Geum.ru

Научно-исследовательская программа история безгина О. А. Кпроблеме возникновения сельской кредитной кооперации в России

Вид материалаПрограмма

Содержание


Феноменология как неклассическая
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   19

Примечания
  1. Кириченко, Е.И. Русская архитектура 1830–1910 годов / Е.И. Кириченко. – М. : Искусство, 1982. – С. 33–34.
  1. Как заметил Ф. Достоевский в 1881 годы: «В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию мы явимся господами» / Цит. по: Ф.М. Достоевский. Полн. собр. соч. : в 30 т. / Ф.М. Достоевский. – Л., 1984. – С. 36.
  2. ЦГАФФКД. – СПб. – Фотоархив. – Раздел: дореволюционные интерьеры. – Интерьеры. – Комнаты Кучерова. – Фото К.К. Булла, нач.1910 годы. – Е 18917 (рассматривается впервые).
  3. ЦГАФФКД. – СПб. – Фотоархив. – Раздел: дореволюционные интерьеры. – Интерьеры. – Комнаты Кучерова. – Фото К.К. Булла, нач.1910 годы. – Е 18916 (рассматривается впервые).
  4. Врубель, М. «Девочка на фоне персидского ковра». – 1886.
  5. Восточные ковры // Столица и усадьбы. – СПб., 1915. – № 40–41. – 1 сент. – С. 18–19.
  6. Открытие фабрики ковров «для удовлетворения усилившегося в виду парижской выставки спроса на туркменские ковры» // Искусство и художественная промышленность. – СПб., 1899. – С. 21–22.
  7. Кондаков, С. Собрание восточных ковров Н.Ф. Бурудукова // Столица и усадьбы. – 1889. – № 32. – С. 23.
  8. Цит. по: Жерар де Нерваль. Путешествие на Восток : репр. воспр. текста изд. 1851 г. – М. : Наука, 1986. – С. 35.
  9. Квартира литератора, редактора газеты «Биржевые ведомости» В.А. Бонди. – Фото К.К. Булла. – 1916. – ЦГАФФКД. – СПб. – Фотоархив. – Раздел: «интерьеры». – Е 10972.
  10. ЦГАФФКД – СПб. – Фотоархив. – Дореволюционный раздел. – Интерьеры. – Е 10503. – Фото 1914 год (рассматривается впервые).
  11. Квартира инженера Делаваль. Часть кабинета. – Фото Булла // ЦГАФФКД, – СПб. – Фотоархив. – В дореволюционном разделе «Интерьеры». – Д 12924 (рассматривается впервые).
  12. Ковер с изображением арки, вершина которой указывает направление на Мекку.
  13. В поэтическом творчестве символистов Восток предстает как: «Восток лучезарный, спасительный: трилогия Андрея Белого; <На нас ордой опьянелой / Рухните с темных становий –/ Оживить одряхлевшее тело/ Волной пылающей крови> (Брюсов); <Туда, туда, где Изанаги читала <Моногатори> Перуну>(Хлебников)». Восток грозный, апокалипсический: <Как саранча неисчислимы и ненасытны, как она...>(Соловьев); <Штабс-капитан Рыбников>. Восток манящий, экзотический: <Восемь дней от Харрара я вел караван...>(Гумилев); <Гейши, девочки, малютки, вы четырнадцати лет...<(Бальмонт) / Цит по: Г.Ш. Чхартишвили. Но нет Востока и Запада нет (О новом андрогине в мировой литературе) / Г.Ш. Чхартишвили // Иностранная литература. – 1996. – № 9. – С. 251.
  14. Шумакова, М.П. Миф о Востоке. Миф о востоке в менталитете русской интиллегенции на рубеже XIX–XX вв. / М.П. Шумакова // Уржумка. – Челябинск, 1996. – № 1(2). – С. 176.
  15. «Альме» С картины художника Зихеля // Живописное обозрение. – № 44. – С. 360.
  16. Коллекции П.И. Щукина // Московские коллекционеры произведений искусства Востока. – ГМВ. – М., 1997. – С. 6–24.
  17. Г.Т. Персидская живопись // Золотое Руно. – 1908. – № 3–4. – С. 38.
  18. В поставленном в программе Второго балетного сезона 1910 года балете «Шехерезада» на музыку одноименной симфонической поэмы Н.А. Римского-Корсакова с декорациями и костюмами Л. Бакста, увертюра вначале шла без «своего» занавеса. В.А. Серов, добровольно на себя принявший обязательства его создания, весь 1910 год провел в изучении персидских миниатюр в собраниях Петербурга и Парижа. Художник писал о декорации: «скорее похожа на фреску персидскую».
