Geum.ru

Н. Г. Баранец Философское сообщество: структура и закон

Вид материалаЗакон

Содержание


Философствующие писатели и мистики
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17
^

Философствующие писатели и мистики


Представляя философскую традицию в России на рубеже веков в качестве показателя ее развитости, отметим разнообразие типов субъектов философствования. Спектр философских ролей начинается с «писателей-философов», работавших как самостоятельно и представлявших, с их точки зрения, оригинальные идеи о смысле жизни, историософии и этике (Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой), так и консолидированных общим идейным поиском, например, группа богоискателей – Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, В.В. Розанов, которые, имея базовую идею поиска «нового религиозного сознания», были более связаны с особенностями общественно-политической и интеллектуальной ситуации, отзывались на изменения вначале публицистическими работами, а затем литературно-философскими романами, эссе, очерками, повестями, рассказами. К группе философствующих писателей относились и символисты (А. Белый, В. Брюсов), не просто выражавшие некоторое умонастроение, а последовательно реализовавших предварительно высказанные идеи по философии культуры, философии искусства, историософии, философии литературного творчества и, что любопытно, «опрокидывавших» полемические противостояния в свои работы («Симфония» и «Серебряный голубь» А. Белого и «Огненный ангел» В. Брюсова). Каждый из «писателей-философов» серебряного века внес свою лепту в структурирование неформальной части эпистемического сообщества в философии и был связан общим идейным основанием: «Когда в начале ХХ века в России возникли новые идеалистические и религиозные течения, порвавшие с позитивизмом и материализмом традиционной мысли радикальной русской интеллигенции, то они стали под знак Достоевского. В. Розанов, Мережковский, «Новый путь», неохристиане, Булгаков, неоидеалисты, Л. Шестов, А. Белый, В. Иванов – все связаны с Достоевским… Влияние Достоевского было могущественнее и глубже, чем влияние Л. Толстого, хотя влияние Толстого, быть может, более бросается в глаза. Толстой гораздо доступнее Достоевского, и его скорее можно сделать своим учителем, чем Достоевского. Но наиболее сложная и тонкая русская метафизическая мысль вся протекает в русле, проложенном Достоевским» [31, с.142]. Находясь в центре литературной жизни столиц, Н.А. Бердяев вполне справедливо определил вектор влияния Ф. Достоевского и Л. Толстого на умонастроение русского духовного ренессанса и, в частности, на представителей «нового религиозного сознания: помимо небольших статей о них А. Белого, В. Брюсова, В. Иванова, П. Минского, хорошо известны такие крупные работы Д.С. Мережковского «Л.Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество» (Спб., 1901-1903), Л. Шестова «Достоевский и Ницше»» (Спб., 1903), В. Розанова «Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского» (Спб., 1906), В. Розанова «Ф.М. Достоевский и русская церковь» (Спб., 1907). Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой не принимали участия в том, что мы непосредственно называем русским духовным ренессансом – первый в силу естественной причины отсутствия, а второй, будучи «живым классиком», дистанцировался и не интересовался происходящей литературной жизнью, точнее, она никак не могла повлиять на его миросозерцание. Они образуют интеллектуальный фон, базу, из которой вырастали контактировавшие между собой «писатели-философы».

По степени оригинальности философских идей, ими продуцированных, и влиятельности в глазах современников их можно представить в такой последовательности. В.В. Розанов - оригинальный мыслитель, создатель нового для русской литературы жанра (в японском литературоведении называемого «вслед за кистью»), позволяющего схватить проявления возникших, мимолетных мыслей, «символов мыслей». В большей степени работал в публицистических жанрах – статьи, рецензии, фельетоны, эссе. В поиске нового религиозного сознания критиковал историческое христианство и пытался ввести в него «культ плоти» и «быт». По определению Н.А. Бердяева, «розановское мироощущение можно назвать имманентным пантеизмом, в нем заложено могущественное первоощущение божественной мировой жизни, непосредственной радости жизни, и очень слабо в нем чувство трансцендентного… Розанов бытовой человек, у него есть напряженное чувство быта и очень слабое чувство личности» [31, с.278-279]. Именно В.В. Розанов, критикуя официальное христианство, интенцировал идеи, сформулированные течением “нового религиозного сознания», и влиял на Д.С. Мережковского и выбор тем «религиозно-философских собраний».

