Geum.ru

И. И. Козлова в контексте русско-английских литературных связей 10. 01. 01 русская литература

Вид материалаЛитература

Содержание


Основное содержание работы
Параграф первый
Глава вторая
Глава третья
Параграф пятый
Подобный материал:
1   2   3

^ Основное содержание работы


Во введении определяются цель исследования и связанные с ней задачи, обосновывается актуальность решения поставленных научных проблем, а также характеризуются источниковая база и степень разработанности вопроса. Далее отмечаются научная новизна, теоретическая и практическая значимость, методология работы и аргументируется достоверность выводов.

В главе первой представлена эволюция восприятия творчества И.И.Козлова и его международных связей русской критикой и литературоведением, раскрыты факты рецепции И.И.Козловым английской литературной классики (прежде всего, сочинений В.Шекспира и Р.Бёрнса), проанализированы произведения, созданные русским поэтом на английском языке.

^ Параграф первый посвящен истории восприятия и изучения взаимосвязей творчества И.И.Козлова и английской литературы. Еще в 1820-е гг. русская критика обратила внимание на то значительное влияние, которое оказала поэзия Дж.Г.Байрона на творчество И.И.Козлова. Восприятие слепого поэта как непосредственного последователя Байрона в России было во многом обусловлено как преобладанием в творчестве Козлова характерных байронических мотивов, так и конкретными фактами обращения русского поэта к творческому переосмыслению и интерпретации отдельных сочинений английского современника. Наконец, формированию общественного мнения в существенной мере способствовали суждения самого Козлова, называвшего Байрона, наряду с В.А.Жуковским и А.С.Пушкиным, тем поэтом, что способен пробудить в нем воображение, творческую фантазию.

Благодаря энциклопедической эрудиции Козлова, обращавшегося к переводам с разных языков произведений почти тридцати поэтов, его имя стало быстро известно зарубежному читателю. Среди тех, кто знал о Козлове, был итальянский романтик А.Мандзони, а также многие немецкие писатели. Согласно указанию М.П.Алексеева, в лейпцигском журнале «Conversations Lexicon» в 1827 г. была опубликована статья о Козлове, принадлежащая А.И.Тургеневу. Лондонский журнал «The Literary Chronicle» в 1826 г. напечатал большую статью о современной русской литературе, причем творческая индивидуальность Козлова характеризовалась в ней достаточно подробно в свете недавней публикации поэмы «Чернец».

В статье, посвященной памяти И.И.Козлова и увидевшей свет вскоре после его кончины в качестве комментария к первому посмертному изданию полного собрания стихотворений, В.А.Жуковский признавал, что стихи Козлова стали исповедью измученной страданиями, но не сломленной души: «…никто не мог читать их без нежного участия к поэту, который, открывая тайну своих страданий, в то же время и умилял нас, деля с нами те высокие утешения, кои почерпал в глубине поэтической души своей». Сознавая, что именно несчастие сделало Козлова поэтом, Жуковский вместе с тем называл и предпосылки к творчеству – «память необыкновенную (великое счастье для слепого)», верность воспоминаниям о прошлом, «свежесть и теплоту любящего сердца», совершенное знание языков.

Среди многочисленных печатных откликов на кончину И.И.Козлова и выход первого посмертного издания его произведений особо выделяется большая статья В.Г.Белинского «О творчестве И.И.Козлова», опубликованная в 1841 г. в «Отечественных записках». В.Г.Белинский и прежде упоминал о Козлове во многих своих сочинениях, однако только в этой статье специально обратился к анализу творческой индивидуальности слепого поэта. Констатируя уже отмечавшуюся ранее творческую близость Козлова Байрону и Жуковскому, Белинский вместе с тем видит в нем и неординарного, самобытного поэта, имеющего свой творческий почерк: «Таинство страдания, покорность воле провидения, надежда на лучшую жизнь за гробом, вера в любовь, тихое уныние, кроткая грусть – вот обычное содержание и колорит его вдохновений. Присовокупите к этому прекрасный мелодический стих – и муза Козлова охарактеризована вполне, так что больше о нем нечего сказать».

В 1840-е – первой половине 1850-х гг. интерес к личности и творчеству И.И.Козлова в существенной степени утратился. На этом фоне заметным событием стал выход в Санкт-Петербурге в 1855 г. двухтомника «Стихотворения Ивана Козлова», призванный привлечь внимание к литературной деятельности одного из замечательных русских романтиков. На это издание откликнулись А.В.Дружинин и Н.Г.Чернышевский. Если А.В.Дружинин в статье «Полное собрание сочинений Ивана Козлова. СПб., 1855» давал высокую оценку произведениям Козлова и критиковал книгоиздателей за недостаточное внимание к его творческому наследию, то Н.Г.Чернышевский, напротив, предостерегал от излишнего, по его мнению, увлечения Козловым, поскольку «нельзя сказать о нем больше, чем сказал Белинский в своей статье».

В 1860 – 1880-е гг. появился ряд значительных публикаций, позволивших некоторым образом скорректировать представление о творческой индивидуальности Козлова. В частности, М.Н.Лонгинов опубликовал в 1864 г. в «Русском архиве» «Материалы для полного собрания сочинений И.И.Козлова». Одновременно у зарубежных исследователей русской литературы начинало формироваться представление о том, что популярность Козлова в эпоху русского романтизма была во многом (если не во всём) обусловлена сочувствием его печальной судьбе, – эту мысль, в частности, проводил Э.В.Паландер в своем «Обзоре новой русской литературы от Петра Великого до наших дней», опубликованном на немецком языке в Берлине в 1880 г.

В конце XIX – начале ХХ в. заметно возрос интерес русского общества к поэзии «золотого века», проявившийся в переиздании произведений лучших поэтов-романтиков, публикации посвященных их творчеству научных исследований. В период с 1892 по 1906 г. было опубликовано четыре книги И.И.Козлова – подготовленный А.И.Введенским сборник «Стихотворений» (1-е изд. – СПб., 1892; 2-е изд. – СПб., 1902), книга «3 поэмы И.И.Козлова» (СПб., 1900), включавшая «Чернеца», «Княгиню Наталью Борисовну Долгорукую» и «Безумную», сборник «Стихотворения: лирические стихотворения, оригинальные и переводные; поэмы; объяснительные статьи» (СПб., 1906). Важным событием стала публикация дневника И.И.Козлова, осуществленная в 1906 г. К.Я.Гротом в альманахе «Старина и новизна». К.Я.Гроту также принадлежит опубликованная в 1904 г. в «Известиях Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук» статья «К биографии, творениям и переписке И.И.Козлова», которая в том же году была переиздана отдельным оттиском. К творчеству И.И.Козлова обращались в те годы Н.М.Данилов, В.И.Маслов, Б.В.Нейман, Ю.И.Айхенвальд и др.

