Хранитель

Вид материала

Документы

Содержание Xxi. наука и экономика англии xvii столетия Science and Social Welfare in the Age of Newton Примеч. автора. Isaac Newton An Account of the Rev'dJohnFlamsteed, compiled/mm his own manuscripts Примеч. автора.

Подобный материал:

• Художник В. Бондарь Перумов Н. Д. П 26 Война мага. Том Конец игры. Часть вторая: Цикл, 6887.91kb.
• Г. Н. Кондакова Главный хранитель музейных фондов, 4056.71kb.
• Елене Георгиевне Боннэр исполнилось 85 лет. Елена Боннэр является одним из основателей, 1282.61kb.
• Реферат: Семья хранитель и носитель духовности, 174.32kb.
• Добро и зло: нравственные ориентиры человеческого бытия, 113.1kb.
• Обзор книжных коллекций фонда редких книг библиотеки музея-заповедника «Бородинское, 86kb.
• Т. Белина Посвящается Джин Флорес, сотруднице Организации Объединенных Наций, которая, 2693.54kb.
• Правила игры 6 Что такое пкм? 10 Волшебный компот, 2407.26kb.
• «Здесь люди подтверждают судьбы, стажи, Порою даже даты позабыв, Решить проблемы позволяет, 23.52kb.
• Творческие коллективы показали программы в номинациях: «Российская деревня хранитель, 759.95kb.

Archives Internationales d'Histoire des Sciences, 1949, Vol. 28, p. 376—443, особенно р. 333 и да­лее. Лилли отмечает, что корреляции между протестантизмом и нау­кой могут быть иллюзорными, ибо «торговые и промышленные клас­сы [испытывающие больший интерес к науке] в среднем чаще были по вероисповеданию протестантами, тогда как крестьяне и более фе­одальные типы землевладельцев — католиками». Мы учли это огра­ничение и, соответственно, сравнили интерес к научным дисципли­нам среди католиков и протестантов, живших в одних и тех же регио­нах. Кроме того, Лилли критикует работу Кандойе за невнимание к историческому изменению этих связей и сваливание в одну кучу «без всякого различия целого периода с 1666 по 1868 г.». Предполагается, что религиозные приверженности позднего, более секуляризованно­го периода представили бы меньшую связь с доктринами и ценностя­ми, нежели в раннем периоде; имели бы тенденцию учащаться чисто номинальные принадлежности. Эта критика тоже, как мы увидели, небезосновательна. Но, как замечает далее Лилли, другие имеющие­ся данные все-таки подтверждают наличие глубокой связи между ас­кетическим протестантизмом и наукой, хотя эта связь может либо маскироваться, либо, наоборот, выпячиваться на всеобщее обозре­ние другими взаимозависимыми социальными и экономическими из­менениями.

То, что в Соединенных Штатах эта связь по сей день сохраняется, показывает проведенное недавно глубокое исследование социально­го происхождения американских ученых, охватывающее период с 1880 по 1940 г. См.: R.H. Knapp, H.B. Goodrich, Origins of American Scientists (Chicago: University of Chicago Press, 1952). Авторы так обобщают по­лученные на этот счет данные: «Наши данные показали, что католи-

832

ческие [академические] заведения заметно отстают в производстве ученых [но не других категорий профессионалов; например, юрис­тов] и что, с другой стороны, некоторые из наших наиболее продук­тивных, меньших по размеру заведений тесно связаны с протестантс­кими деноминациями и обслуживают преимущественно протестант­скую клиентуру. Более того, данные Лемана и Вишера о «самых вид­ных» ученых [т.е. ученых, включенных в справочник American Men of Science и считающихся выдающимися], несмотря на свою ограничен­ность, совершенно ясно указывают на то, что доля католиков в этой группе чрезвычайно мала, а некоторые протестантские деноминации представлены в этом списке в несколько сотен раз чаще. Эта статис­тика, взятая в сочетании с другими данными, не оставляет почти ни­каких сомнений в том, что круг наших ученых пополняется в непро­порционально высокой степени за счет американских протестантов» (р. 274).

О почти таком же впечатлении, которое не было, однако, подкреп­лено систематическими данными, сообщали и католические ученые. «Отец Купер говорит, что «с неохотой был бы вынужден защищать тезис, что католики составляют в высших эшелонах американской на­уки всего 5 или даже 3 процента. И это при том, что мы, католики, со­ставляем около 20 процентов населения страны». См.: J.M. Cooper, «Catholics and Scientific Research», Commonweal, 1945, Vol. 42, p. 147— 149; цит. no: Bernard Barber, Science and the Social Order, p. 136. Барбер приводит также аналогичные наблюдения Жана А. Ренье, директора Лобундских лабораторий университета в Нотр-Дам, и Джозефа П. Фитцпатрика; ibid., p. 271.

