Давид юм сочинения в двух томах тоμ 2

Вид материала

Исследование

Содержание Нравы и науки (том II, [раздел] III, «Правление Якова II», гл. II) Из переписки Гильберту Эллиоту Минто Цезарь существовал, • существует такой остров, как Сицилия Примечания указатели Исследование о человеческом познании 7. См. примечание 1 к стр. 81 т. I настоящего издания. — 8. 9. «  Дабрюйер, Жан 10. 5 ЭЭдисон, Джозеф

Подобный материал:

• Давид юм сочинения в двух томах: том, 11459.67kb.
• Борис Пастернак. Сочинения в двух томах, 5.69kb.
• Анна Ахматова. Сочинения в двух томах, 5.38kb.
• Учение [Бэкона] об «идолах», 289.47kb.
• Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах:, 241.84kb.
• Рене декарт сочинения в двух томах том, 9502.28kb.
• Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 751.72kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 620.01kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 669.46kb.

==837


заставить его побожиться, даже если он был прав, в каком-либо суде. Он никогда не запрашивал за свои изделия большую сумму, чем считал должным получить. Это последнее правило весьма похвально и доныне соблюдается данной сектой в качестве религиозного предписания.

Никакие другие фанатики не испытывали большей ненависти, чем квакеры, к обрядам, таинствам, ритуалам и вообще ко всем церковным установлениям. Даже крещение и причастие, которые считаются другими сектами тесно связанными с тем, что в христианстве является самым жизненным, с презрением отвергались квакерами. Они профанировали само воскресенье. Святость церквей они высмеивали и любили называть эти священные здания не иначе как лавками или домами с колокольнями. В их секте не допускалось никаких священников. Считалось, что каждому квакеру непосредственное озарение придало качества, далеко превосходящие священство. Когда они собирались на богослужение, то каждый поднимался со своего места и произносил импровизированную, вдохновленную духом речь. Женщины также имели право проповедовать братьям и считались достойными проводниками велений святого духа. Иногда множество проповедников начинали говорить все сразу. Иногда же во время их сборищ царило всеобщее молчание.

Некоторые квакеры пытались, подражая Христу, поститься сорок дней, и один из них геройски погиб от подобного эксперимента. Однажды в церковь, где находился протектор¹⁶, пришла нагая квакерша, побуждаемая, как она сказала, духом явиться людям в качестве знамения. Некоторые иа них вообразили, что началось обновление мира и одежды должны быть отброшены вместе с прочими излишествами. Наказания, которые повлекли за собой попытки провести это учение на практике, были еще Одним видом преследований, но они не слишком способствовали успеху квакеров.

Джеме Нейлор был квакером, который приобрел известность своим богохульством или скорее сумасшествием. Он вообразил, что превратился в Христа и стал

==838


подлинным спасителем мира; под влиянием своей фантазии он начал подражать действиям спасителя, о которых рассказано у евангелистов. Так как он имел внешнее сходство с Христом, как его обычно изображают, он отпустил такую же, как и у Христа, бороду. Он попробовал воскрешать мертвых. Подражая Христу, Нойлор вступил в Бристоль, правда на лошади, так как, я полагаю, в тех местах затруднительно отыскать осла. Его ученики расстилали перед ним свои одежды и кричали: «Осанна в вышних, благословен господь бог Саваоф!» Приведенный к судье, Нейлор отвечал на все вопросы: «Ты сказал это». Замечательно, что парламент подумал, будто данное дело заслуживает его внимания. Около десяти дней парламентарии потратили, изучая и обсуждая дело этого квакера. Наконец они приговорили Нейлора к выставлению у позорного столба, наказанию кнутом, наложению на лицо клейма и пронзению языка раскаленным железом. Все эти жестокости Нейлор перенес с обычным терпением. Столь сильно был он укреплен своим самообманом. Но последующие события испортили все. Его сослали в исправительный дом, приставили к тяжелым работам, посадили на хлеб и воду, лишили всех его учеников и учениц. Тогда его самообман рассеялся, и по прошествии некоторого времени он согласился стать обыкновенным человеком и возвратиться к своим обычным занятиям ι[...]

Гражданские войны, особенно если в них опираются на принципы свободы, не препятствуют обычно искусству красноречия и литературного творчества, напротив, даруя более благородные и интересные темы, они с лихвой окупают то беспокойство, которое причиняют музам. Действительно, речи парламентских ораторов этого периода превосходят по стилю все то, что произносилось в Англии ранее, а о силе и диапазоне нашего языка тогда вообще впервые начали судить. Нужно признать, однако, что гнусный фанатизм, столь заразивший парламентскую партию, был не менее вреден для вкуса и науки, чем любой закон или декрет. Веселье и остроумие находились под запретом, гуманитарные науки презирались, свободу исследования

==839


возненавидели. Поощрялись лишь ханжество я лицемерие. На предшествовавших Аксбриджскому договору¹⁷ переговорах самым серьезным образом настаивали на статье о закрытии навсегда всех театров. Сэр Джон Давенант, говорит Уайтлок, рассказывая о 1658 годе, опубликовал оперу, пойдя наперекор щепетильности своего времени. Вся королевская обстановка пошла с молотка, принадлежавшие королю картины, весьма низко оцененные, обогатили собой все коллекции Европы. Даже королевские дворцы были разрушены, а обломки проданы как строительный материал. Генералы уже совсем собрались продать с аукциона саму библиотеку и коллекцию медалей, находящиеся в соборе св. Иакова, дабы оплатить задолженность кавалерийским полкам, расквартированным близ Лондона. Но Селден¹⁸, понимавший, какой потерей это было бы, убедил своего друга Уайтлока, в то время лорда-хранителя печати республики, принять должность попечителя библиотеки. Эта выдумка спасла указанную ценную коллекцию.

