Geum.ru

Министерство общего и профессионального образования российской федерации тверской государственный университет

Вид материалаУчебное пособие
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Счастье, — говорил он, —


Есть ловкость ума и рук.

Все неловкие души


За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты… (III, 165–166)

Слова черного человека говорят о нивелировании личности, утере замысла Божия, то есть подмене его маской “счастливого самодовольства”. Тролли научили Пера быть “довольным собой”, то есть поменять личностное начало (религиозная категория) на индивидуалистическое начало (биологическая категория). Также как Пер не совершил ничего примечательного в жизни, в книге черного человека нет никаких упоминаний ни о больших грехах, ни о праведности лирического героя — все поглотила мелочная суета. Пафос должности преобладания личности над индивидом роднит два произведения. Лирический герой С. Есенина, временами попадая под влияние “ночного гостя”, все же противопоставляет себя губительному началу его индивидуалистического нигилизма. Тем сильнее в поэме исповедальное (именно исповедальное — не мемуарное, не автобиографическое, несмотря на родственность этих жанровых форм) начало, тем ближе поэма “Черный человек” мировой исповедальной традиции. По мысли С. Ильева, “исповедь, фиксируя внешние события, имеет целью поведать историю души, раскрыть эволюцию духа и показать такое духовное перерождение, которое переводит героя из одной системы этических ценностей в другую”24. Вне зависимости от жанровой специфики исповеди: художественное произведение, богословский или публицистический трактат, автобиография — постоянны мотивы преодоления греховности (искупления, очищения, то есть идея катарсиса) и обращения к Богу (тайная исповедь) или к людям (открытая исповедь). Так, “Исповедь” Августина Аврелия открывает восхваление Бога: “Велик Ты, Господи, и всемерной достоин хвалы; велика слава Твоя и неизмерима премудрость твоя” (Пс. 144, 3; Пс. 146, 5)25. Сильна в литературе и традиция принародного покаяния — от автобиографических героев П. Абеляра: “… я решил написать тебе, отсутствующему, утешительное послание с изложением пережитых мною бедствий, чтобы, сравнивая с моими, ты признавал свои собственные невзгоды или ничтожными, или незначительными и легче переносил их”26; Жан-Жака Руссо: “Я предпринимаю дело беспримерное, которое не найдет подражателя. Я хочу показать своим собратьям одного человека во всей правде его природы, — и этим человеком буду я”27; А. Мюссе: “Я был еще совсем юным, когда меня поразила чудовищная нравственная болезнь… (Однако это болезнь не только его. — С.К.) Будь болен я один, я не стал бы говорить об этом, но так как многие другие страдают тем же недугом, то я и пишу для них, хотя не вполне уверен в том, что они обратят внимание на мой рассказ. Впрочем, если никто не задумывается над моими словами, я все-таки извлеку из них хотя бы ту пользу, что скорее излечусь сам и, как лисица, попавшая в западню, отгрызу прищемленную лапу”28. И далее до исповеди Родиона Раскольникова и героев новейшей литературы.

Характерно в предыдущей логике стихотворение А. Толстого. Это тоже исповедь, но как меняется время, а за ним и интонация, настроение:

Бывают дни, когда злой дух меня тревожит


И шепчет на ухо неясные слова,

И к небу вознестись душа моя не может,

И отягченная склоняется глава.

И он, не ведая ни радости, ни веры,

В меня вдыхает злость — к кому? — не знаю сам,

И лживым зеркалом могучие размеры

Лукаво придает ничтожным мелочам.

В кругу моих друзей со мной сидит он рядом,

Веселость им у нас надолго отнята,

И сердце он мое напитывает ядом,

И речи горькие влагает мне в уста.

И все, что есть во мне порочного и злого,

Клубится и растет все гуще и мрачней

И застилает тьмой сиянье дня родного,

И неба синеву, и золото полей,

В пустыню грустную и в ночь преобразуя

Все то, что я люблю, чем верю и живу я.29

Как видим, ощущения лирического героя не новы, и поэма — опыт не только ее автора. Поэт вынужден платить по счетам, своим и чужим: трагедия, переживаемая лирическим героем, — это и трагедия мира, в котором он живет.

В лесную чащу богатырь при луне


Въезжает в блестящем уборе;

Он в остром шеломе, в кольчатой броне

И свистнул беспечно, бочась на коне:

“Какое мне деется горе!”


И едет он рысью, гремя и звеня,

Стучат лишь о корни копыта;

Вдруг с дуба к нему кто-то прыг на коня!

“Эй, кто за плечами там сел у меня?

Со мной, берегись, не шути ты!”


И щупает он у себя за спиной,

И шарит, с досадой во взоре;

Но внемлет ответ: “Я тебе не чужой,

Ты, чай, об усобице слышал княжой,

Везешь Ярослава ты горе!”



“Ну, ври себе! — думает витязь, смеясь, —

Вот, подлинно, было бы диво!

Какая твоя с Ярославом-то связь?

В Софийском соборе спит киевский князь,

А горе, небось, его живо?”


Но дале он едет, гремя и звеня,

С товарищем боле не споря;

Вдруг снова к нему кто-то прыг на коня

И на ухо шепчет: “Вези ж и меня,

Я, витязь, татарское горе!”


“Ну, видно, не в добрый я выехал час!

Вишь, притча какая бывает!

Что шишек еловых здесь падает вас!”

Так думает витязь, главою склоняясь,

А конь уже шагом шагает.

Но вот и ступать уж ему тяжело,

И стал спотыкаться он вскоре,

А тут кто-то сызнова прыг на седло!

“Какого там черта еще принесло?”