Метафора в когнитивно-семиотическом освещении 10. 02. 04 германские языки 10. 02. 19 теория языка
| Вид материала | Автореферат |
СодержаниеSoft material |
- Программа вступительного экзамена по специальности 10. 02. 04 Германские языки по филологическим, 68.5kb.
- Програма-минимум кандидатского экзамена по специальности 10. 02. 04 «Германские языки», 62.35kb.
- Н. Ф. Катанова В. А. Яцко компьютерные технологии в лингвистике специальность 10. 02., 134.94kb.
- Программа кандидатского экзамена по специальности 10. 02. 04 Германские языки, 196.69kb.
- Программа дисциплины метафора в языке и тексте для направления 030600. 62 «Журналистика», 67.28kb.
- Романтическое общение в коммуникативно-семиотическом аспекте 10. 02. 19 теория языка, 641.72kb.
- Лингвосемиотика молодежного песенного дискурса (на материале английского языка) 10., 396.51kb.
- Метафора и метонимия как риторические модели русского авангардизма 1910-1930-х гг., 417.51kb.
- Прагмалингвистические особенности межличностного общения в коммуникативной ситуации, 310.29kb.
- Программа для поступающих в магистратуру по специальности 1-21 80 03 «Германские языки, 406.22kb.
СИМВОЛ
культурное пространство
когнитивное пространство
КОНЦЕПТ 1
КОНЦЕПТ 2
Например, soft voice (e.g. Her soft voice was music to his ears.): <КОНЦЕПТ 1 ^ SOFT MATERIAL (soft1 – a soft material or surface is one that is pleasant to touch and not rough or stiff [Macmillan Dictionary 2002]) – КОНЦЕПТ 2 PLEASANT SOUND (soft2 – a soft sound is quiet and pleasant to listen to [Macmillan Dictionary 2002])>; СИМВОЛ <приятно прикасаться → приятно слушать>; Ср.: a velvet voice (very pleasant); a silken voice (very soft and gentle).
Предлагаемая нами конфигурация обобщенной КСМ метафорического образа является не просто абстрактной схематизацией, которая с той или иной долей условности имитирует поведение метафоры-знака, метафоры-образа и метафоры-концептуальной/ когнитивной модели, но и обладает экспланаторностью (что ингерентно присуще любой модели в целом) по части функциональных возможностей метафоры как единицы лингвистического (номинативная, коммуникативная функции, а также прагматическая функция в ослабленном варианте), культурного (прагматическая, изобразительная, эвфемистическая и популяризаторская функции) и когнитивного (эвристическая, гипотетическая и моделирующая функции) пространств.
Во втором разделе «Метафора и ее модификации на уровне текста/ дискурса: Динамический аспект» разрабатывается методика построения стратегии дешифровки метафорических контекстов с опорой на авторитетные концепции интерпретации и понимания текста. Полученные теоретические обобщения применяются к анализу фактического материала.
Традиционно в лингвистике понятие “текст” десигнируется как система, а понятие “дискурс” – как процесс, то есть постоянно изменяющаяся среда, текучая плазма. Справедливости ради заметим, что исследовательская практика в тенденции не обходится как без узких, так и относительно широких трактовок обоих терминов. Будучи верными своему научно-методологическому кредо, мы посчитали целесообразным воздержаться от рефлексирования над потенциальными критериями дифференциации этих двух сущностей, а потому базовым понятием, которым мы оперируем в дальнейшем, становится “текст”, то есть явление не столько лингвистическое, сколько семиотическое. Действительно, культура есть текст, любое произведение искусства – это также текст, речь звучащая представляет собой текст (равно как и речь “застывшая”, то есть зафиксированная на бумаге). Текстом можно назвать все, что заставляет языковую личность осуществлять акт рефлексии для достижения понимания глубинных смыслов вещей, их скрытой символики.
