Geum.ru

3 Под общей редакцией в. Ф. Асмуса. А. В

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   37   38   39   40   41   42   43   44   45

§ 91. О характере убежденности через практическую веру

Если мы обращаем внимание только на то, каким образом нечто может быть для нас (по субъективному свойству наших способностей представления) объектом

505

познания (res cognoscibilis), то понятия надо сопоставлять не с объектами, а только с нашими познавательными способностями и с тем применением, какое они могут найти для данного представления (в теоретическом или практическом отношении); и вопрос о том, есть ли нечто познаваемая сущность или нет, есть не вопрос о возможности самих вещей, а вопрос, касающийся нашего познания их.

Познаваемые вещи бывают трех видов: предметы мнения (opinabile), факты (scibile) и предметы веры (mere credibile).

1. Предметы одних только идей разума, которые для теоретического познания не могут быть представлены в каком-либо возможном опыте, в этом смысле вовсе не познаваемые вещи, стало быть относительно их не может быть даже мнения, так как высказывать мнение a priori уже само по себе нелепо и открывает прямую дорогу к одним только химерам. Следовательно, или наше априорное положение достоверно, или оно не содержит в себе ничего, в чем можно быть убежденным. Таким образом, предметы мнения всегда объекты по крайней мере самого по себе возможного познания из опыта (предметов чувственно воспринимаемого мира), которое, однако, для нас невозможно по одной лишь степени этой способности, какой мы обладаем. Так, эфир новейших физиков, эта упругая жидкость, проникающая все другие материи (самым тесным образом смешанная с ними), есть только предмет мнения;

но все же он такого рода, что, если бы наши внешние чувства были в высшей степени изощрены, его можно было бы воспринять, но никогда нельзя было бы представить в каком-либо наблюдении или эксперименте. Предположение о наличии разумных обитателей на других планетах есть предмет мнения, ведь если бы мы могли приблизиться к этим планетам, что само по себе возможно, то из опыта нам стало бы известно, есть там обитатели или нет; но мы никогда настолько не приблизимся к планетам, и потому нам останется только мнение. Но думать, что есть чистые мыслящие без тела духи в материальной вселенной (если, как это и следует, отклоняют некоторые выдаваемые за духов действительные

506

явления), — значит фантазировать; и это вовсе не предмет мнения, а только идея, которая остается, если от мыслящего существа отнять все материальное и оставить ему только мышление. Но мы не можем знать, действительно ли в таком случае остается мышление (ведь мышление мы знаем только у людей, т. е. в соединении с телом). Такая вещь есть сущее от умствования (ens rationis ratiocinantis), а не сущее из разума (ens rationis ratiocinatae); можно в достаточной мере доказать объективную реальность понятия сущего из разума, по крайней мере для практического применения разума, так как такое применение, имеющее свои особые и аподиктически достоверные априорные принципы, даже требует этого понятия (постулирует его).

2. Предметы для понятий, объективную реальность которых (посредством чистого разума или на опыте, в первом случае из их теоретических или практических данных, а в обоих случаях через посредство соответствующего им созерцания) можно доказать, суть факты (res facti) *. Таковы математические свойства величин (в геометрии), так как они могут быть a priori изображены для теоретического применения разума. Далее, вещи или свойства вещей, которые могут быть показаны на опыте (своем или чужом посредством свидетельства), тоже факты. — Но особенно примечательно то, что среди фактов имеется даже одна идея разума (которая сама по себе никак не может быть изображена в созерцании, стало быть нет никакого теоретического доказательства ее возможности). Это идея свободы, реальность которой как особого вида каузальности (понятие .о ней, рассматриваемое теоретически, было бы запредельным) доказывается практическими законами чистого разума и сообразно с ними [обнаруживается] в действительных поступках, стало быть в опыте. — Это единственная из

* Я расширяю здесь, и, думается мне, справедливо, понятие факта за пределы обычного значения этого слова. Ведь нет нужды и даже невозможно ограничивать этот термин только действительным опытом, если речь идет об отношении вещей к нашим познавательным способностям, так как только возможного опыта уже достаточно, чтобы говорить о них только как о предметах определенного способа познания.

