Начало формы Конец формы Б. В. Соколов. Правда о Великой Отечественной войне (сборник статей)
| Вид материала | Сборник статей |
- И научной литературы Начало формы Конец формы В. Гейзенберг. Физика и философия, 2763.51kb.
- Начало формы Конец формы, 5914.38kb.
- Юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», 21.03kb.
- План мероприятий, посвященных празднованию 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной, 735.86kb.
- Урок-монтаж о Великой Отечественной войне Цели урока, 76.15kb.
- 66 лет победе в Великой Отечественной войне!, 6.6kb.
- Справка об участии администраций связи рсс в праздновании 65-й годовщины Победы в Великой, 82.72kb.
- Внашей библиотеке ты сможешь взять любую из предлагаемых тебе книг о Великой Отечественной, 289.54kb.
- Историческое значение победы нашего народа в Великой Отечественной войне, 243.01kb.
- Viii наш край в великой отечественной войне (1941-1945 гг.), 204.47kb.
проиграла, поскольку при том огромном превосходстве, которым она обладала,
достигнутые относительно скромные результаты не оправдывают донесенные
ею чудовищные потери в людях и технике. Кстати сказать, по степени несоответствия
реальному ходу событий советская мифология этого сражения даст фору битвам
за Москву и Сталинград. Доклады немецких участников упомянутой конференции
не оставляют на этом мифе камня на камне. Особенно хочется выделить работу
Карла-Гейнца Фризера, посвященную, в частности, разбору знаменитого танкового
сражения под Прохоровкой.{2} На ее написание немецкого историка вдохновил
просмотр советского фильма "Огненная дуга" из киноэпопеи "Освобождение".
Нарисованную в фильме картину величайшего танкового сражения он нашел целиком
фальшивой. На материале германских архивов Фризер доказал, что советские
утверждения, будто под Прохоровкой 12 июля 1943 г. немцы потеряли 300 или
400 танков, - не более, чем поэтическое преувеличение, содержащееся в донесениях
советских танковых командиров. На самом деле 2-й немецкий танковый корпус
СС, противостоявший советской 5-й гвардейской танковой армии под Прохоровкой,
безвозвратно потерял только 5 танков, а еще 43 танка и 12 штурмовых орудий
были повреждены, тогда как безвозвратные потери только 3-х корпусов 5-й
гвардейской танковой армии составили, по данным советских донесений, совпадающих
в этом случае с немецкими, не менее 334 танков и самоходных орудий. И это
при том, что почти четырехкратное превосходство было у советской стороны
- вместе с двумя призванными в армии П. Ротмистрова корпусами, танковым
и механизированным - до 1000 единиц бронетехники против не более чем 273
у немцев. Существует устное предание со слов очевидцев, будто Сталин в
Москве после Прохоровского сражения вызвал Ротмистрова "на ковер" и сказал
примерно следующее: "Что же ты, мудак, в один день всю армию загубил, а
ничего не сделал?" Однако от намерения предать незадачливого командующего
5-й гвардейской танковой армией суду Верховный все-таки отказался: ведь
Курскую битву советские войска все-таки выиграли. В результате родилась
легенда о советском успехе под Прохоровкой. Для этой цели число танков
у немцев было завышено в два с половиной раза - до 700, а их потери - в
5-7 раз, до 300-400 машин, чтобы сделать их сопоставимыми с советскими.
Мне довелось беседовать с одним из участников Прохоровского сражения Л.
В. Чечковым. Тогда он был старшиной, командиром танка Т-34. Хотя танк был
сожжен, Леониду Васильевичу посчастливилось уцелеть. Зато из 50 его друзей
по сформированному в Забайкалье танковому корпусу живыми ушли с поля боя
под Прохоровкой только пятеро. Большинство советских танкистов не имело
необходимого боевого опыта и на Курской дуге приняли боевое крещение. Это,
несомненно, сказалось и на результатах танкового сражения под Прохоровкой.
Истинные причины прекращения наступления группы армий "Юг", вопреки распространенному
в советской историографии мнению, будто отказ немцев от продолжения операции
"Цитадель" был вызван неудачей под Прохоровкой (которой в действительности
не было), лежат в том, что уже началась советская атака против Орловского
плацдарма, и поэтому шансов на окружение группировки Красной Армии под
Курском не осталось. Продолжение наступления на Курск с юга было неоправданным
риском и в перспективе могло привести к окружению и гибели немецких танковых
соединений. Победа под Прохоровкой все равно не смогла изменить общей стратегической
обстановки, неблагоприятной для германской стороны.