  19. Цит. по: Добужинский, М.В. Воспоминания / М.В.Добужинский. – М., 1997. – С. 295.
  20. Г.Т. Персидская живопись // Золотое Руно. – 1908. – № 3–4. – С. 38а.
  21. Цит. по: Шумакова, М.П. Миф о Востоке в менталитете русской интеллигенции на рубеже XIX−XX веков / М.П. Шумакова // Уржумка. – Челябинск, 1996. – № 1(2). – С. 29.
  22. «Как веселятся в Индо-Китае» // Столица и Усадьба. – 1914. – № 8. – С. 19.
  23. См.: Костюмированный бал у графини М.Э. Клейнмихель // Столица и Усадьба. – 1914. – № 5. – С. 10.
  24. Обладая хорошими связями при дворе и будучи страстно увлечен восточным искусством, князь Ухтомский получил должность при будущем царе Николае на период его путешествия по Азии в 1890–91 гг., написав впоследствии трехтомный труд «Путешествие на Восток Е.И.В. Государя Наследника Цесаревича 1890–91». Петербург–Лейпциг. – 1894–98. – Ч. 1–4.
  25. .В начале 1890-х гг. издается указ Александра III о строительстве железнодорожной магистрали с целью соединения Петербурга с тихоокеанскими территориями. К концу десятилетия царские дипломаты заключили секретный договор о сотрудничестве с Китаем.
  26. Подобные архитектурные решения в мавританском вкусе – дом Мурузи в Санкт-Петербурге, дом А. Морозова в Москве.
  27. Москомнаследие г. Москвы. – Архив. – М., иск. Интерьеры. – Магазин «Чай». – Кв. 183. – 2–99.
  28. Художественные новости //Архитектурные мотивы. – 1900. – № 4. – Ноябрь. – С. 103.
  29. Новости дня. – М., 1899. – 9 авг. – С. 3.
  30. Архитектурные мотивы. – 1900. – № 4. – Ноябрь. – С. 103.
  31. Купцы «Поповы К. и С.»
  32. Гартман, С. Японское искусство : пер. с англ. О. Кринской / С. Гартман. – СПб., 1998. – С. 85.
  33. Самарский художник второй половины XIX – начала XX века.
  34. Самарский художник-фотограф второй половины XIX – начала XX века.
  35. Дневник К.П. Головкина. В Японию. 1918–1919 годы (декабрь-январь) // Доклад на конференции 22 ноября 1994 г. главного хранителя Самарского художественного музея Т.Ф. Алексушиной.
  36. Дебютировала на сцене Мариинского театра. Леонова общалась с такими великими музыкантами, как М.И. Глинка, А.С. Даргомыжский, М.П. Мусоргский, Н.А. Римский-Корсаков, Ц.А. Кюи, А. Н. Серов; была, как правило, первой исполнительницей заглавных партий в написанных ими операх // Кто есть кто в коллекционировании старой России : новый биографический словарь / под ред. Полуниной. – М. : РИПОЛ КЛАССИК, 2003. – С. 213.
  37. Полунина. Кто есть кто в коллекционировании старой России : новый биографический словарь / Полунина. – М. : РИПОЛ КЛАССИК, 2003 – С. 214.
  38. Белый, А. Крещеный китаец / А. Белый. – М., 1992. – С. 142–143.
  39. 15 октября 1872 года русская эскадра вошла в гавань Нагасаки. «Стоянка в Нагасаки одна из самых приятных…», – писал матери Императрице Марии Александровне Великий Князь Алексей (ГАРФ. – Ф. 641. – Оп. 1. – Д. 34. – Л. 143–144).
  40. ИМК РАН. – СПб. – Фотоархив. – III683Q848.25.
  41. Мария Меньшикова. Искусство Китая в коллекциях Половцовых (покровителей музея и Училища) // Наше Наследие. – 2006. – № 79–80.
  42. Вязова, Е. Интерьер эстета / Е. Вязова // Камера обскура другой мир: комнаты и ширмы // Пинакотека. – № 18–19. – С. 39.
  43. Алексушина, Т.Ф. Художник. Декоратор. Шаржист. В.А. Михайлов / Т.Ф. Алексушина // «Самарские губернские ведомости-150». – 1999. – № 6. – Июнь. – С. 7
  44. «Современное искусство» // «Квартальный надзиратель. – Спб. – 2005. – № 26. – Февраль. – С. 15.
  45. 1901–1902 гг.