Замечательно, однако, то, что величайший гений, прославивший Англию того времени, был тесно связан с упомянутыми выше фанатиками и даже проституировал свое перо в теологических контроверзах, сектантских диспутах и оправдании самых зверских действий данной партии. Это был Джон Мильтон, чьи поэмы восхитительны, хотя не лишены некоторых недостатков, а прозаические произведения неприятны, хотя и написаны не без таланта. Не все его поэмы на одном уровне: его «Потерянный рай», его «Комус» и некоторые другие сверкают на фоне прочих, вялых и плоских, сочинений. Даже в «Потерянном рае» — главном подвиге жизни Мильтона — имеются длинные пассажи, на которые приходится около трети произведения и которые почти целиком лишены гармонии, изящества и вообще всякой силы воображения. Естественная неровность в таланте Мильтона была усугублена различиями в избранном им сюжете: некоторые части его являются уже сами по себе возвышеннейшими из всех, которые могли бы быть выражены в человеческих понятиях, другие же требуют для своего вопло-

==840


щения тщательно продуманного композиционного изящества.

Несомненно, что этот поэт, когда он был в ударе и у него появлялся благородный сюжет, был самым возвышенным поэтом мира, не исключая при этом сравнении Гомера, Лукреция и Тассо. Более выразительный, чем Гомер, более простой, чем Тассо, более ввволнованный, чем Лукреций, Мильтон, если бы только он жил позднее и научился шлифовать свои стихи, избавляя их от некоторой грубости, если бы только он был более обеспечен и обладал большим досугом, чтобы прислушиваться к движениям гения в своей душе, достиг бы вершины человеческого совершенства и сорвал бы пальмовую ветвь эпической поэзии.

Хорошо известно, что при жизни Мильтон не пользовался той репутацией, которую заслуживал. Его «Потерянным раем» долгое время пренебрегали. Предубеждения против него как защитника цареубийц и против его произведения, не свободного от былого ханжества, скрыли от невежественного мира громадные достоинства этой поэмы. Лорд Сомерс, при поддержке которого было осуществлено хорошее издание поэмы, первым способствовал ее славе, а Тонсон в своем посвящении к изданию меньшего формата говорит о ней как о произведении, только начинающем пользоваться известностью. Даже в период господства той партии, к которой принадлежал Мильтон, последний, по-видимому, не пользовался большим уважением, и Уайтлок говорит о «некоем Мильтоне», как он его называет, — о слепце, занятом переводом на латинский язык договора со Швецией. Подобные слова кажутся забавными потомкам, увидевшим, насколько Мильтон затмил Уайтлока, хотя тот был лордом-хранителем печати, послом и, несомненно, человеком с большими способностями и заслугами.

То, что Мильтон не был в чести после реставрации, не удивительно. Удивительно то, что ему сохранили жизнь. Весьма многие из «кавалеров» резко осуждали проявленное к нему милосердие, сделавшее честь королю и столь благодетельное для потомков. Говорят, что Мильтон во время протектората спас жизнь Даве-

==841


нанту, за что последний поддержал его после реставрации, исходя из того соображения, что люди пера должны всегда более считаться со своими литературными симпатиями, чем с любыми партийными различиями и расхождениями во мнениях. Именно во время своей нищеты, слепоты, бесчестья, опасностей и старости сложил Мильтон свою замечательную поэму, которая не только превзошла все созданное его современниками, но и все, что вышло из-под пера, когда он находился в расцвете сил и на вершине процветания. Данное обстоятельство не самое малозначительное среди обстоятельств жизни этого великого гения [...]

Ни один английский писатель того времени не пользовался большей славой как на родине, так и за границей, чем Гоббс, тогда как в наши дни он в значительной мере забыт. Это яркий пример того, как непрочна слава, основанная на размышлении и философии! Приятная комедия, отображающая нравы своего времени и дающая правдивое изображение природы, сохраняется надолго и доходит до далеких потомков. Но система, будь то физическая или метафизическая, обязана своим успехом главным образом новизне; и ее оценивают беспристрастно не ранее, чем обнаруживаются ее слабости. Политическое учение Гоббса способствовало лишь поддержанию тирании, а его этика содействовала безнравственности. Хотя Гоббс был врагом религии, у него самого не было ничего от духа скептицизма; он настолько положителен и догматичен, как если бы человеческий разум, и в особенности его разум, мог достичь полной уверенности в данного рода предметах. Ясность и правильность стиля — вот главные достоинства сочинений Гоббса. Как человек Гоббс был добродетелен; несмотря на его свободомыслие в этике, в его характере не было ничего экстраординарного. Главный недостаток Гоббса, в котором его упрекали, — застенчивость. Он достиг глубокой старости, но никогда не мог примириться с мыслью о смерти. Смелость его мнений и чувств составляет удивительный контраст с этой стороной его характера.

«Океания» Гаррингтона хорошо пришлась к тому времени, когда планы, связанные с воображаемой рес-

==842


публикой, служили предметом ежедневных разговоров и споров. И даже в наш век ею справедливо восхищаются как произведением, полным таланта и изобретательности. Однако сама идея совершенного и вечного государства всегда останется такой же химерой, как и идея совершенного и бессмертдого человека. Стилю этого писателя не хватает легкости и плавности, но тем хорошим, что есть в его произведениях, этот недостаток в достаточной мере компенсируется.