Начало советской эпохи характеризуется существенным ослаблением внимания к творчеству И.И.Козлова. Только в середине 1930-х гг. благодаря научной деятельности И.Р.Эйгеса и Ц.С.Вольпе появились новые интересные публикации о слепом русском поэте. И.Р.Эйгес, исходя из устоявшегося справедливого мнения о том, что «поэзия Козлова вообще в значительной доле связана с именем Байрона», опубликовал первую научную статью, специально посвященную переводам Козлова из Байрона. Заслугой Ц.С.Вольпе стали подготовка первого советского издания стихотворений Козлова, вышедшего в 1936 г. в малой серии «Библиотеки поэта», и публикация составительской книги «Русские поэты – современники Пушкина» (1937), содержавшей наиболее яркие образцы лирики Козлова. Ц.С.Вольпе призывал не переоценивать возможных достоинств переводных произведений русского поэта. Похвалы А.Мицкевича и других современников, звучавшие в адрес Козлова-переводчика, Ц.С.Вольпе стремился объяснить сочувствием к тяжело больному человеку.

В послевоенные годы продолжал господствовать вульгарно-социологический подход к личности и творчеству Козлова, получивший отражение во вводной статье Е.Н.Купреяновой к новому изданию стихотворений слепого поэта, вышедшему в 1948 г. в малой серии «Библиотеки поэта». И только И.Д.Гликману, подготовившему издания Козлова для малой серии «Библиотеки поэта» в 1956 г. и для большой серии «Библиотеки поэта» в 1960 г. удалось во многом преодолеть отмеченную тенденцию.

Исследования 1960 – 1980-х гг. можно условно разделить на три значительных группы: популяризаторские публикации о жизни и творчестве И.И.Козлова; статьи об особенностях романтизма Козлова, его творческой манере; труды в области сравнительного литературоведения и переводоведения, рассматривавшие произведения Козлова в контексте международных литературных связей. Среди публикаций этих лет наиболее значительны исследования М.П.Алексеева, Ю.Д.Левина, Э.А.Веденяпиной, Л.И.Никольской, Б.О.Кормана, А.М.Зверева, В.И.Сахарова, И.К.Полуяхтовой, Т.С.Царьковой. В 1970 – 1980-е гг. за рубежом опубликованы три монографии, посвященные творчеству И.И.Козлова. Канадский ученый Г.Баррат в 1972 г. издал две книги о русском поэте на английском языке, причем одна из них посвящена оригинальной поэзии Козлова, вторая – его переводам из Дж.Г.Байрона. В 1984 г. польским ученым Й.Малишевским была издана монография, посвященная проблемам поэтики Козлова. Труды зарубежных ученых в значительной мере опираются на достижения российского литературоведения, обобщая значимые сведения о личности и творчестве поэта.

В конце XX – начале XXI в. творчество И.И.Козлова привлекло внимание таких исследователей, как В.Э.Вацуро, А.Н.Гиривенко, Ю.В.Лебедев, Л.Г.Лейтон, В.Г.Мойсевич, Т.А.Яшина. Современное литературоведение справедливо относит Козлова к числу тех поэтов, кто внес наиболее значительный вклад в укрепление русско-английских литературных и историко-культурных связей XIX в., развитие поэтического перевода.

В параграфе втором рассматривается рецепция поэзии В.Шекспира и Р.Бернса в творчестве И.И.Козлова.

Из обширного наследия великого английского поэта и драматурга В.Шекспира особое внимание И.И.Козлова-переводчика привлекла песня Дездемоны из трагедии «Отелло» (акт 4, действие 3), которая в интерпретации русского поэта получила название «Романс Десдемоны» (1830). Душевная боль, тоска, горечь разочарований – вот те чувства, которые связывали Козлова и шекспировскую Дездемону, – именно они проникновенно выражены в стихах, которые, по словам В.Г.Белинского, «должны не читаться, а петься». Тема скорби об утраченном счастье, преодоления душевного кризиса перекликается в творчестве Козлова с темой рока, «покорностью воле провидения, надеждой на потустороннее небесное блаженство» (И.Д.Гликман). В этой связи представляет интерес обращение к образу Дездемоны в оригинальном стихотворении Козлова «К тени Десдемоны», эпиграфом к которому стала знаменитая строка из трагедии Шекспира «Отелло»: «Hast thou prayed…» (Молилась ли ты…). Будучи приведенными на языке оригинала, слова Шекспира были призваны акцентировать восприятие на той вечной драме чувств, что лежит в основе земного бытия.

И.И.Козлов был одним из первых русских поэтов, обратившихся к творчеству Р.Бёрнса. Публикуя отдельным изданием в 1826 г. перевод поэмы Дж.Г.Байрона «Невеста Абидосская» («The Bride of Abydos»), русский поэт предварил его эпиграфом из стихотворения Р.Бёрнса «Ae fond kiss». В 1829 г. в Петербурге была издана небольшая книга «Сельский субботний вечер в Шотландии. Вольное подражание Р.Борнсу И.Козлова», побудившая Н.А.Полевого к написанию первой в России статьи о жизни и творчестве Бёрнса. Шотландский оригинал преломляется через творческое восприятие переводчика, с его характерными чувствами, представлениями и убеждениями, индивидуальным мастерством. Так, например, посвящение Бёрнса Роберту Эйкину в начале стихотворения заменено посвящением Ал. Ан. В…к.вой (к тому времени уже умершей Александре Андреевне Воейковой), ставшей Козлову другом, утешительницей и музой. Другим отступлением от оригинала стало дополнение стихотворения строфой, содержащей обращение И.И.Козлова к России.

В другом стихотворении Роберта Бёрнса, переведенном И.И.Козловым на русский язык, – «To a Mountain Daisy, On turning one down with the Plough, in April, 1786» – был также заметно усилен традиционный для переводчика мотив религиозной резиньяции (в частности, строфы VIII: «Till, wrench’d of ev’ry stay but Heav’n, He, ruin’d, sink!» – «Приюта нет; он отдохнет на небесах!»). Оригинальное название стихотворения шотландского поэта было несколько изменено Козловым: вместо горной маргаритки («mountain daisy») в русской версии появилась маргаритка полевая, введено имя автора. В результате стихотворение стало называться «К полевой маргаритке, которую Роберт Бёрнс, обрабатывая свое поле, нечаянно срезал жезлом сохи в апреле 1786 года».

И.И.Козлов избирал для своих переводов наиболее близкие по духу стихотворения Бёрнса. Козлова привлекали патриотизм Бёрнса, воспевавшего простых людей, наделенных высокими моральными качествами («Субботний вечер в Шотландии»), а также стремление шотландского поэта показать силу любви и бессилие человека перед судьбой («К полевой маргаритке…»).

В параграфе третьем проанализировано творчество И.И.Козлова на английском языке. В июльском номере лондонского журнала «The New Monthly Magazine and Literary Journal» за 1830 г. была опубликована статья Ф.Чемьера «Anecdotes of Russia», в которой сообщалось о встречах с известными русскими писателями – А.С.Пушкиным, З.А.Волконской, К.К.Павловой, И.И.Козловым. Выразив сожаление, что «ни один английский писатель не перевел произведения Пушкина», Ф.Чемьер утверждал, что «Козлов (Kazloff), слепой поэт и восторженный почитатель Байрона, взялся перевести английскими стихами одну из поэм Пушкина», причем этот перевод был посвящен Байрону. Отрывок из перевода, собственноручно переданный автору статьи русским поэтом представлял собой отрывок из поэмы А.С.Пушкина «Бахчисарайский фонтан» (стихи 135-154). Анализируя перевод, Д.Баррат указывал на отсутствие необходимой сжатости и невыразительность первой рифмы («bright–light»). Вместе с тем переводчику удалось передать ритм подлинника, создать замечательный, женственный образ пальмы при помощи эпитетов tender (нежная) и young (молодая), а эпитет «смятая» (смятая грозою) удачно заменен словом blasted (разрушенная): «Как пальма, смятая грозою,// Поникла юной головою» – «Like the young palm, whose tender bloom// Was blasted by the tempest's gloom».

