Geum.ru

Записки судмэдэксперта что движет нами?

Вид материалаДокументы

Содержание


Любви все возрасты покорны
А город спал
Последний раунд
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   20

ДОМ НА ГОРЕ


^ Любви все возрасты покорны,

Но непокорная любовь.

Ее привязанность не кормит,

Угаснет, и не вспыхнет вновь.


И что не делай, не кричи,

Законопать ее и в бочку,

От сердца не найти ключи,

Поставь на чувствах своих точку


Любовь законам не подвластна, чувства свои с иными такими же не соизмеришь, нет шкалы, А женишься в старости на молодой, рассчитывай только на крохи, что она тебе подарит. По сути, она ведь тоже довольствовалась не любовью, а пеной твоей от любви, как той пеной, что осталась на дне пивной кружки, когда ее опорожнили. Запах есть, но даже вкуса не разобрать. Что от тебя осталось, человече? Кроме желаний ничего! Хорохоришься, власть свою хочешь показать. Но у той власти привкус огромнейшей глупости. Проявив ее, ничего не останется, ни женщины, ни чувств. Останется только память, и та выглядит не реальной, трудно в такую постороннему поверить. Не повозись мне с нею, сам бы сомневался…

Село Юркино, расположенное на берегу Азовского моря, подковообразно окружено холмистой местностью, безлесной, травы невысокие, реденькие кустики терновника и шиповника, да несколько грунтовых дорог змейками вьющимися вдоль береговой линии. От города Керчи прежде сюда шла пусть и не широкая, но достаточно ухоженная асфальтированная дорога. Здешний рыбколхоз промышлял красной рыбой, султанкой. Отсюда султанку свежую, еще трепещущую, везли на Багеровский военный аэродром, а оттуда – курс на Москву, на стол самому генсеку Никите Хрущеву. Сюда в летнюю пору из города ехали на своем автотранспорте городские жители, чтобы отдохнуть, покупаться в море и позагорать.

Взрослое население рыбацкого села промышляло и летом рыбкой, хотя уловы были и малы, но еще попадался и сарган, и бычок, редко и кефаль. Совсем без рыбы с моря не возвращались. Справа от дороги, из города в село ведущей, расположена заросшая бурьяном и мелким кустарником площадка. На ней и сейчас можно увидеть фундамент, принадлежавший прежде небольшому домику, состоящему из комнаты и кухни. У входа на кухню снаружи прилепился небольшой тамбур, изготовленный из досок, разной толщины и длины. Около дома росла одна акация, одно дерево алычи и два кустика чайной розы. Домик был открыт ветрам, а вот норд-ост, самый неприятный в нашей местности ветер, не слишком докучал хозяину, от него домик был укрыт горой. Деревья в жаркий летний день давали надежную защиту от палящих лучей солнца.

Значительно сложнее было зимой, холод частенько забирался и прогуливался по комнате, тогда хозяин перебирался в кухню, ее и натопить было легче, и на плите, обогревающей жилье, можно было приготовить пищу. Чтобы тепло не уходило из кухоньки, хозяин прикрывал проем двери, ведущий в комнату слабенькой, легонькой дверью, да завешивал старым шерстяным солдатским одеялом. Сложности были с водой и продуктами. Для воды рядом была выкопана в земле и забетонирована цистерна, в нее с крыши дома по желобам во время дождей вода стекала туда, отстаивалась. И нужно, сказать правду, она оставалась чистой, пригодной для питья и приготовления в пищу. Сверху цистерна прикрывалась плотным деревянным щитом. За продуктами приходилось спускаться вниз, к центру села, состоящего из ряда небольших зданий, снаружи и изнутри выбеленных известью, как здесь везде это принято. В магазине всегда было можно купить водку, спички, сигареты, ну, и конечно, хлеб. Рыба, основная пища владельца, Матвея Сидоркина, всегда была под рукой, и соленой, и вяленой, реже, жареной и отварной. Что заставило Матвея поселиться на отшибе, где нельзя было развести даже крохотный огородик, поместить скотину какую-нибудь, никто не знал, и никогда больше не узнает. Действительно, ни одного рядом жилья, ни одного строения. Скучно, конечно, слово не с кем молвить, но с другой стороны, и ссориться тоже было не с кем. Когда помоложе был, да покрасивее, с женой проживал, тихой, безответной женщиной. Крут был Матвей с женой да, и скор на расправу. Как-то жена посмела ему перечить, так он так отстегал ее брючным ремнем, что долго еще красовались лиловые и багрово-синие кровоподтеки на спине, бедрах и ягодицах. Советовали ей женщины, когда Матрена пришла в магазин за провизией, пойти в суд, да пожаловаться на мужа, а поперед сходить к судмедэксперту «снять» побои. Отмахнулась она от советов, сказав: « Уйти от него, все равно не уйду! Некуда мне идти! В тюрьму за это не посадят его. Присудят щтраф, так деньги же уйдут из моего кармана в карман государства»

И правильно, и логично женщина рассуждала.

