Geum.ru

Страницы отечественной истории: 1917-1941 гг. Хрестоматия Ставрополь 2009

Вид материалаДокументы

Содержание


Раздел 5. НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА
Диалектика ленина
Начало борьбы за нэп
Коллективное заблуждение
III съезд Совнархозов
Попытка перехода к НЭПу
[иностранные концессии]
Бриллианты из короны
Революция молодая: 1917 - 1927
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   59
^

Раздел 5. НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА



Петряков Г.В.

ЛЕНИНСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ СОЦИАЛИЗМА


Что мы понимаем под ленинской концепцией соци­ализма? В чем её сущность? На вопрос читателя отвечает доктор исторических на­ук, профессор Академии общественных наук при ЦК КПСС Г.В. Петряков.


Прежде всего следует сказать, что ленинскую концепцию социализма не­верно было бы сводить к некоей готовой книжной формуле, к тому или иному абстрактному определению, пригодному на все случаи жизни. Сама постановка вопроса о концепции социализ­ма предполагает определенную систему теоретических взглядов, развернутых идей и т.д.

Характерно, например, что Н.И. Бухарин, раскрывая ленинское понимание социализ­ма, план его построения, с пол­ным основанием отмечал, что это «не отдельные разрознен­ные кусочки, а органические ча­сти одного большого целого, од­ного большого плана ленинской стратегии и тактики, плана, развитого на основе совершенно определенной перспективы...». И далее: «Весь план стоит на крепком фундаменте основных ле­нинских положений» (Буха­рин Н.И. Избранные произве­дения. М., 1988, с. 419, 435). Заметим попутно, как подобная, научно обоснованная постановка вопроса о подходе к ленинскому идейному наследию в кор­не отлична от широко распространенного в сталин­ские времена — да и много позднее — талмудистского тол­кования ленинского плана стро­ительства социализма, который сводился к трем известным ипо­стасям (индустриализация, коллективизация, культурная рево­люция).

Ленинская концепция социализма включает в себя широкий спектр ленинского видения социализма в сфере экономики, политики, социального и духов­ного развития и других. И разрабатывалась она во многих ленинских трудах, коллективно обсуждалась в дискуссиях, политических спорах того време­ни, в последних статьях и пись­мах Ленина.

Раскрывая эти вопросы, следует, далее, предостеречь от канонизации взглядов Ленина на социализм, от их нового догматизирования. Надо видеть диалектику ленинского подхода к этим вопросам, эволюцию его взглядов с учетом новых явлений, изменений конкретно-исто­рической обстановки. Так, в 1918—1921 гг. претерпели за­метные изменения ленинские толкования роли товарно-денежных отношений при социализме, его первоначальные оценки политики «военного коммунизма». Вспомним, что свое «Письмо к съезду» (1922 г.) В.И. Ленин начинает словами: «Я совето­вал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в на­шем политическом строе» (Полн. собр. соч., т. 45, с. 343). Знаменательна и ленинская постановка вопроса в 1923 г. о не­обходимости «признать коренную перемену всей точ­ки зрения нашей на социализм» (т. 45, с. 376). Тогда же он заявляет, что «строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией — это есть строй социализма» (т. 45, с. 373).

Однако важно отметить, что при всех этих уточнениях и кор­ректировках стержневая линия, сердцевина ленинской концеп­ции социализма оставалась всег­да неизменной. Непререкаемый приоритет в ней отводился чело­веку труда с его идеалами и ин­тересами, гуманистической направленности политики Комму­нистической партии в экономи­ке, социальных и политических отношениях, культуре. Именно с этих методологических пози­ций и следует рассматривать ленинскую концепцию.

Известны марксистско-ленинские критерии социализма. Это — ликвидация эксплуататор­ских классов; установление об­щественной собственности на средства производства; проведе­ние социалистической социаль­ной политики в интересах трудящихся; достижение правового и фактического равенства на­ций и народностей; демократи­зация и расцвет духовной куль­туры.

Следует особо подчеркнуть, что важнейшим составным элементом социализма, главным гарантом его осуществления на деле является подлинная социалистическая демократизация об­щества, социалистическое самоуправление трудящихся. Вспом­ним высказывания В.И. Ленина о том, что управлять надо не только «для трудящихся», но и «через трудящихся» (т. 38, с. 170).

Практической реализации ленинской концепции социализма, как известно, во многом помешали её последующие искаже­ния и деформации. Прежде всего следует сказать о глубоких деформациях политической си­стемы социализма в целом, свя­занных с временем сталинского руководства. Утверждение административно-командных методов управления, нарушение социалистической законности, репрессии — все это находилось в прямом противоречии с демократической сущностью социализма.

Одной из деформаций, связанных с отходом от ленинской ли­нии, искажением ленинских принципов, был отказ от НЭПа. Провозглашая в 1921 г. новую экономическую политику, партия руководствовалась ле­нинской установкой, что это «всерьез и надолго». Но уже в конце 20-х годов по инициативе Сталина начинается фактиче­ское свертывание НЭПа, что на деле вело к подрыву союза рабо­чего класса с крестьянством, к отказу от экономических мето­дов управления.

Со свертыванием НЭПа связа­на и деформация ленинских идей в процессе осуществления коллективизации. Сталинская насильственная коллективизация явилась прямым отступле­нием от ленинских принципов кооперативного строительства, пренебрежением интересами трудового крестьянства. Преступле­ния, совершенные Сталиным в ходе форсированной коллективи­зации и политических репрессий 30—50-х гг., — эта отнюдь не цена социалистической революции, а цена, заплаченная наро­дом за деформации социализма, за извращение ленинской программы построения социализма в нашей стране.

Ныне в нашем обществе развернулись глубинные процессы по восстановлению ленинской концепции социализма. Глав­ным стержнем этой работы яв­ляется развитие и углубление в нашем обществе демократиза­ции и гласности. […]

__________

Аргументы и факты. 1989. № 16. с. 1.


Щеблыгин С.

^ ДИАЛЕКТИКА ЛЕНИНА


[…] Наша партия уже знала такие сложные периоды, ког­да крутой поворот в политике рождал массу недопонимания, уныния и даже паники. Так было, например, при переходе к НЭПу.

Напомню, в мае 1921 года В.И. Ленин получил письмо от М.Ф. Соколова, сотрудника НКИД, который, собираясь выступать на партийном собрании ячейки с критикой новой экономической политики, подготовил проект доклада и послал его на отзыв Ленину. В докладе Соколов доказывал, что Ленин запутался, что пролетарская революция оказалась преждевременной, при этом он ссылался на цитату из Энгельса.

Ответ Ленина, с моей точки зрения, очень «созвучен» дню сегодняшнему: «На Энгельса ссылаетесь зря... Пахнет доктринерством. Похоже на отчаяние. А нам отчаиваться либо смешно, либо позорно. Борьба с бюрократизмом в крестьянской и архиистощенной стране требует долгого времени, и надо эту борьбу вести настойчиво, не падая духом от первой неудачи».

Крутые виражи истории трудно было проходить всегда. Но сегодня это тем более сложно, что за плечами партии такая драматическая история.

Нас сегодня пытаются убе­дить, что Ленин с того самого момента, как узнал о Февральской революции, ну просто жаждал взять власть в свои ру­ки. Но при этом почему-то забывают сказать, что не власть во имя властвования, а власть как результат исполнения аван­гардной роли в революции — все-таки такова логика ленин­ских заявлений. И что всякий раз, когда Ленин говорил о готовности большевиков взять государственную власть, он имел в виду объективную потребность в дееспособ­ном политическом авангарде для победоносного завершения народной революции. И говорил именно тогда, когда осо­бенно ясно проявлялась историческая импотенция «социалистических» партий, не способ­ных на тот момент самостоя­тельно возглавить и довести до конца революционное демо­кратическое движение.