УДК 165.62


^ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ КАК НЕКЛАССИЧЕСКАЯ

НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА


М.И. Пантыкина


Статья посвящена недостаточно изученному аспекту феноменологии – ее научно-исследовательской программе. Ее уникальность определяется принципиальной открытостью, строгой последовательностью методологических процедур и эвристическими теоретическими конструкциями, применение которых способно задать новые направления развития научного познания.


В последние десятилетия проблема исторической изменчивости научного знания и границ научной рациональности стала одной из самых актуальных и живо обсуждаемых в философской и науковедческой литературе. При этом в исследованиях, посвященных историческим типам научной рациональности, наибольший интерес вызывает противопоставление классического (модернизм) и постнеклассического (постмодернизм) типов, в то время как неклассический тип научной рациональности оценивается как переходная эпоха и остается без должного внимания. Между тем неклассическая наука, особенно в области социальногуманитарного знания, является незавершенным проектом, значение которого состоит в отказе от гносеологического монологизма в пользу признания нескольких альтернативных теоретических описаний. В качестве ограничивающего условия такого познавательного плюрализма утверждается лишь наличие ясной методологической программы и ссылок на средства и операции познавательной деятельности.

С конца XIX до середины ХХ века в рамках переосмысления классической науки и ее стиля мышления были разработаны такие неклассические научно-исследовательские программы как феноменология, семиотика, теория систем, герменевтика и синергетика. В рамках данной работы ограничимся исследованием философской феноменологии, которая, в отличие от других направлений неклассического научного знания, оказалась в наименьшей степени представлена в современной эпистемологии и философии науки. Впервые понятие «феноменология» было употреблено в 1764 году И. Лабертом в качестве наименования теории, которая занимается вообще тем, что определяет то, что есть истинного и реального во всяком кажимом…» [Цит. по: 5, с. 64]. Данная задача феноменологии и ее предмет были затем восприняты и развиты в философских учениях И. Канта (чистое учение о движении), И. Г. Фихте (учение о явлении и иллюзии) и Г.В.Ф. Гегеля (наука об опыте сознания). Не останавливаясь на детализации феноменологических представлений этих философов, подчеркнем, что только в трудах Э. Гуссерля понятие «феноменология» приобретает четкие смысловые рамки, а за феноменологией закрепляется статус строгой философской науки.

Феноменологический призыв Э. Гуссерля «Назад к самим вещам!», означающий обращение к феноменам сознания, определяющим смысл вещей и углубление пределов нашего непосредственного опыта, был подхвачен философами-экзистенциалистами (С. Франк, М. Хайдеггер, М. Мерло-Понти, Ж.-П. Сартр), культурологами (М. Шелер, Э. Кассирер), социологами (П. Бергер, Т. Луман, А. Щюц, Ф. Кауфман, Ю. Хабермас, П. Бурдье), правоведами (Н.Н. Алексеев, А. Райнах, П.Ф. Линке). Впоследствии этот призыв стал идейным стержнем феноменологического движения, в многообразии теорий которого можно выделить, по крайней мере, три основных направления. Первое направление связно с совершенствованием феноменологии в ее первоначальном варианте. Второе направление представлено исследованием онтологических, аксиологических и антропологических проблем с использованием феноменологического метода. И, наконец, третье направление развивает феноменологическое учение по линии углубления в различные предметные сферы – горизонты «жизненного мира». Если первые два направления развития феноменологии представлены теориями, ставшими классикой философской мысли, то третье направление до сих пор находится в стадии становления. Таким образом, современное развитие «феноменологического проекта» идет разными путями, а многообразие «законных наследников» Э. Гуссерля доказывает правомерность оценки феноменологии как открытой исследовательской программы.

Открытость феноменологии во многом обусловлена и тем, что этап ее концептуального становления был осложнен идейной конкуренцией с психоанализом и аналитической философией. Поток интеллектуальных интеракций между их представителями может стать предметом отдельного компаративистского исследования. В данной же работе ограничимся выделением общего и особенного между феноменологией и психоанализом, феноменологией и аналитической философией с целью уточнения специфики феноменологической исследовательской программы.

