Курс Философии и Философии Науки ХХI века для студентов физического факультета мгу им. М. В. Ломоносова. 2010 года

1   2   3

Аналитические Рассуждения

^ 1. Русская национальная идентичность сегодня.

Характер и особенности русской национальной идентичности до сих пор являются одной из самых идеологизированных и даже мифологизированных тем, обсуждаемых интеллектуальным сообществом в России. Говоря о современной русской идентичности, трудно избавиться от ощущения некой пустоты. Рассуждать о «русскости», «русской душе», «русской идее» и «особом русском пути» почти во все времена было чрезвычайно модно и столь же чрезвычайно нелепо. Огромные непознанные пространства и времена России, ее вечная недостроенность и незавершенность всегда манили к себе, как будто сулили смутную надежду. Но потом вдруг с какого-то момента оказывается, что основные схемы этого самого строения предельно просты, о них сказано и написано почти все. Поэтому постоянно повторять их не имеет смысла, особенно для понимающих, о чем идет речь. В результате получается странное чувство потери исторического объекта: «русскость» с «русской идеей» вроде бы есть, а русских как бы нет. Русский человек сегодня никого не слушает, кроме себя самого. Поэтому вечный вопрос «кто мы?» нужно переадресовать прежде всего к самому себе: «кто я?». Как правило, изъяны встречаются на попытке дать ответ именно на этот вопрос. Для этого стоит более подробно разобрать, в чем же заключается сама суть этого «внутреннего мира», мира идентичностей. С течением времени, теряя «общий фокус», идентичности теряли и свою исконную высшую самоидентификацию, которая, как мы уже указывали, сама по себе существовать не может. Природа же не терпит пустоты и свято место, как известно, пусто не бывает. Место корневых высших идентичностей, дающих «белый свет», заняли идентичности-паразиты – динамичные, искусственные или мимикрирующие под «естественный виток развития человеческой культуры». Гуманизм, Просвещение, Рационализм, Либерализм, Секуляризация, Толерантность. Все мы на себе ощущаем холодное прикосновение этих чуждых идентичностей: от «России как другой Европы» и до «Евразии, которая превыше всего». Заняв место, идентичности-паразиты конституировали собой все прочие оттенки и цвета, питаясь их естественными соками и давая взамен в лучшем случае — чувство ложной общности. Один из наиболее зловещих проявлений такой паразитической идентичности – концепт «сетевого общества», который плодит многочисленные, но безответственные и не связанные между собой социальные стаи, напрочь лишенные хоть сколько-нибудь ощутимого коллективного самосознания. Такие люди очень чувствительны к собственному локальному бытию, которое является для него чем-то вроде «персональной вселенной». Они считают, что основная суть государства состоит в том, чтобы «быть ответственным перед людьми», хотя в подавляющем большинстве не знают даже слов гимна этого самого государства. Русский человек бежит от любой коллективной идентичности, от любой серьезной социальной иерархии. Все мы являемся свидетелями и одновременно участниками грандиозного исхода русских в «частную жизнь», в «тусовки», «интересы» и «проекты», основная цель которых заключается в бесцельном наращивании ресурсов личного быта. Обостренное и уязвленное чувство суверенности личного быта на сегодняшний день является базовой идентичностью русского человека, которой поверяется весь внешний мир: от категорий домашнего уюта до самых глубоких философских истин. Нужно признать, что русский человек сегодня свободен, как никогда ранее. Но это свобода необитаемого острова, ограниченная жесткими границами внешних реалий. Это – мнимая свобода раба, свобода проявления низовой воли и манифестация внеколлективной безнаказанности индивида, по привычке «берущего от жизни все». Основная конфигурация черт русских в представлении о самих себе — пассивных, терпеливых, простых, открытых для внешнего социального контроля, замкнутых в, неформальных группах и структурах взаимоотношений, которые обеспечивают необходимые требования адаптации и выживания, ограничивают агрессию или давление извне. Распад советской системы повлек за собой заметные изменения в характере идентификации. Ослабели непосредственные связи с государством, усилился традиционалистский комплекс значений — отсылок к событиям прошлого, символической роли территории. Такие взаимосвязанные и однонаправленные изменения свидетельствуют о дефиците ценностей настоящего, недостатке позитивных коллективных представлений об актуальном, механизмов коллективного самоуважения. Отношение к «Западу» сохраняет для массового сознания двойственность. Он по-прежнему рассматривается и как источник угрозы, и как соблазн, и как недостигаемый идеал благополучного, обеспеченного существования, общества, где человек работающий легко может добиться всего, чего он хочет. «Запад» — это соединение современности, развитости, рациональности и организационной целесообразности. Поэтому постоянное соизмерение, сопоставление России с западными странами является фактически единственным средством самоописания и самоутверждения. Военная мощь и космос были основанием для гордого сознания равенства с Соединенными Штатами как другой такой же супердержавой. Но расширение информационного и социального горизонта в посткоммунистической России убило в массовом сознании даже самую возможность подобного сопоставления и резко изменило критерии отнесения к «великим странам», вычеркнув Россию из ее списка. Сегодня главным основанием такой квалификации является «высокий жизненный уровень населения», затем — «великое культурное наследие прошлого» и лишь затем — «ракетно-ядерная мощь». Наблюдаемые в сегодняшней России попытки реанимировать великодержавный русский национализм как среди политиков, так и в определенных слоях общества имеют характер не мобилизации, не восстановления прежней атмосферы чрезвычайного режима, существования в условиях осажденной крепости, а являются лишь формой психологической защиты и компенсации. Нынешний русский великодержавный национализм по своей природе — уже не агрессивно-миссионерский, а ностальгический. Массовые интересы и ожидания связаны уже не с надеждами на какого-то нового лидера, фигуру «спасителя», а скорее с образом «отца нации», консервативного и умеренного политика, оберегающего страну от крайностей и потрясений, лишенного идеологического утопизма и радикализма неоконсерваторов и коммунистических реваншистов. В концентрированном виде русский национализм, составляющий основу массовой политической идентичности, можно обнаружить лишь у национал-коммунистов и близких к ним мелких радикальных объединений. Приходится констатировать, что в России, с одной стороны, политические элиты и широкие слои народа достаточно остро ощущают необходимость объединяющей «национальной идеи», а с другой – существующие культурные, политические и мировоззренческие ориентации, скорее, разъединяют, чем объединяют нацию.