В целом же советское командование явно недооценивало способность
вермахта восстановить и даже увеличить свои силы после катастрофы под Сталинградом
и не уделило должного внимания боевой подготовке войск и штабов. Между
тем находились в Красной Армии генералы, которые более реалистично оценивали
положение и в полной мере поплатились за свой реализм. Так, начальник Смоленского
артиллерийского училища генерал-майор артиллерии Е. С. Петров имел неосторожность
на одном совещании высказать мнение, что после Сталинграда немцы "восполнят
свои потери, после чего они еще будут сильными, и надо с ними считаться".
Он немедленно был арестован и приговорен к 25 годам лагерей.{2а}
Причины больших потерь Красной Армии в Курской битве, как и в
последующих сражениях завершающего периода войны, думается, объясняются
еще и следующей причиной. Из-за высокого уровня потерь в первые годы войны
офицеры с военным опытом сохранились главным образом на уровне от полка
и выше. В звене взвод-рота и даже батальон командиров, начинавших войну,
а также сержантов и старшин, сохранилось очень мало. Поэтому очень трудно
было передавать опыт новому пополнению. Сотни тысяч и миллионы плохо обученных
бойцов продолжали гибнуть, не успев нанести серьезный ущерб противнику.
Данные об успехах советской военной экономики, как и сам факт
победы в Великой Отечественной войне, в течение десятилетий служили мощным
пропагандистским аргументом в пользу жизнеспособности и прогрессивности
социализма по сравнению с капитализмом. В ряде статей нашего сборника высказываются
соображения, что сведения о советском производстве вооружений и боевой
техники в годы войны были сознательно завышены предприятиями и наркоматами
за счет приписок{3} и что без поставок по ленд-лизу советская экономика
не смогла бы обеспечить Красной Армии победу. Отметим, что косвенным доказательством
завышения данных о советском производстве вооружения и боевой техники служит
тот факт, что количество танков, орудий и боевых самолетов, находившихся
в действующей армии за все военные годы, составляло только от 22 до 60%
от их общего числа, причем этот показатель неуклонно падал к концу войны.{3а)
Скорее всего, большая часть так и непроизведенного вооружения и техники
постоянно числилась в резерве, ремонте или в процессе транспортировки,
на самом деле существуя только на бумаге. Лазейку для приписок открывала
и доставка боевой техники на фронт "россыпью", без экипажей, когда довольно
трудно было проконтролировать, сколько именно поступило танков или самолетов
и когда.
Специальная статья, вынесенная в приложение, раскрывает истинный
масштаб советских военных расходов на закате империи, в середине 80-х гг.,
- около половины валового национального продукта. Здесь также доказывается,
что по величине ВНП СССР отставал от США в 6-7 раз и что официальные утверждения,
будто уровень советского производства составлял около двух третей от американского,
- не более чем пропагандистская фантазия, Призванная подсластить существование
подавляющему большинству населения, знавшему о Западе только из советских
газет. В конце 80-х годов, когда писалась эта статья, даже многим экономистам
казалась невероятной такая степень милитаризации нашей экономики. Ныне,
когда мы все наблюдаем крушение советского ВПК, такая оценка уже не вызывает
резких возражений. Оказалось, что многие миллионы рабочих трудились на
военных заводах, что существуют целые города, ориентированные исключительно
на военные нужды и с крахом империи и резким сокращением военных заказов
обреченные на гибель. Трагедия нашего положения усугубляется тем, что подобные
города по соображениям секретности и из-за необходимости обеспечить их
жителям более высокий уровень жизни, строились в удалении от других промышленных
центров, и с остановкой военных заводов проблема безработицы в них становится
практически неразрешимой. Возможность быстрой и эффективной конверсии,
связанная с отказом от сохранения на большинстве военных предприятий мощностей
для производства вооружений на случай мобилизации, была упущена еще в начале
90-х годов. В США и Других странах Запада ВПК не столь узко специализирован,
так как создавался не в административно-командных, а в рыночных условиях
и не столь изолирован географически и экономически от остальной промышленности.
Поэтому конверсию там проводить гораздо легче. Вообще же вводимое в этой
статье понятие "мнимости", "мнимой стоимости" по отношению к советской
экономике имеет гораздо более широкое применение для характеристики социалистического
наследия в целом. Во многом мнимой оказалась и победа в Великой Отечественной
войне, хотя для тех, кто эту победу добыл собственной кровью, она навсегда
осталась истинной и святой. А вот картина войны, которую десятилетия рисовала
советская историография, с полным основанием должна быть признана мнимой.
Подлинную историю советско-германской войны еще только предстоит создать.
Статьи нашего сборника, безусловно, не могут заменить подобный фундаментальный
труд. Они призваны только обозначить наиболее важные и болезненные проблемы
изучения минувшей войны и указать на возможные варианты их решения. Автор
хорошо понимает необходимость дальнейших исследований. Так, в частности,
предположение о фальсификации данных советского военного производства требует
подтверждения как на материале первичной статистики отдельных предприятий,
так и путем сравнения технологии производства вооружений и техники в СССР
и Германии с учетом точного количества алюминия, бронестали и других видов
сырья и материалов, потребляемых на один танк и самолет разных конструкций
в двух странах во время войны.
