С. П. Поцелуев политические

Вид материала

Монография

Подобный материал:

• Политическая социализация: социально-политические основы исследования, 734.6kb.
• Лекция Политические партии и общественно-политические движения. Группы интересов, 315.64kb.
• Политические аспекты этнических конфликтов в современной европе, 294.84kb.
• Роль политического дискурса в политических изменениях: глобальный, региональный и национальный, 297.69kb.
• Германские политические партии в процессе и после объединения германии: механизмы конкуренции, 2473.69kb.
• Политические технологии в региональных избирательных процессах 23. 00. 02 Политические, 324.34kb.
• Политические технологии информационно-коммуникационного взаимодействия россии и США, 294.13kb.
• Шифр специальности, 29.75kb.
• Институциональные уровни и практики интеграции инокультурных сообществ (на примере, 439.79kb.
• Опыт Республики Казахстан в решении проблем международной безопасности и миротворчества, 715.86kb.

82

1. Там же.

2. Там же. С. 178.

83

стников такого рода диалога во многом эгоцентрична, однако в этой эгоцентричности они не переходят известной грани, за которой начинается полное игнорирование интересов партнера. Даже если один из участников диалога обнаруживает в речевом смысле «агрессивное» поведение, действуя «на грани фола», он способен в любой момент изменить свою тактику. К примеру, тут же похвалить собеседника, «взять свои слова обратно», в чем-то с ним согласиться и т. п. Другая сторона тоже не «напра­шивается на грубость» и не ищет «коммуникативных приклю­чений». Она «не пытается перехватить инициативу и повернуть разговор на себя. Партнеры склонны учитывать интересы друг друга и лишь до некоторой степени противопоставляют им свои. Ход разговора отражает компромисс интересов, однако позиция сторон значительно более эгоцентрична, чем в предшествующих диалогах»¹.

3. Диалогу с консенсусом (согласием) установок соответству­ет партнёроцентрическая (вполне ориентированная на партне­ра) позиция участников». Она имеет место в том случае, когда в диалоге преобладают реплики нейтрального и обоюдно прием­лемого характера (проработка поставленной темы, развернутый ответ). К этому добавляется ориентация говорящего на собесед­ника (развитие темы, поднятой собеседником, разъяснение ска­занного) и содействие его инициативам (подхват тем, ассисти­рование). В этом типе диалога также может быть представлена «двусторонняя направленность на выигрышное представление как собственной персоны, так и собеседника»².

Из перечисленных выше типологий публичных политиче­ских диалогов наиболее близким к политическим парадиало-гам является диалог с несогласием (конфликтом) установок, которому присуща рваная структура дискурса с эгоцентриче­ской позиций участников по отношению друг к другу и низким уровнем их коммуникативной консолидации.

Что - конкретно - сближает этот тип диалога с парадиало-гом? Прежде всего - рваная структура дискурса и (с некоторы­ми оговорками) эгоцентрическая установка участников диалога по отношению друг к другу. Оговорки связаны с тем, что эго­центризм в парадиалоге в значительной мере, как мы это пока­жем позже, есть продукт драматургического инсценирования,

¹ Там же. С. 177-178.

² Там же. С. 176.

84

_а не выражение конфликта несовместимых интересов. Собст­венно реального политического конфликта за парадиалогом не стоит, и в этом он близок любому фиктивному дискурсу. Поэто­му, строго говоря, парадиалог не является в предметном смыс­ле диалогом конфликтного типа. Зато он является таковым в беспредметном смысле. Парадиалог - это симуляция конфликта языковыми средствами.

1.4.6. Симметрия, асимметрия и комплементарность в диалоге

Авторы «Слова в действии» используют при описании меж­личностных отношений в диалогах различие между симметрич­ным и комплементарным взаимодействием, как оно тематизиру-ется в известной книге Вацлавика и др.¹ По результатам анализа получается, что конфликтный диалог (вроде полемики с А. Руц­ким в упомянутой передаче А. Караулова) отличает выраженное (более чем двукратное) преобладание симметричных взаимодей­ствий над комплементарными. При этом в качестве наиболее характерного паттерна выступает конкурирующая симметрия-Вовлеченность в симметричные отношения подобного рода сви­детельствует о конфликтном характере взаимодействия»².