Была Матрена незаметной, так незаметно и ушла в мир иной. Остался Матвей один, детей не было, идти некуда. Правда, оставался он один не долго. Привел молодицу, годочков на 25 моложе себя. Зажили меж собой, как муж и жена. Похоже, Зина, была женщиной здоровой, горячей, заездила Матвея, стал он скорехонько в старика превращаться: поседел, похудел, мослаки всюду повылазили, летом лицо цвета старой потемневшей меди бывало, а зимой тускло-серое, как тальком припорошено. Стало быть, не хватало Матвея на молодицу. Хорохориться перестал, носом в землю нацелился. И бабы в магазине заговорили: «Чего Зинка за старика держится? Какая корысть в нем? И помоложе б нашла?» Прослышав сарафанное информбюро к Зинке парни местные потянулись, да осечка вышла, отшила их Зинка по одному. Взгляд свой на Леньке Меншовом остановила. Пошла меж ними любовь расцветать. Матвею только объедки достаются. Стал лютовать он, да силенка, поди, вышла вся. Не то, что прежде бывало с Матреной.

Теперь и он с синяками стал похаживать. А то, бывало, схватит баба его за уши, да меж ногк себе его носом и натыкает. Иную тактику выбрал Матвей, стал подпаивать сожительницу, чтоб баба ослабла, размякла. Как ослабеет она, тут он верх берет. Как-то даже на цепь собачью посадил ее, дня три на цепи сидела, замок держал. А баба потом и пить пила, и Леньку к себе приглашала. Прикатил Матвей огромную бочку из бука откуда-то к себе. Пьяную Зинку в нее затолкал, закрыл донышком, обручи наложил, а чтоб она там не задохнулась, несколько дырок просверлил. Ну, почти, как в сказке про царя Салтана. Только передумал по морю- океану ее, бочку пускать, а спустил с горы, Прокатилась бочка немного, натолкнулась на камень большой, ударилась и раскололась.

Зинка оттуда и вывалилась. Жива осталась, хотя синяков на теле не счесть, да два ребра сломала. Не была б пьяной, точно погибла бы…

Милиция завела уголовное дело. А мне пришлось освидетельствовать потерпевшую, Повреждения были отнесены к разряду средней тяжести. Матвей три года получил, да там, в тюрьме, и сгинул. И Зинка на селе не осталась, куда-то подалась. А дом разобрали. Остался только след от каменного фундамента.


^ А ГОРОД СПАЛ

Сколь веревочка не вьется,

Покажется ее конец,

И доказательство найдется,

Коль создает их Бог, творец


Погода здесь может меняться по несколько раз в день. Особенно непредвиденными были выкрутасы зимней погоды. Город привык к ветрам. Откуда бы не дул, а в Керчь он обязательно должен был заглянуть. Самым неприятным в зимнее время был не северный ветер, а норд-ост, дул он и сильно, и долго. Если уж он начинался, быстрой смены направления не жди, не менее трех дней будет дуть. Как правило, снега он не нес, только холод, продувающий насквозь одежду, да и квартиры тоже. В море он поднимал волны. Были они беспорядочны. Не было привычных валов, несущих белую пену на своих гребнях. Была зыбь, необычная, до 2 метров высотой. Из зелено-синей вода становилась грязно-серой. С яростью набрасываясь на берег, она перехлестывала через парапет набережной, обдавая неосторожных прохожих мелкой леденящей пылью. А сам парапет становился белым, ледяным, с хаотичными наплывами, наподобие сталагмитов. На этот раз с норд-остом пришла и сама зима, Еще деревья не сбросили всей листвы, Многие сохраняли свежесть зелени. На клумбах приморского бульвара еще разными красками красовались цветы. Накануне термометр показывал плюс 16 в тени. Утром солнце уже не выглянуло, небо затянулось серым пологом, где-то на горизонте уже плачущим. Трое морских офицеров собрались во дворе маленького дома, расположенного на склоне горы Митридат. Они готовились выйти в море на алюминиевой лодке с короткими веслами-лопатками. Сейчас они внимательно осматривали ее. Старший из них и по возрасту, и по званию (капитан второго ранга) Михайлык говорил друзьям: « Выходим, как только смеркаться начнет! Ты, Сукачев, захвати бутылку, а ты, Степашин, не забудь сигнальные ракеты».