Так, и для психоаналитической философии и для феноменологии свойственна унаследованная от Р. Декарта установка на обретение смысла (феномена) в опыте самоочевидного и достоверного, а их методологический арсенал объединяют методы редукции и рефлексии. Стремление как психоаналитической философии, так и феноменологии стать «археологией» изначальных смыслов реализовывалось, тем не менее, разными средствами. Во-первых, если Э. Гуссерль и его последователи отстаивали незыблемость и исходный характер ценности рациональности, то философия психоанализа – доминирование физиологической составляющей мыслительного процесса. Во-вторых, существенные различия между психоанализом и феноменологией обнаруживаются в трактовке понятия феномена. Если в психоаналитической традиции феномен ограничен узкой сферой индивидуальных переживаний, то Э. Гуссерль предлагает расширить эйдетику отдельного ego эйдетикой интерсубъективности. В-третьих, хотя редукция традиционно причисляется к методам психоанализа, однако ее применение существенно отличается от аналогичной феноменологической процедуры. Редукция в психоанализе в большей мере соответствует эмпирическому исследованию в условиях обмена сообщениями между больным и психоаналитиком или аналитической ситуации.

Специфическое применение редукции в психоанализе приводит к несовпадению пониманий и сущности рефлексии. Если в феноменологии рефлексия является частью структуры сознания и условием интенциональности, то в психоанализе она представлена как производная от непосредственного переживания в виде объяснения закономерных следствий психического, того, что представляется на настоящий момент статически понятным [7]. Выявленные различия и параллели между психоаналитической философией и феноменологией не отрицают перспективу их интеграции, о которой неоднократно писали Э. Гуссерль и К. Ясперс.

Как представители феноменологии нередко критиковали психоаналитические исследования, основанные на зыбких иррациональных аргументах, так и представители аналитической философии обнаруживали в феноменологии аналогичный изъян. Несмотря на явное недоверие представителей аналитической философии к программе феноменологических исследований, их объединяет общий интеллектуальный источник. Все они выступали против психологии Юма и Милля, требовали освобождения логики от психологии, считали развитие понятия значения средством критики субъективистских концепций мышления. И тому, и другому направлению свойственна трансцендентальная ориентация, закрепленная в базовых методологических процедурах. Для феноменологии такой процедурой является, как известно, феноменологическая редукция, а для аналитической феноменологии – лингвистическая редукция (понятие введено Л. Витгенштейном). Если феноменолог, стремясь к ясности и отчетливости данного, вопрошает не о мире, как таковом, а его смысле в процессе умозрения, то философ-аналитик уточняет, что имеется в виду в момент говорения о мире, и насколько корректно построены наши высказывания

Кроме того, и феноменологию, и аналитическую философию объединяет метод исследования поля смыслов – дескрипция. Этот метод символизирует их принципиальное дистанцирование от каузального объяснения – метода естественных наук, то есть сведения какого-либо предмета к тому, чем он на самом деле не является. Однако если Гуссерль ограничивает дескрипцию сферой сознания (отсюда частые наложения значений понятий «дескрипция», «идеация» и «эйдетическое усмотрение»), то для философов-аналитиков важна репрезентация имманентной данности в языке.

Решающим аргументом в противопоставлении феноменологии и аналитической философии является лингвистическое учение Б. Рассела и его последователей. Если между идеями Гуссерля и Фреге обнаруживается общее исследовательское пространство – смысл, представляющий собой способ тематизации обсуждаемого предмета, то Б. Рассел заменяет его значением или ментальным аналогом мира вещей. Если для Гуссерля и Фреге прямая связь между языком и миром представляется абсурдной, поскольку смысл индифферентен по отношению к решению вопроса о реальном существовании или несуществовании сформированных посредством этого смысла предметов, то Рассел стремится построить реальную онтологию, а феноменологию объявляет наивной. В расселовской онтологии простые объекты реального мира образуют между собой элементарную связь – событие, которое адекватно изображается элементарной лингвистической картиной – структурой предложения, подобной структуре события. Как следствие в аналитической философии постепенно формируются такие черты позитивизма, как натурализм и универсализм, не выдерживающие испытания феноменологической редукции.