Стоит в связи с этим обратить внимание на работу Ленина осе­ни 1917-го «О компромиссах», которую сталинская историография «забыла», а новая пока еще не успела, как следует, открыть.

Сентябрь 1917-го. Корниловский мятеж подавлен. Уже есть решение VI съезда партии большевиков о вооруженном захвате власти. Ленин в подполье, его «ловят», контрразведка (при попустительстве, между прочим, «социалистов») готова была его ликвидировать. Но все это не может помешать Ленину руководить революцией, влиять на общественное сознание. Анализ ситуации показал: снова появил­ся редкий в истории шанс углу­бить народную революцию мир­ным путем. Ленин обращается к меньшевикам и эсерам с компромиссным предложением: во имя мирного развития революции «большевики, не претендуя на участие в правительстве... отказались бы от выставления немедленно требования перехода власти к пролетариату и бед­нейшим крестьянам». Только бе­рите власть, формируйте, пока буржуазия не одумалась, правительство, ответственное перед Советами, сделайте шаг к реше­нию вопросов земли и мира... Но не пошли эсеры и меньшеви­ки на союз, на взятие власти. Пусть сегодня сколько угодно шумят «Демократический союз» и иже с ним об узурпации большевиками власти в октябре 1917 года — упрек в предатель­стве народной революции сле­дует все же предъявлять «соци­алистам», которые не услышали призыва Ленина, но услышали призыв Колчака и Деникина на отнюдь не мирную борьбу с революционным народом.

К сожалению, и по сей день не изжиты из нашей практики схемы учебника «История ВКП(б). Краткий курс», которые бесконечно далеки от дей­ствительности, но дают «крити­кам» ленинизма основания для их наскоков. Например, это со­гласно им весной 1918 года Ле­нин будто бы разработал план приступа к социалистическому строительству, то есть основы будущего НЭПа, от которых на время гражданской войны пришлось якобы отказаться и ввес­ти «военный коммунизм», а после победы вернуться к НЭПу, благополучно претворив в жизнь, построив к 36-му году — через коллективизацию, индустриализацию и культурную рево­люцию — социализм и отменив в связи с этим НЭП...

Сегодня кое-кто из наших публицистов решил, сменив плюс на минус, переписать сталин­скую схему. У них получилась, думается, столь же «ирреаль­ная» картина. Они рассуждают примерно так: на революцию пошли под лозунгами марксиз­ма, взяв власть, стали их пре­творять в жизнь. В годы «воен­ного коммунизма» достигли реализации марксовых замыслов, но вооруженное сопротивление крестьянства заставило Ленина отбросить принципы и, «предав марксизм», ввести НЭП и спасти, таким образом, страну. Сталин же после 1928 года снова все переиначил, ввел «социализм по Марксу», то есть «военный коммунизм», и тем самым совершил переворот. Позиция ясна: спасая страну, Ленин, мол, отказывает­ся от марксизма, восстановле­ние же марксизма Сталиным привело страну на край гибели.

Рамки газетной статьи не позволяют подробно вос­становить ход развития ленин­ской мысли, но совершенно оче­видно, что истинный ход её ве­сьма далек от этих схем. Авто­ры подобных упрощенных тол­кований вслед за «великим во­ждем и учителем» не желают видеть главного: как противоре­чиво шло формирование ленин­ской концепции социализма. Противоречиво не потому, что Ленин путался и ошибался, отступал и отказывался от своих прежних взглядов, но потому, что согласно диалектике исти­на есть процесс познания. Она возникает из контекста и логи­ки эпохи, а не из меняющихся взглядов мыслителя, проходит в своем развитии определенные этапы, подчиняется определенным закономерностям. И ленин­ская мысль, следуя за истиной, постигла именно суть, логику и глубину исторического процес­са, а не поверхностные его при­меты, мучительно преодоле­вала сопротивление необнару­женных или неопознанных противоречий.

Перечитайте работу Ленина «Грозящая катастрофа и как с ней бороться». Что такое социализм? — спрашивает там Ле­нин. И отвечает: «Социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической»... Следовательно, социализм должен поставить на службу народа капиталистические завоевания: банки, синдикаты, тресты, госаппарат, экономическое регулирование. Это ли не историческое предвидение Ленина? Хотя нам сегодня можно уже говорить не столько о прогнозе, сколько о реализованной гипотезе...

Но вернемся в 1917 год. Ленинский прогноз, так блестяще подтвердившийся в отношении институтов государственно-монополистического капитализма, не подтвердился в том отноше­нии, что все это мыслилось организовать без рынка и без товарно-денежных отношений. Жизнь сказала по-другому, а Ленин умел учиться у жизни. И мы с вами должны, просто обязаны так же, по-ленински, учиться у жизни сегодняшней.

...Пройдут годы, и только с осени 1921-го партия решит возродить рынок, и только в янва­ре 1923-го Ленин сделает вывод, что рынок и социализм совместимы, а кооперация и хозрасчет — уже не госкапитализм, но вполне последовательный социализм. Теория и жизнь шли рука об руку, обогащая друг друга.

Посмотрите ленинские работы весны 1921-го, везде переход к НЭПу, который выдается сегодня за пример мудрого прагматизма и отказ от марксизма, будет обосновываться не чем иным, как фундаментальным марксистским положением, что мелко­товарное производство не мо­жет функционировать в услови­ях свернутого рынка. Ленин к НЭПу поворачивался по Марксу, а не против него.

Ленин 1917 года и Ленин 1923 года — един, хотя и произошла коренная перемена точки зрения на социализм. Социализм и там и там — это банки, синдикаты, тресты, госрегулирование. Но теперь, на почве социалистического рынка, — это еще и коо­перация и хозрасчет.

Такое вот диалектическое прочтение Ленина и позволяет, на мой взгляд, с чистой совестью и закономерно усматри­вать в его наследии важнейший стимул и источник идеологии обновления советского общест­ва в эпоху перестройки.

______

Труд. 1990. 22 апреля. С. 2.


Павлюченков С.

^ НАЧАЛО БОРЬБЫ ЗА НЭП


Сейчас много пишут о новой экономической политике, однако пока остаются малоизвестными обстоятельства её появления на свет и, в частности, борьба за НЭП в последний год военного коммунизма. Мы предлагаем рассказ об одном из драматических эпизодов этой борь­бы.

^ Коллективное заблуждение

Как известно, В.И. Ленин не страшился признавать свои ошибки. Более того, их анализ был для него обязательным условием к дальнейшим шагам, как в области по­литики, так и в развитии теории. Сейчас в истории и публицистике часто используются критические оценки Лениным заключительного этапа периода военного коммунизма. Особым вниманием пользуется следующее признание: «Мы рассчитывали, поднятые волной энтузиазма, разбудившие народный энтузиазм сначала общеполитический, по­том военный, мы рассчитывали осуществить непосредственно на этом энтузиазме столь же великие (как и общеполитические, как и военные) экономические задачи. Мы рассчитывали — или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета — непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку».

«Мы» — это партия большевиков, её ЦК, вернее, их боль­шинство. Но Ленин также имел в виду и себя лично. Несмотря на расхожесть этой цитаты, никто серьезно не брался расшифровать её и выяснить конкретные обстоятельства и степень лично­го участия Ленина в этом кол­лективном заблуждении. Между тем достаточно обратиться к соб­ранию его сочинений, чтобы убе­диться, что мысль о перенесе­нии военных методов работы на экономическую почву является одним из главных лейтмотивов выступлений В.И. Ленина в 1920 году.

IX съезд партии, состоявшийся в конце марта — начале апреля 1920 года, сделал ставку в решении экономических задач на «народный энтузиазм», а если говорить откровенно — то в конечном счете на насилие и административно-командные методы работы. Об этом без всяких обиняков говорится в трудах и речах виднейших теоретиков того времени Троцкого и Бухарина. Решения съезда укрепили порядок принудительного изъятия продуктов у крестьян и надстроили над ним систему милитаризированной трудовой повинности в промышленности.