Известно еще одно произведение И.И.Козлова на английском языке, опубликованное в 1886 г. в «Русском архиве», – послание «To Countess Fiеquelmont» («Графине Фикельмон»). Поэт обращается к графине как к другу, усмиряющему боль и страдание разбитого сердца, надломленной души, и сравнивает героиню с розой, рдеющей среди пустыни. По мнению Д.Баррата, англоязычное послание Козлова в целом можно признать неудачным, ибо оно свидетельствовало о недостаточном знании поэтом английского языка, выразившемся в пропусках определенных артиклей, использовании нелепых инверсий.

Стремление И.И.Козлова к созданию оригинальных произведений на английском языке («To Countess Fiеquelmont») и переводу стихотворений русских авторов на английский язык (перевод «Бахчисарайского фонтана» А.С.Пушкина) показывает многоаспектность внимания Козлова к английской литературе и культуре.

^ Глава вторая посвящена рассмотрению традиций творчества Дж.Г.Байрона и байронических мотивов в поэзии И.И.Козлова, анализу осуществленных русским поэтом переводов произведений великого английского современника.

В параграфе первом раскрыты традиции творчества Дж.Г.Байрона и байронические мотивы в лирике И.И.Козлова.

Упоминания имени Байрона в русской печати стали появляться в 1815 г., первые переводы его произведений относятся к 1819 г., что делает правомерным утверждение, что у истоков распространения творчества английского поэта в России, вслед за В.А.Жуковским, стоял И.И.Козлов, который, в 1818 г. читал в оригинале «Гяура» и «Чайльд-Гарольда», а в 1819 г. осуществил перевод поэмы «Абидосская невеста» на французский язык. Принципиальное отличие Козлова от многих его современников (в частности, А.С.Пушкина) состоит в том, что он непосредственно обращался к оригиналам Байрона, и это повлекло за собой появление не только отдельных реминисценций, но и заимствований в ритмике, строфике, стилистике, которые трудно учесть и классифицировать с необходимой полнотой.

Хотя слава первого русского байрониста и принадлежит В.А.Жуковскому, переводчику «Шильонского узника» (1822), он принимал Байрона с оговорками, тогда как Козлов был истинным поклонником английского поэта. Свое отношение к Байрону Козлов высказал в дневниковой записи, датированной 31 января 1819 г.: «Ничто не может сравниться с ним. Шедевр поэзии, мрачное величие, трагизм, энергия, сила бесподобная, энтузиазм, доходящий до бреда; грация, пылкость, чувствительность, увлекательная поэзия, – я в восхищении от него <…>. Но он уж чересчур мизантроп, я ему пожелал бы только более религиозных идей, как они необходимы для счастья. Но что за душа, какой поэт, какой восхитительный гений! Это – просто волшебство!».

Байрон и Козлов – поэты разных народов, различных культур, однако их эмоции и умонастроения удивительно близки, что проявляется в неодержимой чувственности, характерных мотивах одиночества, изгнанничества и страдания, трагическом мировосприятии и критическом, презрительном отношении к современной Европе, ко многим завоеваниям цивилизации, ее кровавому прошлому и настоящему. Всё это тем более поразительно, если представить себе Козлова, волей судьбы прикованного к кровати и потерявшего зрительную связь с миром. Называя Байрона «страдальцем», в чьем сердце живет тоска, Козлов переносит данное определение в конечном варианте и на себя самого: «Пять целых лет, в борьбе страстей,// В страданьях горем я томился,// Окован злой судьбой моей,// Во цвете лет уж я лишился// Всего, что в мире нас манит,// Всего, что радость нам сулит.// <…> // И вера огненной струей// Страдальцу сердце оживила».

«Апофеозой всей жизни Байрона» назвал В.Г.Белинский стихотворение И.И.Козлова «Бейрон», в котором страсти молодости, возмущение поэта несправедливостью современного общественного устройства, равно как и сам характер Байрона, раскрыты в их эволюционном развитии, при этом внимание уделено и сопутствующим жизненным обстоятельствам. В стихотворении Козлова нашло отражение путешествие Байрона по Ближнему Востоку в 1809 –1811 гг., в результате которого одна за другой были созданы принесшие поэту мировую известность «восточные поэмы»: «Скитался он долго в восточных краях// И чудную славил природу». Наряду с красотой экзотического пейзажа Байрон сталкивается в своем странствовании по Востоку с жестокостью местных нравов, в его душе растет протест, негодование и обеспокоенность судьбой страждущих и угнетенных: «Под радостным небом в душистых лесах// Он пел угнетенным свободу.// <…> // Дум тяжких, глубоких в нем видны черты,// <…> // Душа его с горем дружится». Байрон в изображении Козлова – мечтатель и вольнолюбец, рьяный борец за свободу, «кипучая бездна огня и мечты».

В более позднем стихотворении «Венецианская ночь» Козлов в поэтической форме воскрешал образ погибшего поэта, показывая силу поэзии и бессмертие Байрона, возвращавшегося вопреки всему к своей возлюбленной: «И во тме с востока веет// Тихогласный ветерок;// Факел дальний пламенеет, –// Мчится по морю челнок.// В нем уныло молодая// Тень знакомая сидит,// Подле арфа золотая,// Меч под факелом блестит». Внезапное появление «челнока» Байрона происходит на фоне ночи, тьмы, подобно яркой вспышке падающей звезды, отображая значимость незыблемых творений поэта как для автора стихотворения, так и для мировой поэзии в целом.

Риторическое обращение И.И.Козлова к фантазии в посвященном В.А.Жуковскому стихотворении «К Италии» (1825) обусловлено стремлением перенестись в «прелестную Италию», «землю любви, гармонии чудесной», где «Байрон пел»: «Лети со мной к Италии прелестной,// Эфирный друг, фантазия моя!// Земля любви, гармонии чудесной,// Где радостей веселая семья// Взлелеяна улыбкою небесной,// Италия, Торкватова земля,// Ты не была, не будешь мною зрима,// Но как ты мной, прекрасная, любима!». Любовь, испытываемая Козловым к невиданной им стране, навеяна байроновскими образами и пейзажами, некоторые из которых восходят к Данте и Тассо. Слепому поэту представляется неповторимая южная ночь, слышатся звуки торкватовых октав.