К середине ХХ века идеи Гуссерля были оценены как новый вид практики, целью которой должно стать совершенно новое человечество, способное нести ответственность перед самим собой, исходя из абсолютных теоретических интуиций, которые являются результатом синтеза «теоретической универсальности с универсальными интересами практики. Практикоориентированность феноменологии становилась все более очевидной по мере внесения корректив в философский замысел Э. Гуссерля. Действительно, если на начальном этапе развития феноменологии мир определялся как то, что представляется любому трансцендентальному индивиду, то впоследствии место трансцендентального эго заняло трансцендентальное сообщество индивидуумов – «жизненный мир». В результате феноменология из теории, предназначенной для описания отдельной сферы бытия, «превратилась в способ размышления 1) над путями, которыми реализуется наш коллективный опыт, 2) над критерием согласованности различных типов опыта и 3) над адекватностью этого опыта» [4, с. 229].

«Неклассичность» феноменологии в данном случае проявляется в установке на погруженность сознания в стихию действительности, которая актуализирует процесс познания. Заметим, что если в классической модальной логике понятие актуального обретает содержание только в связи с понятиями потенциального, возможного, то в философии Гуссерля актуальное или «теперь» (Jetzt) становится свидетельством подлинности присутствия человека в мире. Актуальность как подлинность раскрывается им как антитеза допущений объективистской науки о вечности и универсальности сущего.

Учитывая важность точного понимания специфики феноменологии как неклассический научно-исследовательской программы, следует более подробно остановиться на ряде концептуальных положений. Так, важнейшим аспектом нового парадигмального поворота является призыв феноменологии обратиться к поиску средств целостного, интегративного описания реальности. К числу методологических инструментов, призванных реализовать этот призыв феноменологии, относятся базовые методологические процедуры: феноменологическая редукция, дескрипция и интерпретация.

Так, феноменологическая редукция помогает изменить установку сознания, устраняя из него спорные предпосылки повседневности и научности, открывая путь к чистым самоочевидным феноменам – данностям сознания. Цель редукции – получение изначальной формы опыта сознания, а ожидаемый результат – обнаружение смысла предмета, который не привносится, а раскрывает, показывает себя. Достижение цели редукции предполагает поэтапное движение от психологической редукции к эйдетической и трансцендентальной.

Полученные результаты редукции, согласно феноменологической методологии, на следующем шаге должны быть подвергнуты дескрипции и интерпретации. При этом под феноменологической дескрипцией принято понимать процедуру осмысления и регистрации самоочевидных качеств описываемого предмета. Такое описание предполагает обращение к двум взаимосвязанным измерениям предмета: данности предмета в интенциональном представлении и в интерсубъективном конституировании «другого». Специфика дескрипции состоит в том, что ее применение порождает проблему «дурной бесконечности» возможностей описания предмета. Именно поэтому следующая за дескрипцией процедура интерпретации или истолкования смыслов феноменологических данностей содержит в себе проблему, получившую в герменевтике название «герменевтического круга». Суть ее состоит в том, что реализация дескрипции как бесконечной регрессии описаний ставит под сомнение возможность беспредпосылочного понимания. Думается, что отсутствие методологических средств решения данной проблемы, с одной стороны, провоцирует феноменолога на умышленное создание спорных, креативных ситуаций, поиск результатов в режиме «свободной вариации в фантазии». А с другой – является основанием постановки вопроса о границах (мере) рациональности познания.

Таким образом, знание, достигаемое в результате редукции, дескрипции и интерпретации, типизировано и субъективировано, и поэтому никогда не схватывает всей подлинности жизненного мира. Как замечает Ю. Хабермас, коммуникативно-действующие индивиды всегда движутся внутри горизонта их жизненного мира и не могут выйти за его пределы. Как интерпретаторы, они сами вместе со своими речевыми действиями принадлежат жизненному миру, но не могут соотнестись с «чем-то в жизненном мире» таким образом, как с фактами, нормами или переживаниями [6, с. 109]. Чтобы избежать неоправданных требований, необходимо, по мнению Ю. Хабермаса, не отрицать рациональности социальных действий, а установить границы и критерии рациональности. В частности, им предложена следующая классификация критериев рациональности:
  1. исторический критерий, выражающийся в установлении наличия процессов в обществе, обеспечивающих преемственность традиций;
  2. когнитивный критерий, фиксирующий когерентность знаний, достаточных для воспроизводства социальной практики;
  3. социально-психологический критерий, предполагающий наличие солидарности участников коммуникации и их личностную вменяемость.