^ III съезд Совнархозов

Но было бы ошибкой ду­мать, что эта линия не встретила в партии сопротивления. IX съезд только под­вел итог четырем месяцам мир­ной передышки, во время которой происходила упорная борь­ба за выбор экономической по­литики.

Одним из эпизодов этой борьбы стал III Всероссийский съезд Советов народного хозяйства, состоявшийся 23—29 января 1920 года.

Немного о его предыстории. В начале января в недрах ВСНХ с благословения председателя его Президиума А. Рыкова усиливается существовавшее там всегда движение за пересмотр военно-коммунистической политики. Толчком к этому послу­жили волнения на некоторых мо­сковских заводах по поводу про­довольственной политики.

Во главе совнархозовских перестройщиков стал член Прези­диума ВСНХ Ю. Ларин (М. Лу­рье). Под его руководством раз­рабатывается проект декрета об изменении системы продснабжения рабочих Москвы и Петрограда, основной упор в котором был сделан на оживление рыночных источников снабжения. Этот проект, одобренный Пре­зидиумом ВСНХ, должен был рассматриваться правительст­вом. Однако он даже не был допущен на обсуждение в Сов­нарком.

О Ю. Ларине следует сказать, что это был талантливый чело­век, но совершенно не политик, плохо ладивший с людьми. В то же время он умел ставить воп­росы глубоко и принципиально. Поражения, как правило, не смущали его и не ослабляли энер­гии.

После неудачи с проектом он развил бурную деятельность по подготовке предстоящего III съезда Совнархозов. Но за ним пристально следил Н. Крестинский, секретарь ЦК партии и нарком финансов, которого по праву можно назвать «гением» военного коммунизма. Незадол­го до начала съезда Крестинский пересылает Ленину тезисы вы­работанной с участием Ларина финансовой резолюции с ком­ментарием, что считает их неосуществимыми и вредными и что в случае принятия их III съездом Совнархозов «или выставит против Вас или спровоци­рует на это делегатов». Ленин, ознакомившись с тезисами, запиской отвечает Крестинскому: «Запретить Ларину про­жектерствовать. Рыкову сде­лать предостережение: укротите Ларина, а то Вам влетит».

Что же так встревожило и вынудило Ленина к такой катего­ричности? До недавнего времени это оставалось малоизученным, между тем дело заслуживает внимания. Уже в период НЭПа Ларин, подняв очередную кри­тическую кампанию, защищался от своих оппонентов неодно­кратными публичными заявле­ниями, что после разгрома Кол­чака и Деникина он предложил упразднить разверстку, установить натурналог в два раза ниже разверстки, а все остальное по­лучать от крестьян путем свободного обмена. Это предложе­ние было принято в 1920 г. III Всероссийским съездом Совнар­хозов с участием профсоюзов. Однако это решение не было признано партийными органами, и решено было даже не печатать его, чтобы не смущать умы. Ла­рин иронизировал, что для не­которых товарищей потребовал­ся в 1921 году гром кронштадт­ских пушек, чтобы разъяснить им необходимость вступления на этот путь.

Действительно, в печатных источниках нет и следа этой резолюции. Загадочным образом ис­чезла и стенограмма съезда. Однако в архивах имеется копия документа, вариант которого, очевидно, имели в виду Крестинский и Ленин и который был принят III съездом Совнархозов. Это тезисы «О финансовой по­литике», подписанные Лариным и рядом видных работников ВСНХ и датированные 22 января 1920 г.

^ Попытка перехода к НЭПу

Мы не имеем возможно­сти изложить этот об­ширный 4-страничный документ, полностью, остановим внимание лишь на коренной для НЭПа проблеме — экономиче­ских отношениях с крестьянст­вом. Тезисы действительно предполагают установление принудительного обложения крестьян­ства на часть излишков продовольствия и сырья для промышленности и планируют извлече­ние другой части путем товарообмена.

Но напрасно было бы в них искать детально разработанную модель НЭПа, каким знаем его мы. Ларинский проект несет на себе отпечаток несовершенства первого шага, каковой, впрочем, имеется и у резолюции X съезда РКП(б). Но при всех недостатках следует признать, что тезисы Ларина означают отказ от системы военного коммунизма и переход к новой экономиче­ской политике.

Разумеется, это в корне противоречило программе развития административно-принудительных методов в экономике, разработка которой в ЦК и Совнарко­ме была на полном ходу. Поэто­му на следующий же день после принятия комиссией тезисов Ла­рина для доклада на III съезде Совнархозов — 23 января По­литбюро спешно рассмотрело старое предложение ВСНХ о повышении тарифных ставок для петроградских и московских рабочих (предыдущий проект Ларина). Постановили: отвергнуть предложение и искать вы­ход из тяжелого экономического положения рабочих исключительно в развитии заготовок по обя­зательной разверстке, запре­тить кому-либо из членов Пре­зидиума ВСНХ и ответственным партийным работникам публич­но поднимать вопрос о повыше­нии тарифов без предваритель­ной санкции, Ларина исключить из членов Президиума ВСНХ. Это постановление Политбюро сыграло огромную роль в определении политики на 1920 год.

Неизвестно, был ли Ларин вполне информирован о состоявшемся решении, но на III съезде Совнархозов он продолжает борь­бу. Без стенограммы невозмож­но узнать о всех её обстоятель­ствах, но анализ сохранившихся документов не дает повода не доверять его воспоминаниям. Ларин говорил, что съезд принял предложенную им резолюцию единогласно. Если учесть, что, кроме представителей ВСНХ и промышленных предприятий, там участвовали делегаты центральных комитетов всех отраслевых профсоюзов, то видно, ка­кой внушительной была поддер­жка, которая, однако, оказалась недостаточной, чтобы преодолеть сопротивление централь­ных государственных и партий­ных органов.

Не менее показательна и история с избранием нового состава Президиума ВСНХ. Ларин не вошел в него. Тогда 31 янва­ря он пишет записку на Пленум ЦК с просьбой в его присутст­вии обсудить вопрос о неизвест­ных ему причинах отстранения его от участия в Президиуме ВСНХ вопреки тому, что коммунистическая фракция съезда Сов­нархозов дала ему «максималь­ное количество голосов из всех кандидатов, предложенных дополнительно к списку ЦК, и да­же значительно больше, чем одобренному Политбюро списку в целом».

ЦК партии в ответ на запрос Ларина постановил решение Политбюро утвердить и поручил Каменеву, Крестинскому и Томскому письменно сообщить ему мотивы постановления ЦК. Такой ответ был составлен: Ларину ставилось в вину, что он неоднократно выступал в печати, на съездах и собраниях «с предложениями вся­ких изменений в области зара­ботной платы, твердых хлебных цен и способов заготовки про­дуктов, которые были равно­сильны полному отказу от та­рифной и продовольственной по­литики, принятой и одобренной нашей партией».

Вот так закончилась отнюдь не первая и не последняя попытка замены военного коммунизма новой экономической политикой. В то время в руководстве пар­тии и государства, переоценив­шем значение военных и политических успехов 1919 года, укре­пилось мнение о возможности «велениями пролетарского госу­дарства» достичь желанной це­ли. Жизнь показала ошибоч­ность этого мнения.

______

Аргументы и факты. 1990. № 5. с. 4.


Шитов В.

^ [ИНОСТРАННЫЕ КОНЦЕССИИ]


Читал, что в старые времена полно было в России чужестранцев-предпринимателей. Они много чего делали на пользу и себе и нашей стране. Интересно, сколько их было раньше и не зря ли мы их чураемся теперь? […] На вопрос отвечает доктор экономических наук В. Шитов.