В качестве приложения публикуется также статья, посвященная советским
коллаборационистам. По условиям газетной публикации она была разделена
на две части, но изначально задумывалась как единое целое. В момент публикации
этой работы сама тема коллаборационизма только-только перестала быть запретной
в нашей стране. С точки зрения западного читателя наша статья не содержала
ничего принципиально нового, но для читателя советского и постсоветского
(первая часть публикации появилась в последние месяцы существования СССР,
вторая - уже после его краха) здесь многое могло звучать открытием. Например,
почему-то никто не задавался вопросом, можно ли считать предателями сотрудничавших
с немцами жителей Прибалтики или Украины и Белоруссии, чьи земли были оккупированы
советскими войсками в 1939-1940 гг. Кого они предавали? Тех, кто помимо
воли народов аннексировал их страны? Кстати сказать, для коренного населения
Прибалтики жизнь в условиях немецкой оккупации была даже лучше, чем после
вторичного "освобождения" их Красной Армией. А белорусы под германским
господством имели такие возможности для развития национального языка и
культуры, каких не имели при советской власти вплоть до конца 80-начала
90-х гг. В то же время в этих же странах очень значительные группы населения,
прежде всего евреи и цыгане, были почти полностью обречены на гибель в
рамках проводимого нацистами геноцида. Трагедия коллаборационистов заключалась
в том, что против одного преступного режима они вынуждены были бороться
в союзе с другим, не менее преступным, и неизбежно оказывались в той или
иной степени причастны к преступлениям нацистов, включая истребление евреев.
Хотя надо помнить, что далеко не все солдаты прибалтийских и славянских
дивизий СС или бойцы местных охранных батальонов на практике участвовали
в осуществлении геноцида.
Споры же о русских коллаборационистах ведутся как в России, так
и среди русской эмиграции по сей день. Внимание привлекает фигура генерала
А. А. Власова, которого нередко считают идейным борцом с большевизмом и
чуть ли не основоположником русского освободительного движения. Между тем
все имеющиеся факты свидетельствуют, что будущий глава РОА в жизни был
озабочен только проблемой своей военной карьеры, ради которой проявлял
и смекалку, и героизм. Если бы Власов действительно собирался бороться
против Сталина с помощью Гитлера, что мешало ему сдаться в плен хотя бы
осенью 1941 г. в Киевском котле? Однако он несколько недель лесами выходил
к своим, как и позднее пытался вместе с остатками штаба 2-й ударной армии
перейти линию фронта и лишь вследствие случайности оказался в немецком
плену. Тогда, летом 1942 г., вермахт был на вершине успеха, победа Германии
казалась, если не неизбежной, то весьма вероятной. Власов же прекрасно
понимал, что в Красной Армии его карьера в сущности закончилась. В случае
освобождения из плена после войны генерал-лейтенант при самом благоприятном
исходе мог рассчитывать только на отставку или на назначение на малозначительную
должность. Такова и была в действительности судьба тех освобожденных из
плена советских генералов, которым посчастливилось избежать смертной казни
или лагерей. У немцев же Власов стал по сути потенциальным главой русского
правительства и армии - на случай победы Германии. Еще в декабре 1940 г.
на совещании высшего комсостава Красной Армии он, едва ли не единственный,
прямо говорил о превосходстве вермахта в уровне дисциплины и боевой подготовки:
"Мы живем на границе (99-я дивизия, которой тогда командовал Власов, дислоцировалась
в районе Перемышля, у самой границы с оккупированной немцами Польшей. -
Б. С.), каждый день видим немцев. Куда бы ни шел немецкий взвод, они идут
исключительно четко, одеты все однообразно. Я указывал своим бойцам: "Вот
- капиталистическая армия, а мы должны добиться результатов в 10 раз больше".
И бойцы обращали внимание. Ведь за 100 м мы хорошо видим друг друга и,
наблюдая немецкие взводы, наши взводы стали крепко подтягиваться. Таким
образом, строевая подготовка является исключительно дисциплинирующей, и
мы обращаем на нее большое внимание. Были случаи, когда немецкий офицер
нас четко приветствовал, а наши - не приветствовали. Тогда мы говорили,
что дружественную сторону нужно приветствовать и теперь стали неплохо приветствовать".{4}
Возможно, память об армии "дружественной стороны" явилась одним из побудительных
мотивов сотрудничества Власова с немцами, но необходимым условием для такого
сотрудничества было пленение генерала. В коллаборационизме Власова и многих
других сильны были именно шкурнические интересы, стремление выжить любой
ценой. У Власова как генерала шансов уцелеть в плену было достаточно много
и без предательства. У миллионов рядовых советских военнопленных их было
гораздо меньше. Здесь выбор часто стоял очень жестко - или сотрудничество
в той или иной форме с противником, или голодная смерть. Такой же выбор
был и у многих жителей оккупированных территорий, которым приходилось работать
на предприятиях, транспорте или в открытых оккупантами школах, чтобы получить
паек и прокормить себя и семью. Впоследствии многие из них были осуждены
как "пособники".