Данная классификация показывает меру рациональности познания через выяснение наличия/отсутствия преемственности, когерентности знаний солидарности участников коммуникации, в результате которых знание становится пониманием. Что такое «понимание» в контексте феноменологии?

Заметим, что Э. Гуссерль не использовал понятия понимания. Для его творчества характерно употребление другого понятия – очевидности. В частности, он писал: «Очевидность… есть нечто иное, как «переживание» истины. Истина… переживается только в том смысле, в каком вообще может быть пережито идеальное в реальном акте… Переживание совпадения мыслимого с присутствующим, пережитым, которое мыслится, – между пережитым смыслом высказывания и пережитым соотношением вещей – есть очевидность, а идея этого совпадения – истина» [3, c. 164–165.]. Согласно Гуссерлю, мы идем от очевидности к очевидности, причем каждая последующая очевидность может отменить предыдущую. Этот бесконечный регресс очевидностей задает контекст понимания и осмысленности действия. Подчеркнем, что очевидность, в отличие от понимания, не предполагает коммуникации, но и не исключает ее, если нечто становится очевидным в пространстве жизненного мира.

Заслуга Э. Гуссерля состоит в том, что он не только создал развитую методологическую базу феноменологического исследования, но и обогатил научное знание теоретическими конструкциями, включающими в себя идею единства онтологического и гносеологического. К числу таких теоретических конструкций относится, прежде всего, принцип интенциональности сознания, являющийся одним из дескриптивных измерений предмета, и к которой, по меткому выражению Гуссерля, сводятся все метафизические и познавательные загадки. Благодаря интенциональности становится возможным совпадение чистой предметности и чистой субъективности, то есть сознание предстает отягощенным предметностью, которая, в свою очередь, является основанием единства сознания.

Другим измерением дескрипции и важнейшим феноменологическим понятием является понятие интерсубъективности. Необходимость введения этого понятия Э. Гуссерль обосновывал тем, что трансцендентальное «Я» как результат трансцендентальной редукции может оказаться в ситуации solus ipse и оставаться в ней на всем протяжении процесса последовательного самоистолкования под титулом феноменологии [2, c. 91]. Интерсубъективность, как априорно-идеальная общность, означает, что трансцендентальное «Я» может мыслить и понимать других по аналогии с собой. Это, собственно, и следует считать, по мнению Гуссерля, предпосылкой существования человеческого сообщества.

Не менее значимо, в контексте границ рациональности научного знания, и понятие жизненного мира. Введение этого понятия в тезаурус феноменологии было связано с критикой философом объективизма новоевропейской научности. В частности, он настаивал, что именно жизненный мир является областью изначальных эвиденций, в которых коренятся эвиденции науки. Он представляет собой универсум принципиальной наглядности и первоначальных допредикативных очевидностей, которые западноевропейское человечество заслонило научной картиной мира, наивно полагая, что она и есть подлинное представление о мире. Жизненный мир, будучи пространством жизни и повседневного опыта людей, составляет основу для материальной и духовной деятельности, так как он «действительно наглядный, действительно испытуемый и доступный опыту мир, в котором практически разыгрывается вся наша жизнь, остается, как он есть, в его собственной сущностной структуре, в его собственном конкретном стиле причинности неизменным, чтобы мы безыскусно или в порядке искусства ни делали» [1, с. 54].

Поскольку мир одинаково доступен всем, то можно говорить о многообразии исторических (культурных, профессиональных и пр.) жизненных миров. Тем не менее жизненный мир имеет универсальную структуру, которая интегрирует многообразие в единое целое. Каковы же принципы такой интеграции? Э. Гуссерль не дает ответа на этот вопрос, полагая, что он должен стать одной из задач новой науки, которая, в отличие от объективистских наук, была бы универсальной наукой.

Подводя итоги описания научно-исследовательской программы феноменологии, следует констатировать, что ее специфику определяет методологическая составляющая. Она позволяет понять, что наука должна не доминировать над жизненным миром, а соотноситься с ним, допуская возможность различных дескриптивных измерений одной и той же реальности. Думается, что задача современной философии как раз и состоит в том, чтобы раскрыть действительность как жизненный мир и показать необходимость «принимать в расчет» очевидности, показывающие себя в таком, а не в иной положении вещей.