Первой попыткой ис­пользования нестандарт­ных форм деловых взаимо­отношений с иностранными фир­мами была концессионная политика, проводимая Советским государством в 20-е годы. Она заключалась в том, что государство для решения актуальных задач развития экономики стра­ны заключало договоры с частными предпринимателями, иностранными фирмами на эксплуа­тацию промышленных предприя­тий, земельных и других угодий.

Использование концессий В.И. Ленин рассматривал как важный элемент провозглашенной им новой экономической политики, открывавшей в числе прочего и большие перспективы активного развития деловых связей советских предприятий с иностранным фирмами.

Всего за период с 1922 по 1927 г. поступило 2211 концессионных предложений, из которых 163 привели к заключению соглашений. Наибольшее количество предложений было сделано соискателями концес­сий из Германии (35%), Вели­кобритании (10%), США (9%) и Франции (8%). 2048 предло­жений были отклонены, из них 50% потому, что касались объ­ектов, которые Советское пра­вительство не намеревалось сда­вать в концессии, 35% — вслед­ствие отсутствия гарантий должной финансовой обеспеченности предложений и 15% - из-за неприемлемости условий, предложенным соискателями.

Практика концессионного де­ла довольно быстро выявила две основные формы концессий — «чистые» концессии и смешан­ные общества. При «чистой» концессии иностранный пред­приниматель самостоятельно создавал и эксплуатировал кон­цессионное предприятие. В слу­чае со смешанным обществом объект эксплуатировался совме­стно иностранной фирмой и со­ветской организацией, создавал­ся здесь и уставной фонд, обыч­но с 51%-ным участием в нем советской стороны.

О сферах приложения концессионного капитала в СССР можно судить по следующим данным: из 145 концессионных договоров, заключенных за 1922—1926 гг., 36 были созда­ны в сфере торговли, 6 — в лес­ном хозяйстве, 10 — в сфере сельского хозяйства, 6 — в области рыболовства и охоты, 25 — в горном деле, 32 — в обрабатывающей промышленно­сти, 12 — в сфере транспорта и связи, 3 — в строительстве.

К концу 1927 г. было заключено 24 концессионных догово­ра о технической помощи, в том числе по передаче знаний и опы­та в области дизелестроения, производства холодильных установок, радиоаппаратуры. Только из США привлекались специалисты для консультаций при строительстве Ростсельмаша, Сталинградского тракторного завода, Днепростроя.

К началу 1927/28 хозяйственного года общие вложения иностранного капитала в народ­ное хозяйство СССР достигли 52,2 млн. руб. В доход государ­ства от концессий поступило в 1920/21 и в 1924/25 г. — по 14 млн. руб., в1925/26 г. — 26 млн. руб.

Экспорт горных и лесных концессий обеспечил СССР валют­ную выручку в 1924/25 г. — на сумму в 11 млн. руб., в 1925/26 г. - в 16 млн. руб., в 1927/28 г. — в 18 млн. руб.

В последующие 5 лет советская сторона собиралась разме­стить в своем народном хозяй­стве на выгодных для концес­сионеров условиях от 750 млн. до 1 млрд. долл. иностранных капиталовложений. В 1928 г. Совнарком СССР принял специ­альное постановление об акти­визации концессионной поли­тики. Постановлением был оп­ределен ориентировочный план предоставления концессий, включавший около 100 объектов в металлургической, топливной, химической промышленности, машиностроении, на транспор­те, в сельском и коммунальном хозяйстве. Но ему была предопределена короткая жизнь.

В скором времени в СССР был взят курс на сворачивание рыночных отношений, переход к административно-командным методам управления. Предприятия с участием частного капитала стали рассматриваться как ненужный и вредный элемент экономического организма стра­ны. К 1933 г. все концессии, кроме японских на Дальнем Востоке, были ликвидированы. Так завершился первый этап нетрадиционных деловых взаимоотно­шений Советского государства с иностранным капиталом.

____

Аргументы и факты. 1989. № 43. с. 8.



Мосякин А.

^ БРИЛЛИАНТЫ ИЗ КОРОНЫ:

История распродажи российских драгоценностей

в документах и комментариях


1921 год... Голод, разруха, Гражданская война. Вопрос сто­ял остро: быть или не быть Советскому государству? Чем на­кормить людей? Как заставить работать затихшие фабрики и заводы?.. В этой невероятно сложной ситуации правительство, к сожалению, пошло и на такую неординарную меру, как продажа части российских сокровищ. Сейчас, с расстояния почти в 70 лет, мы иначе смотрим на те драматические собы­тия. Историю не переделать, но знать её необходимо, чтобы извлечь уроки на будущее. Читатели, надеемся, вспомнят о трагическом фоне событий, о которых рассказывается в пуб­ликуемых ниже заметках. […]


Впервые упоминание о Хаммерах встречается в запи­ске Ленина членам ЦК от 14 ок­тября 1921 г.: «Рейнштейн сообщил мне вчера, что американский мил­лионер Хаммер, русский родом, дает миллион пудов хлеба уральским рабочим на очень льготных условиях и с приемом уральских драгоценностей на комиссию для продажи в Америке. В России находится сын (и компаньон) этого Хаммера, врач, привезший Семаш­ко в подарок хирургических инструментов на 60.000 долла­ров. Этот сын был на Урале с Мартенсом (старейший член партии, член президиума ВСНХ. — А. М.) и решил помочь вос­становить уральскую промыш­ленность. Доклад сделает вско­ре Мартенс официально».

Суть предложения состояла в следующем: «Американская объединенная компания медикаментов и химических препаратов» (детище Хаммеров) приобретала концессию на разработку асбе­стовых рудников под Алапаевском и закупала для русских один миллион пудов зерна в об­мен на право вести широкую предпринимательскую деятель­ность в России. В.И. Ленин зажегся идеей, увидев в ней «дорожку к американскому деловому миру». Уже 27 ок­тября договор был заклю­чен, и в начале декабря в Ревельский порт (Петроградский замерз) вошел первый корабль с американским зерном по товаро­обменному контракту, заключен­ному Армандом Хаммером с Екатеринбургским советом, а в Москву прибыли обменные товары из Екатеринбурга. По свидетель­ству Хаммера, в основном это были меха и кожи; в Москве к ним добавилась тонна черной ик­ры, которая пошла в Америке нарасхват по 25 долларов за ки­лограмм, — и больше ничего. А между тем документы свиде­тельствуют об ином. 27 октября в записке члену коллегии Наркомвнешторга Ле­нин писал: «т. Радченко! Тов. Мартенс прислал мне подписанный Вами договор с американской компанией (Хаммер и Мишелл). Мне кажется, что этот договор име­ет громадное значение, как на­чало торговли. Абсолютно не­обходимо, чтобы Вы обратили сугубое внимание на фактиче­ское выполнение наших обяза­тельств. Я уверен, что без сугубого нажима и надзора ни черта не будет сделано. Прими­те меры тройной предосторож­ности и проверки исполнения. Мне сообщите, кого назначаете ответственным исполнителем; какие товары готовите; налега­ете ли особенно на артистические и гохрановские и т.д. 2 — 3 раза в месяц присылайте мне отчеты: что привезено в порт».

Таким образом, здесь ясно вид­но, что в расчетах с фир­мой Хаммеров применялись художественные ценности. А 18 ноября Ленин пишет в ВЧК и Наркомфин: «В целях сосредоточения в одном месте всех ценностей, хранящихся в настоящее вре­мя в различных государствен­ных учреждениях, предлагаю трехдневный срок, со времени получения сего, сдать в Гохран все ценные вещи, находя­щиеся ныне в распоряжении ВЧК».