Бывший власовец Л. А. Самутин, в 1946 г. благополучно выданный
англичанами Советам, а до этого в 1941 г. познавший прелести немецкого
лагеря для советских пленных, писал в мемуарах: "С британскими понятиями
о чести никак не вязалось, чтобы военнослужащий мог надеть вражескую форму
и оказаться в одних рядах со своими бывшими противниками. Это благородное
негодование тем более легко в себе разжигать, когда ни разу в жизни не
только самому не пришлось испытать ни настоящего голода, ни даже видеть
людей, доведенных голодом и лишениями до потери человеческого лица.
Э, господа, господа, одно только можно сказать: "Не судите, да
не судимы будете!" Англичане в немецком плену были лишены только одного
- свободы, но ни голода, ни холода, ни унижений с бытом, ни потери связи
с родиной и семьями не испытывали. И немцы относились к ним иначе, чем
к нам, и Красный Крест в отношении них исполнял свой долг. Так вам ли судить,
господа, людей, уцелевших по воле случая и судьбы в условиях, обрекавших
нас всех на поголовную и мучительную гибель?"{5}.
Те же слова можно с равным основанием адресовать советским и российским
критикам коллаборационистов. Ведь подавляющее большинство этих критиков
ни тогда, в годы войны, ни позднее не стояло перед необходимостью делать
выбор между почти неминуемой смертью и предательством. И вполне вероятно,
что многие или даже большинство из них поступили бы как тот примерно миллион
бывших советских военнопленных, служивших немцам. "Не судите, да не судимы
будете!" - эти слова звучат наиболее здраво через полвека после окончания
войны. Хотя осуждение коллаборационистов было неизбежным действием любой
власти, тоталитарной или демократической, ибо нарушение присяги и отказ
от верности своим прежним государственным институтам не прощает своим подданным
или гражданам ни одна власть в мире.
Что Власов был не идейным, а вынужденным изменником, доказывает
и его поведение на следствии и суде, в исходе которого он не мог питать
никаких сомнений. В последнем слове бывший глава РОА так и заявил: "...Я
не только полностью раскаялся, правда, поздно, но на суде и следствии старался
как можно яснее выявить всю шайку. Ожидаю жесточайшую кару".{6} Также ни
один из соратников Власова не пытался защищать идеалы русского освободительного
движения от коммунистической тирании, а только каялся и просил о снисхождении.
Совсем иначе вели себя коллаборационисты из числа бывших белых генералов
- П. Н. Краснов, А. Г. Шкуро и другие, предательски выданные теми же англичанами
на расправу. На суде перед лицом неминуемой казни они не высказывали ни
тени раскаяния и обличали советскую власть. Выдача генералов-эмигрантов
была противозаконна и не предусматривалась даже Ялтинскими соглашениями.
Как вспоминает один из руководителей советской разведки видный террорист
генерал П. А. Судоплатов - Краснова, Шкуро и прочих фактически обменяли
по секретному соглашению с советской стороной на бывшего главкома германского
военно-морского флота гросс-адмирала Редера и группу высокопоставленных
немецких офицеров, оказавшихся в советской зоне оккупации. Если бы не этот
обмен, Редер вполне мог избежать Нюрнбергского трибунала, поскольку в СССР
рассчитывали использовать в своих целях обширные связи бывшего адмирала
и информацию, которой Редер обладал.{7}
Сам суд над нацистскими военными преступниками в Нюрнберге оказалось
возможным провести только с очень большими правовыми натяжками. Союзникам
пришлось "не заметить" многие советские художества. Они закрыли глаза и
на Катынь, и на секретные советско-германские протоколы, и на агрессию
против Финляндии, хотя уже тогда мало сомневались в ответственности за
все это Сталина и его окружения. О том же, что порядки в советском ГУЛАГе
мало чем отличаются от тех, что открылись всему миру после освобождения
нацистских концлагерей и "лагерей смерти", тогда еще догадывались на Западе
немногие, да и то очень смутно. Чтобы осудить по всей справедливости творцов
геноцида и агрессоров, потребовалось закрыть глаза на точно такие же действия,
хотя и в несколько меньших масштабах, одного из победителей. Правда, то,
что проделывал Советский Союз, скорее надо назвать не геноцид, а стратацид
- уничтожение наиболее состоятельных и образованных классов населения.