В 1825 г. в «Новостях литературы» было опубликовано стихотворение Козлова под заглавием «Стихи, написанные лордом Байроном в альбом одной молодой итальянской графини за несколько недель до отъезда своего в Мессолунги», впоследствии измененным и ставшим предельно кратким – «На отъезд». Продолжая традиционные размышления о ночи, мраке, тьме, приносящих тревожные мысли и печальные предчувствия, Козлов говорил о кратковременности счастья, страхе перед будущим, словно вторя песне Медоры из поэмы Байрона «Корсар» (2-5 строфы 14-й части первой главы), проникнутой думами о любви, омраченной плохими предчувствиями: «Когда и мрак, и сон в полях// И ночь разлучит нас,// Меня, мой друг, невольный страх// Волнует каждый раз.// Я знаю, ночь пройдет одна,// Наутро мы с тобой;// Но дума в тайне смущена// Тревожною тоской». По аналогии с «Прощальной песней» из «Паломничества Чайльд-Гарольда», выражавшей сожаление лирического героя, вынужденного покинуть родину, в данном стихотворении поэт тоже грустил из-за предстоящей разлуки с любимым человеком: «О, как же сердцу не грустить!// Как высказать печаль, –// Когда от тех, с кем мило жить,// Стремимся в темну даль;// Когда, быть может, увлечет// Неверная судьба// На целый месяц, целый год,// Быть может – навсегда!». Выделяя мотивы страдания, грусти, Козлов уповал на провидение, подчеркивал бессилие человека перед судьбой.

Интерес И.И.Козлова к творчеству Байрона не был временным, он сохранялся на протяжении многих лет, даже несмотря на определенное снижение популярности английского поэта в российских литературных кругах. В 1832 г., спустя восемь лет после смерти Байрона, Козлов обратился к его поэме «Сон» («The Dream») при написании собственного одноименного стихотворения, взяв в качестве эпиграфа строку «A change came o’er the spirit of my dream» (Мое сновиденье изменилось). Известно, что Байрон использовал данный стих шесть раз, соединяя посредством него эпизоды из жизни двух людей.

Козлов прибегал к тому же приему отображения различных событий во сне одного человека, но, в отличии от Байрона, не взаимозависимых, а принадлежащих судьбам разных людей, не объединенных какими-либо чувствами по отношению друг к другу. Здесь мы встречаем образы Данте, Фарианте, Франчески. По-видимому, этим и объясняется употребление Козловым разных фраз, связующих отдельные части стихотворения: «То вижу я…»; «И вижу я …»; «И снится мне другой чудесный сон». Последняя строка явно перекликается с байроновской и начинает собой вторую часть произведения, сменяя мрачный, унылый сон на сон прекрасный и лучезарный («Вокруг меня все блещет, все горит»), ознаменованный появлением Франчески де Римини.

Известно, что чаще иных произведений Байрона внимание Козлова привлекала поэма «Паломничество Чайльд-Гарольда», отрывок из которой (97-ая строфа третьей песни) поэт избрал в качестве эпиграфа к своему стихотворению «К Валтеру Скотту»: «…Could I wreck// My thoughts upon expression, and thus throw// Soul, heart, mind…» (Если бы я мог заставить мысль воплотиться в слове и таким образом открыть душу, сердце, разум…). Желая подчеркнуть искренность чувств, переданных в произведении, автор, во избежание недосказанности, утверждал данным эпиграфом, что слова, какими бы пылкими и откровенными они ни были, не могут выразить всю полноту душевных переживаний.

О том большом влиянии, которое поэзия Байрона оказала на оригинальное творчество и переводческую деятельность русского поэта, можно судить по такому поэтическому признанию самого И.И.Козлова: «А я дрожал, я пламенел,// Внимал душою муки голос, –// И слезы градом, дыбом волос;// Я то кипел, то замирал, –// Увы! Я сам любил, страдал.// Он пробудил мои мечтанья,// Мне в грудь втеснил воспоминанья,// И пыл его – моих страстей// Тревожил дух во тьме ночей» («К Валтеру Скотту»).

В параграфе втором выявляются байронические мотивы и традиции творчества Дж.Г.Байрона в поэмах И.И.Козлова.

Своеобразным синтезом стилевых тенденций Дж.Г.Байрона, В.А.Жуковского и А.С.Пушкина стала оригинальная поэма И.И.Козлова «Чернец», которую можно считать не только одним из вершинных достижений поэта, но и ярчайшим образцом русской байронической поэмы. Поэма впервые вышла в свет отдельным изданием в 1825 г. под названием «Чернец, киевская повесть. Сочинение Ивана Козлова» с предисловием «От издателей», вероятно принадлежавшим перу В.А.Жуковского, и эпиграфом из поэмы Дж.Г.Байрона «Гяур»: «The wither’d frame, the ruined mind,// The wrack by passion left behind,// A shriveled scroll, a scatter’d leaf// Seared by the autumn blast of grief» (Изможденное тело, разрушенный разум, обломок пережитой страсти, сморщенный пергамент, унесенный ветром листок, увядший от осеннего вихря грусти).

Эпиграф из «Гяура» далеко не случаен, поскольку Козлов в работе над своим произведением ориентировался на сюжетную схему поэмы Байрона, строящуюся на предсмертной исповеди героя, обращенной к монаху. Как отмечал П.А.Вяземский, «содержание «Чернеца» занимательно: главное лицо есть характер отменно поэтический, оживляющий в памяти некоторые воспоминания о «Гяуре» Байрона; сцена действия, самое действие, довольно простое, но быстрое и полное, отдельные подробности, язык стихотворный – все озарено, все одушевлено поэтическим пламенем». Поэме свойственны характерные для байронизма фрагментарность, стремительная динамика в развитии действия, лирические описания небывало ярких и смелых чувств, противопоставляемых тусклости и серости обывательского мира. Строй поэтической речи, взволнованной и страстной, но простой и незамысловатой, восходил к столь полюбившемуся Байрону, особенно в период «восточных поэм», к числу которых принадлежит и «Гяур», жанру баллады.

Характер героя раскрывался в действии, в борьбе с жизненными препятствиями, в столкновении с враждебной средой. Пылкий и отзывчивый в юные годы, герой испытал разочарование, отчаяние, губительную силу зла: «…дней моих весною// Уж я все горе жизни знал;// <…> // Огонь и чистый и прекрасный// В груди младой пылал напрасно:// Мне было некого любить!// Увы! я должен был таить,// Страшась холодного презренья,// От неприветливых людей// И сердца пылкого волненья,// И первый жар души моей;// Уныло расцветала младость,// Смотрел я с дикостью на свет;// Не знал я, что такое радость;// От самых отроческих лет». Отторгнутый ненавистным ему жестоким миром, герой скитается по лесам, переплывает Днепр, играя с опасностью и бросая вызов судьбе: «Любил я по лесам скитаться,// День целый за зверьми гоняться,// Широкий Днепр переплывать,// Любил опасностью играть,// Над жизнью дерзостно смеяться, –// Мне было нечего терять,// Мне было не с кем расставаться». Мотивы страдания, изгнанничества, одиночества восходят к традициям творчества Дж.Г.Байрона.