507

всех идей чистого разума, предмет которой — факт, и поэтому она должна быть причислена к scibilia.

3. Предметы, которые по отношению к сообразному с долгом применению чистого практического разума надо мыслить a priori (как следствия или как основания), но которые для теоретического применения его запредельны, суть только предметы веры; таково высшее благо в мире, которому следует содействовать через свободу; ни в каком возможном для нас опыте, стало быть достаточном для теоретического применения разума, понятие высшего блага не может быть доказано по своей объективной реальности; но применение его для наилучшего содействия указанной цели предписывается как веление практическим чистым разумом и, стало быть, должно быть признано как возможное. Это предписываемое действие вместе с единственными, мыслимыми для нас условиями его возможности, а именно с бытием бога и бессмертием души суть предметы веры (res fidei), и притом единственные из всех предметов, которые могут быть так названы *. Действительно, хотя мы должны верить тому, что мы можем узнать только из опыта других через их свидетельство, но на этом основании оно само по себе еще не предмет веры, ведь для одного из этих свидетелей это было личным опытом и фактом или предполагается таковым. Кроме того, этим путем (исторической веры) должно Сыть возможным достигнуть знания; объекты истории и географии, как вообще все, что по меньшей мере возможно знать в соответствии со свойством наших познавательных способностей, относятся не к предметам веры, а к фактам. Только предметы чистого разума могут еще быть предметами веры, но не как предметы одного лишь чистого спекулятивного разума, ведь

* Предметы веры, однако, нельзя на этом основании считать членами символа веры, если под последними понимать такие предметы веры, исповедание которых (внутреннее или внешнее) может быть вменено в обязанность; следовательно, таких предметов естественная теология в себе не заключает. В самом деле, так как они как предметы веры (подобно фактам) не могут основываться на теоретических доказательствах, то это свободная убежденность и только в качестве таковой совместима с моральностью субъекта.

508

в таком случае их нельзя с уверенностью причислить к вещам, т. е. к объектам возможного для нас познания. Это идеи, т. е. понятия, для которых теоретически нельзя обеспечить объективную реальность. Высшая же конечная цель, которой мы должны содействовать, то, единственно благодаря чему мы можем стать достойными быть конечной целью творения, есть идея, которая имеет для нас объективную реальность в практическом отношении, и вещь; но именно потому, что в теоретическом отношении мы не можем дать этому понятию реальность, она только предмет веры чистого разума, а вместе с этим понятием предметы веры также бог и бессмертие как условия, единственно при которых мы можем мыслить — в соответствии со свойством нашего (человеческого) разума — возможность этого эффекта законосообразного применения нашей свободы. Но убежденность в предметах веры есть убежденность в чисто практическом отношении, т. е. моральная вера, которая ничего не доказывает для теоретического познания разумом, а доказывает только для практического, направленного па исполнение своего долга, чистого познания разумом и которая отнюдь не расширяет спекуляции или практических правил благоразумия по принципу себялюбия. Если высший принцип всех законов нравственности есть постулат, то вместе с ним постулируется и возможность их высшего объекта, стало быть, и условие, при котором мы можем мыслить эту возможность. От этого познание ее не становится ни знанием, ни мнением о существовании и свойствах этих условий как теоретическим способом познания, а есть лишь предположение в практическом и предписываемом ради практического отношении для морального применения нашего разума.

Но если бы на целях природы, которые нам в таком изобилии предлагает физическая телеология, мы могли, как нам кажется, основать определенное понятие о разумной причине мира, то существование этой сущности все же не было бы предметом веры. Так как это [предположение] принимается не ради исполнения мною долга, а только для объяснения природы, то оно было бы только мнением или гипотезой, соответствующими

509

нашему разуму. Физическая телеология отнюдь не ведет к определенному понятию о боге, которое имеется только в понятии о моральном творце мира, так как только это понятие указывает конечную цель, к которой мы можем причислить себя лишь постольку, поскольку мы поступаем сообразно с тем, что возлагает на нас как конечную цель моральный закон, стало быть, к чему он обязывает нас. Следовательно, понятие о боге только через отношение к объекту нашего долга как условие возможности достигнуть конечной цели долга получает право в нашем убеждении на значение предмета веры;

но это понятие не может сделать свой объект значимым как факт, ибо, хотя необходимость долга для практического разума вполне ясна, достижение конечной цели его, поскольку она не полностью в нашей власти, признается только для практического применения разума, следовательно, практически не столь необходимо, как сам долг *.