Гарвей пользуется славой за то, что он благодаря одному лишь рассуждению и без всякой примеси случайности сделал капитальное открытие в одной из важнейших отраслей науки. Ему также сразу посчастливилось опереться в своей теории на самые веские и убедительные основания, и последующие поколения мало что могли добавить к его доводам, которыми он был обязан своей изобретательности и трудолюбию. Его трактат о кровообращении, кроме того, полон такой теплоты и такого воодушевления, которые весьма естественно обнаружить у гениального первооткрывателя. Этот великий человек заслужил большую любовь Карла I, разрешившего ему пользоваться всеми оленями в королевских лесах для завершения его исследования относительно зарождения у животных.

Эта эпоха, снабдившая историю громадным материалом, не создала ни одного значительного историка. Кларендон¹⁹, правда, всегда будет считаться интересным писателем, даже независимо от любопытства, побуждающего нас узнать о рассказываемых им событиях. Его стиль нуден и многословен, он душит нас своими длиннейшими периодами. Но в тот момент, когда мы его порицаем, он вдруг обнаруживает богатство воображения и чувства. Он кажется более пристрастным, чем есть в действительности; по-видимому, он постоянно стремится оправдать короля, но его апология часто хорошо обоснована. Он менее пристрастен при описании фактов, чем при изображении характеров: он был слишком честен, чтобы искажать первые, тогда как его симпатии невольно делали последние совершенно неузнаваемыми. Дух честности и доброты

==843


ваполняет весь его труд; и те же качества были украшением автора.

Таковы главные сочинения, которые задерживают на себе внимание потомков. Все те бесчисленные произведения, которыми тогда изобиловала печать: плоды религиозного лицемерия, партийные декламации, утонченная теология — все это давно предано забвению. Даже такие писатели, как Селден, главное достоинство которого состояло в его учености, или Чиллингворс, этот неистовый противник папистов, едва ли когда-либо займут место среди английских классиков [·. ·]

^ Нравы и науки (том II, [раздел] III, «Правление Якова II», гл. II)  ²⁰

(...] В период правления этих двух королей²¹ народ в значительной мере освободился от того дикого фанатизма, который тяготел над ним раньше. И еще вопрос, потерпел ли он вследствие этой перемены урон с точки зрения морали, хотя у него и появились новые пороки. В силу примера, подаваемого королем и «кавалерами», распущенность и невоздержанность стали очень распространены среди нации. Чревоугодие превратилось в культ. Любовь стали рассматривать больше как естественную потребность, чем как возвышенное чувство. Характер женщин утратил национальную черту целомудрия, и в то же время женщины не сумели воспитать в мужчинах ни чуткости, ни нежности.

Мрачные стороны предшествующего века, проистекавшие от чрезмерных претензий на набожность, породили дух иррелигиозности *; многие остроумные

 Этот софизм, заключающийся в том, что из-за злоупотребления какой-либо вещью выступают против ее употребления, является одним из самых грубых и в то же время самых распространенных, которые бытуют среди людей. История всех времен, и в особенности история периода, являющегося предметом нашего рассмотрения, дает нам примеры злоупо-

==844


люди того времени были обвинены в деизме. Считается, что кроме ученых и философов Шефтсбери, Галифакс, Букингем, Малгрейв, Сандерленд, Эссекс, Рочестер, Сидней и Темпль²² придерживались подобных взглядов.

Вновь возродились те междоусобицы, которые прежде раздирали нацию, и сторонники разных фракций повели борьбу, используя самые неблагородные и низкие приемы. Король Карл, являя своими манерами образец изящества и вежливости, способствовал совершенствованию вежливости у англичан, насколько это позволяли междоусобицы, больше всего наносившие ей

требления религией; и мы не упускали случая отметить их. Но тот, кто из этого сделал бы вывод о вреде религии вообще, судил бы весьма опрометчиво и ошибочно. Истинное назначение религии состоит в том, чтобы преобразовывать жизнь людей, очищать их сердца, добиваться выполнения ими всех моральных обязанностей и обеспечивать повиновение законам и гражданскому правителю. Когда религия преследует эти похвальные цели, ее действия, хотя и бесконечно ценные, являются тайными и безмолвными и редко привлекают внимание истории. Только тот ее незаконнорожденный вид, который разжигает раздоры, раздувает мятежи и толкает на бунт, открыто выступает на мировой арене и составляет великую силу революций и общественных потрясений. Поэтому у историка есть мало поводов к тому, чтобы упоминать о каком-либо ином виде религии; и он может сохранить самое высокое уважение к истинной набожности, даже если разоблачает все злоупотребления набожности ложной. Он может даже полагать, что у него нет лучшей возможности показать свою преданность первой, чем разоблачая последнюю и выявляя ее нелепости и вредную направленность.

Если историк отмечает какой-либо недостаток или несовершенство в каждом виде религии, упомянуть о котором ему предоставляется случай, то это еще не является доказательством отсутствия у него религиозности. Каждый принятый среди людей институт, каким бы божественным он ни был, должен нести на себе следы слабости и немощи нашей природы, и, если его не охранять тщательным образом, он может выродиться в одну или другую крайность. Какая преданность может быть столь же чистой, благородной и достойной верховного существа, как та, которая является самой одухотворенной, простой, неприукрашенной и которая ничего не заимствует ни от чувств, ни от воображения? Однако на опыте установлено, что именно такое поклонение очень естественно перерастает у простого народа в сумасбродство и фанатизм.

==845


вред. Его придворных долго отличали в Англии по их любезным и приятным манерам.