У нас, однако, вызывает сомнения методологическая эффек­тивность различия двух указанных видов взаимодействия для анализа политической коммуникации. Конкретнее, сомнения

1. Смысл этого различия Вацлавик определяет так: симметричное взаимодей­ствие имеет место, когда поведение партнеров выступают «как бы зеркаль­ным образом друг друга», при этом «партнеры равноправны как в силе, так и в слабости, как в добре, так и во зле, и вообще в любом другом поведении». В случае же комплементарного взаимодействия «поведение одного партнера дополняет поведение другого». «Симметричные отношения характеризуются стремлением к равенству и минимизацией различий между партнерами, то­гда как комплементарные взаимодействия основываются на дополняющих друг друга различиях». См.: Watzlawick P., Beavin J. H., Jackson D. D. 2000. Menschliche Kommunikation. Formen, Störungen, Paradoxien. Bern-Gottingen-Toronto-Seattle: Hans Huber, 2000. S. 69. Здесь и далее мы будем цитировать немецкое (1969 г.) издание книги, поскольку в него были внесены некото­рые существенные поправки по сравнению с английским изданием 1968 г. русский перевод книги был сделан с английского издания. См.: Вацлавик П., Вивин Д., Джексон Д. Прагматика человеческих коммуникаций: изуче­ние паттернов, патологий и парадоксов взаимодействия. М: Апрель-Пресс, ₂ Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2000. 2. Слово в действии. Интент-анализ... С. 187.

85

вызваны истолкованием симметричного взаимодействия в пси­хиатрических терминах нормального и патологического пове­дения. И хотя в немецком издании книги Вацлавика и других речь идет о стабильных и нестабильных (а не о здоровых и патологических) симметричных взаимодействиях, даже в эту более обобщенную схему с трудом вписываются политические диалоги конфликтного типа.

В «Слове в действии» диалог Караулов-Руцкой оказывается априорно чем-то ненормальным (коммуникативной болезнью, расстройством), поскольку в схеме Вацлавика он отвечает так называемой симметричной конкуренции. Основная же формула этой конкуренции - "Что бы ты ни делал - я смогу это сделать намного лучше" - неумолимо ведет к эскалации и тем самым к утрате стабильности системы межличностной коммуникации¹. Состояние «более или менее открытой войны или схизмы» в симметричных взаимодействиях Вацлавик однозначно квали­фицирует как их расстройство (аномалию, патологию).

Нормальным же (или стабильным) симметричное взаимодей­ствие является лишь в том случае, когда «партнеры способны принять "другого" таким, каков он есть, что ведет к взаимному уважению и доверию, и тем самым - к реалистичному взаимно­му подтверждению того, как они определяют себя и "другого"»².

Чтобы стабилизировать систему симметричного взаимодей­ствия Вацлавик (как врач-психиатр) советует (по принципу вза­имной стабилизации) переключить ее на комплементарность -«через признание точки зрения "другого", уступку, смех, иног­да даже просто бездействие»³. Но для общения политических субъектов, за которыми стоит реальный конфликт групповых интересов, этот мудрый совет вряд ли уместен. Здесь требуются совсем другие средства «умиротворения» конкурентов.

Несколько забегая вперед, отметим, что - парадоксальным образом — парадиалог является в большей мере симметричной коммуникацией, чем тип конфликтного диалога. Поскольку предметность спора в парадиалоге снимается, и он модифициру­ется в своего рода коммуникативное «искусство для искусства», его участники оказываются «способны принять "другого" та­ким, каков он есть», т. е. как политического артиста. Партнеры

¹ Watzlawick P., Beavin J. H., Jackson D. D. 2000. Menschliche Kommunikation...
S. 146.

² Ibid. S. 104.

³ Ibid. S. 146.

86

парадиалога (негласно) уважают и признают друг в друге имен­но этот сценический талант. Более того, поскольку они находят­ся в «командном сговоре» (И. Гофман) по отношению к публике (которая видит в них прежде всего серьезных политиков, а не артистов), это приводит участников парадиалога к взаимному подтверждению их дефиниций себя и «другого».