К концу 1921 года «окно» по перекачке сокровищ Гохрана и Антикварного экспортного фон­да, пробитое Тартуским мирным договором, работало в полную мощь. Вот что свидетельствует Арманд Хаммер: «В то время Ревель был одним из перевалочных пунктов в тор­говле с Россией, но большая часть поступавших туда из России товаров для обмена на продукты питания представляла собой контрабанду: произведения искусства, бриллианты, платина и бог знает что еще. Все это нелегально отправлялось через границу в обмен на продукты питания. Зимой 1921 года в Ревеле работало отделение Наркомвнешторга, которое закупало за границей товары для отправ­ки в Ревель, оплачивая их золотыми слитками».

Добавлю к этому, что там же, в Ревеле, расположился экспорт­ный банк самого Хаммера.

Из эстонской столицы тяну­лись нити в Стокгольм, Ригу, Берлин, Лондон, Нью-Йорк. 10 марта 1922 года Ленин пишет: «Совершенно секретно, т. Красин! Вы мне говорили при одном из наших последних свиданий, что у Вас были пере­говоры с одним английским купцом об образовании совме­стного общества для реализации драгоценных камней и т.п. Прошу Вас написать мне несколько строк, вышло ли что из этого плана? То же относи­тельно Германии».

Когда в начале 1922 года в Гохран были переданы коронные драгоценности и начались их изучение и оценка комиссией А.Е. Ферсмана, замнаркома фи­нансов Г.Я. Сокольников пред­ложил реорганизовать Гохран в валютное управление при Наркомфине, но получил ответ: «Ужасно боюсь, что мы околеем от переорганизаций, не доводя до конца ни одной прак­тической работы. Пусть Троцкий и Баша доведут до конца дело Гохрана; собрать, сохра­нить, реализовать. Ленин».

Весной 1922 года прошла Генуэзская конференция, следствием которой стало подписание Рапалльского мирного договора между Советской Россией и Германией. Центром политичес­ких и экономических интересов Москвы стал Берлин. Туда на­правляется бригада старейших деятелей революционного дви­жения: В.В. Старков, Б.С. Стомоняков, А.М. Игнатьев, Г.Л. Шкловский, Ю.X. Лутовинов, К.М. Бегге — с Н.Н. Крестинским во главе. М.Ф. Андреева 25 января 1922 года сообщала Ленину из Берлина: «Вы, конечно, знаете, что снова мы работаем, как встарь, все вместе: Буренин, Березин и я. Сейчас у нас большие надежды, что добудем денег в хорошей валюте за наши bric-a-brac — и только бы не помешала нам какая-нибудь коммерческая политика больших Полпре­дов».

«Bric-a-brac» — в переводе с французского — «старье, хлам». Вещи, составившие гордость лучших музеев мира, для нее не более чем хлам...

Уже в октябре 1922 года в од­ной из лучших галерей Берлина — Ван Димена — открылась «Первая русская художественная выставка», на которой про­давалось свыше 200 лучших произведений русского авангарда и антиквариат. Выручка составила несколько миллионов марок. А вскоре в Стокгольме была реализована крупная партия гобеленов, фарфора и других произведений искусства из национализированных частных собраний. После этого публичные выставки-распродажи и аукционы стали нормой (с 1922 по 1940 год их состоялось свыше двадцати).

1923 год — один из самых драматических в истории Ал­мазного фонда. Тогда на рынках Амстердама и Антверпена неожиданно появились бриллианты, в которых специалисты узнали часть русских коронных драго­ценностей. Возник политический скандал. Зарубежная пресса писала, что эти города и их банки используются советским правительством для валютных операций с золотом, алмазами и церковными ценностями. Чтобы заглушить возмущение, в конце 1924 года в Колонном зале Дома союзов спешно открылась вы­ставка коронных драгоценно­стей, которая должна была до­казать миру, что они целы и не­вредимы.

Однако есть неоспоримые свидетельства, что в 1923 году собрание коронных драгоценностей совершило интригующий вояж под охраной латышских красных стрелков из Москвы в Читу, где находилось китайское представительство. Руководил операцией работник наркомата финансов Р.Я. Карклин. В ар­хивах сохранилось удостовере­ние, выданное ему 28 декабря 1922 года за № 2739, где ска­зало, что тов. Карклин Роберт Янович назначен уполномочен­ным Народного комиссариата финансов РСФСР при Дальнево­сточном ревкоме.

Загадку этого турне нам еще предстоит разгадать. Но, учиты­вая все вышесказанное, можно достоверно предположить, что после экспертной оценки сокро­вищ комиссией Ферсмана их вывезли на Дальний Восток, что­бы продать (или заложить) в Америку и Европу через Маньч­журию, которая еще со времен постановления «О хлебных за­купках» стала центром нашей внешнеэкономической активно­сти. Видимо, канун этой сделки века запечатлели опубликованные недавно в каталоге аукцио­на «Сотби» фотографии, на ко­торых снята в Чите, в богатом особняке, на фоне коронных драгоценностей группа совет­ских официальных лиц и респек­табельных иностранцев.

Судя по ним, решили скопом загнать все величайшие реликвии Алмазного фонда: державу, скипетр, собрание корон — с короной Российской империи во главе, коллекцию бриллиан­товых подвесок и бриллианто­вых диадем, бриллиантовые знаки и цепи императорских орденов, подарочные золотые кубки, уникальную коллекцию вееров и перстней, император­ские пасхальные яйца фирмы Фаберже и многое другое... Вещи, изображенные на фото­графиях, хранились в Галерее Драгоценностей Эрмитажа и в Бриллиантовой комнате Крем­ля. Большинство из них бесследно исчезло в 20-е годы. Некоторые впоследствии обнаружились в американских частных собраниях, например брачная корона русских импе­ратриц, изготовленная из брил­лиантового пояса Екатерины Великой. Сейчас она находится в собрании Марджори Меривезер Поуст — жены бывшего посла США в СССР Джозефа Дэвиса.

Госпожа Поуст купила её на аукционе «Сотби» в декабре 1966 года, а вот насчет того, как она оказалась в Америке, существует несколько версий — и одна из них, между прочим, китайская. Возможно, бриллиан­ты, проданные в 1923 году в Бельгии и Голландии, были из этой партии и попали в Европу через Читу — Харбин - Влади­восток. И такая же участь ожи­дала остальное.

Такова правда о начальных го­дах истории Гохрана.

Дальнейшее известно. В 1925 году возникла Главная контора Госторга СССР по скупке и реа­лизации антикварных вещей «Антиквариат». Тогда же выш­ла брошюра «Алмазный фонд СССР», где прямо говорилось, что при Советской власти эти сокровища «зажили новой жизнью и так или иначе примут участие в общей созидательной работе... превратясь в столь необходимые для рабоче-крестьянского государства предметы, как машины и т.п.». Осенью 1928 года продажей сокровищ Эрми­тажа и пригородных петербург­ских дворцов начался второй этап «революционного накопле­ния», который длился - то раз­гораясь, то затихая, — до нача­ла войны. Десятками тысяч, без счета распродавались памятни­ки той самой культуры, кото­рую некогда божились беречь и охранять.

______

Труд. 1990. 20 сентября. С. 4.


Листов В.

^ РЕВОЛЮЦИЯ МОЛОДАЯ: 1917 - 1927


Первое послеоктябрьское десятиле­тие — время легендарное. […] Конечно, наука, стреноженная мифами, небезупречна. Тем не менее годы с 1917-го по 1927-й изучены куда лучше, чем последующие периоды. Причины ко­ренятся в самом характере эпохи. Что историк, занятый 30—40-ми годами, по крупицам собирает в труднодоступных архивах, его коллега, занятый годами 20-ми, находит просто, в газетах. С Октября отменена, например, тайная дипломатия — международная политика вершится на глазах всего народа. Печатаются отчеты советских учреждений — вплоть до ВЧК. Критические стрелы регулярно направляются снизу вверх, достают партийных и советских руководи­телей всех рангов, не минуют даже и Ленина. Словом, достигнута была та гласность, за которую мы сейчас только еще боремся.