Во мраке фанатизма и невежества, охватившего нацию в периоды республики и протектората, нашлось несколько невозмутимых философов, которые в уединении Оксфорда продолжали свои научные занятия и организовывали конференции, чтобы знакомить друг друга со своими открытиями в области физики и геометрии. Этим философским беседам содействовал Уилкинс, священник, который был женат на сестре Кромвеля и назначен епископом Честера. Сразу же после Реставрации эти ученые добились получения патента, и, поскольку число их возросло, они объединились в

Даже многим первым реформаторам религии можно бросить этот упрек; и их рвение, хотя оно и оказалось в данном случае чрезвычайно полезным, сильно отдает духом [религиозного] исступления. Два судьи во время правления Карла II не постеснялись высказать такое мнение даже прямо в судам Может показаться, что некоторое соединение торжественности, помпы и украшения исправляет злоупотребления; однако можно обнаружить, что очень трудно помешать такого рода религии иногда опускаться до суеверия. Следует признать, что по крайней мере во времена архиепископа Лоуда сама англиканская церковь, которая, быть может, представляет собой наилучшую середину ме;кду этими крайностями, была до известной степени заражена суеверием, напоминающим папистское, и оказывала более высокое уважение некоторым положительным институтам, чем это, строго говоря, допускается природой вещей. Задача историка — отмечать упомянутые злоупотребления всякого рода; но в то же время благоразумному читателю надлежит ограничивать те картины, с которыми он встречается, только той эпохой, о которой говорит автор. Ведь абсурдно, например, полагать, что просвитериане, индепенденты, анабаптисты и другие религиозные секты нашего времени отличаются всеми теми сумасбродствами, которые мы отмечаем в сектах, носивших те же названия в прошлом столетии. Действительно, более справедливым покажется тот вывод, что секты, которые выделялись своим фанатизмом в течение одного периода, в последующем станут чрезвычайно умеренными и благоразумными, ибо в самой природе фанатизма заложено отрицание всякого рабского подчинения власти священников; из этого следует, что, как только первый порыв стихает, люди в этих сектах, естественно, получают полную свободу применения своего разума и сбрасывают с себя оковы обычая и авторитета.

==846


Королевское общество. Но кроме патента, они не получили от короля ничего. Хотя Карл очень увлекался науками, в особенности химией и механикой, он вдохновлял этих ученых только своим примером, но не щедростью. Вымогатели, придворные и фаворитки, которыми он был постоянно окружен, поглощали все его средства и не оставляли ему ни средств для поощрения научных трудов, ни возможности уделить им внимание. Его современник Людовик²³ не обладал умом и в особенности знаниями Карла, зато намного превосходил его в щедрости. Помимо того что он оказывал материальную поддержку ученым во всей Европе, в его академиях были установлены твердые правила и обеспечивались щедрые стипендии. Его щедрость весьма украсила память о нем и в глазах великодушной части человечества искупила многие ошибки его правления. Было бы удивительно, если бы его примеру не последовали его преемники, с тех пор как стало ясно, что столь обширная, благотворная и прославленная щедрость обходится монарху гораздо дешевле, чем содержание одной-единственной пустой и чванливой фаворитки или придворного.

Хотя Французская академия наук всячески направлялась, поощрялась и поддерживалась монархом, в Англии появились гораздо более значительные таланты, снискавшие всеобщее уважение и привлекшие внимание к их стране. Кроме Уилкинса, Рена, Уоллиса, выдающихся математиков, это — Хук, проводивший тщательные наблюдения посредством микроскопа, и Сиденхэм, который вновь восстановил истинную физику. На это время приходится период расцвета Бойля²⁴ и Ньютона, людей, которые сделали осторожные и потому более верные шаги по той единственной дороге, которая ведет к истинной философии.

Бойль усовершенствовал пневматический двигатель, изобретенный Отто Герике, и благодаря этому получил возможность провести несколько новых и интересных опытов с воздухом, равно как и с другими телами. Его химия вызывает восхищение у людей, связанных с данной областью знаний, его гидростатика содержит в себе более обширное соединение рассуждений

==847


и находок изобретательности с экспериментами, чем какие-либо другие из его работ; его рассуждения еще далеки от той дерзкой самоуверенности и безрассудной опрометчивости, которые сбили с пути так много философов. Бойль был ярым приверженцем механистической философии, теории, которая, раскрывая некоторые из тайн природы и тем самым позволяя нам домысливать остальное, столь удобна для людского тщеславия и любопытства.

Что касается Ньютона, то Англия может похвастаться тем, что именно в ней появился величайший и редчайший гений, когда-либо украшавший и просвещавший род человеческий. Он был очень осторожен в выводах, стремясь допускать только те принципы, которые подтверждаются экспериментами, но если они подтверждались, то он решительно принимал всякий из них, каким бы смелым и необычным он ни был. Слишком скромный, чтобы осознать свое превосходство над остальным человечеством, он не помышлял поэтому о том, чтобы приспособить свои рассуждения к общему уровню. Он долго был неизвестен миру, так как больше беспокоился о том, чтобы стать достойным, нежели о том, чтобы прославиться. Но наконец слава его вспыхнула с таким блеском, которого едва ли раньше какой-либо из писателей достигал при своей жизни. Хотя Ньютон, казалось, сбросил все покровы с некоторых тайн природы, он в то же время обнаружил несовершенство механистической философии и тем самым возвратил извачальные тайны в тот мрак, в котором они всегда пребывали и будут пребывать.

Это время не было столь же благоприятным для изящной словесности, каким оно было для наук. Карл, очень ценивший остроумие и сам обладавший им в значительной мере, любивший хорошую беседу, способствовал, однако, скорее упадку, нежели развитию поэзии и прозы своего времени. Когда в период реставрации были открыты театры и развлечениям и искусству вновь была дана свобода, люди после столь долгого воздержания набросились на эти деликатесы, следуя скорее жадности, чем вкусу, и самое грубое и низко

==848


пробное остроумие так же охотно вопринималось при дворе, как и в простонародье. Пьесы, которые ставились в это время в театре, были таким чудовищным сплетением нелепостей и глупости, были настолько лишены всякой мысли и даже просто здравого смысла, что могли бы стать позором английской литературы, если бы нация не искупила своего прежнего обожания их полнейшим забвением, на которое они теперь осуждены.