Однако так просто, разумеется, дело в парадиалоге не об­стоит. Указанное «обоюдное подтверждение самости» касается только драматургического аспекта парадиалога, который в этом плане есть пример симметричной диалоговой коммуникации. Но, помимо нормальной драматургической симметрии, пара-диалог обнаруживает и патологический тип симметричных от­ношений, который разыгрывается, однако, в другом измерении языка, к примеру, в семантическом. В этом случае партнеры парадиалога взаимно отвергают «самодефиницию партнера». В наших примерах, Жириновский отвергает автохарактеристику Проханова как защитника «советской империи», а Проханов отвергает то, как себя определяет Жириновский: как «первого демократа страны» и «главного борца с русским коммунизмом». Но помимо отклонения самодефиниции партнера, для парадиа­лога не менее характерным является и ее обесценение. В этом смысле в парадиалоге уже не работает и другой тезис Вацлави­ка: «нарушения комплиментарных взаимоотношений ...в боль­шинстве случаев ведут не к отклонению, а к обесценению само­дефиниции партнера»¹.

По нашему мнению, более удачным для анализа политических диалогов является различение симметричной и асимметричной диалоговой коммуникации. Асимметричность в политическом диалоге может иметь разные проявления, но всегда это проявле­ния власти. «Здоровый» тип комплементарных отношений, о ко­тором пишет Вацлавик и др., приводя в качестве примера парные отношения вроде мать и дитя, врач и пациент, учитель и ученик, не исключает властной субординации. (Соответствующие исследо­вания М. Фуко и другие слишком известны, чтобы здесь на них ссылаться). Поэтому сомнительно, что в этом случае «один парт­нер не навязывает другому комплементарного отношения»².

В. Хёсле констатирует один любопытный факт: «Хотя с нор­мативной точки зрения в философских диалогах единственно

1. Watzlawick P., Beavin J. H., Jackson D. D. 2000... S. 104. Ibid. S. 70.

87

признанной асимметрией может быть только та, что основана на интеллектуальном превосходстве, именно философские диа­логи то и дело обнаруживают реальные властные отношения, ограничивающие дискурсы»¹. Властные жесты часто обнаружи­ваются как бы нечаянно для самих участников платоновских диалогов, к примеру, в отношении к рабам или женщинам, по­среди роскошных идей о «добром и вечном».

Любопытны также и типичные стратегии, которые могут проигрываться в асимметричных диалогах из очень разных сфер общественной жизни. Асимметричность, к примеру, в отноше­ниях матери и ребенка, независимо от ее властного статуса, не считается оскорбительной для ребенка. А вот асимметричность в политическом диалоге явно противоречит присущему ему прин­ципу равноправия, а потому считается чем-то ненормальным. Если кто-то изначально отвергает равноправие потенциального партнера по диалогу, он, как правило, отвергает и сам диалог. В крайнем случае он может инсценировать, симулировать диалог, т. е. вести парадиаяог.

Ярким примером такого рода может служить принципиаль­ный отказ правительств некоторых стран вести переговоры с тер­рористами, захватившими заложников и ставящими политичес­кие условия. Основание для отказа от диалога здесь более чем существенное: сам факт диалога законной власти с преступни­ками означает признание их равноправия с властью. Тем самым государство с его монополией на легитимное применение насилия демонстрирует свою объективную слабость и несостоятельность.

Типичный пример асимметрии в диалоге - противоречие между умственными способностями и социальным статусом партнера. Именно в диалоге (в отличие от легкой беседы ни о чем) может выясниться, например, что наделенное высокими властными полномочиями лицо обнаруживает низкий интел­лектуальный, моральный или образовательный уровень. Если его партнер - равный по социальному статусу человек, он, ско­рее всего, прекратит диалог как неудавшийся. Но если в силу своего низкого социального статуса он не может этого сделать, не рискуя навлечь на себя подозрений в неуважении почтенного собеседника, он прибегнет к явной или скрытой иронии. В этом случае вся структура диалогового общения имеет тенденцию к инверсии ролей: низший по социальному статусу как бы берет реванш, становясь коммуникативным лидером в диалоге².

¹ Hösle V. Der philosophische Dialog... S. 313-314.

² Ibid. S. 299 и далее.