Метафора трактуется нами как текст особого рода, а следовательно, проблема ‘метафора и текст’ решается в контексте проблемы ‘текст в тексте’, или ‘семиотический код в семиотическом коде’. Как известно, главной характеристикой текста, которая и переводит последний в разряд сущностей семиотического порядка, является неоднозначность понимания, то есть каждое восприятие текста неизменно сопровождается созданием так называемого «возможного мира». Из всего этого вытекает мысль о том, что метафора есть также один из действенных способов, или механизмов, пробуждения в сознании языковой личности ассоциативных комплексов, количество которых зависит от накопленного на определенный момент жизни индивида опыта взаимодействия с действительностью. Чем богаче этот опыт, тем разнообразнее по составу «возможный мир», возникающий “здесь и сейчас”.
Структура КСМ метафорического образа, представленная тремя ипостасями метафоры, а именно метафорой-знаком, метафорой-образом, метафорой-когнитивной моделью, соотносится с концепциями И.Р.Гальперина (типы информации в тексте), Г.И.Богина (типы понимания), Г.Г.Слышкина (текст = концепт с точки зрения структурной организации). Другими словами, метафора- знак (с точки зрения функциональных характеристик) коррелирует с содержательно-фактуальной информацией (И.Р.Гальперин), понятийной составляющей текста-концепта (Г.Г.Слышкин), а потому поддается семантизирующему пониманию (Г.И.Богин). Метафора-образ в нашей интерпретации сополагается с содержательно-концептуальной информацией (Г.И.Гальперин), образной составляющей текста-концепта (Г.Г.Слышкин) и раскодируется посредством когнитивного понимания (Г.И.Богин). Метафора-когнитивная модель, обобщающая случаи комплексной реализации основных сочетаемостных возможностей метафорических конструктов на уровне метасмыслов в рамках конкретно взятого текста, уподобляется содержательно-подтекстовой информации (И.Р.Гальперин), ценностной составляющей текста-концепта (Г.Г.Слышкин) и нуждается в распредмечивающем понимании (Г.И.Богин).
Поскольку мы имеем дело с иноязычным текстом, то невозможно обойтись без того, чтобы не ввести еще один дополнительный, или факультативный, параметр в КСМ метафорического образа, а именно параметр “свой – чужой”, который в данном случае имеет три функциональные позиции: “Я”, “Другой”, “Наблюдатель”, что помогает оптимизировать интроспективную исследовательскую практику за счет апелляции к рациональной интуиции, когда, во-первых, “Я” смотрит на вещи собственным субъективным взглядом, во-вторых, глазами “Другого” – через призму чужой культуры, и, в-третьих, “Я” становится “Наблюдателем”, то есть бесстрастно созерцает и затем оценивает то или иное коммуникативное событие. При этом, достаточно сложно избавиться от навязчивого эгоцентризма, поскольку, цитируя Э.Гуссерля [Гуссерль 1999], “Я” – это свободная сущность, которая живет в cogito – в каждом акте сознания. “Я” находит пристанище не только в сознании внешнего, но и в сознании внутреннего восприятия, то есть в сознании вероятности, возможности, наглядных представлений, измышлений, фантазий, чувств и других переживаний.
Для того, чтобы проследить, как ведет себя КСМ метафорического образа в реально существующем тексте, мы выбрали произведение Д.Брауна “Код да Винчи”, в котором за увлекательным сюжетом раскрытия громкого убийства скрывается сложный семиотический код, текст, поверхностное сканирование которого не ведет к пониманию, а лишь больше запутывает читателя. Одной из существенных составляющих этого текста являются пространственные метафоры при доминирующей роли элемента зрительного восприятия (фразовые глаголы с компонентами look, peer, gaze, glance, stare, glare, peek), что необходимо, во-первых, для реализации модели <ПРОСТРАНСТВО – ДВИЖЕНИЕ>, а во-вторых, для описания попытки достижения максимально полного понимания текстового сообщения.