Этот обзор новейшей литературы по занимающему нас вопросу весьма последовательно подтверждает гипотезу о наличии наблюдае­мой позитивной взаимосвязи между аскетическим протестантизмом и наукой. Данные, предоставляемые любым из этих исследований, как правило, далеко не однозначны. Но, в конце концов, это свой­ственно большинству свидетельств об исторически меняющихся от­ношениях между социальными институтами. Принимая во внимание не какое-то отдельное исследование, а весь их спектр, опирающийся на материалы, полученные из разных источников, мы, видимо, впра­ве прийти к некоторой небезосновательной уверенности в том, что эмпирическая взаимосвязь, предположенная в вышеприведенном ис­следовании, действительно существует.

Но, разумеется, простая эмпирическая взаимосвязь лишь вводит в интеллектуальную проблему, а не ставит на ней точку. Как отмечал Вебер в самом начале своего блистательного очерка «Протестантская этика и дух капитализма»: «При ознакомлении с профессиональной

833

статистикой любой страны со смешанным вероисповедным составом населения неизменно обращает на себя внимание одно явление, нео­днократно обсуждавшееся в католической печати и литературе и на католических съездах Германии. Мы имеем в виду несомненное пре­обладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимате­лей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и преж­де всего среди высшего технического и коммерческого персонала со­временных предприятий» (Weber, The Protestant Ethic, p. 35; M. Вебер, «Протестантская этика и дух капитализма», с. 61). То случайное обсто­ятельство, что готовой сравнительной статистики религиозного состава ученых нет и что ее приходится кропотливо собирать для настоящего и составлять по крупицам для прошлого, еще не делает эмпиричес­кое открытие само по себе сколь-нибудь более значимым (хотя тер­пеливые труды тех, кто делает эту неблагодарную черную работу, воз­можно, и заслуживают нашего почтительного внимания). Ибо, как мы увидели при рассмотрении статуса эмпирических обобщений (в главе IV), это лишь ставит перед нами задачу проанализировать и про­интерпретировать наблюдаемое единообразие. Именно этой задаче и был посвящен настоящий очерк.

Видимо, нет необходимости еще раз повторять основные компо­ненты интерпретации, предложенной в этом очерке. Однако недав­няя критика этого исследования дает повод повторно рассмотреть некоторые эмпирические и теоретические элементы интерпретации, которые, похоже, могут выпасть из поля зрения. Джеймс Кэрролл в своей критической статье (J.W. Carroll, «Merton's Thesis on English Science», American Journal of Economics and Sociolog)', 1954, Vol. 13, p. 427—432) сетует на некоторые, по его мнению, оплошности в фор­мулировках. Предполагается, что я не заметил или не осознал в дол­жной степени гетерогенность вероисповеданий, включенных в про­тестантизм вообще и в пуританство в частности. Будь этот упрек пра­вомерен, он, безусловно, заслуживал бы внимания. Тем не менее сле­дует заметить, что та глава моей диссертации, в которой вводится обсуждаемая гипотеза, начинается с упоминания «разнообразия тео­логических доктрин среди протестантских групп Англии семнадца­того столетия», после чего обсуждаются ценности, верования и инте­ресы, общие для многочисленных сект, вышедших из лона кальви­низма (Merton, Science, Technology and Science in Seventeenth-Century England, Chapter IV, p. 415 и далее). И, как можно увидеть из этого библиографического послесловия, историческая наука довольно тща­тельно установила не только различия, но и сходства между пуритан­скими сектами, родившимися из аскетического кальвинизма.

834

Далее Кэрролл говорит, что данные, свидетельствующие о нали­чии связи между нормами пуританства и науки, выявляют лишь эмпи­рическое сходство между ними (или, как он говорит, контовскую «кор­реляцию утверждений»). Но это значит проигнорировать доказанный факт, что сами английские ученые постоянно апеллировали к этим пуританским ценностям и определенно воплощали их на практике (ibid., Chapter V).