(...] Правление Карла II, которое иные люди нелепо изображают, как наш век Августа, задержало развитие изящной словесности на острове, а затем обнаружилось, что безмерная распущенность, которую допускали или скорее даже приветствовали при дворе, была еще более вредна для нее, чем ханжество, нелепости и [религиозное] исступление предшествующего периода.

Многие из знаменитых писателей той эпохи остаются памятниками гению, развращенному непристойностями и дурным вкусом, но более всех Драйден, выделяющийся столь большим талантом и столь грубым злоупотреблением им. Его пьесы, за исключением нескольких сцен, совершенно обезображены пороком, глупостью или же тем и другим вместе. Его переводы слишком ясно являют собой результат поспешности и голода. Даже его басни — это плохо выбранные сказки, изложенные неправильным, хотя и живым, стихом. [...]

Из всех значительных писателей того времени сэр Уильям Темпль почти единственный, кто избежал на-г воднения порока и распущенности, в котором затонула нация. Стиль этого писателя, хотя и крайне небрежный, пересыпанный иностранными выражениями, все же приятен и вызывает интерес; та примесь тщеславия, которая видна в его произведениях, даже говорит в их пользу. Благодаря ей мы знакомимся с характером писателя, исполненным чести и человеколюбия, и создается впечатление, что мы ие читаем книгу, а беседуем с приятелем.                                     .

Хотя «Гудибрас» был опубликован и, возможно, создан во время правления Карла II,- Батлер, дак и


54

Давид Юм

==849

==850

==851

 


00.php - glava54

^ ИЗ ПЕРЕПИСКИ

Мильтон, может быть справедливо отнесен к предшествующему периоду. Ни одно произведение не изобилует так, как «Гудибрас», штрихами подлинного и неподражаемого остроумия, однако есть еще много других произведений, которые дают столько же и даже больше развлечения в целом. Намеки в нем часто туманны и натянуты, и, хотя едва ли иной писатель когда-либо мог выразить свои мысли столь же кратко, Батдер часто так перенасыщает ими какой-нибудь один предмет, что произведение становится нудным из-за необычности этой манеры. Удивительно, сколько эрудиции и причем с каким изяществом обнаружил Батлер в комических и шутливых произведениях. «Гудибрас», пожалуй, одно из самых содержательных произведений, которое можно найти в литературе на каком-либо языке. Преимущество, которое королевская партия получила от этой поэмы, разоблачившей фанатизм и ложные претензии бывшей парламентской партии, было огромным. Сам король обладал достаточно хорошим вкусом, чтобы быть в высшей степени удовлетворенным достоинствами этого произведения, и даже знал немалую часть его наизусть. Однако он то ли был очень непостоянен в своих настроениях, то ли так мало одарен добродетелью щедрости или, точнее говоря, чувством благодарности, что позволил автору, человеку добродетельному и честному, жить в забвении и умереть в нужде. Драйден — пример подобной же забывчивости. Своим произведением «Авессалом...» он заметно содействовал победе, которую тори одержали над вигами в период после роспуска парламентов. Однако эта его заслуга наряду с большим талантом не смогла обеспечить ему состояния, которое освободило бы его от необходимости писать ради куска хлеба. Отвей²⁵, хотя и открытый роялист, не мог заработать даже на хлеб своими литературными трудами; у него оставался единственный путь в прямом смысле этого слова — умирать от голода. Эти факты бросают тень на память Карла, который обладал проницательностью, высоко ценил ум, был расточителен, но не заслужил, чтобы его хвалили как подлинно великодушного человека²⁶.

==852


^ Гильберту Эллиоту Минто'

Дорогой сэр, из образца (sample), который я Вам переслал, Вы должны понять, что героем «Диалогов» я сделал Клеанта. Что бы Вы ни придумали, дабы усилить данную сторону аргументации, меня это вполне устроит Любой склонностью, которая, по Вашему мнению, у меня имеется к другой стороне, я проникся вопреки своей воле. А не так давно я сжег старую рукопись книги, написанную мной, когда мне не было еще двадцати лет; в этой книге страница за страницей отражалось постепенное развитие моих мыслей по данному вопросу. Началось это с тревожных поисков аргументации для подтверждения общепринятого мнения. Сомнения возникали и рассеивались, вновь возникали и вновь рассеивались; это была непрекращающаяся борьба неустанного воображения со склонностью и, может быть, с разумом.

Я часто думал, что лучшим способом сочинить «Диалоги» был бы тот, при котором два лица, имеющие различные мнения по какому-либо из важных вопросов, попеременно описывали бы разные позиции в споре и давали ответы друг другу. Таким путем можно избежать той грубой ошибки, когда в уста противника не вкладывается ничего, кроме вздора, и в то же время сохранить различие в характере и духе, благодаря чему весь спор должен выглядеть более естественным и ненарочитым Если бы мне посчастливилось жить недалеко от Вас, я взял бы на себя в «Диалогах» роль Филона, которую, по Вашему признанию, мог бы исполнить довольно естественно. А Вы бы не отказались сыграть роль Клеанта. Полагаю также, что мы оба могли бы прекрасно владеть собой, но только Вы не достигли полной философской беспристрастности по этим вопросам. Какая же опасность может возникнуть когда-либо от умения аргументировать и ставить вопросы? Наихудший спекулятивный скептик, которого я когда-либо знал, был куда