Тема бога, божественного покаяния находится у Козлова в центре всего повествования. Даже убийство соперника рассматривается не как акт мести, а как искушение, перед которым не устоял Чернец, находясь в состоянии аффекта, и которое привело героя в монастырь в надежде искупить свой грех: «Не думал я его искать,// Я не хотел ему отмщать// <…> // То знает совесть, видит бог:// Хотел простить – простить не мог.// <…> // В обитель вашу я вступил,// Искал я слез и покаянья;// <…> // Я мнил, отец мой, между вами// Небесный гнев смягчать слезами;// Я мнил, что пост, молитва, труд// Вине прощенье обретут». По словам В.Г.Белинского, «содержание «Чернеца» напоминает собою содержание Байронова «Джияура»; есть общее между ними и в самом изложении. Но это сходство чисто внешнее: «Джияур» не отражается в «Чернеце» даже и как солнце в малой капле воды, хотя «Чернец» и есть явное подражание «Джияуру». Причина этого заключается сколько в степени талантов обоих певцов, столько и в разности их духовных натур. «Чернец» полон чувства, насквозь проникнут чувством – и вот причина его огромного, хотя и мгновенного успеха».

Вера Козлова в жизнь после смерти, в блаженство и радужность загробного мира получила яркое воплощение в поэме. Не найдя успокоения в молитвах, в монастыре, Чернец обретает долгожданное счастье при воссоединении с любимой и сыном на небесах: «И с ложа на колена пал// Чернец, и замер голос муки;// Взор оживился, засверкал;// К чему-то вдруг простер он руки,// Как исступленный закричал:// «Ты здесь опять!.. конец разлуки!». Таким образом, в основу сюжета поэмы заложены мотивы искупления и прощения, – автором показано столкновение земной любви, с ее неистовыми страстями и страданиями, с любовью небесной, чистой и непоколебимой.

Говоря о композиции поэмы, следует отметить, что Козлов отходил от традиционного для байронизма «вершинного» построения сюжета, заменяя его последовательным изложением событий, не лишенным, однако, фрагментарности.

Национальный характер и простой крестьянский быт отображены в поэме И.И.Козлова «Безумная» (1830), первое издание которой (под названием «Безумная. Русская повесть в стихах. Сочинение Ивана Козлова») было опубликовано с эпиграфом из поэмы Дж.Г.Байрона «Гяур»: «…thou wert, thou art// The cherish’d madness of my heart!» (…ты была, ты есть взлелеянное безумие моего сердца!).

Двух героев, байроновского Гяура и крестьянку из поэмы Козлова, объединяют несчастная любовь, страдания по любимому, но недосягаемому человеку, земные страсти, представляющие собой главные, сюжетообразующие мотивы обоих произведений. Если слова из поэмы Байрона обращены к Лейле, гибель которой оплакивает Гяур, то в поэме Козлова девушка, доведенная до безумия предательством своего возлюбленного, все еще ждет его возвращения, храня в сердце безответную любовь, перед которой поблекли все прежние радости жизни: «Она, крушимая тоской,// В безумии любви земной// <…> // <…> она сидела// Печально-сумрачно бледна;// Невнятно, тихо что-то пела».

Встреча безумной и путника происходит на фоне ночного пейзажа, временами озаряющегося багровыми вспышками, как бы отображавшими игру света и тьмы, жизни и смерти (данный стилистический прием восходит к Байрону): «Зажглося небо надо мной,// Горит кровавою зарей;// Волнуясь, север пламенеет,// То весь багровый, то бледнеет». Героиня и в этой ситуации противостоит бездушию, черствости, беспощадности общества, становясь одиноким изгнанником: «Пропало все! Родня, чужие,// Все меня пеняют, все бранят!// Когда б ты знал, что говорят!// Крестьянки грубые, простые// Со мной встречаться не хотят!».

Наряду с несомненными достоинствами поэмы, как то: выразительное описание природы, изображение чистой, искренней любви, томящейся души, сталкивающейся с жестокостью окружающего мира, образность стиха, – современники И.И.Козлова отмечали искусственность и надуманность характера крестьянки, особенно ярко выразившиеся в монологах героини. Именно этим в значительной мере объясняется то обстоятельство, что «Безумная», равно как и другая поэма И.И.Козлова «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая», не смогла даже отчасти повторить успех «Чернеца».

В параграфе третьем осуществлен анализ переводов И.И.Козловым произведений Дж.Г.Байрона.

Несмотря на то, что сам Козлов только в десяти своих переводных произведениях ссылается на Байрона как на автора оригинальных текстов, в разные годы установлены факты обращения русского поэта к творчеству своего великого предшественника, позволяющие к настоящему времени говорить о 23 переводах из Байрона, в том числе переводах 10 стихотворений, 1 поэмы и 12 отрывков из поэм.

Стихотворение Козлова «В альбом***», написанное в начале 1822 г. и являющееся интертретацией «Строк, записанных в альбом на Мальте» («Lines Written in an Album, at Malta») Байрона, стало вторым – после опубликованного в 1821 г. в журнале «Сын отечества» перевода произведения А.Ламартина «Ночь на реке» («Le lac») – переводческим опытом русского поэта. Английский оригинал представляет собой лаконичный, грустный монолог, не конкретизирующий время и место событий, – находясь под влиянием сентиментально-меланхолического настроения кладбищенской лирики Грея, при виде надгробного камня Байрон размышляет о том, что ждет его, как поэта – быть забытым или быть увековеченным в памяти потомков. Козлову, разделявшему душевное состояние английского поэта, была близка поднятая им в стихотворении тема жизни и смерти, бренности, предопределенности всего земного. Дополняя детальное изложение ситуации воспоминаниями о былом, не упомянутыми в исходном тексте, Козлов переходил от общего, достаточно размытого отражения проблемы к частному примеру через призму своей собственной судьбы, драматических обстоятельств собственной жизни, что становилось особенно очевидным во второй строфе перевода: «Ах! Так и ты, друг милый мой,// В тот час, как грусть тебя коснется// И взору, полному тоской,// Мое здесь имя попадется,// Ты мертвым уж считай меня.// Чем жизнь цветет, мне миновалось;// Лишь верь тому, что у тебя// Мое здесь сердце все осталось». Поэт размышлял на тему дружбы, помогавшей «мертвому» слепцу, лишенному надежд на прекрасное, радостное будущее, преодолеть духовный кризис.

В альманахе «Северные цветы» на 1825 г. был опубликован осуществленный Козловым перевод тринадцатой строфы первой песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда» (1812-1818) под заголовком «Good night. Добрая ночь». Присущая «Прощальной песне» Чайльд-Гарольда музыкальность и мелодичность («Прости, прости, мой край родной!// Уж скрылся ты в волнах;// Касатка вьется, ветр ночной// Играет в парусах») нашли достойное отражение в «Доброй ночи» Козлова, которая обрела долгую жизнь в широких слоях российского общества, – спустя годы она воспринималась в качестве популярной народной «арестантской» песни.