Эпоха, кажется, ничего не скрывала, и недаром её поэт, как бы оттесняя буду­щих исследователей, настаивал: «я сам расскажу о времени и о себе».

Но именно здесь-то и обнаруживается основной грех наших исторических воззрений — грех доверчивости. Как о человеке нельзя судить по тому, что он сам о себе думает, так и эпоху невозможно оценивать только по её идеологическим проявлениям.

Нет ни одной исторической полосы, где бы знак, символ, лозунг были так влиятельны и суверенны, как в первые послеоктябрьские годы. Мировая справедливость и всеобщее счастье казались дразняще близкими — вот-вот, стоит только протянуть руки, вооруженные сер­пом и молотом. «Железной рукой заго­ним человечество к счастью» — было выбито на одном из московских зданий в 1919 году. «Да здравствует золотой век!» — такой плакат несли демонстран­ты в Петрограде 7 ноября 1918 года. «Здесь все равны, как в бане» - красо­валось над окошечком железнодорожной кассы в «Метрополе», где шла живая очередь и не действовали никакие ман­даты.

[…] трезвые предостережения сосуществуют, живут в одном времени и пространстве с эйфорией и пустейшим бахвальством. Конец 1919-го — начало 1920-го несут с собой победы в Граждан­ской войне, и многим «пламенным трибу­нам» кажется, что с последним солдатом Антанты с нашей земли навсегда уйдут голод, разруха, социальная несправедли­вость. Призрак мгновенного социализма […] является […].

За три года войны понятия о социализ­ме и коммунизме у многих стали привыч­но «военными». Коммунизм там, где лю­ди в кожаных куртках требуют беспреко­словной дисциплины и подчинения; где мозг в центре, а на периферии только слепые орудия, только вечно понукаемые («вплоть до высшей меры») исполнители. Например, Троцкий не видел пути вперед «без установления такого режима, при котором каждый рабочий чувствует себя солдатом труда, который не может собою свободно располагать, если дан наряд пе­ребросить его, он должен его выполнить; если он не выполнит, он будет дезерти­ром, которого карают».

Трудно представить себе более откровенную аракчеевщину под красным фла­гом. Но за годы войны у многих сложил­ся предрассудок, основанный на реаль­ном горьком опыте: либо милитаризация нашего завода, совхоза, учреждения и даешь красноармейский паек, либо дела не будет. Среди вопросов, которые неза­долго до перехода к НЭПу рассматривало правительство, был даже проект милита­ризации московской киношколы (будуще­го ВГИКа). Проект был отвергнут, но са­мо его внесение симптоматично. Тогдаш­ние руководители искусства, как видим, всерьез обсуждали военные методы обу­чения в художественном вузе.

[…] К НЭПу переходила страна вконец разоренная, голодная, потерявшая на фронте и в тылу не менее 8 миллионов человек. Выплавка металла упала, чуть ли не до уровня XVIII столетия. В основе тогдашней перестройки лежала замена продразвер­стки натуральным налогом с крестьян; ос­тальное горожане добирали у того же му­жика на вольном рынке за деньги. На­чальная задача формулировалась более чем скромно — накормить всех, прогнать призрак голодной смерти. Речь вовсе не шла о переустройстве громоздкого и раз­ветвленного аппарата, ведающего слож­ным и многоликим миром современной ин­дустрии.

НЭП был подготовлен не только объективным ходом вещей, но и сознанием, субъективными навыками миллионов. Крестьянин, что называется, от века тор­говал, выносил на рынок некий излишек продуктов своего хозяйства. Поэтому в новых условиях, предлагаемых ему государством, с точки зрения крестьянина было больше привычного, чем может по­казаться с первого взгляда.

С другой стороны, в городе существо­вали еще тысячи мелких хозяйчиков, го­товых пустить свои маленькие капиталы в производство того, что мужику потребно. Сразу после соответствующих декретов они наладили производство тогдашнего дефицита. Гвозди и ситец, сахар и керо­син, мыло и спички город смог поставить в деревню.

С догмами «военного коммунизма» это плохо вязалось. Любопытно вспомнить, что даже Ленин, инициатор нового подхо­да к хозяйствованию, в первые недели и месяцы НЭПа избегал слова «торговля». Он предпочитал говорить о товарообмене между городом и деревней, еще сохраняя почтение к лексикону предшествующей поры. Позднее он выдвинул знаменитый лозунг «Учитесь торговать!» и тем самым привел слово в точное соответствие с де­лом.

[…] мы редко говорим о том, чего стоило тогдашнее ускорение. Смешно спрашивать: нужна ли была элек­трификация России? Необходимо нужна! Но лишь немногие могут назвать нынче источники, которыми питалось выполнение плана ГОЭЛРО. Одним из главных источ­ников была массовая вырубка лесов Се­верной России и продажа их на Запад за валюту. Другого выхода просто не было.

[…] в начале двадцатых пришлось прибегнуть к массовому изъятию церковных ценно­стей — под негодующие возгласы тысяч верующих в уплату за хлеб шли драгоценные предметы церковного обихода, сокро­вища монастырских ризниц. Напомню и о том, что многие священнослужители са­ми одобряли эту государственную акцию, откликались на нее добровольно.

К началу двадцатых каждые двое из трех жителей Европейской России и За­падной Сибири были неграмотны. Это постоянно грозило тупиком, срывом всех без исключения начинаний. Основной мотив требований времени с абсолютной точностью уловила Н.К. Крупская. «Митин­ги, — писала она, — приелись массам, на митинги теперь ходят неохотно. Масса… хочет знаний, хочет самостоятельно обду­мать все. Для приобретения знаний, для самостоятельной переработки сообщаемо­го, для работы с книгой у массы часто не хватает чисто формальных знаний и уме­ний, вроде умения читать и писать». Отсюда — широчайшая сеть учебных заве­дений самых разных рангов: школы, кур­сы, ликбезы, рабочие факультеты при ву­зах.

Крупнейшим очагом распространения грамотности, знаний становится Красная Армия. Через её ряды с 1918 года прохо­дят миллионы крестьян, сумевших овла­деть многими культурными навыками. К 1924 году (по сравнению с Гражданской войной) численность армии сократилась вдесятеро: в лице демобилизованных красноармейцев российская деревня получила свой авангард, лидеров борьбы за новый быт.

Среди почти забытых примет времени — такие праздники вновь обретенного изобилия, как Нижегородская ярмарка 1922 года и первая сельскохозяйственная вы­ставка 1923 года в Москве. […] Все […] было доступно, продава­лось, хоть и не задешево.

Нам, думаю, предстоит восстанавливать еще одну грань исторической справедливости. Каждый без труда назовет десяток-другой полководцев Гражданской войны. Известны и командиры промышленности времен первых пятилеток. Но и лидеры хозяйственного возрождения начала двадцатых не должны быть забыты. Совре­менному читателю мало что скажет имя Сергея Васильевича Малышева (1877—1938). Его называли «красным купцом». Сын приказчика, смолоду ушедший в ре­волюцию, он тонко и точно понимал пси­хологию крестьянина, торговца, ремеслен­ника. Портрет Малышева, спокойного и рассудительного бородача, верно нарисован в одном из рассказов Бабеля — пи­сатель сопровождал «красного купца» в поездке по Волге, когда Малышев удачно менял городские гвозди на деревенский хлеб. Именно Малышев председательство­вал потом в ярмарочных комитетах в Ирбите, Нижнем Новгороде...

В ранней советской истории много поучительного. Например, та политическая система, которая склады­валась ещё во времена Гражданской вой­ны, а потом действовала почти до конца двадцатых. Основным её признаком ста­ла однопартийность.