Д.С. Мережковский - своего рода писатель-идеолог «нового религиозного сознания», претендовавший и воплощавший роль лидера движения по обновлению христианства, собравший вместе с З.Н. Гиппиус своеобразный кружок, - «секту», по определению бывших его участников (воспоминания А. Белого). В отличие от В.В. Розанова он «вербовал» сторонников и пытался создать определенную последовательную философскую концепцию, включавшую онтологический и историософский блок. Ключевые идеи о «вине» христианства, отрицавшего священность плоти, о «мистическом единстве» духа и тела, о «третьем Завете», сформулированы в книгах «Грядущий Хам» (1906) и «Не мир, но меч» (1908), а также в трилогии «Христос и Антихрист».

А. Белый – теоретик символизма - более последовательно систематически работавший философ-писатель, построивший концепцию символизма, в которой сделана попытка своеобразного гносеологического эксперимента – синтезирования неокантианства и софиологии – поиска «пути мысли» как самосознания сознания, воплощения динамики мысли как ритмико-стилистических, зримо-музыкальных мысле-форм. Результаты своего теоретизирования он представил в «классической» форме трактата по философии творчества и искусства «Символизм» (1910), который не был оценен символистами из-за концептуальной сложности, а профессиональными философами - из-за «реформаторно-революционных» претензий автора, выступавшего против сциентизированного образа философии как специальной науки и попытки построить новый тип рациональности. Свои философские идеи А. Белый реализовал в «Серебряном голубе», «Арабесках» и «Петербурге». Современниками оценивался как оригинальный писатель «с проблесками гениальности», но они не осознавали целостности и последовательности позиции А. Белого как философа и как писателя, эти его «ипостаси» разводились и считались своего рода показателем расколотости его творческой личности: «Одновременно с «Серебряным голубем» вышла замечательная книга А. Белого «Символизм». В ней с поражающей талантливостью обнаруживается другая сторона А. Белого, та, которой нет в его поэзии, в его симфониях, в «Серебряном голубе». Это А. Белый – философский, гносеологический, методологический, дифференцированный, культурный. Стихия Белого – чисто русская, рациональная, народная, восточная, стихия женственная, пассивная, охваченная кошмарами и предчувствиями, «близкая к безумию» [Там же, с.434]. Стилистическое и идейное влияние А. Белого на писателей и поэтов символистского направления было довольно значительным, но он остался в их представлении больше писателем, чем философом. Хотя с его точки зрения, судя по воспоминаниям, эти позиции были неразрывно связаны: «”философ”, не принятый философами, и все же «философ» (в собственном представлении), философ течения, с которым связал свою судьбу отвергнутый в точке теории своими же – разве это не больно?» [29, с.26].

Вторую группу “философов-свободных мыслителей”, или «философов-основоположников», но без идейных преемников, без школы при жизни, но при «поклонниках» и «почитателях» персонофицируют Л.И. Шестов и Н.А. Бердяев. Для них философствование было способом самовыражения, образом жизни, непосредственно не влияющим с обеспечением жизни. Несвязанность ни с одной профессиональной группой в эпистемическом сообществе в философии – ни с писателями, ни с преподавателями - создала их исключительное положение и обусловила возможность реализации творчества в любом выбранном жанре, поэтому их философствование превратилось в опыт прояснения недогматического мышления. Сконцентрированность на опыте жизни собственной личности и интерес в первую очередь к опыту жизни выдающихся деятелей искусства и мысли, процессу их творческого самовыражения предопределили похожесть их интеллектуальной эволюции от краткого периода увлечения позитивистски-марксистскими учениями к проблемам персонологии и философии творчества, а через них - к экзистенционализму на фоне трансформаций собственного отношения к историческим религиям (христианству) и поискам богоискателей. Их философствование было рационализацией над трансцендентным, попыткой «прорыва» к нему и способом выразить дискурсивно, но они понимали, что это не выражаемо подобным образом, но тем не менее искали собственный путь для этого. Все это делало их, с одной стороны, «основоположниками-первопроходцами» в своих собственных глазах, с другой - «мистиками», традиционно переводящими интуитивное знание на язык разума, что не так уж оригинально, а только субъективно, персонально, с точки зрения современников. Для них философия была, как отметил Л.И. Шестов в беседе с Э. Гуссерлем, «великой и последней борьбой», в то время как для «философа-основоположника», работающего в рамках философского сообщества, университетского преподавателя Э. Гуссерля – «философия – это осмысление, рефлексия».