В 1828 г. русский поэт-переводчик четырежды обращался к «Паломничеству Чайльд-Гарольда», причем наибольшую известность получил перевод 104 – 105 строф четвертой песни под названием «При гробнице Цецилии М.». Крушение надежд, пустота – вот всё, что видел перед собой лирический герой Байрона: «…where should I steer?// There woos no home, nor hope, nor life, save what is here» – «…куда причалю я?// Исчезло все, чем родина манила:// Приют, надежда, жизнь, – и там, как здесь, могила». Своеобразным связующим звеном между прошлым и настоящим, заполнявшим пустоту бытия, даровавшим надежду, очищение, а порой и страдания, не оставлявшим человека равнодушным, оказывалась в байроновском оригинале и в переводе Козлова любовь: «Oh, Love! no habitant of earth thou art –// An unseen seraph, we believe in thee» – «Не на земле ты обитаешь,// Любовь, незримый серафим:// Но верой мы к тебе горим». Тему любви Козлов продолжил в двух других переводных произведениях, написанных также в 1828 г. и объединенных одним названием «К Тирзе».

Итогом двухлетнего путешествия Байрона на восток стал знаменитый цикл «восточных поэм», в состав которого вошли «Абидосская невеста» (1813), «Гяур» (1813), «Корсар» (1814), «Лара» (1814), «Осада Коринфа» (1816) и «Паризина» (1816), к каждой из которых (за исключением «Паризины») Козлов-переводчик в той или иной мере обращался на протяжении своего творческого пути.

Стихотворение «Из Джияура» (1838), являющееся подражательным переводом отрывка из «восточной поэмы» «Гяур» («The Giaour», 1813) стало результатом последнего обращения Козлова к творчеству Байрона. В отрывке, привлекшем внимание русского поэта-переводчика, Байрон сравнивал красивую девушку с прекрасной и диковинной бабочкой (мотыльком), размышлял о красоте – манящей и желанной, но приводящей к безумию и страданиям: «As rising on its purple wing// The insect-queen of eastern spring,// O’er emerald meadows of Kashmeer// Invites the young pursuer near». Мысль о сладости недосягаемого, запретного, теряющего свою привлекательность по мере его получения и после обладания им, является основополагающей в данном поэтическом отрывке: «Покоя, счастья лишены,// Они бедам обречены:// Один – младенческой игрой,// А та – любовью роковой.// Едва желание сбылось// И рьяной воле удалось// Достать пленительный предмет, –// Уж в нем очарованья нет».

Роковая любовь, страдания, скрывающиеся за видимым блаженством и великолепием, с одной стороны, и любовь очищающая, возвышающая над людскими невзгодами, с другой; дружба, дарующая успокоение и надежду; противостояние жизни и смерти, бренность, предопределенность всего земного; неприятие реальности и сожаление о давно минувших днях; человеческое бездушие; вера в жизнь после смерти – вот те темы, которые нашли отклик в душе русского поэта-романтика, прочно связали творчество Козлова с бессмертными произведениями Байрона.

^ Глава третья посвящена рассмотрению традиций творчества английских поэтов-романтиков в произведениях И.И.Козлова.

В параграфе первом рассказано о традициях Вальтера Скотта в творчестве И.И.Козлова.

И.И.Козлов дважды обращался к переводам из Вальтера Скотта, написал стихотворение «К Валтеру Скотту», упоминал имя шотландского современника в своих дневниковых записях.

6 января 1825 г. И.И.Козлов сделал в своём дневнике помету: «Я перевёл прелестную балладу Вальтера Скотта». Речь шла о завершении русским поэтом перевода 16-18 строф из третьей песни поэмы Вальтера Скотта «Рокби» («Rokeby»). Перевод, получивший название «Разбойник», был выполнен с соблюдением характерного чередования четырёхстопного и трёхстопного ямба, однако содержал восемьдесят строк вместо шестидесяти строк оригинала.

К сюжетной линии поэмы Вальтера Скотта фрагмент, переведённый И.И.Козловым, не имеет прямого отношения. Это небольшой вставной эпизод, содержащий исполняемую героем поэмы песню о разыскиваемом властями разбойнике, который, обращаясь к своей возлюбленной, девушке из знатного и богатого семейства, рисует перед ней мрачные перспективы испытаний и лишений, которые выпадут на её долю в том случае, если она покинет родной дом, уедет вместе с ним. Стремясь по возможности точно передать английский первоисточник, Козлов вместе с тем существенно усиливал песенный характер балладного повествования, привносил в него дополнительные элементы народного стиля, изменял имя главного героя (Эдвин вместо Эдмунд) и название реки, на берегах которой происходят события (Брайнгель вместо Бригнель). Характерный запев, которым начинается и завершается баллада, также повторён дважды и внутри текста: «O, Brignall banks are wild and fair,// And Greta woods are green;// And you may gather garlands there// Would grace a summer quenn» – «Мила Брайнгельских тень лесов;// Мил светлый ток реки;// И в поле много здесь цветов// Прекрасным на венки». Построение повествования в вопросно-ответной форме диалога позволяло неспешно и одновременно образно, с учётом народных традиций, раскрыть суть вопроса, авторский замысел.

В 1832 г. И.И.Козлов, вновь обратившись к творчеству В.Скотта, перевёл двенадцатую строфу из пятой песни его поэмы «Мармион» («Marmion»), называющуюся в шотландском оригинале «Песней леди Херон» («Lady Heron’s Song»). Свой перевод Козлов озаглавил «Беверлей» и дал ему два подзаголовка – «шотландская баллада из Валтера Скотта» и «вольное подражание». Сделанное Козловым указание на вольность переложения смотрится во многом неожиданно, поскольку оригинальный текст передан в данном случае весьма точно, с сохранением характерных особенностей. Полностью сохранена и сюжетная линия баллады, повествующей о похищении молодым лордом прямо со свадьбы своей возлюбленной, которой родители насильно подобрали другого жениха. Описание главного героя, смелого в бою, верного в любви, бесстрашно добивающегося поставленной цели, оказывается в переводе предельно близким подлиннику: «And save his good broadsword he weapons had none,// He rode all unarmed and he rode all alone.// So faithful in love and so dauntless in war,// There never was knight like the young Lochinvar» – «Он скачет бесстрашно, он скачет один,// С ним только меч острый – надежда дружин;// В любви всех вернее, а в битвах сильней,// Меж витязей славен младой Беверлей».

В начале 1832 г. И.И.Козловым было написано пространное послание «К Валтеру Скотту», отразившее знакомство И.И.Козлова со многими произведениями шотландского современника, реалиями его жизни. Козлов называет Скотта «шотландским бардом», «певцом любимым прекрасно дикой стороны», чей «светозарный, дивный» гений способен усладить «броженья сердца»: «Так усладили мрак печали// Твои отрадные скрижали// Их романтической красой;// А звуки арфы золотой// Мне тихо душу волновали».

Творчество Вальтера Скотта получило отражение всего лишь в нескольких произведениях И.И.Козлова. Однако это никоим образом не свидетельствует о периферийности влияния Скотта на русского поэта. Имеющиеся факты позволяют говорить о том, что И.И.Козлов с интересом познакомился с большинством произведений Скотта, в том числе и с теми из них, которые не были на тот момент переведены на русский язык.

В параграфе втором рассматривается творческая интерпретация И.И.Козловым произведений Томаса Мура.