* Конечная цель, содействовать которой предписывает нам моральный закон, не есть основание долга: ведь это основание находится в моральном законе, который как формальный практический принцип направляет категорически, невзирая на объекты способности желания (материю воления), стало быть на какую-либо щель. Это формальное свойство моих поступков (подчинение их принципу общезначимости), единственно в чем и состоит вся их внутренняя моральная ценность, полностью в моей власти; я могу совершенно отвлечься от возможности или неосуществимости целей, которым мне надлежит содействовать сообразно с этим законом (так как только в них состоит внешняя ценность моих поступков), как от чего-то такого, что не вполне в моей власти, дабы обращать внимание только на то, что касается меня. Но стремление содействовать конечной цели всех разумных существ (счастью, насколько оно может быть согласно с долгом) как раз и возлагается на нас законом долга. Однако спекулятивный разум вовсе не усматривает ее осуществимости (ни со стороны наших собственных физических способностей, ни с помощью природы); по таким причинам, насколько мы можем судить разумно, он, скорее, должен считать такой результат нашего благонравного поведения от одной только природы (в нас и вне нас), без предположения бога и бессмертия, совершенно необоснованной и пустой, хотя и с благими намерениями, надеждой, и, если бы он мог быть уверенным в этих суждениях, он должен был бы рассматривать сам моральный закон только как заблуждение нашего разума в практическом отношении. Но так как спекулятивный разум вполне убежден в том, что этого никогда не может быть и что те идеи, предмет которых

510

Вера (как habitus, а не как actus) есть моральный образ мышления разума при его убежденности в том, что недоступно теоретическому познанию. Следовательно, она есть постоянное основоположение души — то, что необходимо предполагать как условие для возможности высшей моральной конечной цели и признавать как истинное ввиду обязательности [содействовать] этой цели *, хотя возможность ее, но точно так же и невозможность, мы усмотреть не можем. Вера (в обычном смысле) есть упование на осуществление намерения, содействовать которому есть долг, но возможность претворения которого в действительность усмотреть нам не надо (следовательно, и возможность единственно мыслимых для нас условий). Таким образом, вера, относящаяся к особым предметам, а не к предметам возможного знания или мнения (в этом последнем случае ее, главным образом применительно к истории, следует называть легковерием, а не верой), вполне моральна. Она свободная убежденность не в том, ради чего даются догматические доказательства для теоретическинаходится за пределами природы, можно мыслить без противоречия, то для своего собственного практического закона и для возлагаемой на нас этим законом задачи — следовательно, в моральном отношении — он должен признавать эти идеи как реальные, чтобы не впасть в противоречие с самим собой.

* Вера есть доверие к обетованию морального закона — но не к такому, которое заключается в нем, а к такому, которое я вкладываю в него, и притом на достаточном в моральном отношении основании. В самом деле, конечная цель не может быть предписана как веление никаким законом разума, если он, хотя бы без уверенности, не обещает также и достижимость ее и тем самым не оправдывает нашу убежденность в единственных условиях, при которых разум только и может мыслить себе эту достижимость. Это выражает уже само слово fides; может вызвать сомнение только то, каким образом это выражение и эта особая идея вошли в моральную философию, поскольку впервые они были введены только с христианством и признание их может показаться только льстивым подражанием его языку. Но это не единственный случай, так как эта удивительная религия величайшей простотой своего изложения обогатила философию гораздо более определенными и более чистыми понятиями нравственности, чем те, которые философия могла дать раньше и которые, коль скоро они имеются, разум свободно признает и считает такими, к которым он сам мог бы прийти и мог бы и должен был ввести их.