Расстрел польских офицеров в Катыни и других местах как раз и есть проявление
подобной политики. В России стратацид был произведен в годы гражданской
войны с помощью красного террора, в Восточной Германии и других странах
"народной демократии" - после второй мировой войны (в частности, сотни
тысяч умерли в лагерях для интернированных). Правда, здесь террор уже был
не тот, что в России, поскольку осуществлялся в условиях начинавшегося
противостояния с Западом в виде "холодной войны", когда на государства
Восточной Европы смотрели как на союзников в этом противостоянии.
Часто говорят, что Сталин и Гитлер совершили бездну ошибок, что
если бы не это, могло бы не быть ни террора, ни геноцида, ни второй мировой
войны, а советский и германский народы жили бы мирно и счастливо, что Гитлеру
не надо было начинать мировую войну, истреблять евреев, подавлять демократию,
нападать на СССР, что Сталину не надо было истреблять кулаков и проводить
насильственную коллективизацию, уничтожать партийные и военные кадры в
1937-1938 гг., нападать на Финляндию, расстреливать польских офицеров,
что ему надо было покаяться после войны перед народом за свои ошибки, приведшие
к поражениям 1941-1942 гг., и за ослабившие армию массовые репрессии. Словом,
к двум диктаторам пытаются подойти с мерками, применяемыми к демократическим
правителям. Ничего, кроме наивности или стремления к яркому пропагандистскому
образу, здесь нет. С точки зрения своей собственной логики и логики развития
созданных или усовершенствованных ими тоталитарных государственных систем
и Сталин, и Гитлер, и другие руководители СССР и Германии действовали в
целом правильно и никак не могли действовать иначе. Соотношение сил в мире
сложилось так, что победил не германский фюрер, а советский генеральный
секретарь, а при другой комбинации могло выйти и наоборот. Исход войны
определило действие факторов, которые находились за пределами эффективного
влияния двух диктаторов, что, разумеется, не снимает с них ответственности
за происшедшее по их воле.
Другой, более сложный, вопрос - об ответственности народов за
деяния их лидеров. Согласимся, что подавляющее большинство населения Германии
и СССР не знало, что эти страны во второй мировой войне выступали в качестве
агрессоров (СССР - в войне с Финляндией, а также как единственный и весьма
активный пособник Германии в агрессии против Польши, не говоря уже об оккупации
Прибалтики и других территорий). Не знали о геноциде и политическом терроре
или, по крайней мере, об их истинном размахе. Конечно, миллионы немецких
и советских граждан непосредственно участвовали и соучаствовали в преступлениях,
хотя к ответственности была привлечена лишь меньшая часть. Однако коллективная
вина возлагается на десятки миллионов невиновных, что никак не сообразуется
с принципами христианской морали. Несомненно, каждый народ имеет то правительство,
которое заслуживает. Однако вряд ли можно всерьез говорить о том, что немцы
в 1933 г., а русские и другие народы Российской империи в 1917 г. в массе
своей имели верное представление о том, кто такие в действительности национал-социалисты
и большевики, и обладали реальными возможностями предотвратить их приход
к власти, тем более, что Гитлер вообще стал канцлером вполне демократически,
а Ленин в момент переворота не отвергал еще скорый созыв демократически
избранного Учредительного собрания.
Сегодня, полвека спустя, народам стоило бы последовать примеру
Германии и Чехии, забывших старые обиды и официально принявших декларацию
о взаимных извинениях за преступления времен оккупации и депортацию судетских
немцев. Нашей стране тоже есть от кого принимать извинения и кому их приносить.
От Германии - за преступления, за агрессию, за десятки миллионов погибших
и бесчисленные разрушения. Но и перед немцами стоит извиниться за преступления
советских солдат на немецкой земле, за депортацию миллионов немцев с восточных
земель, за перемещенные культурные ценности (которые надо вернуть хозяевам
безотносительно к тому, сколько ценностей смогут вернуть нам). А еще стоит
извиниться перед Финляндией, Польшей, Румынией, Молдовой, государствами
Прибалтики за агрессию и оккупацию. Однако нынешнее российское руководство
с извинениями явно не спешит. Наоборот, всячески противясь вступлению восточных
соседей в НАTO, похоже, оно не исключает, что при определенных обстоятельствах
ограниченный контингент российских войск вновь войдет в Белоруссию и Украину,
Прибалтику и Закавказье, а то и в Польшу и Словакию. Между тем не забвение
былых обид, только их прощение и исчерпание способны навсегда подвести
черту под самой разрушительной из всех войн - второй мировой. Статьи, составившие
настоящий сборник, писались в разное время и по разным поводам. Поэтому
многие факты и аргументы в них повторяются, одновременно создавая и своеобразную
перекличку. Автор не счел возможным что-либо кардинально здесь менять.
