Geum.ru

3 Под общей редакцией в. Ф. Асмуса. А. В

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   ...   45


450

тельного царства по их возможности *. Но тогда он отодвигает основание объяснения еще дальше и уже не вправе считать возникновение этих двух царств независимым от условия конечных причин.

Даже то, что касается изменений, которым случайно подчинены те пли иные особи органических видов, когда находят, что измененный таким образом характер их передается по наследству и входит в способность воспроизведения, следует рассматривать лишь как случайное развитие первоначально существующих в [данном] роде целесообразных задатков для самосохранения вида, так как рождение себе подобных, при общей внутренней целесообразности организма, тесно связано с условием — не включать в способность воспроизведения ничего такого, что в подобной системе целей не относится к одному из неразвитых первоначальных задатков. В самом деле, если отказываются от этого принципа, то уже нельзя быть уверенным, не случайного ли бесцельного происхождения также многие особенности (Stucke) формы, присущей в настоящее время данному виду; и принцип телеологии — не рассматривать в организме нецелесообразным то, что сохраняется в дальнейших поколениях его рода, — тем самым стал бы в применении очень 'ненадежным и имел

* Гипотезу такого рода можно назвать рискованным делом разума, хотя, быть может, имеется не много естествоиспытателей, даже самых проницательных, которым она не приходила подчас на ум. В самом деле, она не так нелепа, как generatio aequivoca, под которым понимают возникновение организмов через механизм грубой неорганической природы. Она все еще была бы generatio univoca в самом общем значении слова, поскольку нечто органическое порождается другим органическим, хотя бы специфически отличным от него в этом виде организмов, например если некоторые водяные животные постепенно преобразовались в болотных животных, а из них через несколько поколений — в животных наземных. A priori, в суждения одного лишь разума, это не содержит в себе никакого противоречия. Но опыт lie дает нам никакого примера этого; и согласно ему, скорее, всякое рождение, которое мы знаем, есть generatio homonyma, а не только univoca в противоположность рождению из неорганического вещества; оно производит продукт, даже по организации однородный с порождающим, а generatio heteronyma, насколько простирается наше приобретенное опытом познание природы, нигде не встречается.

451

бы силу только для первоначального рода (которого мы уже не знаем).

Против тех, кто считал необходимым признавать для всех таких целей природы телеологический принцип суждения, т. е. архитектонический рассудок, Юм делает следующее возражение: с таким же правом можно было бы спросить, как возможен подобный рассудок, т. е. каким образом различные способности и свойства, которые составляют возможность рассудка, имеющего в то же время и производящую силу, могли так целесообразно сойтись в одном организме? — Но это пустячное возражение. Ведь вся трудность вопроса о первом возникновении вещи, содержащей в себе цели и только через них и понятной, состоит в выяснении того, что составляет единство основания для соединения вне друг друга находящегося многообразия в этом продукте; ведь если это основание усматривается в рассудке некоторой производящей причины как простой субстанции, то на этот вопрос, поскольку он телеологический, дается удовлетворительный ответ уже тем, что если причину ищут только в материи как агрегате многих субстанций вне друг друга, то здесь совершенно нет единства принципа для внутренне целесообразной формы ее образования; и автократия материи в порождениях, которые наш рассудок может понять только как цели, есть слово без смысла.

Вот почему те, кто для объективно целесообразных форм материи ищет высшее основание их возможности, не признавая за этим основанием в то же время и рассудка, охотно представляют мировое целое единой всеобъемлющей субстанцией (пантеизм) или (что составляет только более определенное объяснение предыдущего) совокупностью многих определений, присущих единой простой субстанции (спинозизм); [и делают это] только для того, чтобы выведать условие всякой целесообразности, [т. е.] единство основания; при этом они хотя и удовлетворяют одному условию задачи, а именно единству в целевой связи, посредством чисто онтологического понятия о простой субстанции, но ничего не указывают для другого условия, а именно для отношения ее к своему следствию как цели,452