Стало темнеть, мужчины опять собрались. Теперь они были одеты так, что в них было трудно узнать военных. Все натянули на себя гражданскую одежду, невзрачную, повидавшую все виды атмосферных воздействий. На капитан-лейтенанте Степашине красовалась старенькая шапка-ушанка, с побитым молью мехом. Капитан третьего ранга Сукачев в какой-то шапочке с хохолком сверху. Не разговаривая, действуя согласованно, мужчины взвалили небольшие рюкзаки на плечи, поставили лодку на специальную тачку, и стали спускаться к морю. У самого основания Генуэзского мола, они свернули к двухэтажному зданию, зашли в складское помещение, взяли подвесной мотор, установили на лодке. Но его не заводили, пока шли в водах залива. Лодка, тяжко нагруженная, зарывалась в воду. Потом завели мотор и лодка лихо помчалась, высоко задрав нос. Сейчас все были настороже, не курили, и не разговаривали между собой. Как ни быстро шла лодка, хорошо чувствовалось течение Керченского пролива, тянущего судно к югу. По тому, как ловко мужчины управлялись с лодкой, надежность которой так была относительной, чувствовалось, что такие походы для моряков были не в диковинку. Поравнялись с мысом Ак-Бурун, повернули влево. Керченская крепость осталась справа, миновали западную оконечность Средней Косы. Слева, метрах в 150 виднелись в темно-сером, пока еще не черном воздухе ночи гунтеры, означавшие контуры невода- ставника. Теперь было ясно, что мужчины не рыбаки и, даже не браконьеры. Это были обыкновенные воры, решившие почистить рыбачьи сети. И в это время, словно по заказу, запел свою заунывную и долгую песнь норд-ост. Усиливался он с каждым мгновением, В звуках уже не чувствоывалось тоски, это была торжествующая дикая, полная воплей, торжественная мелодия природы. Моряки поняли, что пришла беда. Им бы, развернуть лодку, и пуститься назад, спасая свои тела. Но вид серебряных трепещущих плотных и жирных рыбин, стоящих у каждого перед взором, победил здравый смысл. Они уже находились в самом центре ставника, где находился кошель с рыбой. Михайлык потянул сеть к себе, и стал быстро, быстро выбирать ее. Накатившим холодным черным валом лодку подбросило высоко, она носом зацепила сеть, и, зачерпнув воды, затонула. Ревущий холодный воздух прорезали, полные чувства обреченности, человеческие крики.

Всю ночь разгуливал норд-ост по улицам города, поднимая вверх мусор, сметая его в кучи, и забрасывая туда, куда сам ветер забраться не мог. К утру он заметно ослабел, но все еще дул. Мне позвонил военный прокурор Керченского гарнизона, майор юстиции Цевочкин, и попросил выехать на место происшествия. За мною приехала машина, в которой я увидел знакомого мне военного следователя Толоконцева. На военном катере я с ним вышел в море. Катер большой, тяжелый, шел, зарываясь носом в воду, и его порядочно еще раскачивало. Я укрылся с той стороны, где меньше всего страдал от холодных соленых брызг. Полчаса хода, и мы у цели Я увидел картину, которая крепко врезалась в мою память. К одной из гунтер брючным ремнем было привязано тело мужчины, на нем был надет серый плотный шерстяной свитер, нижняя половина тела была обнажена, погружена в воду, волны то поднимали вверх, то вновь погружали бело-розовые таз и бедра. Похоже, волны сорвали с него одежду и унесли. Это тело принадлежало Сукачеву. Ноги второго, это был Михайлык, были привязаны к гунтере рядом, довольно высоко, тело свисало вниз головой, волосы то рассыпались в воде, то прилипали к обнаженному лбу, словно море ласкало, поглаживало голову погибшего. Третьего моряка не было.

Забегая вперед, скажу, что разложившееся тело его было обнаружено полгода спустя в бухте, в районе судостроительного завода «Залив». Лодка, большая часть которой была погружена в воду, находилась почти в вертикальном положении. Потом я понял, что в таком положении ее удерживал подвешенный к корме мотор. Картина происшествия мне стала ясной, до мелочей.