Исправлены только явные ошибки и сделаны некоторые добавления на основе
новых источников, подтверждающие первоначально развитые тезисы. Особенно
хочется поблагодарить нашего друга Давида М. Глэнца, редактора "Джорнэл
оф Слэвик Милитэри Стадиз". Без его содействия не могли быть опубликованы
многие из статей, вошедших в книгу.
Примечания:
{1} См.: Гриф секретности снят. Потери Вооруженных Сил СССР в войнах,
боевых действиях и военных конфликтах. Статистическое исследование. - Под
ред. Г. Ф. Кри-вошеева. М.: Воениздат, 1993; Независимая газета, 1993,
8 мая. С. 1, 6.
{2} См.: Frieser K.-H. Schlagen aus der Nachhand - Schlagen
aus der Vorhand. Die Schlachten von Char'kov und Kursk. - Gezeitenwechsel
im Zweiten Weltkrieg? Krsg. von R. G. Foerster, Hamburg-Berlin-Bonn: Verlag
E. S., Mittler Sohn-MGFA, 1996.
{2а} Муранов А. И., Звягинцев В. E. Досье на маршала. Из истории
закрытых судебных процессов. М.: Андреевский флаг, 1996. С. 180.
{3} О том, что показатели советской военной экономики умышленно фальсифицируются,
еще в 1942 г. сделали вывод немецкие экономисты-аналитики, работавшие на
VI управление Главного управления имперской безопасности, возглавлявшееся
В. Шелленбергом. См.: Schellenberg W. The Labyrinth. N. Y. Harper
Brothers, 1956. P. 273-274.
{3а} Гриф секретности снят. С. 350.
{4} Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1). М.: Терра, 1993.
С. 68.
{5} Самутин Л. А. В норе // Родина. 1991. No 6-7. С. 98.
{6} Колесник А. Н. РОА - власовская армия. Судебное дело А.
А. Власова. Харьков: Простор, 1990. С. 76.
{7} Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного
свидетеля. М.: Гея, 1996. С. 201.
Пиррова победа
(Новое о войне с Финляндией)
(Опубликовано: Историки отвечают на вопросы. Вып. 2. Сост. А.В.Поликарпов.
М.: Московский рабочий, 1990. Печатается с дополнениями.)
Что мы знаем о финской войне? Что началась она 30 ноября 1939 г., а
завершилась 12 марта 1940 г., что в результате ее была отодвинута граница
от Ленинграда и улучшилось стратегическое положение нашей страны накануне
"вероломного" гитлеровского нападения. Да еще, пожалуй, что эта война выявила
существенные недостатки в боевой подготовке Красной Армии, что повлекло
за собой замену К. E. Ворошилова на посту наркома обороны С. К. Тимошенко
и снятие лозунга "Воевать малой кровью и на чужой территории"... До сих
пор в СССР не издано ни одного монографического исследования о советско-финляндской
войне. Есть лишь посвященные ей очерки в 6-томной "Истории Великой Отечественной
войны", в 12-томной "Истории второй мировой войны", в 5-томной "Истории
дипломатии". Из видных советских военачальников только Н. Н. Воронов и
К. А. Мерецков посвятили финской кампании отдельные главы в своих воспоминаниях.
Но есть возможности несколько шире осветить эти трагические страницы нашей
истории.
Обратимся к предыстории конфликта. В начале марта 1939 г. Советское
правительство запросило у Финляндии согласия на аренду острова Сурсари
(Гог-ланд), Лавансари, Сейскари (Сескар) и Тиуринсари для создания там
военных баз. Эти острова в Финском заливе играли важную роль в обеспечении
безопасности Ленинграда. 8 марта 1939 г. финский посланник в Москве А.
С. Ирие-Коскинен заявил наркому иностранных дел СССР М. М. Литвинову, что
финское правительство не находит возможным принять к рассмотрению предложение
об аренде островов. Литвинов выразил надежду, что этот ответ не является
последним словом финского правительства и что оно готово будет пересмотреть
свое отношение к нашему предложению. "Мне лично кажется, - сказал он, -
что можно было бы даже перевести переговоры в плоскость обмена территорий.
Для Финляндии, например, могла бы представить больший интерес уступка ей
соответственной части нашей территории вдоль Карельской границы, чем бесплодные
острова". Литвинов официально предложил обменять острова на вдвое большую
территорию Советской Карелии. Но начавшиеся переговоры в апреле 1939 г.
закончились безрезультатно".{1}
Вот что вспоминает К. А. Мерецков, в то время командующий войсками
Ленинградского военного округа:
"В конце июня 1939 г. меня вызвал И. В. Сталин. У него в кабинете
я застал видного работника Коминтерна, известного деятеля ВКП(б) и мирового
коммунистического движения О. В. Куусинена... Меня детально ввели в Курс
общей политической обстановки и рассказали об опасениях, которые возникали
у нашего руководства в связи с антисоветской линией финляндского правительства.