1) Фразовым глаголом кодируется концептуальная метафора (в виде образа-схемы); образность в смысле изобразительной наглядности практически сведена к нулю:
- As he and Fache drew nearer the alcove, Langdon peered down a short hallway, into Saunière’s luxurious study – warm wood, Old Master paintings, and an enormous antique desk on which stood a two-foot-tall model of a knight in full armour. A handful of police agents bustled about the room, talking on phones and taking notes. … Apparently, the curator’s private office had become DCPJ’s makeshift command post for the evening (‘The Da Vinci Code’, p. 28).
peer down –
- As he glanced up, he could see the faint illuminated wisps of mist from the fountains fading away outside the transparent roof. “Do you approve?” Fache asked, nodding upward with his broad chin. Langdon sighed, too tired to play games. “Yes, your pyramid is magnificent.” (‘The Da Vinci Code’, p. 22).
glance up –
- When the ghost awoke in the morning, his world felt clearer. He gazed up at the crucifix on the wall above his bed. Although it no longer spoke to him, he felt a comforting aura in its presence. Sitting up, he was surprised to find a newspaper clipping on his bedside table (‘The Da Vinci Code’, p. 63).
gaze up at –
2) Фразовым глаголом кодируется концептуальная метафора (в виде образа-схемы); присутствие образности (метафора-образ):
- Vernet glanced down and saw the glistening band of his absurdly expensive watch peeking out from beneath the sleeve of his jacket (‘The Da Vinci Code’, p.211).
peek out –
+
: watch → peeking out from beneath the sleeve (метафора-образ: часы ведут себя как люди) [Метафора-когнитивная модель представлена образом-схемой, явное присутствие образности в силу наличия эффекта изобразительной наглядности].
3) Фразовым глаголом кодируется концептуальная метафора (в виде образа-схемы) + конвенционально закрепляется метафора-знак;
- “Is this the home of Jacques Saunière?” the priest had demanded, glaring down at young Sophie when she pulled open the door. “I want to talk to him about this editorial he wrote.” The priest held up a newspaper (‘The Da Vinci Code’, p.267) .
glare down at –
Кроме того, номинации типа peer out и т.п. обнаруживают две характерные особенности: 1) предрасположенность к эксплицитной семантической сочетаемости, когда образ в пресуппозиции становится образом в пропозиции, и 2) способность к приращению смысла в зависимости от контекстуальных условий. В ходе анализа наиболее часто встречающихся метафор-знаков мы обнаружили то, что более открытыми в смысловом отношении оказались фразовые глаголы с компонентами peer, gaze, glance, stare. Например, peer down приобретает дополнительный смысл
Метафора-когнитивная модель (теперь уже как репрезентация одного из метасмыслов текста) реализуется в “Коде да Винчи” Д.Брауна через реконцептуализацию (переосмысление) полученных посредством зрительного восприятия данных/ знаний в терминах ‘видеть – значит понимать’ (не случайно Д.Браун отдает предпочтение фразовым глаголам зрения, которые в тенденции символизируют процедуру поиска информации). На протяжении всего повествования главные герои неустанно пытаются разгадать замысловатый код-символ, созданный по образцу шифровок, наличествующих в гениальных произведениях Леонардо да Винчи. Явные знаки заключают в себе таинственный смысл – таков, как известно, главный девиз творчества Леонардо. Может быть, именно поэтому до сих пор ведутся неугасающие дискуссии относительно загадочного взгляда Моны Лизы, ведь правильно интерпретированный взгляд есть верный путь к интеллектуальному прозрению, путь, ведущий к пониманию сути вещей. В общем и целом, глубокая взаимосвязь зрения и мышления занимает умы величайших ученых уже на протяжении нескольких столетий. К примеру, Н.Д.Арутюнова [Арутюнова 1988] констатирует, что уже Бл.Августин писал: «Дело созерцания, которое преимущественно принадлежит глазам, присваивается и прочим чувствам, когда посредством их приобретаются какие-либо знания». Б.Л.Иомдин [Иомдин 2006: 570] подтверждает данную мысль высказываниями Дж.Беркли, поставившего в свое время вопрос о том, «как происходит, что мы с помощью идей зрения постигаем другие идеи, которые непохожи на них, не причиняют их, не вызываются ими, не имеют какой-либо необходимой связи с ними» и Л.Витгенштейна, который полагал, что уяснение (понимание) есть не что иное как наполовину визуальный опыт и наполовину мысль.