==853


лучше самого набожного святоши и фанатика. Я должен также сказать Вам, что такого же образа мышления по данному вопросу придерживались и древние. Если человек делал своим призванием философию, то, какой бы ни была его секта, в его жизни и нравах всегда рассчитывали найти больше праведности, нежели в нравах невежественных и необразованных людей. Кстати, у Аппиана² имеется замечательный отрывок по данному поводу. Историк отмечает, что, несмотря на установившееся благоприятное отношение к образованию, кое-какие философы, которым была вверена неограниченная власть, все же очень сильно злоупотребляли ею; и он приводит в качестве примера Крития, самого зверского из тридцати [тиранов], и Аристона, который правил Афинами во времена Суллы. Но по выяснении вопроса я обнаруживаю, что Критий был явным атеистом, а Аристон эпикурейцем, что составляет очень небольшую разницу или вовсе никакой. И все же Аппиан удивляется их коррупции, как если бы они были стоиками или платониками. Современный фанатик полагал бы, что коррупция [здесь] неизбежна.

Я бы хотел, чтобы аргументация Клеанта³ могла быть исследована так, чтобы она предстала как вполне соответствующая правилам и систематическая. Я боюсь, что склонность ума к ней, за исключением того случая, когда бы она была столь же сильной и всеобщей, как склонность верить в наши чувства и опыт, все же сочли бы сомнительной основой. Здесь я хотел бы прибегнуть к Вашей помощи: мы должны постараться доказать, что эта склонность в какой-то мере отличается от нашей склонности видеть в облаках сходство с человеческими фигурами, в Луне находить сходство с человеческим лицом и обнаруживать человеческие аффекты и чувства даже в неживой природе. Такую склонность можно и должно контролировать, и она никогда не способна составить законное основание для согласия.

Примеры, которые я выбрал для Клеанта, я считаю довольно удачными, и замешательство, в котором я представляю себе этого скептика, кажется мне естественным. Но si quid novisti rectius, etc ⁴.

Вы спрашиваете меня, если идея причины и действия является не чем иным, как идеей близости (Вы хотели сказать: постоянной близости или постоянной связи), то хотелось бы знать, откуда берется та дальнейшая идея причинности, против которой Вы возражаете?

Этот вопрос уместен. Но полагаю, что ответил на него. После постоянного соединения мы ощущаем легкий переход от одной идеи к другой и связь в воображении. И так как для нас является обычным делом переносить наши собственные ощущения на объекты, от которых они зависят, то мы прилагаем это внутреннее чувство к внешним объектам.

Если ни в одном примере причины и действия не обнаруживается никакой связи, но лишь повторение подобного, то Вам придется вновь обратиться к помощи данной теории.

==854


Мне жаль, что наша переписка должна была привести нас к этим абстрактным рассуждениям. Последнее время я очень мало думал, читал и писал об этих старых вопросах. Все мое время занимали темы морали, политики и литературы, и все же я должен признать, что другие темы более интересны, важны, занимательны и полезны, чем какая-либо геометрия, которая более сложна, чем Эвклидова. Если для того, чтобы дать ответ на возникшие сомнения, следует создавать новые философские принципы, то не являются ли сами эти сомнения весьма полезными? Не следует ли их предпочесть согласию, вытекающему из слепоты и невежества? Надеюсь, я смогу разрешить свои собственные сомнения. Но если бы я не смог сделать это, нужно ли этому удивляться?

Желая придать себе важный вид и высказаться напыщенно, не мог ли бы я заметить, что Колумб не завоевал империй и не основал колоний? Если я не так хорошо распутал узловой вопрос в тех последних бумагах, которые я Вам послал, как это, может быть, я сделал в предыдущих, то уверяю Вас, что так произошло не по недостатку доброй воли: просто-напросто одни предметы легче, чем другие. В одни времена исследования и изыскания удаются лучше, чем в другие. Все же я могу прибегнуть к si quid novisti rectius. Это не для того, чтобы сказать Вам комплимент, но из действительного философского сомнения и любопытства [...]

Ваш самым искренним образом Д. Юм. Найнуэллс под Бервиком, 10 марта 1751 г.

Ρ S. Если Вы согласитесь помочь мне поддержать [позицию] Клеанта, то я думаю, что Вам не следует идти далее 3-й части. В самом деле, во 2-й части он признает, что все наши заключения основаны на сходстве действий природы с обычными действиями ума. В противном случае они должны представляться сплошным хаосом. Единственное затруднение составляет вопрос, почему другие несходства не ослабляют этого довода. Действительно, из опыта и ощущений вытекает, кажется, то, что они не приводят к такому ослаблению упомянутого довода, какого мы естественно могли бы ожидать.

Чтобы разрешить эту трудность, очень желательно было бы иметь соответствующую теорию [...]

[Джону Стюарту}⁰

[...] Позвольте сказать Вам, что я никогда не утверждал столь нелепого положения, а именно что какая-либо вещь может возникнуть без причины^в; я утверждал лишь, что наша уверенность в ошибочности такого положения исходит не от

==855


интуиции и не от демонстрации, а из другого источника. Ибо я утверждаю, что такие положения, как ^ Цезарь существовал, • существует такой остров, как Сицилия, не имеют ни демонстративного, ни интуитивного доказательства. Сделаете ли Вы вывод, что я отрицаю их истинность и даже несомненность? Существует множество разных видов достоверности (certainty), и некоторые из них удовлетворяют ум, хотя, может быть, и не так регулярно, как демонстративный вид.

Когда здравомыслящий человек неверно понимает то, что я имею в виду, я, признаться, сержусь, но лишь на самого себя за то, что выразил свою мысль столь неудачно, что дал повод для этого ошибочного понимания.