Сталин сказал, что в дальнейшем при необходимости я могу обращаться к Куусинену
за консультацией по вопросам, связанным с Финляндией. Позднее, в Период
финской кампании, когда Отто Вильгельмович находился в Петрозаводске, я
не раз советовался с ним по ряду проблем, вытекающих из хода военных действий.
После ухода Куусинена Сталин еще раз вернулся к вопросу о Ленинграде.
Положение на финляндской границе тревожное. Ленинград находится под угрозой
обстрела. Переговоры о заключении военного союза с Англией и Францией пока
не приносят успеха. Германия готова ринуться на своих соседей в любую сторону,
в том числе на Польшу и СССР. Финляндия легко может стать плацдармом антисоветских
действий для каждой из двух главных буржуазно-империалистических группировок
- немецкой и англо-франко-американской. Не исключено, что они вообще начнут
сговариваться о совместном выступлении против СССР. А Финляндия может оказаться
здесь разменной монетой в чужой игре, превратившись в науськиваемого на
нас застрельщика большой войны.
Разведка сообщает, что ускоренное строительство укреплений и дорог
на финляндской стороне границы продолжается. Имеются различные варианты
наших ответных действий в случае удара Финляндии по Мурманску и Ленинграду.
В этой связи на меня возлагается обязанность подготовить... план прикрытия
границы от агрессии и контрудара по вооруженным силам Финляндии в случае
военной провокации с их стороны.
И. В. Сталин подчеркнул, что еще этим летом можно ждать серьезных
акций со стороны Германии. Какими бы они ни были, это неизбежно затронет
либо прямо, либо косвенно и нас и Финляндию. Поэтому следует торопиться.
Через две-три недели я должен был доложить свой план в Москве. Независимо
от этого попутно на всякий случай форсировать подготовку войск в условиях,
приближенных к боевым. Ускорить и развернувшееся в ЛВО военное строительство.
Все приготовления держать в тайне, чтобы не сеять паники среди населения.
Жданова держать в курсе дела. Мероприятия маскировать, осуществлять по
частям и проводить как обычные учения, никак не подчеркивая, что мы вот-вот
можем быть втянуты в большую войну".{2}
Как видим, подготовка к боевым действиям против Финляндии началась
за пять месяцев до войны. Много интересного в этой беседе, вернее монологе,
Сталина. Почему-то именно он сообщает Мерецкову данные разведки о военных
приготовлениях финнов, хотя, по-видимому, если бы такие приготовления действительно
имели место, первым о них как раз должен был узнать сам командующий приграничным
Ленинградским военным округом. Далее Сталин говорит о возможном ударе Финляндии
по Ленинграду и Мурманску, но тут же вдруг поручает Мерецкову подготовить
контрудар просто на случай провокации с финской стороны. А ведь провокация
едва ли не то же, что нападение с целью захвата крупных городских центров
(какого рода "провокация" послужила эскалации конфликта в конце ноября,
мы расскажем ниже). Эти несообразности противоречат и официальной версии
времени написания мемуаров (конец 60-х годов) о финской ответственности
за конфликт и неоднократным утверждениям Мерецкова в других местах, что
войну спровоцировали финны. Это наводит на мысль, что речь Сталина автор
мемуаров тридцать лет спустя по памяти излагает довольно точно. Традиционна,
не нова и сталинская попытка представить будущий удар по Финляндии в качестве
превентивного. По злой иронии судьбы и германский план нападения на СССР
"Барбаросса" в 1941 г. преподносился, а кое-кем из западногерманских историков
преподносится и по сей день, в качестве превентивной меры.
В августе 1939 г., когда в Москве проходили безуспешные англо-франко-советские
военные переговоры, финское правительство отвергло советские предложения
о военной помощи в случае агрессии. По всей видимости, в Финляндии не остались
незамеченными военные приготовления войск ЛВО, а это усилило подозрения
в отношении намерений СССР.
Вскоре последовала акция со стороны Германии, действительно самым
непосредственным образом затронувшая и СССР и Финляндию. 23 августа 1939
г. срочно прибывший в Москву рейхсминистр иностранных дел И. фон Риббентроп
подписал вместе с В. М. Молотовым, еще в мае сменившим М. М. Литвинова
на посту наркома иностранных дел, советско-германский пакт о ненападении.