[…] Ранний большевизм вобрал в себя не только все силы социалистического преобразования; он выступал и от имени еще не завершенной демократической рево­люции. Идейные конфронтации, мнения и оттенки мнений не исчезли. Но они выявлялись главным образом внутри больше­вистской партии. Допущение иных поли­тических групп по инерции выглядело бы как возрождение гражданской войны, как отступление от пролетарской революции.

Сопоставление мнений, а иногда и острейшая борьба группировок шла в Сове­тах, в профсоюзах, в кооперативах, в других общественных организациях, в прессе. Такая борьба была основой, движущей силой нарождающейся политиче­ской системы. Конечно, строителям этой политической системы с первых же шагов не хватало общей культуры, глубокой демократической традиции. Поэтому признаки неустойчивости, близкого заверше­ния той исторической полосы можно раз­глядеть уже довольно рано.

Весной 1922 года Генеральным секрета­рем ЦК РКП(б) стал И. В. Сталин. Воп­рос, почему именно он занял этот пост, нуждается в специальном исследовании. Формально он принадлежал к «партийной гвардии», однако по своему характеру, по наработанным навыкам своей деятельно­сти был далек не только от партийной ин­теллигенции, но и от интеллигенции вооб­ще. Быть может, на высокий партийный пост его привело недоверия партийных «низов» к образованным «верхам», к лю­дям в пенсне, которым «не понять наших рабоче-крестьянских интересов». Возмож­но, партийцы нового поколения видели в Сталине человека, который, потеснив «стариков», поможет им занять места в руководстве. С другой стороны, интеллигентов, вроде Бухарина, генсек Сталин устраивал, когда помогал им удержать свои позиции в ожесточенной внутрипар­тийной борьбе, когда говорил по бумаж­ке, написанной не им. Бездушие, жесто­кость Сталина, его приверженность к ре­прессиям, известная со времен Гражданской войны, никого не смущали: тогда это не считалось недостатком.

Довольно широко распространено мне­ние, будто весна 1922 года и была момен­том прихода Сталина к власти. Даже в ле­нинском завещании сказано, что Сталин, став Генсеком, сосредоточил в своих ру­ках необъятную власть. Думается, однако, что известная формула нуждается в истолковании. Речь не шла о «необъятной власти» над всей страной. Став во главе партийного аппарата, Генсек далеко еще не диктовал своих условий партии, а тем более Советам, профсоюзам, кооперати­вам и другим массовым организациям. Говоря обобщенно, Сталин еще не был властен над разветвленной и многообраз­ной политической системой. Скажу боль­ше: партийная традиция тех лет вовсе не ставила знака равенства между вождями и секретарями ЦК. Должности секретарей в Центральном Комитете были больше организационно-техническими, чем политическими. Например, секретарями ЦК были Клавдия Новгородцева, Елена Стасова, Николай Крестинский, мало кому извест­ный в ту пору В.М. Молотов. А вот Ле­нин секретарем ЦК никогда не был.

Всенародная известность таких деяте­лей, как Я.М. Свердлов, М.И. Калинин, Г.И. Петровский, В.И. Ленин, А.И. Ры­ков, была основана на том, что они стояли во главе государства и правительства, а вовсе не потому, что занимали должно­сти в партийном аппарате.

Значит, Сталин не стал всевластен, за­няв пост Генсека. Это потом, с течением времени, он наполнил свою должность таким смыслом. О том, почему не срабо­тала демократическая система, историки спорят, и вряд ли эти споры иссякнут в ближайшем будущем. Здесь важно только подчеркнуть, что партийный аппарат во­все не стремился в начале и середине двадцатых годов присвоить себе права и обязанности Советов, других обществен­ных институтов. Руководящая и направ­ляющая сила партии выражалась скорее в моральном авторитете, чем в решениях, носивших исполнительный, администра­тивный, судебный характер.

Так, знаменитый план ГОЭЛРО, кото­рый Ленин называл второй программой партии, был, тем не менее, принят VIII Всероссийским съездом Советов. И первая пятилетка девять лет спустя была одо­брена окончательно высшим государст­венным органом — V съездом Советов СССР.

Крупный шаг вперед советская государственность сделала в декабре 1922 года, когда полномочные посланцы советских республик собрались на I Всесоюзный съезд Советов и единогласно приняли Декларацию и Договор об образовании Сою­за ССР. Союз объединил четыре респуб­лики — РСФСР, УССР, БССР и Закав­казскую Федерацию.

Создание СССР сразу, с первых же дней, мыслилось как первоячейка всемирного братства народов, как начало спло­чения тружеников разных наций. Харак­терная черточка времени. Для делегатов I съезда устроили спектакль в Большом театре — давали отрывки из «Князя Иго­ря», «Аиды», «Кармен» и «Снегурочки». Декорации менялись при открытом зана­весе. И когда в несколько минут таверна из «Кармен» исчезала и возникали пала­ты Берендея, зал устраивал мощную ова­цию рабочим сцены. Делегаты этим под­черкивали, что рабочие — полноправные участники театрального представления, а рабочий класс — основа всеобщего интер­национального братства.

Необходимость объединения республик считалась аксиомой, диктовалась всей логикой хозяйствования, развития национальных культур. Но и здесь не обошлось без решений, плохо сообразующихся с обстоятельствами переходного периода. Например, полагали, что письменность всех народов Союза — и в первую оче­редь тюркоязычных — надо перевести на латинский алфавит. Славянские языки не составили бы исключения. Реальные пути сближения языков, как мы знаем, оказа­лись иными. К середине двадцатых годов новая государственность набрала силу, хо­тя успехи были и не во всем очевидны.

Маленькая заметка в «Ленинградской правде» буднично и спокойно сообщала, что согласно статистическим данным Ленинград достиг довоенного уровня пита­ния. Всего несколько лет назад, в годы Гражданской войны, города пустели, безлюдели. Одна только Москва потеряла не меньше миллиона жителей. Теперь развитие хозяйства, науки, техники, культуры повело к обратному процессу. Возьмите едва ли не любой роман или очерк сере­дины двадцатых годов — вы почти навер­няка найдете описание квартир-коммуна­лок, где ночуют в коридорах, на раскла­душках и сундуках, а по утрам выстраи­ваются в огромные очереди к водопровод­ным кранам.

Рост городов, бурный, ничем не регулируемый, отставал от реальных возможно­стей обеспечить каждого работой, жиль­ем, культурной средой. Росли очереди безработных на биржах труда. В газетах той поры часто можно встретить сооб­щения вроде следующего: ЦК комсомола призывает членов РКСМ не искать места жительства в таких-то и таких-то городах (следует список), так как в них обостри­лась безработица.

Но призывы помогали мало. Миграция сдерживалась и регулировалась главным образом чисто экономически: насильственное, административное прикрепление человека к месту жительства почиталось одним из признаков проклятого эксплуа­таторского прошлого. В Малой Совет­ской Энциклопедии с революционной простотой объяснялось: «Паспортная система была важнейшим орудием полицей­ского воздействия... Советское право не знает паспортной системы». Поэтому удо­стоверением личности полноправно служил любой документ — профсоюзный билет, пропуск, трудовая книжка, призывное свидетельство и т.д. Свобода передвижения и свобода проживания почитались од­ним из великих завоеваний нового строя.

Массовое сознание стало более земным и реалистичным, чем в годы Гражданской войны. Тем не менее новая ситуация порождала и новые мифы.

[…] Мысленное спря­мление пути к всеобщему благополучию по-прежнему не было редкостью. Оно да­вало о себе знать не только в публицисти­ке и фольклоре, но даже, к сожалению, в государственных актах. Так, 6 сентября 1926 года ВЦИК и Совнарком РСФСР приняли постановление об организации принудительных работ без содержания под стражей. В нем объяснялось, что пролетарское государство далеко не всегда помещает преступника в тюрьму или в исправительный лагерь. Наказание отныне нередко отбывалось иначе — по месту работы, а иногда даже на частных пред­приятиях.