^ 5. Ложь и искусство.


Ложь и искусство. Первое это второе, а второе это первое - они похоже как две капли воды. И то и другое это как бы подражание действительности и попытка ее заместить чем-то другим, не существующим. И одновременно с этим это отражение внутреннего состояния человека. Наверно можно даже сказать что искусство есть узаконенная моралью ложь, своего рода отдушина для удовлетворения потребности во лжи. Если врет, то человек, а если создает, то творец, художник, поэт, писатель! Художник берет действительность либо с натуры, либо из собственного сознания, подобным образом поступает и скульптор и поэт, видит перед собой одну правду и, с помощью всевозможных, доступных его рассудку, средств, переносит данную действительность на бумагу, холст, гипс... Но ведь мы не можем объективно воспринимать реальность и искажается, проходя сквозь восприятие автора. А ложь есть искаженная в определенной степени действительность. Получается, что нет ничего более близкого к правде, чем ложь и ничего близкого ко лжи, чем правда. Абсурдно и противоречиво. Только осмотреться и можно разглядеть обман абсолютно везде. Глубоко вкорененные в массовое сознание мифы являются выражением этого. Через организованные мифы ложь "управляет" миром. Древние мифы возникали из коллективного бессознательного творчества, и в основании их всегда были какие-то реальности. Современным мифам свойственна сознательно организованная ложь. В них нет наивности. Ложь кладется в основание организации общества.