88

1.5. «Нормальные» и «ненормальные» диалоги

Прямое использование психиатрических понятий нормаль­ного и ненормального требует известной осторожности в по­литической науке (к этой теме мы еще вернемся, когда будем обсуждать психотические черты парадиалогического общения). Однако это не снимает вопроса о том, что считать, в широком прагмалингвистическом смысле, нормальной и ненормальной диалоговой коммуникацией. Собственно, в фиксации этой гра­ницы состоит одна из главных трудностей в определении сути диалога вообще и политического диалога, в частности.

«Нормальное» предполагает соответствие определенным и определимым условиям. Перечень самых общих, скорее, ком­муникативно-этического плана, норм мы уже встречали в тео­рии Грайса. Попытку же развить эти нормы, т. е. сформули­ровать (или переформулировать) правила нормального диалога, предпринимают почти все авторы, пишущие о диалоге. Прежде всего, заметим, что понятия нормальности и успешности диа­лога не вполне совпадают. Диалог может быть нормальным, но безуспешным в плане общего достижения истины или баланса интересов, что актуально для политики. Подобно этому, здо­ровый человек может быть безуспешным и несчастным, хотя у больного есть для этого, конечно, больше оснований. Таким образом, с понятием нормальности диалога связывается его об­щая языковая конституция. В другой форме этот вопрос звучит так: благодаря чему обеспечивается связность диалогического дискурса как проявление его нормальности?

1.5.1. Связность как нормальность диалогового дискурса

Как видно из нашего предшествующего изложения, политичес­кий диалог, с одной стороны, может обнаруживать непринужден­ность любого разговора и в этом смысле «грешить многочислен­ными отступлениями от нормы»¹. С другой стороны, его дискурс Должен быть вполне связным, предметным и логичным, чтобы претендовать на статус диалога, чтобы «из разговора получился

1. Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Языковая система и речевая деятельность. Л.: Наука, 1974. С. 36.

89

диалог». Но весьма часто все в разговоре как будто имеется: и серьезные люди, и серьезные темы и даже реальные поводы, чтобы «серьезно поговорить». А диалога из разговора все равно не получается. В чем причина?

Этот вопрос адресуется, прежде всего, лингвистической тео­рии. Мы видели, что есть целый раздел лингвистики, связан­ный с подходом Грайса, который занимается этой проблемой по аналогии с теорией речевых актов. Но мы видели также, что этот подход оказывается недостаточным для описания «отрица­тельного лингвистического материала», связанного с (пара)диа-логовой коммуникацией.

Л. П. Якубинский приводит в своей книге известный в фольклоре разговор двух кумушек, одна из которых - глухая.

Здорово, кума.

На рынке была.

Аль ты глуха?

Купила петуха.

Прощай, кума.

Полтину дала...¹.

В известном смысле этот разговор может служить иллюстраци­ей коммуникативной неудачи на уровне разговорного диалога. Что является здесь причиной неудачи? Вовсе не глухота одной кумуш­ки, как может сразу показаться. Это - только дальняя причина, а ближайшая причина - просчет глухой собеседницы в оценке ком­муникативной ситуации. Начни она свою речь со стереотипного «здравствуй, кума», - разговор мог бы оказаться вполне связным, хотя и в этом случае его трудно было бы назвать диалогом. Этот пример наглядно показывает наличие в диалоге особых прагмати­ческих правил, невыполнение которых делает его невозможным. Одновременно это наводит на мысль о ситуациях, столь частых в разговорах власти с населением, когда «глухому» непостижимым образом удается оставаться в режиме диалога со «слепым».

Итак, фундаментальная проблема, которую должна решать любая теория диалога — это проблема его связности, которая загадочным образом соединяет в себе регулярность (действие по правилам) и спонтанность (непринужденность). Первое в чис­том виде выражается в формальной логике, второе - в стихии повседневных разговоров. Но в живом разговорном диалоге это

¹ Якубинский Л. П. Язык и его функционирование. Избранные работы. М.: Наука, 1986. С. 45.

90

как-то сращивается. В этом, как мы отмечали выше, состоит секрет диалектики как специфической «диалогики».

Попытку объяснить связность диалога предпринимали мно­гие авторы и при помощи разных подходов. На семантическом уровне эту задачу пытается решить Т. ван Дейк. Он отличает гло­бальную связность дискурса от локальной. Если последняя ха­рактеризует дискурс на уровне отношений между пропозициями (отдельными предложениями), то глобальная связность характе­ризует дискурс в целом или его большие фрагменты. Этот как раз случай диалога как формы дискурсивного взаимодействия.