То, что пуританские ценности действительно выражались учены­ми, фактически подразумевается в следующем дальше предположе­нии Кэрролла, будто в моем исследовании не установлена основа для проведения различия между «рационализациями» и «мотивами» этих ученых. Здесь затрагивается теоретическая проблема, настолько об­щезначимая и встречающая настолько широкое непонимание, что будет уместно повторить часть того, что было сказано по поводу нее в этом раннем исследовании. «Нынешние дискуссии о «рационализа­ции» и «деривациях» обыкновенно отвлекали внимание от ряда ос­новополагающих вопросов. Действительно, «резоны», приводимые в оправдание собственных действий, зачастую не дают удовлетворитель­ного объяснения этого поведения. Также приемлема гипотеза, что идеологии [сами по себе] редко приводят к действию и что как сама идеология, так и действие являются скорее продуктом общих чувств и ценностей, реакцией на которые они, в свою очередь, являются. Однако идеи эти нельзя игнорировать по двум причинам. Они дают ключ к выявлению базисных ценностей, мотивирующих поведение. Пренебрегать такими показателями было бы неразумно. И еще более важна роль идей в направлении действия в то или иное конкретное русло. Именно доминирующая система идей определяет выбор альтер­нативных способов действия, в равной степени совместимых с осново­полагающими чувствами» (ibid., р. 450).

Что же касается различия между выражением резонов, являющих­ся просто приспособительным лицемерием, и резонов, выражающих базисные ориентации, то здесь, как и в иных случаях, критерием слу­жит поведение, согласующееся с этими резонами — даже если по­чти или целиком отсутствует перспектива своекорыстного мирско­го вознаграждения. Случай Роберта Бойля, наиболее ясный и лучше всего задокументированный, может быть в этом отношении предста­вителен для других пуритан из числа его научных коллег, которые в разной степени выражали свои религиозные чувства как в своей час­тной, так и в научной жизни. Кажется невероятным, чтобы Бойль «просто рационализировал», когда говорил, «что те, кто старается отвратить людей от усердных Исследований Природы, избирают

835

(хотя, допускаю, и непреднамеренно) путь, ведущий к ниспроверже­нию Бога...» (Robert Boyle, Some Considerations Touching the Usefulness of Experimental Natural Philosophy (Oxford, 1664); 2d edition, p. 27.) Ибо тот же Бойль уже в возрасте двадцати одного года написал ряд рели­гиозных эссе; несмотря на отвращение к изучению языков, выразил свое благоговение перед священными писаниями, изучив еврейский, греческий, халдейский и сирийский языки с тем, чтобы прочесть их в ранних версиях; обеспечил пансион Роберту Сэндерсону, дабы тот мог продолжать писать книги по казуистике; изрядно поистратился на издание индийской, ирландской и уэльской Библий и, словно этого было еще недостаточно, на издание Нового Завета на турецком языке и малайской версии Евангелий и Книги Деяний Святых Апостолов; стал управляющим Корпорации по распространению Евангелия в Новой Англии и, занимая пост директора Ост-Индской компании, направил силы и денежные ресурсы на распространение христиан­ства в этих регионах; внес существенный вклад в финансирование издания «Истории Реформации» Бернета; обнародовал свое религи­озное кредо в книге «Христианский ученый» и, наконец, завещал на­править средства, вырученные от издания «Бойлевых лекций», на за­щиту христианства от неверующих. (Это сжатое резюме приводится в биографии Бойля, написанной Э.М. Клерком для «Словаря нацио­нальных биографий».) Хотя Бойль пользовался среди пуританских уче­ных наибольшим почетом, он все-таки был лишь первым среди рав­ных, о чем свидетельствуют, помимо прочих, Уилкинс, Уиллоби и Рей. Насколько позволяют судить исторические записи слов и действий, представляется, что ученые вроде Бойля не просто «рационализиро­вали».

И последнее критическое замечание Кэрролла, если оно действи­тельно сделано добросовестно, а не продиктовано легкомыслием, демонстрирует меланхоличную невосприимчивость к банальным, но неудобным фактам истории. Он говорит, что я, показывая первона­чальный преимущественно протестантский состав Королевского Общества в обсуждаемом очерке, не принимаю во внимание возмож­ность того, что «невидимая коллегия», из которой возникло Обще­ство, была частью широкого протестантского движения за реформу и что, следовательно, известным католикам доступ в нее был закрыт. То, что первоначальный состав Королевского Общества был протес­тантским, стало быть, принимается без обсуждения; в те дни, в 60-е годы XVII века, несмотря на позднейшие политические отношения Карла II с католицизмом Людовика XIV, католикам вряд ли могла быть дарована прерогатива учреждения ассоциации под покровительством Короны. Однако фактом, представляющим для нас повышенный ин-

836

терес, является, конечно, не то, что Общество было преимуществен­но протестантским, а то, что оно было преимущественно пуританс­ким. Относительно же замечания, что официальным католикам был перекрыт доступ на академические посты, явно необходимо напом­нить о том, что Тест-акт 1673 года, хотя позднее в отдельных случаях время от времени и аннулировался, перекрывал доступ в университе­ты не только католикам и евреям, но и нонконформистам. Тем не менее, хотя все это оставалось в силе вплоть до девятнадцатого столе­тия, нонконформисты продолжали поставлять значительную долю людей науки.