благодаря чему это онтологическое основание было бы точнее определено для данного вопроса; стало быть, они никак не отвечают на весь вопрос. Этот вопрос остается без всякого ответа (для нашего разума) и тогда, когда мы представляем себе эту первооснову вещей не как простую субстанцию, ее особенность для специфического свойства основывающихся на ней природных форм, а именно для единства целей, не как особенность мыслящей (intelligenten) субстанции, а отношение ее к этим формам (ввиду случайности, которую мы находим во всем, что мы мыслим возможным только как цель) не как отношение каузальности.

§ 81. О присоединении механизма к телеологическому принципу в объяснении цели природы как продукта природы

Так же как согласно предыдущему параграфу одного механизма природы еще недостаточно для того, чтобы по нему мыслить себе возможность организма, — его следует (по крайней мере по свойству нашей познавательной способности) первоначально подчинить преднамеренно действующей причине, — точно так же для того, чтобы рассматривать организм также как продукт природы и судить о нем как о таком продукте, одного лишь телеологического основания такого организма недостаточно, если механизм природы не присоединяется к организму как бы в качестве орудия преднамеренно действующей причины, целям которой тем не менее подчинены механические законы природы. Для нашего разума непонятна возможность такого соединения двух совершенно различных видов каузальности, а именно природы в ее всеобщей закономерности с идеей, которую природа ограничивает особой формой, основания для чего она сама не имеет; эта возможность заложена в сверхчувственном субстрате природы, о котором мы ничего не можем определить утвердительно, кроме того, что он сущность в себе, а знаем мы лишь явление ее. Но принцип — все, что мы считаем относящимся к этой природе (phaenomenon) или продуктом ее, мы должны мыслить связанным с ней и по механическим

453

законам — тем не менее остается в силе, так как без этого вида каузальности организмы как цели природы не были бы продуктами природы.

Но если принимается телеологический принцип возникновения таких организмов (иначе и быть не может), то в основу причины их внутренне целесообразной формы можно полагать или окказионализм, или престабилизм33. Согласно первому, высшая причина мира сообразно с своей идеей непосредственно дает органическое образование при каждом случае совокупления смешивающейся в нем материи. Согласно второму, высшая причина мира заложила в первоначальные продукты своей мудрости только задатки, при помощи которых организм производит себе подобных, а вид сохраняет себя неизменным. Гибель особей непрерывно возмещается их природой, работающей вместе с тем и над их разрушением. Если признать окказионализм в создании организмов, совершенно теряется вся природа и вместе с ней прекращается всякое применение разума в суждении о возможности такого рода продуктов;

поэтому можно предположить, что эту систему не примет никто из тех, кто сколько-нибудь интересуется философией.

Престабилизм в свою очередь допускает двоякое воззрение: каждый организм, рожденный от ему подобного, он рассматривает или как эдукт, или как продукт первого. Система рождений только как эдуктов называется системой индивидуальной преформации или теорией эволюции; система рождений как продуктов называется системой эпигенеза36 ; эту последнюю систему можно назвать также системой родовой преформации, так как продуктивная способность рождающих по внутренним целесообразным задаткам, которые достались их основному роду, следовательно, специфическая форма была уже virtualiter преформирована. Соответственно этому противостоящую ей теорию индивидуальной преформации лучше было бы называть теорией инволюции (или теорией включения).

