Страницы отечественной истории: 1917-1941 гг. Хрестоматия Ставрополь 2009

Вид материала

Документы

Содержание Трагедия ленина Был ли неизбежен культ личности КОРР. Западные советологи утверждают, что, не будь у нас в стране в 30-е годы однопартийной системы, невозможно было бы и устано

Подобный материал:

• Тростников Знаменитость Остросюжетный роман рассказ, 246.11kb.
• Программа лекционного и семинарского курса для студентов исторического отделения Часть, 113.74kb.
• Ионального образования «воронежский государственный педагогический университет» Хрестоматия, 1230.91kb.
• Рекомендации к подготовке и проведению Викторины по истории Великой Отечественной войны, 86.94kb.
• Самарский Государственный Педагогический Университет Кафедра Отечественной истории, 1671.9kb.
• Программа курса «История отечественной журналистики. Ч. 1-3», 1120.36kb.
• Юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», 21.03kb.
• Список использованной литературы: Сборники законодательных актов: Власть и пресса, 161.06kb.
• Редакционная коллегия, 2025.27kb.
• План мероприятий, посвященных празднованию 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной, 735.86kb.

Лисичкин Г.

^ ТРАГЕДИЯ ЛЕНИНА

«Если мы не сумеем... подучиться и научиться и вполне выучиться, тогда наш народ совершенно безнадежно народ дураков».

В.И.Ленин

Незадолго до своей смерти Ф. Энгельс весьма самокритично признал, что он и Маркс «были не правы», пере­оценив степень зрелости капитализма и заблуждаясь относительно реальных условий революционной борь­бы: «История показала, что и мы и мыслившие подобно нам были не правы. Она ясно показала, что состояние эко­номического развития евро­пейского континента в то вре­мя далеко еще не было на­столько зрелым, чтобы устра­нить капиталистический спо­соб производства», что «капиталистическая основа», на ко­торой происходило это разви­тие, «обладала еще очень большой способностью к рас­ширению». С принципиаль­ностью настоящего ученого, абсолютно непонятной многим нашим обществоведам, Энгельс пишет: «История пошла еще дальше: она не только рассеяла наше тогдаш­нее заблуждение, но и совер­шенно изменила и те условия, при которых приходится вести борьбу пролетариату. Способ борьбы, применявшийся в 1848 г., теперь во всех отношениях устарел...».

Та же учесть постигла и Ленина. В августе — сентябре 1920 года «родился» другой Ленин, которого мы совершен­но не знаем, который остался непонятным его ближайшим соратникам по партии. Потом они пытались спекулировать его именем и авторитетом для того, чтобы придать солидность и правомерность и своим действиям, и своим теоретическим выводам. Изве­стно, с какой насторожен­ностью, если не сказать подоз­рением, отнеслось ближайшее окружение Ленина к его последним — предсмертным — статьям. А судьба политического «Завещания» Ленина, то, как с ним знакомили чле­нов партии сразу после его смерти, а тем более во все по­следующие десятилетия, — наиболее яркое и веское дока­зательство того, что новый Ленин, Ленин, сумевший по­нять, что стратегий и тактика большевиков, выработанные накануне Октября и сразу после него, должны быть отбро­шены и заменены абсолютно новой политикой, поскольку совсем другими оказались объективные условия, — та­кой Ленин не только не был нужен большевикам, но про­сто мешал им жить, и рабо­тать. Им повезло — новый Ле­нин осенью 1922 года ушел в отпуск, из которого больше не вернулся. Всего два года, уже больной, работал Ленин, пытаясь спасти государственный корабль, устремившийся к смертельным рифам.

Трагедия Ленина состояла не столько в том, что он просчитался в оценке ситуации, в которой должна была протекать революция, сколько в том, что большевик Ленин оказался после 1920 года даже не в меньшинстве, а просто в теоретической изоляции в своей же большевистской пар­тии. Она, партия, хоть и со скрипом, но приняла его НЭП, поскольку другого выхода (кроме политического само­убийства) тогда не было. Но она приняла НЭП не так, как предлагал Ленин, — «всерьез и надолго», а так, как «похаб­ный» Брест-Литовский дого­вор с Германией. Поэтому-то так легко, быстро и единодуш­но НЭП и был придушен.