Чтобы Вы видели, что я никоим образом не стесняюсь признать свои ошибки в аргументации, я признаю (а это несравненно более существенно) очень большую ошибку и в поступке, а именно в том, что я вообще опубликовал «Трактат о человеческой природе», книгу, посредством которой я стремился внести новое во все самые высокие области философии и которую я создал, когда мне не было еще 25 лет. Прежде всего позитивный дух, который преобладает в этой книге и который можно приписать главным образом пылу юности, настолько мне неприятен, что у меня [теперь] не хватает терпения ее пересмотреть (review). Но какой успех могут иметь те же доктрины, лучше поясненные на. примерах и лучше выраженные, ad hue sub judice lis est⁷.

Эти доводы были изложены, перед миром, и некоторые философы к ним прислушались. Я готов поучиться у общественности, хотя человеческая жизнь столь коротка, что я потерял надежду когда-либо увидеть решение вопроса. Я хотел бы всегда ограничиваться более простыми областями знания, но избавьте меня от подчинения избитым решениям, будь они выражены хоть на древнегреческом [...]

Февраль 1754 г, Адаму Смиту⁹

[...] Полагаю, что я уже писал Вам о книге Гельвеция «Oe 1'Esprit». Она стоит того, чтобы Вы ее прочитали, однако не ради ее философии, которую я ценю невысоко, но как приятное литературное произведение. На днях я получил от него письмо, в котором он сообщил, что мое имя: у. него в рукописи упоминалось значительно чаще, но цензор книги в Париже заставил его вычеркнуть ⁹.

Вольтер недавно опубликовал небольшое произведение под названием «Candide, ou I'Optimisme». Оно преисполнено веселой нечестивости и по сути дела представляет собой сатиру на провидение под видом критики системы Лейбница ¹⁰. Подробности о ней я еще Сообщу Вам [...]

Царство умного человека — его собственная душа. И если когда-либо он  обращает внимание на что-либо еще, дан это на

«==856


Суждения лишь немногих избранных людей, свободных от предрассудков и способных изучить его труд.

Ничто поистине не может служить более сильным доказательством ошибочности мнения, чем одобрение со стороны многих (multitude); Фокион ", как Вам известно, всегда подозревал себя в какой-то ошибке, когда ему рукоплескало простонародье [...]

Лондон, 12 апреля 1759 г.

[Бенджамину Франклину] ¹²

Дорогой сэр, приношу огромную благодарность за то, что Вы были столь любезны и не забыли мою просьбу, а также за точное описание Вашего способа защиты зданий от молнии.

С Вашего позволения я сообщил его нашему Философскому обществу ¹³. Оно поручило мне обратиться к Вам с просьбой предоставить этот материал в его распоряжение, с тем чтобы обогатить им первый же сборник, который предполагается опубликовать. Согласно установленному в обществе порядку, после того как документ всеми прочтен, он передается одному из членов общества, который на следующем заседании должен зачитать свои замечания в связи с этим документом. Ваш материал был передан нашему коллеге м-ру Расселу¹⁴, не отличающемуся быстротой в выполнении дел; только на этой неделе он дал свои замечания. Это и послужило причиной того, что я с таким запозданием выражаю свою признательность в ответ на Вашу любезность. В замечаниях м-ра Рассела помимо заслуженной похвалы по адресу Вашего изобретения были высказаны лишь два предложения по его усовершенствованию. Одно из них состоит в том, чтобы в домах, где дождевая вода стекает с крыши через свинцовую трубу, использовать этот металлический предмет в качестве проводника к электрическому огню и тем самым сократить расходы на изготовление нового устройства. Другое — в том, чтобы протянуть проволоку вниз к фундаменту дома и оттуда отвести ее под землю на глубину, необходимую для обеспечения большей безопасности от несчастных случаев. Я счел нужным передать Вам обе идеи этого столь изобретательного человека, с тем чтобы Вы могли воспользоваться ими в случае, если найдете их достаточно обоснованными.

Письмо Ваше я отправил лорду Марешалу^1В; он также сочтет себя весьма обязанным Вам. В настоящее время Его Светлость сильно занят улаживанием спора о вечности адских мучений, который привел в смятение маленькую республику Невшатель ^1в. Я осмелился рекомендовать Его Светлости по возможности сократить эти муки и позволил себе выразить данную просьбу, воспользовавшись Вашим именем и говоря от него, как и от своего. Я сообщил ему, что поскольку мы

==857

^ ПРИМЕЧАНИЯ УКАЗАТЕЛИ

приложили так много стараний, чтобы защитить его самого и его подданных от небесного огня, то они должны по меньшей мере оградить нас от адского огня. Милорд, будучи в Англии, рассказал мне, что прусского короля сначала нельзя было убедить счесть этот теологический спор важным делом, но вскоре, учтя поднявшуюся там неразбериху, тот пришел к заключению, что такими делами пренебрегать не следует.

Воистину никогда еще святой синод не выглядел более смешным, чем теперь, когда его члены терзают друг друга, имея судьями спора прусского короля и лорда Марешала, который будет осмеивать все то, что этим святым людям кажется заслуживающим рвения, страсти и вражды (animosity).

Я весьма сожалею, что Вы намерены скоро покинуть наше полушарие. Америка посылала нам много хороших вещей: золото, серебро, сахар, табак, индиго и т. д. Но Вы первый философ и воистину первый великий писатель, за которого мы выражаем ей свою признательность. Это наша оплошность, что мы не удержали такого человека. Это свидетельствует о том, что мы не согласны с Соломоном, считавшим, что мудрость дороже золота, ведь мы стараемся никогда не возвращать ни унции золота, которая однажды попала в наши руки.