Поборники теории эволюции, которые каждую особь исключают из формирующей силы природы, чтобы непосредственно получить ее из рук творца, не хотели

454

согласиться с тем, чтобы это происходило по гипотезе окказионализма, а именно чтобы совокупление было только формальностью, при которой высшая разумная причина мира каждый раз непосредственно своими руками решает создать плод, предоставляя на долю матери только развитие и питание его. Они высказывались за преформацию, как будто не одно и то же, в начале или входе развития мира возникают сверхъестественным образом подобные формы; как будто случайным творением не сберегалось бы огромное количество сверхъестественных устроении, которые были бы нужны для того, чтобы эмбрион, сформированный в начале мира, в течение долгого времени вплоть до своего развития не пострадал от действия разрушительных сил природы и сохранился невредимым; как будто неизмеримо большее количество таких преформированных организмов, чем те, которые когда-нибудь должны возникнуть и развиться, а вместе с ними и столько же творений, не становится тем самым ненужным и бесцельным. Но они хотели по крайней мере кое-что в этом предоставить природе, чтобы не впасть в полную гиперфизику, которая делает излишним всякое естественное объяснение. Они, правда, еще крепко держались за свою гиперфизику, обнаружив даже в уродах (которых нельзя ведь считать целями природы) удивительную целесообразность, хотя бы она имела целью только одно: чтобы анатом когда-нибудь был смущен ею как бесцельной целесообразностью и почувствовал сильное удивление. Но они никак не могли объяснить на основа системы преформации рождение ублюдков, а должны были приписать мужскому семени, за которым они, впрочем, признавали только механическое свойство — служить первым питательным средством для эмбриона, еще и целесообразную формирующую силу, какую они в отношении всего продукта рождения от двух особей той же самой породы не хотели признать ни для одной из них.

Но если бы даже и не знали великого преимущества защитника эпигенеза, которое он имеет перед сторонником индивидуальной преформации в вопросе об эмпирических основаниях для доказательства своей теории,

455

то разум уже заранее и с особой благосклонностью должен высказаться за его способ объяснения, так как в отношении вещей, которые с самого начала можно было представлять возможными только исходя из каузальности целей, эта теория рассматривает природу, по крайней мере в том, что касается размножения, как самопорождающую, а не только как развивающую и таким образом с минимальным проявлением сверхъестественного все остальное с самого начала предоставляет природе (но не говорит ничего определенного об этом первом начале, о которое спотыкается физика вообще, как бы она ни старалась дойти до него по какой угодно цепи причин).

В отношении этой теории эпигенеза никто не сделал больше, чем господин надворный советник Блюменбах37, и для доказательства ее, и для установления истинных принципов ее применения отчасти благодаря ограничению ее слишком необдуманного применения. Весь физический способ объяснения этих образований он начинает с органической материи. Ибо то, что грубая материя первоначально сама образовалась по механическим законам, что из природы безжизненного могла возникнуть жизнь и что материя сама собой могла принять форму самой себя поддерживающей целесообразности, — все это он вполне справедливо признает противным разуму; но в то же время он оставляет за механизмом природы, подчиненным непостижимому для нас принципу первоначальной организации, неопределимое, но вместе с тем п несомненное участие; способность материи для этого (в отличие от вообще присущей ей чисто механической формирующей силы) в органическом теле называется им стремлением к формированию (стоящим как бы под высшим руководством и наставлением первой).

§ 82. О телеологической системе во внешних отношениях организмов

Под внешней целесообразностью я понимаю ту, когда одна вещь природы служит другой средством к цели. А вещи, у которых нет никакой внутренней целесообразности

456

или которые не предполагают ее для своей возможности, каковы земля, воздух, вода и т. д., тем не менее могут быть очень целесообразными внешне, т. е. по отношению к другим предметам, но эти предметы должны быть организмами, т. е. целями природы, иначе нельзя было бы первые рассматривать как средство. Так, воду, воздух и землю нельзя считать средством для нагромождения горных цепей, так как горы не содержат в себе ничего такого, что требовало бы основания возможности их согласно целям, по отношению к чему, следовательно, их причину никогда нельзя представлять под предикатом средства (которое было бы для этого использовано).