Ленин остро чувствовал свою идеологическую изоляцию. Это видно из текста «За­вещания». Ленин перебирает всех ближайших лидеров — Троцкого, Зиновьева, Камене­ва, Бухарина, Пятакова, Ста­лина — и всех по тем или иным причинам, в той или иной степени считает не гото­выми для того, чтобы успеш­но вести дело социалистиче­ского преобразования России.

История, увы, доказала полную справедливость предвиде­ний Ленина. После его смерти в партии победила та самая «марксистско-ленинская» теория, которая гарантировала, что какой бы лидер ни пришел к власти, он должен будет сле­довать именно тем путем, ко­торым шел Сталин. К этой мысли приходил в свое время и Троцкий. Он писал: «...вопрос о Сталине, как самостоятельный вопрос, — не существует. Убийством нельзя изменить соотношение социальных сил и остановить объективный ход развития. Устранение Сталина лично означало бы сегодня не что иное, как замену его одним из Кагановичей, которого советская печать в кратчайший срок превратила бы в гениальней­шего из гениальных». С ним нельзя не согласиться. И Сталин, и его партийные жертвы были единодушны в том, что настоящий больше­вик должен отказаться, если потребует партия, от общече­ловеческих ценностей во имя интересов партии, пролета­риата, мировой революции. На этой зыбкой, криминаль­ной почве родилась филосо­фия «павликов морозовых», которая к конкретному Павлику Морозову не имела ника­кого отношения. Партия, го­сударство официально взры­вали основную ячейку общест­ва семью, призывая детей шпионить и доносить на роди­телей, родителей – на детей, жену – на мужа, мужа — на жену, друга — на своего друга и товарища. В исповедовании этой античеловеческой фило­софии Сталин и его жертвы были едины. Причем это единодушие было не на словах, а искренним.

Ленин, как помним, обиделся за грубые слова Сталина в адрес жены, а президент на­шей великой страны М.И. Ка­линин доказывал свой «боль­шевизм» тем, что безропотно следил из своего Кремлевско­го дворца за мучениями ссыльной жены, приставлен­ной в лагерях к «легкой» рабо­те давить вшей в одежде заключенных. У М.И. Кали­нина хватило политической зрелости, чтобы не обращать внимания на такие мелочи личной жизни, когда страна вершила великие дела. Он, как истый «марксист-ленинец», больше верил партии и в оцен­ке семейных дел, чем себе или жене, заподозренной в шпионаже. Его жертвенный по­ступок повторил премьер В.М. Молотов, жена которого тоже была репрессирована. Так что уж тут говорить о людях более низкого ранга, тем более о «винтиках».

«Принцип большинства» сплотил партию и тогда, ког­да начались громкие процессы над Зиновьевым, Каменевым, Бухариным. Эти люди, побывавшие в царских тюрьмах и ссылках, оговаривали себя не из трусости, а из «идейных соображений», продолжая и в ненормальных условиях верно служить великой Идее, кото­рая требовала жертв. Их друзья и соратники не протя­нули им руку помощи, не усомнились в абсурдности выдвинутых против них обви­нений, потому что в партий­ной среде не может быть дру­жеских отношений в обычном, человеческом понимании это­го слова. Все эти чувства дол­жны быть принесены на ал­тарь партии, которая боль­шинством голосов определит, где истина, а где отклонение от нее.

В письме Ворошилову Бухарин в 1936 году писал: «Обни­маю... циник-убийца Каменев омерзительнейший из людей, падаль человеческая... Что расстреляли собак — страшно рад». С позиций традицион­ных отношений между людь­ми, боровшимися за общее благородное дело, слова эти просто непонятны. Но дело как раз в том, что в основу человеческих отношений «марк­сизм-ленинизм» закладывает иную, противоположную ло­гику. И тогда становится уже непонятным элементарное недоумение, сомнение, которое охватило бы каждого нормального человека, узнавшего что-то невероятное о своем товарище, с которым так мно­го пережито.

