Катарсис семидисятника
| Вид материала | Документы |
Содержание[продолжение эписодия 3] Ленька с Гришей стали собираться Ах, зачем это, откуда это |
[продолжение эписодия 3]
Надеюсь, приведенная выше помесь Спиллейна то ли с Хайнлайном, то ли с Лукьяненко, да еще с переходом в мексиканский сериал – достаточное доказательство того, что все, здесь написанное, – выдумка и что так не бывает. Поэтому в последний раз заявляю: перестаньте меня обвинять в том, на чем я и так настаиваю! Это глупо, в конце концов!!!
^ Ленька с Гришей стали собираться Опа! Значит, все-таки Ленька!
восемь суток подряд вчетвером В общем, не знаю… Но, кажется, «Россия»94 шла что-то в этом духе. Обычный же поезд – чуть ли не 20 суток. По крайней мере, Хабара – чего там! Рядом. Конечно, здесь некоторое упущение. Во-первых, наш автор (как его персонаж Василий) летел на самолете, и история со стрельнутым чириком и часами в реальности происходила с ним, автором (только фамилия офицера вымышленная), и ТУ-104, действительно жуткая дребезделка, не рухнула, а благополучно доставила его в Москву. В общем, я об этом, кажется, уже писал. То есть, он, как и я, не имел ни малейшего понятия, на какой вокзал прибывает «Россия» (а я не имею до сих пор, и уточнять не хочу, лень; кому не лень, а любопытно, могут сделать это самостоятельно). Представлялся ему, скорей, Курский. Но куда делись очереди на такси? Они там были всегда.
объяснил Марк сзади Ну, вроде, это последний случай. Далее он, все же, оказывается исключительно Леонидом.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
из всей его довольно высокой, широкоплечей, но сутулой, фигуры А вот это уже какая-то мистика. Сам персонаж не имеет с моей Данилой ничего общего. Однако внешность – точно Данила… Но ведь он еще не родился, когда я это писал!
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
почему Брайер застрелился? …А Альберт Троске вообще совершил привычное действие Кто такие? Кажется, из Дюрренматта. Почему не помню?95
помилуйте, Родион Романыч, кто у нас на Руси себя Наполеоном не считает? Не собираюсь лезть в «Преступление и наказание»96 проверять.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
взял стакан томатного сока, сыпанул туда пол-ложки соли и, мешанув пару раз, выпил залпом Ах, какая это была прелесть. Разве сравнить с этим сегодняшнее пакетное царство. Вот где взять граненый стакан с солью и стоящий рядом такой же стакан с алюминиевыми чайными ложками, залитыми уже неуловимо порозовевшей водой?! Негде, и пьем преснятину…
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
камера. Гвоздик. Царапает. А это я знаю, что за гвоздик… Это дали мне пять суток губы. Причем дали за дело, конечно (я вообще губарь был тот еще, суток восемьдесят отхуячил, из них семнадцать или восемнадцать даже на гарнизонке97. Про последнюю – отдельная песня. А этот пятерик я получил за хамство. Короче, начкаром был один весьма неприятный кадет. И почему-то (сегодня это мне льстит!) особо невзлюбил меня (то есть нашего героя). И, когда уже заряжали оружие98, он вышел и стал обыскивать мой подсумок. А там как раз лежала пачка курева. Сам ли догадался, стукнул ли кто (не хотелось бы так думать), бог весть… А тут как раз заваливает с проверкой дежурный по части, которым – вот незадача – был как раз наш комбат.
Это был огромный кореец с башкой и рожей, как термостат: цилиндрической формы, плоская крышка смотрит на тебя. Говорил он с корейским акцентом (как умудрился получить подполковника, непонятно, ему ж для этого академию надо было закончить) и, выговаривая солдатам, любил подпустить соленого словца (типа «еп твою мат», «ти саплак, панымаэш, а у мин'а ужи яйцы сидыи»).