Внешняя целесообразность есть совершенно другое понятие, чем понятие внутренней целесообразности, которая связана с возможностью предмета независимо от того, есть ли сама его действительность цель или нет. Об организме можно еще спросить: для чего он существует? Но не легко это спрашивать о вещах, в которых признают только действие механизма природы. В самом деле, в организмах мы уже представляем себе целевую каузальность для их внутренней возможности, некий творящий рассудок, и эту деятельную способность относим к определяющему основанию его, [т. е.] к намерению. Есть только одна внешняя целесообразность, которая связана с внутренней целесообразностью организации и которая без всякого вопроса о том, для какой именно цели должен существовать этот организм, тем не менее во внешнем отношении служит средством к цели. Это организация обоих полов в их отношении друг к другу для продолжения рода; ведь здесь, как и у особи, можно спрашивать: зачем должна была существовать такая пара? Ответ таков: только она и составляет здесь организующее целое, хотя она и не есть целое, организованное в одном теле.

Если же спрашивают, для чего существует вещь, то отвечают: или что ее существование и ее порождение не имеют никакого отношения к преднамеренно действующей причине, и, значит, всегда имеют в виду ее возникновение из механизма природы; или же что есть

457

какое-то преднамеренное основание ее существования (как случайного предмета природы), и эту мысль вряд ли можно отделить от понятия об органической вещи:

так как внутренней возможности продукта мы должны придать каузальность конечных причин и идею, которая лежит в основании этой каузальности, то и существование этого продукта мы можем мыслить только как цель. В самом деле, представляемое действие, представление о котором есть также определяющее основание разумно действующей причины для его порождения, называется целью. В этом случае можно сказать:

или что цель существования такого предмета природы лежит в нем самом, т. е. что он не только цель, но и конечная цель; или что эта цель находится вне его, в другом предмете природы, т. е. что он существует целесообразно не как конечная цель, а необходимым образом также и как средство.

Если мы обозрим всю природу, мы не найдем в ней как природе никакого существа, которое могло бы притязать на преимущество быть конечной целью творения, и можно даже a priori доказать, что то, что могло бы еще быть для природы последней целью, по всем возможным определениям и свойствам, какими только можно было бы наделить его, все же как природная вещь не может быть конечной целью.

Если посмотреть на растительное царство, то первоначально ввиду той неизмеримой плодовитости, с какой оно распространяется почти на любой почве, можно было бы прийти к мысли, что его следует считать одним лишь продуктом такого же механизма природы, какой она обнаруживает в образованиях минерального царства. Но более близкое знакомство с невыразимо мудрой организацией в нем не позволяет нам остановиться на этой мысли и вызывает вопрос: для чего существуют эти растения? Если на это отвечают: для царства животных, которые питаются ими, чтобы во всем разнообразии своих пород распространиться по земле, то снова возникает вопрос: для чего существуют эти травоядные животные? Ответ мог бы быть таким: для хищных животных, которые могут питаться только тем, что обладает жизнью. Наконец, вопрос: для чего

458

существуют эти животные со всеми предыдущими царствами природы?—Для человека, которого рассудок учит различным образом использовать все эти создания. Здесь, на земле, человек — последняя цель творения, ибо здесь он единственное существо, которое может составить понятие о целях и из агрегата целесообразно сформированных вещей составить с помощью своего разума систему целей.

Вместе с фон Линнеем, который, по всей видимости, шел обратным путем, можно было бы сказать: травоядные животные существуют для того, чтобы сдерживать буйный рост растительного царства, который задушил бы многие виды их; хищные животные существуют для того, чтобы положить предел прожорливости тех животных; наконец, человек существует для того, чтобы, преследуя и сокращая число хищных животных, установить некоторое равновесие между созидающими и разрушающими силами природы. Таким образом, человек, хотя его и следовало бы признать в некотором отношении целью, в другом отношении все же занимает лишь положение средства.