511

определяющей способности суждения пли к чему мы считаем себя обязанными, а в том, что мы допускаем ради [нашего] намерения по законам свободы, но все же не как мнение без достаточного основания, а как нечто основанное в разуме (хотя только в отношении его практического применения) достаточно для его намерения, так как без веры моральный образ мыслей при невыполнении требования теоретического разума привести доказательства (возможности объекта моральности) не отличается постоянством, а колеблется между практическими велениями и теоретическими сомнениями. Быть неверящими (unglaubisch) — значит следовать максиме: вообще не верить свидетельствам; неверующий же (unglaubig) — это тот, который отрицает всякую значимость указанных идей разума, поскольку нет достаточного теоретического обоснования их реальности; он судит, следовательно, догматически. Но догматическое неверие несовместимо с нравственной максимой, господствующей в образе мыслей (ведь разум не может повелевать [нам] следовать такой цели, которая признана не более как химерой); скептическая же вера (Zweifelglaube) вполне совместима с этой максимой; такой вере отсутствие убеждения через доводы спекулятивного разума служит лишь препятствием, влияние которого на [наше] поведение может быть устранено критическим знанием пределов этого разума, причем взамен этого сомнения она может дать преобладающую практическую убежденность.

Когда вместо тех или иных ошибочных попыток философии хотят ввести другой принцип и придать ему вес, мы испытываем большое удовлетворение, имея возможность выяснить, каким образом и почему именно эти попытки должны были потерпеть неудачу.

Бог, свобода и бессмертие души — вот те задачи, к решению которых направлены все средства метафизики как к своей последней и единственной цели. Полагали, что учение о свободе необходимо для практической философии лишь как негативное условие,

512

а учение о боге и о свойствах души, относящееся к теоретической [ее части], должно быть изложено само по себе и отдельно, чтобы потом связать и то и другое с тем, что предписывает моральный закон (который возможен только при условии свободы), и таким образом создать религию. Легко, однако, заметить, что такие попытки и должны были быть неудачными. В самом деле, из одних только онтологических понятий о вещах вообще или о существовании необходимой сущности никак нельзя составить какое-либо определенное понятие о первосущности с помощью предикатов, которые могли быть даны в опыте и, следовательно, могли служить для познания; а то понятие, которое было основано на опыте относительно физической целесообразности природы, в свою очередь не могло дать достаточного доказательства для морали и, стало быть, для познания бога. Точно так же и познание души через опыт (который мы осуществляем только в этой жизни) не могло дать понятия о духовной, бессмертной природе ее, стало быть, понятия, достаточного для морали. Теологию и пневматологию, как задачи для наук спекулятивного разума, ввиду того что понятия их запредельны для всех наших познавательных способностей, нельзя создать с помощью каких-либо эмпирических данных или предикатов. — Определение обоих понятий — о боге и о душе (в отношении ее бессмертия) — возможно лишь через предикаты, которые, хотя сами они возможны только из сверхчувственного основания, должны тем не менее свою реальность доказать в опыте;

только так они делают возможным познание о совершенно сверхчувственных сущностях. — Таково единственное имеющееся в человеческом разуме понятие свободы человека под моральными законами вместе с конечной целью, которую разум предписывает через эти законы; законы эти пригодны для того, чтобы приписать творцу природы, а конечная цель — для того, чтобы приписать человеку те свойства, которые содержат в себе необходимые условия для возможности обоих, так что именно от этой идеи можно заключать к существованию и свойствам сверхчувственных сущностей, в других отношениях совершенно нам неизвестных.

513

Следовательно, ошибочность намерения доказывать бытие бога и бессмертие чисто теоретическим путем заключается в том, что на этом пути (понятий природы) невозможно никакое познание о сверхчувственном. А на моральном [пути] (понятия свободы) это удается по той причине, что здесь сверхчувственное, которое лежит при этом в основе (свобода), через определенный закон каузальности, какой из него возникает, не только дает материал для познания другого сверхчувственного (моральной конечной цели и условий ее осуществимости), но и доказывает свою реальность как факт в поступках, однако именно поэтому может дать доказательство, значимое только в практическом отношении (а это и есть единственное отношение, в котором нуждается религия).