По мнению ван Дейка, «понятия, используемые для описания этого типа общей связности дискурса, включают топик, тему, общий смысл, основное содержание. Все они свидетельствуют о глобальном содержании дискурса и потому требуют объясне­ния в терминах семантической структуры»¹. Для описания гло­бальной связности дискурса голландский лингвист предлагает целый ряд понятий (макроструктуры, суперструктуры, макро­правила, макропропозиции и т. д.), которые, однако, имеют для нас ограниченную ценность. Все они объясняют диалогический дискурс исключительно в терминах семантики, а нам нужен широкий прагматический подход, с учетом политической спе­цифики рассматриваемых диалогов.

Недостаточной оказывается в нашем случае и попытка объ­яснить общую связность диалога в его игровой модели.

1.5.2. Варианты игровой модели диалога

Л. Карлсон: информационная модель диалоговой игры. Та­кого рода модель (dialogue games approach) развивал финский лингвист Лаури Карлсон. Фундаментальной единицей описания дискурса в его подходе выступает теоретический конструкт под названием «диалоговая игра» (dialogue game)².

1. Дейк, Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация / под ред. В. И. Гера симова. М.: Прогресс, 1989. С. 41-42. ₂ Напомним здесь тонкое семантическое различие между двумя английски­ми словами, обозначающими «игру»: game и play. Первое слово выражает прежде всего нормативный аспект игры, ее правила. Поэтому прежде всего словом game обозначают спортивные игры и соревнования, и вообще любые игры по строгим правилам, а также четко определяемые правилами этапы игры (партия, матч, гейм, сет, период). Такого рода игры возможны и в политике (есть даже устойчивое выражение game of politics). Слово play вы-

91

Согласно этому подходу, разговорный дискурс является связ­ным (когерентным), если он может быть расширен до хорошо сформированной диалоговой игры. Тем самым проблема харак­теристики связного дискурса редуцируется к задаче описания определенного класса игр¹. В своей теории диалоговых игр Карл­сон отталкивается от «семантических игр» Я. Хинтикка, разви­вая его идеи в прагматическом ключе. Под диалоговой игрой Карлсон понимает не только коммуникацию двух партнеров, но целый коммуникативный ряд: от диалоговой игры нескольких участников до «монолога одинокого игрока». В отличие от се­мантических игр, предложения, высказываемые участниками диалоговой игры, не должны, по Карлсону, относиться ко всем другим предложениям структурно или лексически. Семантиче­ская структура диалогического дискурса мыслится тем самым как более гибкая, чем в «семантических играх».

«Прагматизация» Карлсоном семантической модели игры Хинтикка представляется явно недостаточной для изучения по­литических диалогов, тем более, таких аномальных случаев, как парадиалог. Формулировка Карлсоном целей и решений, присущих диалоговой игре, строится сообразно семантической модели коммуникации. Для Карлсона диалоговые игры суть «кооперативные формы деятельности по обмену информацией: игроки стремятся достичь взаимопонимания относительно ис­тинного и информативного ответа на некоторую проблему или вопрос на основе наблюдения и продуманного мнения»².

Свое понятие «диалоговой игры» Карлсон считает развити­ем идей Грайса, в частности, его идеи о том, что разговорные импликатуры должны быть выделены из общей характеристи­ки целей и средств речевых обменов, вместе с допущением ра-

ражает момент исполнения, проигрывания игры. Это хорошо видно в идио­мах вроде play the game (играть по правилам; поступать благородно) или play a double game (двурушничать, вести двойную игру). Неслучайно, что именно play, а не game обозначает в общем виде свободное, несвязанное действие или творческую активность в виде спектакля, драмы и т. п. Хотя семантики указанных слов переливаются друг в друга (так, оба они обозначают забавы и шутки), тем не менее, указанное различие сущест­венно в дискурсе. И мы увидим далее, как «играет» этим различием дискурс парадиалога. О выражении понятия игры в различных языках см.: Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Погресс, Про­гресс-Академия, 1992. С. 40 и далее.

¹ Carlson L. Dialogue games. An Approach to Discourse Analysis. Dordrecht:
D. Reidel, 1983. P. xiv.

² Ibid. P. xviii.