Третья глава «Пространственный код культуры в “метафорах, которыми мы живем”» предваряется разделом «Характерные особенности пространственной концептуализации и категоризации действительности: от мифа к “наивным” представлениям», в котором поднимаются вопросы сегментации пространства в направлениях, заданных искусством, наукой, мифологией и аккумулированным опытом непосредственного с ним взаимодействия. Иными словами, выявляются характерные особенности функционирования пространственного кода культуры во внелингвистической реальности.
В средствах языка происходит постоянное опредмечивание чувственно-воспринимаемого опыта, который, подобно конструктору, складывается из разнообразных фрагментов (или квантов) смыслов, полученных извне и впоследствии интерпретированных в зависимости от мировоззренческих установок языковой личности и ситуации общения. Так, язык, будучи своеобразным посредником между миром идей и мыслей и социологизированным миром действительности, самостоятельно материализует как базовые, так и вспомогательные коды культуры, к первой группе которых традиционно относят соматический (телесный), пространственный, предметный, временной, биоморфный, духовный коды. При этом, зачастую представляется проблематичным отграничить один код от другого.
Симптоматичным является то, что сама необходимость в обращении к термину “культурный код” возникает именно в тот момент, когда происходит переход от мира сигналов к миру смысла. Мир сигналов есть мир отдельных единиц, рассчитываемых в битах информации, а мир смысла представляет собой те значащие формы, которые организуют связь человека с миром идей, образов и ценностей данной культуры. И если в пределах формализованных языков под кодом понимается то, благодаря чему определенное означающее (значение, понятие) соотносится с определенным означаемым (денотатом, референтом), то код культуры, “запечатленный” в языке в том или ином виде, – это тот действенный механизм, который позволяет постичь динамику преобразования значения в смысл.
По мысли В.В.Красных [Красных 2003: 300-302], пространственный код непосредственно связан с оппозицией “свой - чужой”, соотносимой с архетипами сознания, а теоретическая модель пространственной параметризации действительности имеет следующий вид: 1) внутренний мир человека – то, что находится внутри самого человека, в рамках его телесных границ; 2) фрагмент внешнего мира 1, который является “собственностью” человека, то есть образует его личную зону; 3) фрагмент внешнего мира 2, выходящий за пределы личной зоны, но осознаваемый как родной; 4) фрагмент внешнего мира 3, который воспринимается как чужой, чуждый, враждебный.
Поскольку весь ХХ век в общей тенденции прошел под знаком кризиса субъективности: когда субъект все в меньшей степени понимается как “человек мыслящий” и все в большей степени как “человек наблюдающий” (см., напр., [Ямпольский 2000: 8]), то оказывается естественным, что для “человека наблюдающего” именно пространственные категории выходят на передний план, поскольку «синтез рваного потока образов» направлен на преодоление временной дискретности во имя воссоздания пространства. Так, пространственный код в языковых знаках вступает в разнообразные валентные сочетаемости, во-первых, с соматическим кодом; во-вторых, с временным кодом, образуя с ним единую и неделимую сущность, определяемую как хронотоп; в-третьих, с предметным и биоморфным кодами, когда пространство воспринимается как вместилище, “населенное” артефактами, животными, растениями, процессами и событиями; и, в-четвертых, с духовным кодом культуры, благодаря которому мы становимся судьями, вовлеченными в процесс интерпретации, оценивания и переосмысления уже когда-то воспринятого и первично “освоенного” фрагмента действительности через конкретику эмпирических ощущений. Духовный код предстает перед нами в виде метафоризированной сущности, где имманентное получает закономерную перекатегоризацию в терминах трансцендентных моделей. Сложившаяся ситуация с комбинаторными возможностями культурных кодов в очередной раз подтверждает известный тезис А.А.Потебни [Потебня 1999: 95] о том, что человек имеет врожденную склонность «находить общее между впечатлениями различных чувств», склонность, которая и ведет к метафоричности самого процесса мышления.