Моряки пришли на лодке, чтобы украсть керченскую сельдь прямо из ставника. Волнение моря было слишком большим, лодка затонула. Шансов на спасение не было, Были бы сигнальные ракеты, можно было бы вызвать помощь. Но они затонули вместе с лодкой. Стали спасаться, кто как мог. Степашин, самый молодой из них, пытался вплавь добраться до берега, но в такой шторм, да в холодной, ледяной воде, долго не продержишься, и он утонул. Двое других привязали себя к гунтерам. Я представлял себе их муки, отчаяние, леденящий холод, уносящий частицы тепла, а с ними и надежды на спасение. Кому они молились? Кого проклинали?

Кому они несли хоть какие-то слова прощания? С моральной точки зрения картина была ужасной. Три советских морских офицера, не самые бедные люди в городе, дошли до такой степени душевного разложения, что занялись кражей рыбы, там, где рыбы в тот период времени была так много, и которая была самым дешевым продуктом. Мог ли бы такое совершить офицер царского периода времени? Мог бы позволить себе это офицер во времена правления Сталина, когда ему, кроме портфеля в руках, нести иные предметы, не позволялось! Мне было жалко их детей и жен; самих их, признаться, было не жаль. Они знали, на что шли!

Потом я сидел в шлюпке, подплывавшей к трупам. Подойдя к ним вплотную, осматривал, видел их открытые тусклые глаза, касался холодных мокрых тел,- одним словом, выполнял свою работу!


^ ПОСЛЕДНИЙ РАУНД


В глубине двора дома № 40 по ул. Пролетарской, метрах в девяти от сараев, разбросав руки, лежит труп неизвестного мужчины ( по ходу следствия будут установлены его паспортные данные) Погода зимняя, морозная, бесснежная, а на нем надеты черный добротный костюм черного цвета, белая сорочка с черным галстуком, на ногах черные кожаные туфли. Одежда и туфли соответствуют моде, но не сезону. Он без головного убора. Волосы черные, аккуратно подстриженные, в правой теменной области они обильно смочены кровью, здесь же видна рваная рана, длиной 3 см, глубиной до кости. В метре от головы лежит многоугольный камень твердой породы, на одном из углов следы крови, объем камня в два сложенных вместе кулака. На руках след от браслета часов, но самих часов нет. Карманы одежды пусты, ни денег, ни бумажника, ни бумаг – ничего. Оперативники, а попросту сыщики, пытаются меня убедить, что рану на голове неизвестный получил при падении и ударе головой об камень. Я с ними не соглашаюсь, но и не спорю. Зачем спорить, когда еще будет исследование мертвого тела. А главное, я понимаю их замысел. Боятся бесперспективности поисков преступника. Все чаще и чаще дела заходят в тупик. Что-то назревает в обществе. Говорят, происходит смена поколений. Уходят те, что в милицию пришли по зову партии, бывшие фронтовики. Они могли день и ночь, в погоду и непогоду, пешком топать в промокшей обуви по участку, знали всех проживающих на нем. Знали своих и залетных. Раскрывали то, что, казалось, не подлежит раскрытию. Сейчас транспорт в милиции появился, училища и институты окончили, а цепкости в работе нет. Ведь это они заставили меня усомниться в стоимости моей работы, кладя мои заключения под сукно. Вот и сейчас я в принципе мог бы отказаться от участия в осмотре места происшествия, поскольку вот уже полгода, как оставил должность штатного судебно-медицинского эксперта, перейдя на работу заведующим патолого-анатомическим отделением второй городской больницы. Следственные органы не сумели разыскать занявшего мою прежнюю должность Ковалева, и по старой памяти, обратились ко мне. Мне не понятно, как может эксперт, куда-то уезжая, не поставить в известность прокуратуру и милицию. Я работаю по привычке не спеша, зная, что осмотр места происшествия дает эксперту шестьдесят процентов информации, которую можно использовать при обдумывании заключение. И сегодня мое несогласие с выводами следственной бригады имеют под собою самые серьезные основания. Лежащий на земле мертвец не проживал в этом дворе, никто из жильцов двора прежде его не видел. С какой целью он оказался в этом дворе? Как он сюда попал, пришел сам, или его привели? Ну, не мог же он, пусть даже и пьяный, разгуливать по городу, так легко одетым? Дом на Пролетарской никакими достопримечательностями не владеет. А куда делось содержимое карманов и часы? Расположение раны не характерно для падения и удара об этот камень. У меня уже сложилось мнение о том, что ему был нанесен удар камнем. Причем нападавший должен быть значительно более высокого роста, чем потерпевший. И еще, орудие убийства, а в этом у меня не было сомнения, позволяло думать, что к нему не готовились. Цель – ограбление. Но я молчал, ибо все эти вопросы не входили в круг компетентности эксперта. Осмотр окончен. Протокол составлен и всеми подписан. Я могу быть свободен. Однако, этим дело не закончилось, и мне пришлось подвергнуть тело исследованию По той же причине – эксперта не нашли! К тому времени неизвестный мужчина стал известным. Фамилия его Воронько Глеб Федорович, проживал и работал в Днепропетровске, женат, имеет двух детей. В Керчь приехал по производственной надобности, в командировку. В городе два дня, снимал номер в гостинице «Керчь» Вечером, накануне, его видели в ресторане гостиницы с каким-то высоким субъектом, описать его никто из опрошенных не мог. Я при исследовании трупа иных повреждений, чем рана в правой теменной области, не нашел. Это исключало возможность драки. Удара Воронько не ожидал. Рана носила прижизненный характер (в мягких тканях вокруг – кровоизлияние). Отмечался отек мозга, и множественные мелкоточечные кровоизлияния в мозговое вещество. От органов и из полостей тела ощущался запах алкоголя. Мною был взят материал для исследования на алкоголь, и кусочки внутренних органов для исследования под микроскопом. Имея свою лабораторию, часть кусочков мозга взял для личного исследования их.