Но по-иному, столь же радикально поставил проблему Л. Толстой, самый правдивый писатель мировой литературы. Все творчество Л. Толстого направлено против лжи, есть художественное обличение лжи, на которой покоится цивилизация, государства, организация общества. В сущности, Л. Толстой предлагает всем рискнуть, все поставить на карту. Сущность толстовского учения о непротивлении заключается в том, что когда человек перестанет сопротивляться злу насилием, то начнет действовать сам Бог, вступит в свои права божественная природа. Нет ничего легче, как критиковать учение Л. Толстого. Очень легко показать, что при непротивлении всегда победит зло. Но Толстой надеялся на историческое чудо и во имя веры в это чудо непосредственного вмешательства Бога предлагал рискнуть гибелью общества, государства и цивилизации, гибелью мира, который держится на лжи и насилии, на законе, противоположном закону Бога. Христиане хотели устраивать на всякий случай свои дела так, чтобы дела хорошо шли даже если Бога нет. Л. Толстой прежде всего требует отказа от социально полезной лжи. С этим связано необыкновенное правдолюбие его литературного творчества. Человек должен прежде всего перестать лгать перед собой и перед Богом, перестать закрываться от истины, которая может причинить страдание, которая не льстит человеку, а иногда и прямо ему угрожает. Любовь к правде есть основная добродетель и мир более всего в ней нуждается. Мир настолько изолгался, что потерял критерий истины. Человек перестал отличать реальность от продуктов воображения, порожденных из недр бессознательного, от мифов, обладающих витальной и социальной полезностью. Творческое воображение может быть путем познания истины. Но очень всегда подозрительно действие воображения социально выгодное и полезное, помогающее истребить врага, оправдывающее насилие.

Наука любит истину и ищет истину, она не выносит лжи. Таков ее принцип. В этом величие науки. Настоящий ученый — аскет. Но и научные теории, разоблачающие иллюзии и лживость сознания, могут сами создавать мифы, очень далекие от реальности. Сама наука любит истину. Но ученые сплошь и рядом практикуют ложь, полезную и выгодную для их научной гордости. Ложь современного мира не есть ложь в субъективном смысле, в смысле греха субъекта, эта ложь есть выражение глубокого перерождения структуры сознания. Из мира все более исчезает личная совесть. Но это не значит, что она вообще исчезает, только меняет свой характер. Кристаллизуется коллективная совесть с такой силой и в таких размерах, что она совершенно подавляет в человеке личную совесть. Человек принуждается ко лжи во имя того или иного понимания коллективного блага. Ложь всегда есть в значительной степени явление социального порядка. Человек лжет главным образом другому и другим. И даже когда человек лжет самому себе, то он это делает, имея сознательно и бессознательно в виду других.


^ Эссе.

Кумиры и мифы.

Одна из библейских заповедей гласит: не сотвори себе кумира. Однако, сколько бы столетий не прошло с тех пор, люди продолжали и продолжают творить и, самое главное, потом верить, в сотворенных ими же кумиров. С течением времени кумир становиться мифом и на долгие годы определяет жизнь человечества. Причем, в качестве мифа (кумира) не обязательно должна выступать сколько-нибудь заметная личность, хотя и она оставляет свой след в истории. Но вот так, чтоб существенно повлиять на ход событий, сменить исторический вектор – для этого больше подходят какие-либо события или идеи, овладевающие массами на много лет. Сюда вполне можно отнести и великую французскую революцию, породившую после себя множество мифов, и русскую революцию (или октябрьский переворот, как сейчас чаще говорят), или нацистский и коммунистический мифы.

Возможно, русские мыслители были одними из первых, кто понял опасность таких, определяющих жизнь и сознание людей, кумиров-мифов, поскольку миф постепенно укореняется в сознании человека, а "для мифического субъекта", - писал Лосев, - миф "есть подлинная жизнь, со всеми надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей ее реальной повседневностью и чисто личной заинтересованностью." Но вот можно ли совсем обойтись без мифов, есть ли им какая-то альтернатива? Может быть, мифологическому миропониманию возможно противопоставить понимание религиозно-философское, как это попытался сделать Владимир Соловьев? Ведь кумиры, идолы – это иллюзия бессмертия и вечности, в Библии – это символ преходящего, временного. Соловьев писал: "Религия запрещает нам почитать ограниченные предметы вместо бесконечного Божества; такие обожествляемые предметы она осуждает как идолы и служение им как идолопоклонство. Точно так же в нравственной и социально-политической жизни, если частные интересы какой бы то ни было группы людей ставятся на место общего блага и преходящие факты идеализируются и выдаются за вечные принципы, то получаются не настоящие идеалы, а только идолы. И служение этим сословным, национальным и прочим идолам, как и идолам языческих религий, непременно перейдет в безнравственные и кровожадные оргии".