А вот еще одно письмо — не вампира Сталина, а мягко­го и тонкого Бухарина. В том же, 1936 году он писал: «Мы проводили массовое уничтожение беззащитных людей вместе с их жёнами и детьми… Но поток движется вперед, в том направлении, в котором должен течь. В нем люди ра­стут и строят новое общест­во». Строки этих писем свиде­тельствуют, что философия «марксизма-ленинизма» была философией не только Стали­на. И создавалась она не только им. Поэтому она так тесно сплачивала большевиков послеленинского периода, несмотря на то, что многие и многие один за другим выпадали из обоймы.

Подобная философия человеческих отношений сохраня­лась у нас в стране до самых последних дней. На всех уров­нях. Раскройте документы, связанные хотя бы с исключением из Союза писателей Б.Пастернака. В этом позоре виноват не Сталин и даже не писатели, а та философия «марксизма-ленинизма», которая объединяет людей, делающих подлое дело, не отда­вая себе отчета в том, что оно подлое.

Сталин и его жертвы были единодушны и в своем отрицании действия закона стои­мости, товарно-денежных от­ношений в условиях строительства нового общества. Еще в 1919 году Бухарин и Преображенский в брошюре «Азбука коммунизма» писали: «...товарное хозяйство обяза­тельно предполагает частную собственность». Раз нет част­ной собственности в послереволюционной России, рас­суждали они, значит, деньги, банки, кредит, торговлю мо­жно выбросить на свалку. В этом отношении троцкист Преображенский и любимец партии Бухарин в 1919 году были единодушны.

В 1920 году Бухарин уже в одиночку пишет книгу «Экономика переходного перио­да», где проводит тот же взгляд на закон стоимости, отрицание роли которого широко открывало двери для во­люнтаризма в экономике и в обществе. «Перед нами, — писал он, — возникает вопрос, годятся или не годятся те методологические приемы и те «мыслительные категории», которые употреблялись Марксом по отношению к капита­листическому обществу, го­дятся ли они теперь, в эпоху ломки капитализма и закладывания нового общественно­го фундамента». Ответ на этот вопрос давался отрицатель­ный: «Старые, испытанные орудия марксистской мысли, отчеканенные Марксом на основе весьма реального сущест­вования соответствующих производственных отноше­ний, начинают давать осечку. А в обиходе практической жи­зни они продолжают некрити­чески рассматриваться как средства действительного по­нимания явлений хозяйствен­ной жизни». Короче, Маркса в Советской России можно бы­ло и побоку.

Ленин, читавший работу Бухарина, пытался урезонить его, оставляя замечания на полях. Тот объявлял политэкономию как науку лишней для социализма, Ленин говорил, не торопись, это неверно. Бу­харин ратовал за то, чтобы экономика работала на проклятый наш нынешний «вал», удовлетворяя общественные интересы, не обращая внима­ния на прибыль, на рентабель­ность. Ленин урезонивал: «Прибыль тоже удовлетво­ряет «общественные» потреб­ности. Надо было сказать: где прибавочный продукт идет не классу собственников, а всем трудящимся, и только им».

Пройдет немного времени, и Бухарин в книге «К вопросу о закономерностях переходного периода», вышедшей в 1928 году, повторит то, что писал в 1919 и 1920 годах, — опять будет ратовать за натуральную экономику, против ориентации на прибыль, утверждая, что закон стоимости перерастает в условиях общественной собственности в закон трудовых затрат. Как все это близко тому, что писал об этом же Сталин. Как все это родственно тому, за что выступал Троцкий. Как все это объединяло всех их, поскольку открывало возможность соз­дать теоретическую базу для формирования Административно-Командной Системы, которая была так нужна всем, кто мечтал в нашей стране жить по милому принципу «что хочу, то и ворочу».

Вплоть до сегодняшнего дня мы с подозрением относимся к использованию рын­ка, закона стоимости в нашей хозяйственной практике, свято храня свою преданность ста­линскому «марксизму-ленинизму», не в силах вырваться из его смертельных командор­ских объятий!

