официант принес графин, из которого Лора перед его изумленным взором

стала подливать воду в бокал с минералкой, а потом вновь повторила:

- Да, я знаю, что сделаю.

Она замолчала, словно тем самым побуждая сестру задать вопрос. Аньес,

поняв это, умышленно не спрашивала. Но когда молчание слишком затянулось,

она сдалась:

- Что ты собираешься сделать?

Лора ответила, что в последние недели она была у пятерых врачей и,

жалуясь на бессонницу, каждого попросила выписать ей барбитал.

С той поры как Лора к своим обычным жалобам стала примешивать намеки на

самоубийство, на Аньес нападали тоска и бессилие. Уже не раз, прибегая к

логическим и эмоциональным доводам, она отговаривала сестру от ее помыслов;

убеждала ее в своей любви ("ты же не можешь так поступить со мной!"), но все

это не оказывало на Лору никакого воздей ствия: она вновь говорила о

самоубийстве, словно Аньесиных слов вовсе не слышала.

- Поеду на Мартинику за неделю до него,- продолжала она. - У меня ключ.

Вилла пуста. Я сделаю это так, чтобы он меня нашел там. И чтобы уже никогда

не мог забыть обо мне.

Аньес знала, что Лора способна на безрассудные вещи, и ее фраза "сделаю

это так, чтобы он меня нашел там" вселяла в нее ужас; она представляла

недвижное тело сестры посреди гостиной тропической виллы и страшилась того,

что эта воображаемая ею картина вполне правдоподобна, мыслима, в Лорином

духе.

Любить кого-то для Лоры значило принести ему в дар свое тело; принести

его ему, как она распорядилась принести сестре белый рояль, поставить свое

тело посреди его дома: я здесь, здесь мои пятьдесят семь килограммов, мое

мясо, мои кости, они для тебя, и я их у тебя оставляю. Это подношение было

для нее эротическим жестом, поскольку тело было для нее сексуальным не

только в редкостные минуты возбуждения, но, как я уже сказал, изначально,

априорно, непрерывно и с головы до пят, с его поверхностью и нутром, во сне,

наяву и в смерти.

Для Аньес эротика ограничивалась мигом возбуждения, во время которого

тело становилось вожделенным и прекрасным. Лишь этот миг оправдывал и

искуплял тело; когда это искусственное освещение гасло, тело вновь

превращалось всего лишь в загрязненный механизм, который она была вынуждена

обслуживать. Именно потому Аньес никогда не могла бы сказать: "Я сделаю это

так, чтобы он меня нашел там". Ее обуял бы ужас при мысли, что тот, кого она

любит, увидел бы ее как лишенное секса и очарования тело с судорожной

гримасой на лице, в положении, которое она была бы уже не в силах

контролировать. Ей было бы стыдно. Стыд помешал бы ей стать, по доброй воле

трупом.

Но Аньес знала, что Лора другая: оставить свое тело лежащим в гостиной

любовника - это вполне вытекало из ее отношения к телу, из природы ее любви.

Поэтому Аньес испугалась. Перегнувшись через стол, она схватила сестру за

руку.

- Ты же должна меня понять, - говорила теперь Лора тихим голосом. - У

тебя есть Поль. Лучший мужчина, о каком ты только можешь мечтать. У ме ня

есть Бернар. Если Бернар оставит меня, у меня нет никого и уже никого не

будет. А ты знаешь, что малое меня не устроит. Я не стану смотреть на

убожество собственной жизни. Я о жизни слишком вы сокого мнения. Либо жизнь

дает мне все, либо я ухожу. Ты же должна меня понять. Ты моя сестра.

В наступившую минуту молчания Аньес растерянно искала слова, какими

могла бы ответить. Она устала. Уже столько недель, как повторяется один и

тот же диалог, и все, что говорит Аньес, оказывается бездейственным. В эту

минуту усталости и бессилия вдруг прозвучали совершенно немыслимые слова:

- Старый Бертран Бертран снова бушевал в парламенте против волны

самоубийств. Вилла на Мартинике принадлежит ему. Представляю, какую я ему

доставлю радость! - смеясь, сказала Лора.

Хотя смех ее прозвучал нервозно и наигранно, он пришел на помощь Аньес,

словно неожиданный союзник. Она тоже начала смеяться, и смех вскоре утратил

свою изначальную неестественность и стал вдруг настоящим смехом, смехом

облегчения; у обеих сестер глаза наполнились слезами, и они почувствовали,

что любят друг друга и что Лора не покончит с собой. Держась за руки, они

обе принялись болтать наперебой, и во всем, что они говорили, слышались

слова сестринской любви, за которыми сквозили вилла в швейцарском саду и

жест руки, выброшенной вверх, как цветной мяч, как приглашение в дорогу, как

обещание нежданного грядущего, обещание, которое, хоть и не сбылось, но все

же осталось с ними, будто прекрасное эхо.

Когда минута головокружения прошла, Аньес сказала:

- Лора, ты не имеешь права делать глупости. Никто не стоит твоих

страданий. Думай обо мне и о том, что я люблю тебя.

И Лора сказала:

- Но я бы хотела что-то сделать. Я должна что-то сделать.

- Что-то? Что "что-то"?

Лора посмотрела сестре глубоко в глаза и пожала плечами, словно

признаваясь, что ясное содержание слова "что-то" пока от нее ускользает. А

потом она слегка откинула голову, осветила лицо туманной, чуть

меланхолической улыбкой, приложила кончики пальцев к точке между грудями и,

произнеся вновь слово "что-то", выбросила руки вперед.

Аньес успокоилась; хотя она и не могла представить себе ничего

конкретного за этим "что-то", но жест Лоры не оставлял никаких сомнений: это

"что-то" устремлялось в прекрасные дали и не имело ничего общего с мертвым

телом, лежащим на полу тропической гостиной.

Через несколько дней Лора наведалась в общество "Франция - Африка",

председателем которого был отец Бернара, и на добровольных началах

предложила свои услуги - собирать на улице деньги для прокаженных.