Вдохновленный примером своего учителя и единомышленника В.А.Жуковского и «верой в спасительную силу воспоминаний, укрепляющих дух в трагических испытаниях» (Ю.В.Лебедев), Козлов перевел отрывок из «Лалла Рук» в характерной для него манере, в два раза увеличив количество стихов и заменив четырехстопный анапест на четырехстопный амфибрахий. Патетичный, изящный по форме и прозрачный по фактуре стиха фрагмент произведения Мура, привлекший внимание Козлова, не связан непосредственно с сюжетом поэмы о хорасанском пророке и представляет собой случайно услышанную героем поэмы лирическую песню девушки о розе, цветущей на берегах реки Бендемир вблизи развалин Чильминара, о неутомимом сладкоголосом соловье, навевавшем воспоминания о далеких мечтаниях юности: «Есть тихая роща у быстрых ключей;// И днем там и ночью поет соловей;// Там светлые воды приветно текут,// Там алые розы, красуясь, цветут». Желание укрыться от лишающей сердечного спокойствия каждодневной действительности и от томительных будней в сладких воспоминаниях юности, бережно хранимых в сердце молодой женщины и воспеваемых ею, раскрывает безысходность ее положения, крушение юношеских надежд, внутреннее душевное одиночество. В интерпретации Козлова тема одиночества дополнена ощущением кратковременности счастья, утверждением о скором наступлении осени жизни, томительных и мрачных дней: «Но с летом уж скоро и радость пройдет,// И душу невольно раздумье берет».

В 1823 – 1827 гг. И.И.Козловым были также переведены на русский язык и включены в сборник «Стихотворений» (1828) пять произведений Т.Мура: «Молодой певец» (1823), «Ирландская мелодия» («Когда пробьет печальный час…», 1824), «Ирландская мелодия» («Луч ясный играет на светлых водах…», 1824), «Бессонница» (1827), «Вечерний звон» (1827). По наблюдению М.П.Алексеева, в авторском сборнике Козлова его переводы, передающие английские оригиналы Мура «верно и удачно, с живым восприятием их музыкально-песенной основы, составили целый цикл».

Знаменитое стихотворение И.И.Козлова «Вечерний звон», положенное на музыку А.А.Алябьевым, с конца 1820-х – начала 1830-х гг. формировало эстетические вкусы нескольких поколений почитателей искусства, прочно вошло в сокровищницу русской культуры, получило непосредственные отклики в творчестве Е.П.Ростопчиной, Д.В.Давыдова, А.А.Фета, Я.П.Полонского, А.А.Блока, В.Я.Брюсова, А.А.Ахматовой и др. «Вечерний звон» И.И.Козлова является вольным переводом произведения Мура «Those Еvening Bells», подзаголовок которого «Air: the bells of S.Petersburg» означал исполнение текста на мелодию «колоколов Санкт-Петербурга», не дошедшей до нас старинной русской арии. Заслуживает особого внимания мастерство Козлова – переводчика «Those evening Bells», проявившееся в усилении посредством использования изобразительно-выразительных средств значимых лирико-драматических акцентов, придании некоей возвышенности минорному описанию бренной земной жизни, размышлениям о безвременной утрате друзей, по которым звонит колокол. Для многих последующих поколений русских писателей «Вечерний звон» Козлова являлся ярким образцом поэтического преломления звучания колокола, утверждавшего всеобщие связи, преемственность поколений и эпох.

Переводом из Т.Мура является баллада И.И.Козлова «Озеро мертвой невесты» (1832), долгое время считавшаяся оригинальным произведением русского поэта. Герой баллады Мура направляется к озеру, движимый тоской по ушедшей из жизни возлюбленной и надеждой на новое воссоединение с ней. Путь героя к озеру, подробно описанный у Мура в трех строфах (третьей, четвертой и пятой), полон трудностей, преград и опасностей: «His path was rugged and sore,// Through tangled juniper, beds of reeds,// Through many a fen where the serpent feeds,// And man never trod before…» (Его путь был суровым и мучительным, сквозь заросли можжевельника и тростника, через многочисленные болота, где змеи подстерегают свою добычу и где никогда не ступала нога человека). Козлов ограничивается в описании лишь одним четверостишием, несколько отдаляя мотив мучений, страданий и враждебности окружающего мира и окутывая все повествование ореолом таинственности и любви: «Но я челнок построю прочный,// Возьму весло, фонарь зажгу,// И к ней навстречу в час полночный// На тайный брак я поплыву.// Там воет бездна, буря свищет,// Туман окружный ядовит,// Голодный волк во мраке рыщет,// Змея клубится и шипит». Тема воссоединения возлюбленных в неземном мире представлена в произведениях по-разному: если у Мура влюбленные встречаются, то конец баллады Козлова печален, ибо его герой «без вести пропал», так и не увидевшись со своей возлюбленной: «But oft, from the Indian hunter's camp,// This lover and maid so true// Are seen at the hour of midnight damp// To cross the Lake by a fire-fly lamp,// And paddle their white canoe!» – «И ночью все меж волн мелькает// Из тростника ее челнок,// Белеет призрак, – и сверкает// Летучий синий огонек».

Переводы Козлова из Мура, занявшие в творчестве русского поэта значительное место, принесли ему славу «русского Мура».

В параграфе третьем осуществлен подробный анализ перевода И.И.Козловым стихотворения Чарльза Вольфа «The Burial of Sir John Moore at Coruna», приобретшего широкую известность под названием «На погребение английского генерала сира Джона Мура».

Сюжетная линия стихотворения была основана на описании похорон английского генерала, убитого во время военного похода у крепости Корунья, после поражения в сражении, незадолго до эвакуации английских войск. Об этом печальном событии рассказывал один из воинов, участвовавших в походе. Вместе с тем в стихотворении не были упомянуты ни чин, ни имя воина, – более того, повествование велось не от лица самого героя, а личное «я» заменялось на собирательное «мы». Таким образом, в читательском восприятии возникал образ единой, сплоченной армии, испытывавшей всеохватное чувство безмерной печали и скорби.

Рассматривая стихотворные размеры, используемые ирландским поэтом и русским поэтом-переводчиком, необходимо отметить изменение анапеста оригинала на амфибрахий. Также произошла замена тонического стиха силлабо-тоническим, которая, по наблюдению Ю.Д.Левина, «не воспринималась отступлением от оригинала», поскольку «во времена Козлова <…> была обычной». В метрическом отношении четверостишия русского варианта представляли собой балладную строфу, что позволяет говорить о возможном влиянии «Песни о вещем Олеге» А.С.Пушкина, опубликованной в дельвиговском альманахе «Северные цветы» на 1825 г., – годом позже в том же издании увидело свет переводное стихотворение И.И.Козлова. Мелодичность стиха в сочетании с сюжетом о необычном историческом событии, придает лирическому стихотворению неповторимый балладный колорит.

Характерное для всего творчества Козлова стремление включить переводное стихотворение в контекст русской литературы проявляется в рассматриваемом произведении в употреблении старорусских слов «ратник», «дружина» и «перун» в 3, 4 и 7 строфах, заменой слова «британец» в 6 строфе на выражение «родимые руки». Переводчик дважды называет генерала «товарищем»: «Враг дерзкий, надменности полный,// Тебя не уважит, товарищ,…»; «Прости же, товарищ!». Таким обращением, бытовавшим в русской армии, Козлов не только русифицирует текст, но и подчеркивает общность целей и задач, стоящих перед военачальником и его подчиненными, их равенство перед судьбой.