Этот краткий обзор накопленных за последнее время данных на­водит на мысль о том, что, сколь бы это ни противоречило намерениям великих реформаторов, аскетические протестантские секты развивали особую предрасположенность к работе в области науки. В свете могу­щественных встречных течений, исходивших от других исторических сил и способных отклонить эту раннюю ориентацию на науку, осо­бенно примечательно то, что связь между аскетическим протестан­тизмом и наукой сохранилась по сей день. Хотя глубокая преданность ценностям аскетического протестантизма стала, по-видимому, уже не такой обычной, эта ориентация, лишенная своих теологических смыс­лов, очевидным образом сохраняется. Как и любая иная гипотеза, особенно в сфере исторической социологии, эта гипотеза должна рассматриваться как предварительная и подлежащая пересмотру по мере получения новых сведений. Вместе с тем, исходя из данных, которыми мы ныне располагаем, этот факт можно считать вполне установленным, и из него вытекают определенные следствия, проли­вающие свет на более широкую проблему связей науки с другими со­циальными институтами.

Первое из этих следствий состоит в том, что по крайней мере в данном случае связи, сложившиеся между наукой и религией, были косвенными и непреднамеренными. Ибо, как уже неоднократно го­ворилось, реформаторы не питали особого восторга в отношении на­уки. Лютер относился к ней в лучшем случае индифферентно, в худ­шем случае — враждебно. В своих «Установлениях» и «Комментарии к Книге Бытия» Кальвин относился к ней двойственно; он придавал некоторую ценность практическому интеллекту, но в гораздо мень­шей степени, чем знанию, данному в откровении. Тем не менее рели­гиозная этика, идущая от Кальвина, способствовала развитию такого состояния ума и такой ценностной ориентации, которые приглаша­ли к занятиям естественной наукой.

Во-вторых, оказывается, что как только такого рода ценностная ориентация устанавливается, она сразу же приобретает некоторую

837

степень функциональной автономии, вследствие чего предрасполо­женность к науке может сохраняться еще долгое время после ее отсе­чения от первоначальных теологических якорей.

В-третьих, этот образец ориентации, который можно статисти­чески выявить даже сейчас, может приниматься непреднамеренно и не достигать порога осознания у многих из тех, кто им обладает.

И наконец, в-четвертых, в высокой степени зримое взаимодействие между институтами науки и религии — явленное, например, в так на­зываемой войне, развернувшейся между ними в девятнадцатом веке — может скрывать за собой внешне менее заметную, непрямую, но, воз­можно, более значимую связь между ними.

^ XXI. НАУКА И ЭКОНОМИКА АНГЛИИ XVII СТОЛЕТИЯ

Взаимодействие социально-экономического и научного развития вряд ли вызывает сомнение. Однако когда о социально-экономическом влиянии на науку говорят в общих непроанализированных терминах, сразу же возникает проблема. Социолога науки в особенности интере­суют типы этого влияния (благоприятствующие или препятствующие), степень, в которой эти влияния оказываются эффективными в разных социальных структурах, и процессы, через посредство которых они дей­ствуют. Между тем невозможно даже предварительно ответить на эти воп­росы, не прояснив, какими понятийными инструментами мы пользу­емся. Слишком часто бывает так, что социолог, отвергнув мифотвор­ческое или героическое толкование истории науки, впадает в вульгар­ный материализм и пытается отыскать простые параллели в социальном и научном развитии. Такие недальновидные попытки неизменно увен­чиваются не на шутку пристрастной и несостоятельной дискуссией.

Постановка проблемы

Начнем с упоминания трех общепринятых, но ошибочных посту­латов. Первый и самый иллюзорный — отождествление личной мо­тивации ученых со структурными детерминантами их исследований. Второй — убеждение, будто социально-экономические факторы дают исчерпывающее объяснение всего комплекса научной деятельности. Третий — вкладывание «социальных потребностей» туда, где эти по­требности, в любом значимом для нас смысле, отсутствуют.

Как пример путаницы, вытекающей из неточной концептуализа­ции связей между мотивацией поведения ученых и его структурными детерминантами, можно взять недавнюю критику Кларком¹ очерка

© Перевод. Ниолаев В.Г., 2006

¹ G.N. Clark, ^ Science and Social Welfare in the Age of Newton (Oxford, 1937). См.: В. Hessen, «The Social and Economic Roots of Newton's Principia», Science at the Cross Roads (London, 1931). — Примеч. автора.