При этом весьма примечательно всегда то, что из трех чистых идей разума — бога, свободы и бессмертия — идея свободы есть единственное понятие сверхчувственного, которое доказывает свою объективную реальность (посредством каузальности, которая в ней мыслится) в природе, через возможное в природе действие ее, и именно благодаря этому делает возможным соединение обеих других [идей] с природой, а всех их вместе — в одной религии; примечательно то, что мы имеем в себе принцип, который идею сверхчувственного в нас, а тем самым и идею сверхчувственного вне нас в состоянии определить для познания, хотя и возможного только в практическом отношении, в чем чисто спекулятивная философия (которая и о свободе могла дать только негативное понятие) должна была сомневаться; стало быть, понятие о свободе (как основное понятие всех безусловно практических законов) может расширить разум за те пределы, внутри которых должно остаться безнадежно заключенным любое (теоретическое) понятие природы.

Общее примечание к телеологии

Если вопрос только в том, какое место среди других доводов занимает в философии моральный аргумент,

514

который доказывает бытие бога только как предмет веры для практического чистого разума, то легко очертить всю область философии; тогда оказывается, что здесь нет выбора и что теоретическая способность разума перед судом беспристрастной критики сама собой должна отказаться от всех своих притязаний.

Всякая убежденность, если она не хочет быть совершенно необоснованной, должна основываться прежде всего на факте; следовательно, в доказательстве может быть только одно различие, а именно: может ли на этом факте основываться убежденность в сделанном отсюда выводе как знание для теоретического познания, или только как вера для практического познания. Все факты относятся или к понятию природы, которое доказывает свою реальность на предметах [внешних] чувств, какие даются (или могут быть даны) до всяких понятий природы, или к понятию свободы, которое в достаточной мере доказывает свою реальность через каузальность разума в отношении некоторых возможных благодаря ей действий в чувственно воспринимаемом мире, неопровержимо постулируемых разумом в моральном законе. Понятие природы (относящееся только к теоретическому познанию) бывает или метафизическим и совершенно априорным, или физическим, т. е. апостериорным, и необходимо мыслится только посредством определенного опыта. Метафизическое понятие природы (не предполагающее определенного опыта) есть, следовательно, онтологическое понятие.

Онтологическое доказательство бытия бога из понятия о первосущности заключает или от онтологических предикатов, посредством которых ее только и можно мыслить совершенно определенной, к абсолютно необходимому существованию, или же от абсолютной необходимости существования какой-либо вещи, какова бы она ни была, к предикатам первосущности; в самом деле, для понятия первосущности, дабы оно не было производным, нужна безусловная необходимость ее бытия, а также (чтобы представлять себе эту необходимость) полное определение через понятие первосущности. Считалось, что оба требования можно найти в понятии онтологической идеи о всереальнейшей сущности;

515

таким образом и возникли два метафизических доказательства.

Доказательство, которое полагает в основу только метафизическое понятие природы (называемое собственно онтологическим), заключало от понятия о всереальнейшей сущности к ее безусловно необходимому существованию, ибо (гласит доказательство), если бы она не существовала, у нее не было бы реальности, а именно существования. — Другое (его называют метафизически космологическим доказательством) заключало от необходимости существования какой-либо вещи (что безусловно надо допустить, так как в самосознании мне дано существование) к полному определению ее как всереальнейшей сущности, ибо все существующее должно быть полностью определено, безусловно же необходимое (т. е. то, что мы должны познавать как такое, стало быть a priori) должно быть полностью определено через свое понятие; а это может быть только в понятии о всереальнейшей вещи. Здесь нет нужды указывать на софистику в обоих заключениях, что уже было сделано в другом месте 42; здесь надо только отметить, что такие доказательства, если бы их можно было защищать с помощью всевозможных диалектических тонкостей, все же никогда не могли бы выйти за пределы школы, проникнуть в широкую публику и иметь какое-либо влияние на обыденный здравый рассудок.