Вчера я виделся с нашим другом сэром Александром Диком ¹⁷. Он просил меня передать Вам свой привет. Все мы с большой досадой думаем о том, что вы перебираетесь в Америку, и, быть может, нам никогда не придется увидеться с Вами вновь.

Но никто, дорогой сэр, не сожалеет об этом больше, чем Ваш самый любящий и покорный слуга.

Давид Юм. Эдинбург, 10 мая 1762 г.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

^ ИССЛЕДОВАНИЕ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ

В середине 40-х годов XVIII в. Юм написал работу, кото-
рая была издана в Лондоне в апреле 1748 г. под названием
«Philosophical Essays concerning Human Understanding. — By
the Author of the Essays Moral and Political» без указания
имени автора. В 1758 г. она была издана в составе сборника
«Essays and Treatises on Several Subjects» с указанием имени
автора и под названием, ставшим окончательным: «An Enquiry
concerning Human Understanding». Отсюда происходит и рас-
пространенное в литературе сокращенное обозначение этого
произведения как «First Inquiry» («Первое исследование»).
Сокращенное название «Second Inquiry» («Второе исследова-
ние») получила работа Юма «Исследование о принципах мо-
рали».

В посмертном издании «Essays and Treatises on Several
Subjects», вышедшем в 1777 г. в двух томах, второму тому
было предпослано «Вступительное замечание» («Advertise-
ment») (см настоящее издание, стр. 7). В состав этого тома
вошли «Исследование о человеческом познании», «Исследова-
ние об аффектах» и «Исследование о принципах морали».
«Вступительное замечание» касается по преимуществу вопро-
са о соотношении «Трактата о человеческой природе» и «Ис-
следования о человеческом познании». Весьма отрицательно
отзываясь о «Трактате», Юм пишет, что все содержание его
он «переработал заново».

Действительно, в ряде вопросов его позиция претерпела
изменения (см. «Вступительную статью» в т. I настоящего из-
дания, стр. 63). Однако важнейшие идеи и рассуждения всех
трех упомянутых его работ в значительной мере вытекают из
содержания соответствующих трех книг «Трактата».

В настоящем издании текст дан в переводе С. И. Церетели,
сделанном ею со второго тома издания: «Essays moral, political
and literary by D. Hume» 1898, Lnd., ed. by Т. Н. Green and
T. Н. Grose. При подготовке настоящего издания этот перевод
(Давид Юм. Исследование о человеческом уме, изд. 2, Пг.,
1916) был сверен И. С. Нарским с английским текстом по
изданию: «'Enquiries concerning the Human Understanding and

861


concerning the Principles of Morals by David Hume. Reprinted
from the posthumous edition of 1777 and edited with Introduc-
tion, comparative tables of contents and analytical index by
L. A. Selby — Bigge, M. A.», 2 ed., Oxford, the Clarendon Press,
1902 (impression of 1937).

При этом был использован перевод ряда мест «Исследова-
ния о человеческом познании» (в особенности в первой части
XII главы), выполненный В. И. Лениным в ходе работы
над книгой «Материализм и эмпириокритицизм». Перевод
В. И. Ленина позволил уточнить в процессе редактирования
значение ряда существенных терминов у Юма.

Примечания к данной и другим работам Юма, вошедшим
в данный том, составлены И. С. Нарским. Некоторые цитаты
из числа латинских и греческих, приводимых Юмом, переве-
дены Л. А. Фрейберг.

' В 1723 г. Д. Юм поступил в колледж Эдинбургского уни-
верситета, где в течение трех с лишним лет изучал юриспру-
денцию. Он покинул стены колледжа не позднее весны
1727 г. - ^ 7.

² См. примечание 1 к стр. 81 т. I настоящего издания. — 8.

³ Как видно из контекста, Юм подразумевает под основа-
ми мышления (reasoning) логику, под критицизмом — эстетику
(о термине критицизм см. примечание 2 к стр. 81 т. I настоя-
щего издания).—^ 9.

«  Дабрюйер, Жан (Jean de la Brnyere) (1645—1696) —
французский писатель и моралист, автор знаменитой книги
«Les Caracteres de Theophraste, traduits du grec, avec les Cha-
racteres ou les Moeurs de ce siecle» («Характеры Теофраста, в
переводе с греческого, с приложением обозрения характеров
или нравов этого века». 1688—1694).—^ 10.

5 ЭЭдисон, Джозеф (Addison, Joseph) (1672—1719) — анг-
лийский поэт и публицист. Большое влияние на литературные
вкусы его времени оказали его статьи в «Spectator», написан-
ные в защиту классицизма. — 10.

⁹ В изданиях 1748 и 1751 гг. здесь имелось следующее при-
мечание: «Это не означает, будто мы намереваемся умалить
достоинства м-ра Локка, который действительно был великим
философом, настоящим и солидным мыслителем. Мы только
хотели показать общую судьбу такой абстрактной филосо-
фии». — 10.

⁷ В изданиях «Исследования о человеческом познании»
1748 и 1751 гг. здесь имелось (впоследствии опущенное) при-
мечание о том, что моральные оценки проистекают из вкуса
и эмоций, и о видах моральных чувствований (эти виды рас-
смотрены в «Исследовании о принципах морали»).—17.

⁸ Вероятно, имеется в виду Ньютон. — 17.

⁹ О значении термина перцепция см. примечание 1 к
стр. 89 т. I настоящего издания. — 19.

¹⁰ Здесь Юм излагает принцип комбинирования в процес-
се познания, который почти буквально заимствовав им у Лок-

862





ка (ср. Д. Локк. Опыт о человеческом разуме, кн. II, гл. 12,