Зная мой несговорчивый характер, прокурор города Гавриш, предложил появившемуся Ковалеву перевскрыть труп, что тот и сделал. Я об этом в известность не был поставлен. Не знал я и о том, что он в своем заключении причиной смерти «сделал» охлаждение. Как прекрасно, зашел Воронько невесть зачем в забытый Богом двор, незнакомого ему города, стукнулся об камень головой, раскинул руки, словно в постели находился, заснул и замерз. А видел ли Ковалев, только начавший работу после окончания института, к тому же на Юге, хотя бы позу замерзающего, свернувшегося клубочком, прячущего руки у себя на груди. Но об этом я узнал тогда, когда в Керчь прибыл Старостин, начальник танатологического отделения Крымского бюро судебно-медицинской экспертизы. А причиной послужил мой акт судебно-медицинского исследования трупа Воронько, появившийся у прокурора на столе. Причиной смерти я считал отек и набухание мозга, вызванные мелкоточечными кровоизлияниями в вещество мозга, вследствие удара камнем. Прошло еще дня три, и меня пригласили в морг. Не повезло покойному, третий раз его принялись вскрывать. На этот раз основанием для вскрытия стало разночтение причин смерти, выставленных в заключениях мною и Ковалевым.

Когда Старостин стал рассматривать уже не раз вскрытый желудок, я сказал стоящему рядом Ковалеву:

«Ты когда ни будь видел пятна Вишневского, появляющиеся в слизистой желудка? А я видел их десятки раз. Не было ни одной метели в Орловской области, которая не прихватила с собой чью-либо жизнь! А здесь, кроме набухшей и гиперемированной слизистой, характерной для употребления большого количества спиртного я ничего не вижу!»

Старостин был вынужден признать мою правоту в этом вопросе. Но, в свою очередь выдвинул в виде причины смерти – отравление алкоголем. Внутренне я был взбешен! Так открыто уходить от проблемы насильственной смерти. Но, сдержавшись, я сказал: «Ну, хорошо, отравлением алкоголем можно увести прочь рану на голове. А как Вы расцените те мелкие экстравазаты, множество которых имеется в веществе мозга? Их наличие там подтверждено гистологическим исследованием!»

На это Старостин спокойно ответил: «Мы проверим в нашей лаборатории!» Я с ним не стал вступать в конфликт, попросив все же сообщить о данных гистологического исследования кусочков органов Воронько. Позднее письменно Старостин подтвердил наличие кровоизлияний в веществе головного мозга. На, дескать, строптивый, правдолюбец, кусок истины и подавись ею! Я мог быть доволен…Но я не знал в сущности какому заключению ход дан!

Но, почему-то утвердился во мнении, что Старостину удалось найти устраивающее нашу прокуратуру и оперативников управления МВД заключение. Дело можно было сдать в архив. Что поделать, в государстве нашем, тогда шла очередная компания по профилактике правонарушений, и по высоким показателям ее судили о соответствии занимаемой должности! Нам, признаться, нормальной работе всегда мешали шумные компании. А прокурору я сказал: «Больше меня не вызывайте! Я никогда не отвечу на Вашу просьбу!»

Это был мой последний раунд в судебной медицине. Я ушел с гордо поднятой головой. Но, я не победил.

Но это была не победа, была боевая ничья, означавшая что в правовые нормы змеей вползает беспредел!