839

Гессена. Кларк склонен сводить роль социально-экономических фак­торов развития науки к роли утилитарных мотивов ученых и, соответ­ственно, отождествлять «бескорыстное желание знать, стремление ума к методическому упражнению самого себя без всякой практической цели» с научной деятельностью, никак не обусловленной социально-экономическими элементами². Так, с целью проиллюстрировать бес­корыстность (в этом смысле слова) Ньютона Кларк приводит часто ци­тируемый анекдот, суть которого в том, что некий друг, которому «Нью­тон дал почитать экземпляр «Начал» Евклида, спросил его, какую «вы­году или пользу в жизни» может принести изучение сей книги. Это был единственный документально зафиксированный случай, когда Нью­тон рассмеялся»³. Но даже если эта история и достоверна, релевант­ность ее для занимающего нас вопроса будет ничтожной, если только мы не примем допущение, что люди неизменно сознают социальные силы, определяющие их поведение, и что понять их поведение мож­но только через их осознанные мотивации.

Мотивы могут варьировать в диапазоне от желания сделать карь­еру до всецело «бескорыстного желания знать», вовсе не противоре­ча при этом тому доказуемому факту, что тематика науки в Англии семнадцатого века в значительной части определялась социальной структурой того времени. Личные мотивы Ньютона никак не меня­ют того факта, что астрономические наблюдения, которыми он ак­тивно пользовался⁴, были продуктом работы Флемстида в Гринвич­ской обсерватории, построенной по приказу Карла II на благо Ко­ролевского военно-морского флота⁵. Не отрицают они и того уди-

² См.: ibid., p. 86, а также целиком главу 3. — ^ Примеч. автора.

³ Ibid., р. 91. Оригинальную версию, несколько отличную от этой, можно найти в
«Портсмутском Собрании». — Примеч. автора.

⁴ См. переписку между Ньютоном и Флемстидом, обильно цитируемую в книге:
L.T. More, ^ Isaac Newton (N.Y., 1934), глава 11. — Примеч. автора.

⁵ Именно потребность в улучшении навигации, согласно Флемстиду, первому
королевскому астроному, стала непосредственным поводом к строительству Грин­
вичской обсерватории. (Кстати, Парижскую обсерваторию Кольбер предложил по­
строить с той же самой целью.) Француз Ле Сьёр де Сен-Пьер приехал в Англию и
предложил «более совершенные» методы определения расстояний на море. Флем-
стид указал в официальном отчете, что этот проект непрактичен, ибо «лунные табли­
цы отличаются от небесного свода». Когда отчет показали Карлу, «он, пораженный
утверждением, что в каталоге ложно указаны положения звезд, произнес с некоторой
горячностью, что «ему надлежит заново их понаблюдать, исследовать и исправить на
пользу своим морякам». После чего было решено воздвигнуть Обсерваторию и назна­
чить Флемстида королевским астрономом. См.: Francis Baily, ^ An Account of the Rev'dJohn
Flamsteed, compiled/mm his own manuscripts (London, 1935), p. 37. Следует сказать, что годо­
вое жалованье Флемстида составляло всего 100 фунтов. Ему было позволено приобрести
себе все необходимые инструменты — за свой собственный счет. — ^ Примеч. автора.

840

вительного влияния, которое оказали на Ньютона такие практичес­ки ориентированные ученые, как Галлей, Гук, Рен, Гюйгенс и Бойль. Тезис Кларка спорен даже в вопросе о мотивации, если учесть, что многие ученые в Англии XVII века отчетливо сознавали практичес­кие следствия своих изысканий в области чистой науки. А потому не будет необоснованным и неосторожным обобщение, что каждый ан­глийский ученый того времени, достаточно выдающийся, чтобы быть упомянутым в общей истории науки, эксплицитно связывал по край­ней мере некоторые из своих научных изысканий с непосредственны-. ми практическими проблемами⁶. Во всяком случае, анализ в одних толь­ко терминах (приписываемых) мотивов всерьез уводит нас в сторону и обычно заволакивает туманом вопрос о способах социально-эконо­мического влияния на науку⁷.

Важно отличать личные установки отдельных служителей науки от той социальной роли, которую играют их исследования. Разумеет­ся, некоторые ученые были достаточно влюблены в свое дело, чтобы заниматься им ради него самого, иной раз даже почти не обращая внимания на его практические следствия. Также нам нет нужды пред­полагать, будто