Сталин и его жертвы были также единодушны в решимости построить социализм за счет разорения крестьян. Известная троцкистская теория так называемого «первона­чального накопления» выдвинута в свое время Преобра­женским и поддержана Буха­риным. Она — говоря попро­сту — означала ориентацию на изъятие из деревни огром­ной массы средств без всякого покрытия для форсирования процесса сверхиндустриализа­ции. Эту концепцию по­заимствовал у Троцкого Ста­лин. И когда в 1929 году ряд видных партийных деятелей при виде губительных по­следствий разорения деревни стали нервничать, пытаясь смягчить террор против крестьян, Сталин ловко при­жал своих оппонентов к стене. Обращаясь к партийной аудитории, Сталин риториче­ски ставил вопрос: «Верно ли, что этот сверхналог, уплачи­ваемый крестьянством, суще­ствует на деле? Да, верно. Как он называется у нас иначе? Он называется у нас иначе «ножницами», «перекачкой» средств из сельского хозяйст­ва в промышленность на предмет быстрого развития нашей индустрии. Нужна ли она, эта «перекачка»? У нас нет разногласий насчет того, что эта «перекачка», как временная мера, нужна, если мы, в самом деле, хотим сохранить бы­стрый темп развития промышленности». Эту «перекач­ку» средств из сельского хо­зяйства в промышленность Сталин назвал своим име­нем — «данью». Нежное ухо ряда партийных лидеров сло­во это покоробило. Но Сталин, как бульдозер, наступал на них: «Я мог бы, во всяком случае, сослаться на ряд речей Бухарина, Рыкова и Томского, где они без оговорок при­знают неизбежность в данный момент «ножниц», неизбеж­ность «перекачки» средств из сельского хозяйства в промышленность. А ведь это и есть признание формулы «неч­то вроде дани».

«Марксизм-ленинизм», та­ким образом, есть философия, которая хорошо сплачивает партийные ряды против кре­стьян, против возможностей развития села за свой соб­ственный счет. И, сохраняя преданность этому учению, бюрократия по сей день при­нимает решения, не способствующие экономическому расцвету деревни. И в этом виноват теперь не Сталин, давно умерший, а его философия, которая остается путе­водной звездой для сознатель­ных и стихийных «марксистов-ленинцев».

Сталин и его жертвы были единодушны в том, что отрицали значение таких катего­рий, как «общественный дого­вор» (говоря языком Руссо), общественное согласие, консенсус (как сказали бы теперь). Вместо политики «граждан­ского мира» и палач Сталин, и его жертвы настаивали на по­литике «гражданской войны». Войны с крестьянством, с интеллигенцией, а тем более с буржуазными и мелкобуржуазными слоями.

Идейное единство Сталина и его политических жертв подтверждается актом их недавней полной реабилитации. Никто из них всерьез и не думал по идеологическим причи­нам возражать против поли­тики Сталина. С теми или иными её аспектами они были не согласны чисто, так сказать, с количественной, а не с качественной точки зрения. Замечательны в этом отноше­нии предсмертные слова Бухарина, адресованные им «будущему поколению руководите­лей партии» (заметим, не пар­тии, не пролетариату, не «винтикам», а вождям): «Ухожу из жизни, — пишет Буха­рин (в такие минуты, наверно, не лукавят). — ...Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабри­кует организованную клевету, действует смело и уверенно». Иными словами, в своей гибели Бухарин винит не Сталина, не политическую систему, а всего лишь охранные органы. Его даже не удивляет, как это эти органы смогли стать над партией, над классом. «Любо­го члена ЦК, любого члена партии эти «чудодейственные органы» могут стереть в поро­шок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона. Если бы Сталин усомнился в самом себе, под­тверждение последовало бы мгновенно».

Бухарин и в последние минуты своей жизни не апеллирует к партии, к друзьям, к соратникам, поскольку их нет и быть не может там, где все общечеловеческие нормы общения выброшены, обесценены. Оглядываясь назад, на все беззакония, которые вершил Сталин, Бухарин в эту послед­нюю минуту своей жизни мужественно и бескомпромиссно ставит под всей этой кровавой историей и свою подпись, одобряя содеянное: «Вот уже седьмой год у меня нет и тени разногласия с партией».

К сожалению, не только у Бухарина, но и почти у всех других политических жертв сталинского террора не было сомнения в правильности действий Сталина на базе приня­той в партии после смерти Ле­нина философии «марксизма-ленинизма».

Эта единодушная поддержка Сталина и его кровавой практики является, по сути, торжеством, полной победой выработанной к этому времени партийной философии, получившей название «марксизм-ленинизм». И те колоссальные жертвы, которые понесла наша страна за послеоктябрьский период, являются отнюдь не жертвами террора Сталина. Не мог один человек так просто справиться с десятками миллионов здоровых людей. Чтобы справиться с ними, их надо было разоружить. Разоружить идеологически. Эту задачу и выполнил «марксизм-ленинизм». Каким образом эта философия была навязана великому народу — вопрос особый, отдельный. […]

________

Совершенно секретно. 1990. № 2. С. 6-7.


Самсонов А.М.

^ БЫЛ ЛИ НЕИЗБЕЖЕН КУЛЬТ ЛИЧНОСТИ


Об этом наш корреспондент В. Положенцев беседует с видным историком, академиком А.М. Самсоновым


КОРР. Судя по многочисленным публикациям в прессе, по читательской почте «АиФ», во­прос об отношении к И.В. Ста­лину стал одним из самых болезненных для советской обще­ственности. Как вообще могло произойти, что в стране, в ко­торой совершилась Октябрьская революция, стране с револю­ционными традициями, устано­вилась беспощадная диктатура Сталина?

САМСОНОВ. Думаю, не стоит сводить всю нашу исто­рию только к «беспощадной диктатуре Сталина», только к его, личности. Наше прошлое — это прежде всего героическая борьба народов СССР под руководством Коммунистической партии по восстановлению разрушенного народного хозяйства и по строительству социали­стического общества. Оттолк­нувшись от полуфеодальной России с её слаборазвитой экономикой, низкой культурой, неграмотностью, мы смогли решить сложнейшую историческую задачу — построить гран­диозное здание социализма. И если бы мы не сделали этого, то не смогли бы выдержать и испытания в борьбе с фашистской агрессией.

Я не сторонник того, чтобы всю нашу историю изображать сплошь черными красками, это было бы грубым искажением её. Нужно всесторонне и объективно показывать, как мы шли никем не изведанным путем, как добились действительно исто­рических завоеваний. Но останавливаться только на этом тоже нельзя. Исторический про­цесс всегда неоднозначен, противоречив, сложен, в его палит­ре неизбежны и черные, мрач­ные тона.

В нашем государстве с его передовой в историческом смыс­ле системой были и явления, деформировавшие эту систему, подчас придававшие ей уродливые, преступные формы. В первую очередь мы связываем эти деформации с именем Ста­лина, с его культом.

В первые годы существова­ния Советского государства централизованная власть была оправданна — необходимо бы­ло решать сложнейшие задачи в максимально сжатые сроки, но тогда законность не наруша­лась. Однако централизация слишком затянулась во време­ни и при Сталине стала не­управляемой.

КОРР. Может быть, то, что в нашей стране установился культ личности, закономерно и было проявлением общей для народов слаборазвитых стран предрасположенности к диктату сильной личности? Иными словами, может быть, культ требовался народу, и народ его создал?

САМСОНОВ. Ни одна дик­татура не спрашивает у наро­да разрешения на свое существование. Возьмите Италию, Гер­манию тех же 30-х годов. Социальные и политические усло­вия там были отличны от на­ших.

Не было такой исторической закономерности, которая обрекала бы наше общество на культ Сталина со всеми его страшными последствиями. Ког­да мы, историки, анализируем прошлое, то иногда переоцениваем роль объективного и недооцениваем роль субъективного в истории. Несмотря на целый ряд причин, которые толкали к тому, чтобы в нашем государ­стве установилась жесткая дис­циплина (а это и продолжаю­щаяся вплоть до построения основ социализма классовая борьба, и империалистическое окружение), оправдывать чрез­мерную жестокость, бесчеловечность безнравственно. До­пустим, что при всех существо­вавших тогда объективных ус­ловиях во главе ЦК партии и государства стоял бы не Ста­лин, а другой, более достой­ный человек. Можно назвать целый ряд выдающихся деяте­лей ленинской гвардии, и в том числе М.В. Фрунзе, С.М. Ки­рова, Я.Э. Рудзутака, которые по своему интеллектуальному и нравственному уровню в гораз­до большей степени подходили на этот пост. Едва ли можно оспаривать то, что такого извращения демократических принци­пов, во всяком случае, в тех масштабах и формах, как это произошло в действительности, не было бы.

Недооценивать роль субъективного фактора нельзя, но и переоценивать тоже не следует. Ведь не один же Сталин творил преступления, о которых мы сегодня говорим. Культ не был бы создан, если бы Сталин встретил сплоченный отпор. Но такого отпора не было, а те, кто пытался протестовать, гибли. Главная ответственность за все это лежит на Сталине, но было и его ближайшее окружение, слепо его поддерживавшее, были исполнители, и не только подневольные, но и такие, кто сделал себе карьеру, расправляясь с неугодными. Словом, действовал целый беспринципный механизм, движущей силой которого был, бесспорно, Сталин.

^ КОРР. Западные советологи утверждают, что, не будь у нас в стране в 30-е годы однопартийной системы, невозможно было бы и установление культа личности. Вы согласны?

САМСОНОВ. Наша однопартийная система была сфор­мирована еще при Ленине. И, конечно, причины культа не в однопартийности. Если бы наша система существовала без грубых нарушений принципов демократического централизма, если бы соблюдалась законность, культа тогда бы не мог­ло быть. Но у нас односторонне развивался лишь центра­лизм, который постепенно пере­рос в централизм командно-административный, а уровень демократизации общества опас­но снизился. Так что все беды культа личности были вызваны не однопартийной системой, а её нарушениями, в конечном счете, нарушениями основ Со­ветской Конституции.

КОРР. Еще и сегодня немало людей, преданных Сталину, считающих, что нашей стране нужен «крепкий кулак». Вы, наверное, и сами не раз видели фотокарточки Сталина на лобовых стеклах автомобилей.

САМСОНОВ. На мой взгляд, одной из причин этого является ошибочное представление многих людей о том, что все лучшее, что было в нашей истории, все те завоевания, которыми мы гордимся, связаны с именем Сталина. Такой миф возник не случайно, он внушался средствами массовой информации и пропаганды в течение десятилетий. И часто способствовали этому те, кто пользовался у народа доверием и уважением за прежние свои боевые заслуги.

Любая область нашего хозяйственного и культурного строительства, науки, искус­ства, наша военная мощь, на­конец, связывались со Стали­ным. Люди, естественно, начинали искренне верить в величие личности Сталина. И когда как гром грянул XX съезд партии, когда народ узнал, кем действительно был Сталин, сколько беззаконий и преступлений он совершил, это было потрясе­нием. Для того чтобы поста­вить крест на мифе о Сталине, нужно было обладать извест­ным мужеством, определенным уровнем нравственности. Мно­гие с этим мифом не расста­лись, к сожалению, до сих пор.

Нельзя не сказать еще и о тех, кто в сталинские времена писал доносы, по которым людей хватали, сажали в лагеря, расстреливали. Эти люди сегодня чувствуют свою сопричаст­ность со Сталиным и всем тем, что тогда творилось.

[…] Конечно, люди должны знать правду, а историки — иметь возможность свободно выска­зать свою точку зрения на факты и явления прошлого. Такая возможность сейчас предоставлена, и это одно из высших за­воеваний демократии в усло­виях перестройки нашего обще­ства. Но борьба нового и старо­го, в том числе и в области об­щественных наук, продолжается.

______

Аргументы и факты. 1988. № 18. С. 4-5.