Между тем реальная жизнь далеко не всегда соответствовала лучшим намерениям. С 1923 года на Соловецких остро­вах Белого моря действовал первый круп­номасштабный лагерь. В середине двадца­тых его, как правило, населяли заключен­ные, действительно виноватые перед госу­дарством, — белогвардейцы, участники мятежей и восстаний, растратчики, воры, мошенники и другие антиобщественные элементы. Но режим, созданный на Со­ловках, уже тогда был далек от прекрас­нодушных иллюзий. Лучшими намерения­ми, как это часто бывает, была выстлана дорога в ад...

Первое советское десятилетие, ко­нечно, только условно можно на­звать историческим периодом. Бы­ло бы странно, если бы строгая периоди­зация насчитывала ровно — день в день — десять лет. Но все-таки к концу этого срока уже проступают явственные черты близкого будущего, следующей историче­ской полосы. Чтобы понять, куда направ­лен поток общественного развития, надо представить себе прежде всего положение в деревне.

Перебирая века и века отечественной истории, мы вряд ли найдем время, которое могло бы сравниться с серединой двадцатых годов по сытости и благосостоя­нию российской деревни. Товарищества по совместной обработке земли, артели и сельскохозяйственные коммуны были объединениями строго добровольными, а по­тому в высшей степени жизнеспособными. […]

Но все-таки лицо деревни определяли не коллективные формы ведения хозяйст­ва (к 1928 году были обобществлены всего 1,7 процента крестьянских дворов). Основ­ным кормильцем страны твердо оставался единоличный крестьянский двор. Не буду докучать читателю статистическими выкладками. Ограничусь лишь страницами «Торгово-промышленной газеты» от нача­ла 1926 года. На них помещена анкета, распространенная среди крестьян Тамбовской, Псковской, Омской, Самарской гу­берний, Уральской области. Анкеты рисуют картину сложную, но в общем вполне благополучную. Урожаи хороши. Деревня покупает теперь не только крайне необходимое (все те же гвозди, мануфактуру, керосин), но и кое-какие излишества ци­вилизации — музыкальные инструменты, пудру, губную помаду и т.д.

Однако в крестьянском быту уже отчетливо видны серьезные противоречия. Вот целиком ответ на анкету, полученный от крестьянина Славгородского уезда Омской губернии: «Урожай хлебов — средний. Однако имеются достаточные излишки пшеницы. Очень хорош урожай картофеля, и девать его некуда — кормим им скот. Живется хорошо, но беда в том, что некуда деньги девать. Именно некуда! Хотелось бы при­обрести скотинку, сделать новую пристройку, засеять больше хлеба. Нельзя... Уж очень-то у нас молодежь озорная и считает кулаками всех, кто успешно работает. Заведи себе три лошади — значит, ты «кулак»! Засей 20 десятин под хлеб — кулак! Построй новую избу — тоже кулак. Ну, куда же тогда девать деньги? А зва­ния кулака мы все боимся. Вот и тратим деньги почем зря. И покупаем «казеночку» (то есть водку). Иной раз и хотелось бы отложить в «сберегалку» «про черный день» и на разные надобности, да там фамилию спросят — ну, значит, опять ку­лак: «У него деньги в банке»... Вот и бе­жим от «сберегалки», пряча под пятку червонцы. Хлеб придерживаем. В июне будет видно, каков урожай. Промышлен­ные товары имеются, цены на них хотя и высоки, да хлеб окупает».

В ответе на анкету — масса смысловых оттенков. Комментарием к нему могла бы служить вся история конца НЭПа. «Хлеб придерживаем», — говорит крестьянин. Земледелец ничем не виноват. Не спешить с продажей хлеба его заставляет объективный экономический закон. Чем меньше хлеба на рынке, тем он дороже. Значит, попридержать его выгодно. Но это зна­чит также, что дефицит продовольствия тяжело скажется на рабочих, на всех го­рожанах. Зерна, получаемого через меха­низм продналога, им не хватит.

Другая сторона дела. Крестьянин по логике хозяйственной деятельности стремится заработать как можно больше. Но вложить деньги порою некуда, а порою и просто опасно. Осторожный сибирский мужичок тактично сваливает свои опасения на озорную молодежь, которая объ­явит его кулаком. По правде-то он не мо­лодежи боится. Государственное клеймо – «кулак» - повлечёт многие беды: повышенное налогообложение, а может быть, даже и конфискацию имущества в поряд­ке применения статьи 107 Уголовного ко­декса РСФСР.

Трата денег «почем зря» — на водку — есть свидетельство явного социального неблагополучия.

Изъятие хлебных излишков у кулака (а если быть честным, то не только у кула­ка), начатое со второй половины двадца­тых годов, противоречило ленинской уста­новке — не трогать крестьян, выполняв­ших продналог. Однако вряд ли стоит приписывать такое нарушение только чьей-то злой воле. Для развития прежней, нэповской хозяйственной системы на рын­ке остро не хватало промышленной про­дукции. Деревня нуждалась уже не только в примитивных товарах; она стояла на пороге массового культурного потребле­ния. А городская промышленность не мог­ла её обеспечить. Что дальше?

Дальше было два пути. Либо признание объективного действия законов рыночной экономики и — отсюда — органическое, естественное совершенствование городской и сельской кооперации, повышение производительности труда, улучшение тор­говли, чисто экономическое преодоление противоречий между городом и деревней. Либо возвращение к жестким, внеэко­номическим методам времен Гражданской войны. Первый путь был генеральной ли­нией партии еще с ленинских времен. Второй путь, путь грабежа деревни, а за­одно и насильственного уничтожения ча­стного сектора в городе, был в русле экстремистских взглядов Троцкого, подхваченных потом и Сталиным.

Социальная утопия, выдвигаемая Сталиным, клонила к тому, что новое общество будет построено не через медленное, по­степенное преодоление классовых проти­воречий и различий, а через простое, ра­зовое «преобразование» классов и соци­альных групп, не соответствующих луч­шим идеалам освобожденного человече­ства. Поэтому к союзу рабочего класса с крестьянством Сталин относился не как к прочному фундаменту нового строя, а как к некой тактической уловке временного пользования, вроде Брестского мира. Уже весной 1927 года Сталин говорил об этом прямо и откровенно: «Союз рабочих и крестьян нужен нам не для сохранения крестьянства как класса, а для его преобразования и переделки в направлении, со­ответствующем интересам победы социа­листического строительства».

О том, кто и как будет формулировать эти «интересы», Сталин тогда предпочи­тал не говорить. Но эту роль уже молча­ливо примеривал на себя...

Торжественно, широко праздновала страна десятилетие революции. С 15 по 20 октября 1927 года в Ленинграде рабо­тала юбилейная сессия Центрального Ис­полнительного Комитета СССР.

Выступая на сессии, председатель ВСНХ В.В. Куйбышев говорил: «Какие же итоги мы можем подвести?.. Достаточно обратиться хотя бы к основным цифрам и фактам... Мы в текущем году превзошли довоенную выработку продук­ции (считая по довоенным ценам) в раз­мере шести процентов... Новая экономи­ческая политика способствовала не толь­ко развитию промышленности, но и развитию сельского хозяйства. К 1927/1928 году посевные площади почти уже достиг­ли довоенных размеров. Число рогатого скота превышает довоенное. Крестьянское хозяйство в последние годы обновляет сельскохозяйственный инвентарь. Большое внимание в настоящее время крестьянст­во уделяет техническим культурам».

В разгар праздника, естественно, звучали победные ноты.

Страна вступала во второе десятилетие своей истории.

______

Литературная газета. 1988. 13 июля. С. 12.