Но что происходит, когда господство одного мифа сменяется другим? На примере России видно, что когда миф о "Царе-Батюшке" который, как писал Семен Франк, был своеобразной и, казалось, незыблемой национально-религиозной основой всего государственного сознания, был разрушен и ему на смену стал приходить миф о свободе-равенстве-братстве, это подтолкнуло людей на борьбу с империей и в итоге привело к гибели Российскую державу. Опасность мифа еще и в том, что миф не знает истории, его время – вечность, он цикличен. Высланный в 1922 г. на Запад русский мыслитель Семен Франк, наблюдая кризис западной культуры, писал: "В довоенное время, в то столь недавнее и столь далекое уже от нас время, которое кажется теперь каким-то невозвратным золотым веком, все мы верили в "культуру" и культурное развитие человечества. Нам казалось, что в мире царит "прогресс", постепенное и непрерывное нравственное и умственное совершенствование человечества, неразрывно связанное с таким же совершенство- ванием его материальной и правовой жизни. Мы восхищались культурой Европы и скорбели о культурной отсталости России. В Европе мы во всем усматривали признаки"культуры": в обилии школ, во всеобщей грамотности, в том, что каждый рабочий и крестьянин читает газеты и интересуется политикой, в твердости конституционно-правового порядка, в уважении власти к правам граждан, в жизненном комфорте, удобстве путей сообщения, в высоком уровне научных знаний, в широкой гласности и чувстве собственного достоинства, в трудолюбии и промышленном богатстве, в общей налаженности и упорядоченности жизни – и еще во многом другом, что было бы слишком долго пересказывать". Спустя примерно полвека этот миф, чуть трансформировавшись, к нам вернулся: не имея, в массе своей, возможности выехать за границу и судя о ней лишь по фильмам и книгам, мы верили, что там, на Западе, настоящая жизнь и свобода, прогресс и безграничный возможности для творческого развития. И вот теперь препятствий больше нет – мы можем ездить и сравнивать. И что же? Как писал все тот же Семен Франк: "Мы идем по красивым, удобным, благоустроенным улицам европейских столиц, которыми мы прежде восторгались, и не понимаем, что в них хорошего: ровная плоскость асфальта, однообразные высокие дома пошлой архитектуры; гудят и мчатся автомобили, развозя праздных жуиров, жадных спекулянтов или озабоченных, духовно пустых "деловых людей"; внутри домов – десятки и сотни одинаковых квартир мещанского уклада, в которых копошится разбитый на семейные ячейки людской муравейник, – чему тут радоваться? Тоска, тоска беспросветная!" Не ту ли ежедневную картину, только еще более удручающую, мы можем теперь наблюдать вокруг себя?!

Поддавшись этому мифу, ориентируясь на западную модель развития и находясь под влиянием экономико-политических мифов, владевших умами отечественных "англосаксов", мы очень быстро стали избавляться от целого культурного слоя, наработанного нашими прежними поколениями. Но только довольно быстро выяснилось, что вера в "их" культуру, как в спасительный кумир, на поверку является таким же мифом, ибо культура не кумир, а явление целостное, избавиться от культуры можно, восстановить ее сложно. Культура – оболочка образованного общества, но она не гарант его существования. Впрочем, подобное уже однажды было и мы наблюдаем очередной цикл. Как когда-то метко заметил в одном из своих сочинений Федор Степун, "любя Европу, мы, "русские европейцы", очевидно любили ее только как прекрасный пейзаж в своем "Петровом окне"; ушел родной подоконник из под локтей – ушло очарование пейзажа".

Итак, верить в кумиры опасно и чревато трагическими историческими ошибками, а безверие порождает лишь хаос и разрушение. Тогда, возможно, правы русские мыслители и отстаивание базовых европейско-христианских ценностей, "защита, - по словам Федотова, - вечной правды личности и ее свободы – прежде всего свободы духа" и является для нас единственной альтернативой крушению нами же созданных кумиров.