Но вернемся к нашим баранам99. Как раз тут наш кадет и проявил свой, как сейчас сказали бы, козлизм. Вместо того чтобы оставить разборки на потом, он меня прямо, как сейчас сказали бы, опять же, подставил под комбата (а может, сдал ему). Естественно, начались «седые яйца», и тут я не выдержал полутора лет всей этой мутоты и сказал (в любимой манере нашего начкара, это был командир третьего взвода, и он любил, услышав мат, прогнать с подходом солдата раз десять, а потом долго и нудно допрашивать: «А почему вы материтесь, товарищ солдат», может быть – чем черт не шутит – по своей кадетской тупости не понимая, что вопрос совершенно идиотский; краса'вец был, кстати): «А почему вы материтесь, товарищ подполковник» (может, я сказал и «полковник», была в армии такая манера типа «вашбродь»: опускать это унизительное «под-»). Совершенно не ожидавший этого термостат стал свекольного цвета и влепил мне пять суток, единственные из всех, коими горжусь. Тем более что они были самыми кайфовыми. За столь серьезное преступление я получил одиночку! А это для человека, не болеющего от одиночества (к коим мы с нашим автором всегда принадлежали), – просто супер! И еще один момент везения был связан с тем, что камера, в которую меня поместили, примыкала к печке, на которой готовили жратву для караула (губа располагалась в одном здании с караульным помещением), то есть в ней было тепло! (В общих камерах, которые нам также удалось посетить [17 суток лично от старшины роты Анатолия Сергеевича Шумилова, причем не сразу, а в виде дэпэ — по двое, по три, по пять], температура бывала около четырех градусов [а уличная стенка от дыхания покрывалась довольно-таки толстым слоем инея]. И последнее везение. Мне удалось заныкать маленький гвоздик типа сапожного. Этим самым гвоздиком за пять суток я нацарапал на крашеной стенке камеры первые две главы «Облака в штанах» (больше, в отличие от наших героев, я не помнил никогда, но эти помню до сих пор, хотя… надо попробовать… Впрочем, нет, помнил я еще и самое начало третьей:
^ Ах, зачем это, откуда это,
в светлое весело
грязных кулачищ замах?
Пришла и голову отчаянием занавесила
мысль о сумасшедших домах.
И, как в гибель дредноута
от душащих спазм
бросаются в разинутый люк,
сквозь свой
до крови разодранный глаз
лез, обезумев, Бурлюк100.
Почти разодрав наслезнённые веки,
вылез, встал, пошёл
и с нежностью,
неожиданной в жирном человеке,
взял и сказал: «Хорошо!
Хорошо, когда в желтую кофту
душа от осмотра укутана.
Хорошо, когда, брошенный в руки эшафоту,
крикнуть: «Пейте какао Ван-Гутена!»
И эту секунду, бенгальскую, звонкую,
я ни на что бы не выменял, я ни на…
А из сигарного дыма ликерною рюмкою
вытягивалось пропитое лицо Северянина101.
Как можете вы называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел?
Сегодня надо кастетом
кроиться миру в черепе! –
впрочем, за точность цитирования не ручаюсь, привожу, как всегда, по памяти).
Спустя несколько лет я случайно встретился во дворе у Геныча со своим однополчанином Колькой Царевым (не путать с Колей Царевым, приятелем Сержа). Он гулял с колясочкой и, оказывается, жил у своей бабы в том же эмпээсовском доме, что и Геныч. [дом, шампиньоны, шахматы – в статью о Геныче102]. Мы стали вспоминать былое. Не обошлось и без дум103. Вспомнили и губу. (Колька по этой части, по-моему, даже меня переплюнул. Ну, не любил он армию и в отличие от меня никогда в нее не стремился и в результате умудрился как-то комиссоваться до срока.) И тут он говорит:
— Слушай, я так благодарен какому-то неизвестному. Как-то попал в одиночку, в пятую камеру, а там кто-то на стене нацарапал «Облако в штанах» Маяковского.
Ну, я, конечно, не стал скромничать… Да… Вот за это стоило выпить… Но как-то не выпили.