При всей предельной точности перевода, в нем не упомянут «крепостной вал», место похорон английского генерала, которое у Вольфа определено. При помощи нестандартизованного словосочетания «смутный полк» Козлов вводит характеристику состояния воинов, хоронящих своего вождя, определяя его как печальное и беспокойное. Как видим, русский переводчик уходит от строгого отражения действительности, выводя на первый план эмоциональное состояние действующих лиц.

В параграфе четвертом показано восприятие И.И.Козловым творчества поэтов «озерной школы» Вильяма Вордсворта и Самюэля-Тейлора Кольриджа.

Английского поэта Вильяма Вордсворта восхищали наследники природы, дети, подчас выказывавшие, в отличие от неизменно суетящихся взрослых, прозорливость сердца и воображения, как, например, в балладе «Нас семеро» (1798). Вольный перевод стихотворения В.Вордсворта, осуществленный И.И.Козловым в 1832 г., близок английскому подлиннику образностью, характерными интонациями, формой построения и сохранением общего количества строк. Особо ценимая поэтами «озерной школы» «простота» («а Simple Child») получила отклик у Козлова, будучи отождествленной с легкостью, свежестью, радушием («радушное дитя»).

В качестве главной героини английским поэтом была избрана девочка лет восьми, чистый, жизнерадостный, красивый человек, дитя природы, противостоящее смерти, злу. Диалог автора и девочки в полной мере отражал ее характер, точнее, был призван подчеркнуть соответствие, непротиворечивость характера главной героини ее внешности. Девочка знала, что есть смерть, что ее брат и сестра умерли, но ее чистая, непорочная душа искренне верила, что они живы, поскольку память о них жила в ее сердце. Тема жизни после смерти была близка религиозно настроенному Козлову, а потому он воспроизводил диалог последовательно, внося в него лишь незначительные изменения.

В 1835 г. внимание И.И.Козлова привлек «Тридцатый сонет» Вордсворта («Sonnet XXX») из цикла «Разные сонеты» («Miscellaneous Sonnets»), известный также и под другим названием, как «Вечер на пляже в Кале» («Evening on Calais Beach»). Сонет был написан в августе 1802 г. в Кале во время прогулки по пляжу с десятилетней Кэролайн, дочерью поэта от француженки Аннет Валлон, что подтверждается недвусмысленным упоминанием: «Dear Child! dear Girl! that walkest with me here». Переполненный чувствами выполненного долга, радости и успокоения, поэт наслаждался красотой и спокойствием вечера, размышлял о Божьей воле, лежащей в основе всего мироздания.

Несколько ранее, в 1823 г. Козлов перевел стихотворение Байрона «Прощай», взяв к нему эпиграф из поэмы «Кристабель», созданной другим видным представителем «озерной школы» С.Т.Кольриджем. Перевод эпиграфа, хотя и несколько утратившего свою образность в виду упрощения стихотворного построения и увеличения количества строк с четырнадцати до двадцати двух, достаточно близок оригиналу, сохраняет его основную идею. Вместе с тем имеются и существенные различия, выраженные, в основном, в большей неопределенности, расплывчатости выражения изначального авторского замысла в русском переводе.

Таким образом, в творчестве поэтов «озерной школы» И.И.Козлова привлекли темы религиозности, народности и «простоты», одиночества, человеческой разобщенности и внутреннего конфликта.

^ Параграф пятый посвящен И.И.Козлову как переводчику Томаса Кэмпбелла. В стихотворении И.И.Козлова «Сон ратника» (1828), являющемся по сути вариацией на тему стихотворения Томаса Кэмпбелла «Сон солдата» («The Soldier's Dream»), можно усмотреть характерную оригинальность мировосприятия русского поэта-переводчика. Только в середине XX в. Ю.Д.Левиным была установлена и научно обоснована преемственность произведения Козлова по отношению к сочинению шотландского предшественника, что само по себе свидетельствует о существенности расхождений между оригиналом и его переложением. Стихотворение «насыщено конкретными реалиями российской истории», которые «к Англии не имеют никакого отношения» (Ю.В.Лебедев). В нем отображены события первого периода русско-турецкой войны 1828-1829 гг., а именно, осада турецкой крепости Варна русскими войсками с июля по сентябрь 1828 г., результатом которой стало взятие крепости. Подтверждение этому можно найти в начале стихотворения, где Козловым упомянут характерный символ ислама – луна (полумесяц): «Подкопы взорваны – и башни вековые // С их дерзкою луной погибель облегла».

Выбор И.И.Козловым для перевода именно этого стихотворения Т.Кэмпбелла был во многом не случаен, психологически оправдан состоянием истосковавшейся по мирной жизни души солдата, столь созвучным состоянию души самого поэта, терзаемой познанием собственной физической немощи, ставшей непреодолимой преградой на пути к счастью. В данной ситуации отчетливо проявилась вера Козлова в «спасительную силу воспоминаний», способных укрепить дух в условиях суровых жизненных испытаний.

В параграфе шестом рассматривается приписываемый И.И.Козлову перевод стихотворения И.Герейро «To John Kosloff». Знакомство с Козловым произвело, по-видимому, яркое впечатление и на молодого португальского дипломата и литератора И.Герейро, подтверждением чему служит появление стихотворения «To John Kosloff», впервые опубликованного А.Хомутовым вместе с переводом на русский язык в №2 «Русского архива» за 1886 г. под названием «Английские стихи, посвященные Козлову г-м Герейро, состоявшим при португальском посольстве в Петербурге». Перевод предположительно принадлежит Козлову, иначе это было бы специально оговорено публикатором. Стихотворение звучит как гимн человеку, обреченному на мучения, потерявшему зрение, но нашедшему успокоение в мире собственных идей, фантазий и воспоминаний: «By ruthless hands deprived of light// The prisoned bird more sweetly sings,// The dreaded veil of endless night// To him at length no terror brings» – «Рукой безжалостной навек лишившись зренья,// Ведь птичка-пленница поет еще нежней;// Покровом ночи скрытые мученья// Уже теперь не страшны стали ей!». Восклицательными предложениями в конце каждой строфы, резко выделяющимися на фоне повествовательности английского оригинала, русский переводчик хотел заявить о своей победе над несчастьем, преодолении всех испытаний.

В заключении обобщены сведения о лексико-семантических и стилистических особенностях интерпретаций И.И.Козловым произведений английских поэтов, отмечено своеобразие оригинального поэтического творчества Козлова на английском языке, намечены перспективы дальнейшего изучения вопроса. Проведенное исследование свидетельствует о многообразии форм восприятия русским поэтом английской литературы, выразившемся в переводах, реминисценциях из произведений английских писателей, характерных традициях их творчества на уровне мотивов, образов, художественного языка. Проявляя особый интерес к английской культуре на протяжении всей своей творческой деятельности, воспринимая образ жизни и специфику мировоззрения другого народа, созвучные его умонастроениям и идейным устремлениям русского романтизма, И.И.Козлов оставался вместе с тем самобытным русским писателем, органично вписавшимся в процесс международного литературного взаимодействия.

По теме диссертации автором опубликованы следующие работы: