Н. Г. Баранец Философское сообщество: структура и закон

Вид материала

Закон

Содержание Философствующие политики и ученые Культурное самовосприятие университетского философа

Подобный материал:

• Доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ в. А. Бажанов доктор, 2916.35kb.
• Закон может изъять некоторые территории, границы которых он устанавливает, из провинциального, 520.36kb.
• Исследование и издание поддерживалось, 4380.43kb.
• Н. Г. Баранец Философская пропедевтика Учебное пособие, 8432.24kb.
• Философия (вопросы для самоконтроля), 37.08kb.
• Примерные темы письменных работ по истории философии. Античная философия, 75.11kb.
• Управление персоналом вопросы для подготовки к экзамену, 23.69kb.
• Советское философское сообщество в сороковые годы: почему был запрещен третий том "истории, 376.06kb.
• Структурализм научное и философское использование термина «структура», 163.34kb.
• Лекция 4 Философское пробуждение, 456.13kb.

^

Философствующие политики и ученые

Следует отметить, что тип «философов-идеологов» в 80-е гг. XIX в. до 1917 г. в философском сообществе, связанном с кафедральной жизнью, фактически не существовал. Некоторая «идеологизированность» позиции отличала приват-доцента Московского университета Н.Н. Рожкова, читавшего лекции в марксистском духе. Но сам тип «философа-идеолога» в эпистемическом сообществе был представлен как позитивистами – В.В. Лесевичем, Л.Е. Оболенским, так и марксистами-богостроителями – В.А. Базаровым, А.В. Луначарским, П.С. Юшкевичем. В качестве иллюстрации стиля вульгаризаторского социологизма в их оценке возврата к идеализму приведу следующую цитату: «Если в «восьмидесятые» годы главным источником пробуждения склонности к «идеализму» явилось отчаяние перед потускневшею в глазах интеллигентов далью социального будущего, теперь, в «девяностые» годы, рост экзотических культурных «цветов» объясняется групповым эгоизмом т.н. «интеллигентного пролетариата» [299, с.619]. Объясняя появление философии всеединства, П.С. Юшкевич вполне серьезно в качестве фактора детерминации рассматривает урбанизацию и конкуренцию и как психологическую реакцию на них - стремление к целостности: «Везде тысячи конкурентов, везде страшная давка, лихорадка спекуляции, картина биржевого ажиотажа, обстановка ристалища. Внутрисоциальное давление увеличилось во много раз, но пропорционально с этим возросло сопротивление нервной системы» [308, с.57]. При этом надо иметь в виду, что именно этот П.С. Юшкевич, критиковавшийся В.И. Лениным за философские идеи в брошюре «Столпы философской ортодоксии» (1910г.), клялся в верности партийному курсу, но при этом был весьма компетентным математиком и вместе с А.В. Васильевым с 1912 по 1917 выпустил 10 сборников из серии «Новые идеи в математике».

Особую группу составляли «философы-общественные деятели», имеющие выраженную идейную платформу, которая интенцировала их общественную жизнь, выражая ее концептуальные положения. Они философствовали по преимуществу на историософские, политологические, политэкономические темы. Этот тип философов, близких отчасти к «философам-идеологам», но отличавшихся в манере изложения мыслей большей склонностью к продуктивному диалогу, репрезентативности концепций; и поэтому профессиональное философское сообщество отличает их от «философов-идеологов». К этой группе относились в 80-90-е гг. Н.И. Кареев, Н.Н. Страхов, а в первые десятилетия ХХ в. - П.Б. Струве, П.Н. Милюков, известные не столько своей преподавательской деятельностью, сколько общественной в качестве теоретиков российского либерализма.

И, наконец, тип философствующих ученых, или «философов-ученых», чрезвычайно представительный. Если в 80-90-е гг. его активную часть составляли естественники (Н.В. Бугаев, С.А. Усов, Н.И. Шишкин, И.И. Мечников, П.А. Некрасов, В.И. Вернадский), то на рубеже веков перевес возник за счет историков и правоведов (К.Д. Кавелин, М.М. Ковалевский, Б.А. Кистяковский, В.О. Ключевский, С.А. Муромцев, П.И. Новгородцев, Л.И. Петражицкий, Б.Н. Чичерин, Г.Ф. Шершеневич). И естественники и гуманитарии были одушевлены успехами своих наук, с ней связывали формирование «положительного мировоззрения» и в ней видели «лучший источник общественного развития». В 80-90-е гг. в связи с постепенным отходом от позитивизма и его существенной трансформацией, атавизмом выглядели попытки свести все знание к научному, поэтому серьезно обсуждался вопрос о - отличие научной философии от ненаучной, о специфике научного знания и о методологии или философии зоологии, физики, химии, истории права.

Если в 70-начале 80-х гг. ряд выдающихся естественников (А.Г. Столетов, И.И. Мечников, М.А. Мензбир) боролись против философии, вернее, натурфилософии, у которой, как писал А.Г. Столетов, «красивые и туманные дедукции стояли на первом плане; кропотливый труд экспериментатора, точный анализ, математика были не в чести: они казались лишними и вредными при изучении природы» (Цит. по: [268, с.154]), то в 80-90-е гг. появились попытки соединить науку и философию не только за счет превращения последней в «положительную философию» в позитивистском духе, но и как взаимно дополняющий синтез равноправных видов знания, дающих новое, например аритмологическое мировоззрение.

Это наиболее представленные философские роли в эпистемическом сообществе в философии рубежа веков. Кроме них существовали типы «философов-дилетантов» (А.А. Мейер, В.Н. Муравьев), «философов-мистиков» (Г.И. Чулков, В.П. Свенцицкий), философствующих публицистов (С.М. Волынский, Н.М. Минский, Л.А. Тихомиров) и философствующих священнослужителей (Антоний (Булатович), Никанор (Бровкович)), философствующих художников (А. Бенуа, И. Грабарь). Место и значение их идей не столь заметно, но все они дополняли и разнообразили интеллектуальную атмосферу русского духовного ренессанса.

2.3. Развитие философской рефлексии и формирование

Я-концепции философа

^ Культурное самовосприятие университетского философа

Университет в России был одним из олицетворений ее европеизации. Поэтому представители университетской корпорации играли особую культурную роль в глазах русского общества: они потенциально были носителями всего нового, прогрессивного, приобщая к знаниям европейской культуры. Университет сам был частью европейского в русской культуре, а члены университетского сообщества соответственно должны были выполнять культурную функцию.

Сложившаяся в 40–60-е гг. XIX века практика посылать за границу для завершения образования магистров и докторантов способствовала утверждению этого представления, так как, даже не имея активной политической и общественной позиции, вернувшиеся молодые ученые, познакомившись с иным образом жизни, становились отчасти его носителями в глазах соотечественников. Но российский университет как культурный феномен амбивалентен: с одной стороны, организованный по немецкому образцу классического университета он должен был бы базироваться на приоритетности научного исследования, академических свободах и принципе научного исследования, но, с другой стороны, будучи создан "высочайшей волей", организовывался, формировался под государственным надзором и выполнял возложенные на него государством задачи – готовил чиновников для бюрократического аппарата Российской империи, а научно-исследовательская работа была сознательно минимизирована.

Власть чрезвычайно жестоко контролировала и регламентировала университетскую жизнь и учебный процесс, периоды незначительной либерализации сменялись консервативными тенденциями. Власть наносила упреждающие удары, чтобы не допустить распространения "вольнодумства". Первый министр просвещения С.С. Уваров, который не только "охранял" университет от возможной "крамолы", но пытавшийся через него активно идеологически воздействовать на общественном мнение, полагал, что "русские профессора должны читать русскую науку, основанную на русских началах". Принятый по его инициативе авторитарный устав 1835 г. тем не менее способствовал подъему национальной науки и интереса к университетскому образованию в русском обществе. Устав 1863 г. вводил некоторые элементы автономии профессорской корпорации, под влиянием этого устава стало возможным расширение учебных курсов, увеличение числа преподавателей за счет приват-доцентов и увеличение научно-исследовательской деятельности. Именно против принципа автономии университета был направлен устав 1884 г. Как писал М.Н. Катков, выполнявший роль голоса правительства, профессора – не ученые, а прежде всего должностные лица, слуги государства, которые должны заниматься подготовкой "благомыслящих поданных" (Цит. по: [238, с.303]). Эти изменения вызвали недовольство профессуры и были отмечены рядом громких добровольных отставок.

Тем не менее 80-90-е годы были периодом значительного ослабления контроля за преподавательской деятельностью, а с 1905-1910 гг. был восстановлен выборный характер ректора, деканов, профессоров, ослаблен контроль за студентами. Но уже с 1910 г. с приходом министра Кассо вернулись к назначению профессоров (уволив либеральных профессоров) и усилили значение государственного экзамена. Большого общественного резонанса эти события не имели, т.к. после 1905 г. университет перестал быть единственным местом, где возможна определенная интеллектуальная свобода, перестал привлекать как единственное место реализации "общественной" активности "сознательной" молодежи и утратил соответственно некоторую знаковую, символическую сущность в глазах общества.

Поэтому наиболее интересным периодом для анализа обозначенной темы является промежуток с 1870 по 1910 гг., когда университетская корпорация чувствовала себя носительницей общественной роли, которая видоизменяется с эволюцией собственного образа. Еще в 50-60-е гг. среди профессуры отчетливо, даже слишком очевидно, наблюдалась ориентация либо на западнический идеал (Т.Н. Грановский, Б.Н. Чичерин) либо на русофильский (М.П. Погодин, С.П. Шевырев). Эти пристрастия для студенчества были значимы и определяли их отношение к читаемым профессурой курсами, причем, качество излагаемого и содержательность, не превышали "несимпатичной" идеолого-культурной позиции: известно как "зашикивали" выступления на диспутах славянофила С.П. Шевырева и поддерживали именно "западничество" манкировавшего занятиями, скорее, "по-русски" уклонявшегося от своих профессиональных занятий Т.Н. Грановского. Русское западничество до 90-х гг. XIX в. выполняло двойную функцию: раскрывало достоинства высокоразвитой западной культуры; выстраивало "свой" идеал культурного мира, реализуя его в жизни [300]. Если представители поколения профессоров конца 40 – середины 50-х гг., завершивших образование за границей, слишком вжились в роль культургероев, носителей западной культуры, то поколение 70-80-х гг. уже не имевшее эффекта новизны осознало присущую западному университету специфичность – автономность университетской жизни заключалась не только в том, что государство не вмешивалось в жизнь ученой корпорации, но и в индеференции, равнодушии профессуры к политическим вопросам.

Это качество было трудно принять и тем более реализовать. А.С. Изгоев отметил, что и в нашем XX веке "критерием для оценки профессоров со стороны студентов ни в коем случае не являются их ученые заслуги; о них очень мало знают и думают. Здесь главную, если не единственную, роль играют политические симпатии" [116, с.199]. В то же время часть студенчества, изначально ориентированного на интеллектуальную, исследовательскую деятельность, ценила в своих преподавателях профессионализм, добросовестность, пунктуальность, т.е. типично, с их точки зрения,профессиональные западнические черты: «Герье относился к своим профессорским обязанностям как к высокому служебному долгу ... его понимание жизни было пониманием прав и обязанностей ... сам западноевропеец, он требовал от русской действительности западноевропейских форм и действий» [76, с.560]. Отделить свою преподавательскую деятельность от общественной позиции, хотя западный образец был очевиден, тем не менее получилось не у всех, поэтому в реальности были сочетание умеренного либерализма с чиновничьей службой, что по А. Белому, выросшему в профессорской среде, привело к "неискренности позы и нечеткости идеологии" – "поза не соответствовала содержанию: честный вид не вполне соответствовал безукоризненности всех поступков и их плодов; брак позитивизма с либерализмом легко вырождался в оппортунистское шатание" [28, с.144].

Пытаясь представить своеобразный портрет "идеального" преподавателя гуманитарной специализации (философа, в частности) и определить, какое место в его представлении играл образ западного профессора, как ориентир использовались в воспоминаниях самих бывших преподавателей–современников философские характеристики (некрологи с перечислением заслуг и осмыслением творчества). Европейский стандарт предполагал профессионализм, выражавшийся в знании философской традиции; интеллектуальную самостоятельность. Это должно было сочетаться с "учительством", поэтому воспитывать, приучая ценить теоретический идеал науки и "практически-нравственный идеал чистой человечности", стало профессиональной задачей. Качество, противоречащее западному образу жизни, но воспринимавшееся как западное – наличие активной общественно позиции, могло выражаться хотя бы в участии в деятельности научных обществ: Ф.А. Степун в воспоминаниях отмечает некоторое разочарование немецкими профессорами – "Виндельбанд был типичным профессором своей эпохи, т.е. преподавателем научной дисциплины, и только я же приехал в Европу разгадать загадки мира и жизни" [259, с.104].

Хронотоп повседневности университетского профессора был уютен и замкнут: вместе отдыхали на дачах, селились в одних пансионатах за границей, заседали в одних обществах, бывали на журфиксах друг друга, обсуждая спиритизм, университетские дела, политические новости, что также было особым признаком профессорского быта, интеллектуализированного даже в повседневности.

Для современников и коллег воплощением образа университетского преподавателя философии как образованного профессионала, талантливого лектора, активного организатора интеллектуальной жизни философского сообщества был Н.Я. Грот. Его биография во многом типична для профессора рубежа веков.

Николай Яковлевич Грот родился в семье академика Я.К. Грота и относился к интеллигенции, вышедшей из разночинской или обедневшей дворянской среды. Атмосфера в семье была чрезвычайно благоприятной, ориентирующей ребенка на карьеру ученого (сходная ситуация была в семье В.С. Соловьева, Л.М. Лопатина, Е.Н. Трубецкого). Закончив в 1875 г. историко-филологический факультет Петербургского университета, он уезжает в Германию в Тюбингенский университет на стажировку. Организация университетской жизни и поведение профессуры произвели на него большое впечатление, определившее выбор им модели поведения: «Я убеждаюсь, что истинная наука не драпируется в тогу ученой серьезности и глубокомыслия» (Цит. по: 114, с.21). Доступность и живость общения, отсутствие авторитарности, внимание к собеседнику, которое отмечали все общавшиеся с Н.Я. Гротом, были не только связаны с особенностями его личности, но и стали продолжением осознано выбранной еще в молодости линии поведения.

В 1882 г. в Киевском университете Н.Я. Грот защитил докторскую диссертацию «К вопросу о реформе логики». По мнению оппонентов, несмотря на название это была не более чем квалификационная работа, содержавшая мало новых идей. А.А. Козлов, кстати,симпатизировавший Н.Я. Гроту, сказал так: «Я не буду препятствовать вам получить докторский диплом: вы имеете на него право, доказав свою эрудицию. В печати же я докажу вам, что в вашей «Реформе логики» совсем нет логики. И что вы, быть может, прекрасный психолог или какой-то другой специалист, но что философ никакой» (Цит. по: 114, с.23). Тем не менее, Н.Я. Грот столь успешно произнес вступительную речь и так удачно ответил на вопросы оппонентов, что студенты Киевского университета, впервые увидевшие его на защите (Н.Я. Грот преподавал в Нежинском историко-философском университете), после признания его доктором философии «устроили ему овацию и на руках с криком виват обнесли вокруг большой залы торжественных собраний» Там же, с.24. Столь разное отношение студентов и профессионалов вполне объяснимо - Н.Я. Грот был прежде всего талантливым преподавателем – популяризатором философии вообще, а никакой-то отдельной системы. Его концептуальная эволюция от позитивизма к монодуализму и моральному спиритуализму не отражалась на популярности его как преподавателя. Его лекции всегда посещались, а семинарские занятия, проводившиеся в форме диспутов по рефератам, особенно ценились как «лучшая школа терпимости», в которой приучались «владеть словом, говорить публично, спорить методично» 61, с.58.

С 1886 г. заняв кафедру философии в Московском университете, Н.Я. Грот сделал очень много для упрочения репутации философии в университетской корпорации: читал публичные лекции, руководил Московским Психологическим обществом, инициировал издание журнала «Вопросы философии и психологии» и в течении шести лет вел все издательские дела, участвовал в работе Московской комиссии по организации домашнего чтения. Его смерть в 1899 г. была воспринята современниками, коллегами как большая утрата для только что им сплоченного философского сообщества. Н.Я. Грот не только сплотил философов через Московское психологическое общество, не только организовал коммуникативную структуру через профессиональный журнал, но и инициировал обсуждение в философском сообществе темы природы и специфики философского знания, которое детерминировало развитие философской рефлексии и формирования Я-концепции университетских философов рубежа веков.

Выбор ориентирующего образа знания зависит от внутрифилософской рефлексии. Любой профессиональный философ, принадлежит ли он академической традиции или нет, четко осознает, к какой философской школе, направлению он относится, то есть он разделяет принятый в рамках данной группы подход к определению сущности и предмета философии и, шире, он принимает их понимание образа философии, что задает границы его интеллектуальных интересов и концептуальное поле его исследований.

Конечно же вопрос о значении рефлексии в философии - самостоятельная тема, требующая обсуждения и совершенно несводимая к простой формуле, что философ всегда рефлексирует по поводу своего положения на современной ему философской карте и по отношению к философской традиции.