Если принципом делают объективную целесообразность в многообразии пород земных творений и в их внешних отношениях друг к другу как целесообразно устроенных существ, то будет вполне соответствовать разуму, если мыслить в этом взаимоотношении опять-таки некую организацию и систему всех царств природы согласно конечным причинам. Но здесь опыт как будто резко противоречит максиме разума, особенно в- том, что касается последней цели природы, которая все же нужна для возможности такой системы и которую мы можем усматривать только в человеке, ввиду того что в отношении его как одной из многих пород животных природа не сделала никакого исключения — ни в своих разрушительных силах, ни в созидающих, все подчинив своему механизму без какой-либо цели.

Первое, что в устройстве природы должно быть преднамеренно сделано для целесообразности всех природных существ на земле,—это, конечно, место их жительства, почва и та стихия, в которой они должны добывать средства для своего существования. Но более точное


459

знание свойств этой основы всякого органического порождения указывает только на совершенно непреднамеренно действующие причины, притом скорее опустошающие, чем способствующие порождению, порядку и целям. Суша и море не только хранят в себе следы прежних грозных опустошений, которые постигли их и все, что было в них и на них, но все их строение, пласты земли на суше и границы моря имеют вид продукта диких всемогущих сил природы, действовавших в хаотическом состоянии. Как ни кажутся теперь целесообразными форма, строение и наклон суши для принятия воды из воздуха, для ключевых вод между пластами почвы различного рода (для некоторых продуктов) и для течения рек, более подробное изучение их показывает, что они возникли только как следствие отчасти огненных, отчасти водяных извержений и возмущений океана; и это касается как первоначального порождения этих форм, так главным образом последующих их преобразований вместе с гибелью их первых органических порождении *. Но если местожительство, суша и морские глубины для всех этих созданий указывают только на совершенно непреднамеренный механизм их порождения, то каким образом и по какому праву мы можем требовать для этих продуктов другого происхождения и отстаивать его? Хотя человек, как это будто доказывает самое точное исследование остатков указанных опустошений в природе (по мнению Кампера), находился вне этих катаклизмов, он все же настолько зависим от всех остальных земных созданий, что если признают господствующий

* Если раз принятое название естественной истории должно оставаться за описанием природы, то следовало бы в противоположность искусству назвать археологией природы то, что первое означает буквально, а именно представление о прежнем, древнем состоянии Земли, о котором можно делать основательные предположения, хотя и нельзя рассчитывать на достоверность. К этой археологии относились бы окаменелости, а к искусству — обточенные камни и т. д. В самом деле, так как действительно над этим (под названием теории Земли) работают постоянно, хотя и медленно, как и должно быть, то это название было бы дано не чисто воображаемому исследованию природы, а такому, к которому нас приглашает и призывает сама природа.


460

над всеми другими созданиями механизм природы, то и его следует включить в этот механизм, хотя рассудок человека (по крайней мере большей частью) мог бы его спасти от всех этих опустошений.

Но этот аргумент, кажется, доказывает больше того, что содержалось в намерении, ради которого он был приведен, а именно не только то, что человек не есть последняя цель природы и что — на том же основании — агрегат органических вещей природы на земле не может быть системой целей, но и то, что и продукты природы, которые прежде считались целями природы, не имеют другого происхождения, кроме механизма природы.

Однако в вышеуказанном разрешении антиномии принципов механического и телеологического способа возникновения организмов мы видели, что так как в отношении природы, формирующей по своим частным законам (к систематической связи которых у нас нет ключа), они суть только принципы рефлектирующей способности суждения, которые не определяют их происхождения, как такового, а только утверждают, что мы — по свойству нашего рассудка и нашего разума — можем мыслить происхождение организмов только согласно конечным причинам, — то не только позволительно максимально стремиться, более того, проявлять смелость в попытках объяснить их механически, но к этому призывает нас и разум, несмотря на то что мы знаем, что по субъективным причинам — ввиду особого характера и ограниченности нашего рассудка (а не потому, что механизм возникновения сам по себе противоречит происхождению согласие целям) — мы никогда не можем полностью удовлетвориться этим;