Изучение пространства с позиций разных исследовательских подходов постоянно обогащает наше знание об этой трансцендентальной категории (в понимании И.Канта). В первых донаучных воззрениях пространство интерпретируется в терминах сакральности, что, в конечном итоге, способствует его мифологизации (мифопоэтические концепции пространства). Пространство структурируется в соответствии со схемой ‘центр - периферия’ и включается в космологические системы древних народов, чьи представления о данной сущности бытия ограничиваются попыткой примирить земную твердь с небесной высью.
Живописцы в своих картинах стремятся изобразить два способа представления пространства, то есть, с одной стороны, они пропагандируют привычную для глаза модель репрезентации пространства (пространство с прямой перспективой), а с другой стороны, внушают зрителю мысль о том, что следует как можно скорее избавиться от пагубного влияния эгоцентризма, то есть уйти в тень как в прямом, так и в переносном смыслах (пространство с обратной перспективой).
Научные теории тяготеют к двум ключевым пониманиям пространства и пространственности: “пустое” пространство и “объектно-заполненное” пространство. Кроме того, ученые дискутируют относительно способа освоения пространства человеком, а потому пока неизвестно, кто окажется победителем в этой схватке: И.Кант со своими априорными представлениями о пространстве либо те, кто считают, что пространство есть категория интуитивная (интроспективная).
«Наивные» суждения человека о пространстве позволяют также вести речь о двух базовых схемах, в соответствии с которыми пространство входит в нашу жизнь, а именно о схемах ‘пространство-вертикаль – пространство-горизонталь’ и ‘свое пространство – чужое пространство’. Представителям русского этносоциума свойственно членить пространство в горизонтальном направлении, что связано с огромными масштабами страны, бескрайними российскими просторами, которые способствуют формированию широкой русской натуры, чье духовное и душевное богатство с особой изобразительной наглядностью манифестируется содержанием ключевых концептов русской культуры. В данном случае речь идет о (1) концептах “тоска” и “удаль”; (2) концепте “воля”, поскольку воля ассоциируется с простором и раздольем, которые, в свою очередь, побуждают русского человека проявлять удаль, а также могут привести к разгулу [Шмелев 2005б: 112]; (3) концепте “уют”, который неизменно связывается с душевным теплом и т.п. Напротив, в рамках английского лингвокультурного сообщества отдается предпочтение схеме ‘пространство-вертикаль’, что подтверждается обширным языковым материалом, например, по части фразовых глаголов с компонентами up и down.
Кроме того, собственно пространству также приписывается ряд модусов, которые составляют необходимую основу для регулярного осуществления процессов метафоризации: например, locations: points in space (e.g. She had a special place in his heart.); portals: linking spaces (e.g. Education is a gateway to success.); conduits: linking locations (e.g. Life in the fast lane.); spaces: 3-D locations (e.g. A child needs room to grow.); movement: travel in space (e.g. She followed in her mother’s footsteps.); perimeters: limit of a space (e.g. Sports rules set the boundaries of fair play.); encapsulation: housing space (e.g. The detective had wrapped up the mystery.) и некоторые другие.
Схема ‘свое пространство – чужое пространство’ реализуется посредством возведения условных границ между тем, что воспринимается как “свое”, и тем, что видится “чужим”. Деление пространства на эти две категории сдерживает процессы глобализации, что особенно важно в контексте сохранения всего многообразия национальных культур.
Рассмотрение того или иного объекта в терминах контрадикций в тенденции сигнализирует о точках роста науки, о прорыве мышления в еще непознанные сферы действительности. Именно по этой причине пространство традиционно противопоставляется “минус”-пространству, или пустоте, которая и является его логическим продолжением и даже в какой-то степени завершением, конституируя тем самым один из самых “загадочных” модусов пространства. Пустота, несмотря на кажущееся “отсутствие” чего-либо, представляет собой явление многоярусное, иными словами, пустота осмысляется с семиотических, феноменологических, психологических, логических, онтологических позиций. Чрезмерная заполненность пространства имеет своим результатом пустоту, пустоту-отсутствие, пустоту эмоциональную, пустоту как завершение модусного набора свойств и характеристик пространства во всех возможных его актуализациях и модификациях, пустоту как состояние бытия “в преддверии” небытия.
В разделе