Л.И. Шестов и Н.А. Бердяев отличались резким субъективизмом своих позиций и оценок, им присуща была своеобразная «революционность по отношению к философской традиции» и небольшое число авторитетов, повлиявших на их философствование: С. Кьеркегор, Ф. Ницше для Л. Шестова, Я. Беме и Шеллинг для Н.А. Бердяева. Их философские идеи, понятия, стиль изложения носят яркий отпечаток индивидуальности их создателей, их заявления часто носили намеренно провакативный характер, отражающий «сиюминутное» отношение автора к проблеме, личности, философскому тексту. Их участие в жизни философского сообщества выражалось в своего рода «катализировании» спора, его обострении или «вбрасывании» идей, но сам спор и дискуссия мало влияли на изменение их позиций. В отличие от «университетских философов», настроенных, в силу особенности жизни университетской корпорации, на выслушивание доводов, оценку аргументации – мышление «философов свободных мыслителей» отличает при всем их критицизме и «свободности поиска» элемент «пророчества», уверенности в истинности излагаемых в данный момент взглядов. Отсюда своеобразный пророческий догматизм, «узость» мышления, отмечавшаяся современниками: «Бердяев, вспыхивая, выговаривал нестерпимые, узкие, крайне дотошные истины; лично же был не узок, и даже – широк до момента … возомнивший себя крестоносцем, Бердяев, построивши стены из догмата, сам становился на страже стены, отделявшей его самого от хода им наполовину понятой мысли; себя он ужасно обуживал, необузданное воображение воздвигало очередную химеру; эту химеру оковывал непереносным догматом он» [29, с.456]. Другой пример – о Шестове вспоминает Е. Герцик: “Нас с сестрой особенно тешило эстетически, когда сходились Шестов и Вяч. Иванов – лукавый тонкий эллин и глубокий одной думой иудей… Парадоксом казалось, что изменчивый, играющий Вяч. Иванов строит твердыни догматов, а Шестов, которому в одну бы ноту славить Всевысшего, вместо этого все отрицает, подо все ведет подкоп. Впрочем, он этим на свой лад и славил» (Цит. по: [289, с.452]). Весьма любопытно, что склонность “пророчествовать” Шестов и Бердяев выделяли друг у друга: «…у Бердяева его книга написана на одной, самой высокой ноте его голоса. Нет периодов, нет придаточных предложений, почти нет запятых… когда Бердяев с отчаянным надрывом в голосе говорит об «оправдании» человека, я явственно слышу слово Vebermensch» [288, с.256]; «Шестов – фанатик добра, «имморализм» его есть продукт нравственного рвения, заболевшей совести. Шестов также гуманист, он из гуманности запрещает подпольного человека, хочет писать декларацию его прав, он, может быть тайно, вздыхает по религии Христа… Голос ломается и дрожит у автора, апофеоза беспочвенности», когда он произносит имя Христа» [31, с.231]. Характеризуя этих философов, В.В. Зеньковский отметил в их философии две черты сходства: во-первых, искренность и простоту стиля, во-вторых, «пафос философский», «внутреннюю страстность в искании истины».

Следующую группу философов образует тип «философа - мистика», отличающийся от предыдущих философов большей зависимостью от интуиции, меньшим рационализированием. В своей философии они напрямую апеллируют к источнику сверхрационально полученного знания и имеют почитателей – узкий круг «избранных», посвящаемых в тайны учения. Если Н.А. Бердяев и Л.И. Шестов в силу знакомства с философской традицией и высоким уровнем эрудиции признавались профессиональным философским сообществом и печатались в научных журналах «Вопросы философии и психологии», «Логос», то эта группа философов маргинальна в глазах философской корпорации, и если признавалось наличие философской компоненты в сочинениях, например Н.Ф. Федорова, П.Д. Успенского, то это отблески «философской правды», истинного знания, «доверенного неискушенному», поэтому о них в университетских журналах позднее писали (например С. Булгаков в «Свете Невечернем», публиковавшимся в виде статей на страницах «Вопросов философии и психологии»), но их произведения издавались в теософских издательствах или в виде личных заказов учеников (как «Философия общего дела» Н.Ф. Федорова, изданная В.А. Кожевниковым и Н.П. Петерсеном). Сами же «философы-мистики» предпочитали излагать свои идеи только тем, кто ими воспринимался как достойный их услышать и понять, поэтому «Знание» передавали «изустно». Так, Н.Ф. Федоров общался с В.С. Соловьевым и Л.Н. Толстым, а своего давнего ученика Н.П. Петерсона даже «отлучил» за идейную непоследовательность.