В приложении к пакту - секретном протоколе, в котором линия раздела советских
и германских интересов в Польше была проведена по рекам Нарев-Висла-Сан,
также говорилось: "В случае территориальных и политических преобразований
в областях, принадлежащих Прибалтийским государствам - Финляндии, Эстонии,
Латвии, Литве, - северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей
сферы влияния Германии и СССР". 28 сентября 1939 г. в связи с завершением
боевых действий в Польше был заключен советско-германский договор о дружбе
и границе. В одном из дополнительных секретных протоколов к этому договору
линия разграничения в Польше была проведена примерно по линии фактического
контроля германских и советских войск, и поэтому от Вислы ее перенесли
к Бугу. В качестве компенсации Литва отошла в советскую сферу влияния,
в которой остались также Латвия, Эстония и Финляндия.{3} В свете данных
соглашений становится понятным дальнейшее развитие советско-финляндского
конфликта.
5 октября 1939 г. Советское правительство предложило Финляндии
возобновить прерванные переговоры и рассмотреть возможность заключения
с СССР пакта о взаимопомощи (такой пакт был предложен правительству еще
в апреле 1938 г., и был им тогда отклонен как противоречащий нейтралитету
Финляндии и нарушающий право "самоопределения Финляндии"). В Финляндии
еще с конца августа была усилена боевая готовность армии и введена всеобщая
трудовая повинность (несомненно, что проводившиеся с конца июня военные
приготовления войск ЛВО не остались тайной для финской стороны). Тем не
менее на этот раз финское правительство возобновило переговоры. 11 октября
в Москву прибыл в качестве полномочного представителя финский посланник
в Швеции Ю. К. Паасикиви. Позднее к нему присоединился министр финансов
В. Таннер.{4}
14 октября Финляндии было предложено сдать СССР в аренду на 30
лет полуостров Ханко, который являлся ключом к Хельсинки, а также передать
острова в Финском заливе, часть полуостровов Рыбачий и Средний вблизи Мурманска
и часть Карельского перешейка - всего 2761 кв. км в обмен на территорию
Советской Карелии в районе Реболы и Порос-озера в 5528 кв. км. На первый
взгляд такое предложение представляло немалые выгоды для Финляндии - ей
уступалась вдвое большая по площади территория. Но это только на первый
взгляд. Ведь сама Финляндия уступала бы в таком случае хорошо освоенные
районы Карельского перешейка, где располагались также укрепления "линии
Маннергейма" (названа в честь главнокомандующего финскими вооруженными
силами маршала барона К. А. фон Маннергейма). Пример же Чехословакии, вынужденной
уступить Гитлеру Судеты и оставшейся перед лицом агрессора беззащитной,
лишившись полосы мощных пограничных укреплений, был еще свеж в памяти.
К тому же иллюзий насчет экспансионистской политики Сталина у финнов не
было. Переговоры затягивались. В начале ноября финская сторона отклонила
советское предложение о том, чтобы Финляндия и СССР взаимно разоружили
свои укрепленные районы на Карельском перешейке и оставили там обычную
пограничную охрану.{5} Поскольку в тот момент о нападении Финляндии на
СССР думать всерьез мог разве что сумасшедший, такое разоружение укрепрайонов
было невыгодно Финляндии, так как оставляло ее беззащитной перед лицом
возможного вторжения.
13 ноября переговоры были прерваны. Финская делегация отбыла из
Москвы, в Финляндии была объявлена мобилизация. 26 ноября в районе местечка
Майнила на Карельском перешейке произошел пограничный инцидент. Вот советская
версия этих событий:
"По сообщению Генерального штаба Красной Армии, сегодня, 26 ноября,
в 15 часов 45 минут наши войска, расположенные на Карельском перешейке
у границы Финляндии, около села Майнила, были неожиданно обстреляны с финской
территории артиллерийским огнем. Всего было произведено семь орудийных
выстрелов, в результате чего убито трое рядовых и один младший командир,
ранено семь рядовых и двое из командного состава. Советские войска, имея
строгое приказание не поддаваться на провокации, воздержались от ответного
обстрела".
Правительство СССР заявило протест и предложило Финляндии "незамедлительно
отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке - на 20-25
км и тем предотвратить возможность повторных провокаций".{6}
В ответ правительство Финляндии дало свою версию событий:
"В связи с якобы имевшим место нарушением границы Финляндское
правительство в срочном порядке произвело надлежащее расследование. Этим
расследованием было установлено, что пушечные выстрелы были произведены
не с финляндской стороны. Напротив, из данных расследований вытекает, что
упомянутые выстрелы были произведены 26 ноября между 15 часами 45 минутами
и 16 часами 5 минутами по советскому времени с советской пограничной полосы
близ упомянутого... селения Майнила. С финляндской стороны можно было видеть
даже место, где разрывались снаряды, так как селение Майнила расположено
на расстоянии 800 метров от границы, за открытым полем.
На основании расчета скорости распространения звука от семи выстрелов
можно было заключить, что орудия, из которых произведены были эти выстрелы,
находились на расстоянии около 1,5-2 км на юго-восток от места разрыва
снарядов. Наблюдения, относящиеся к упомянутым выстрелам, занесены были
в журнал пограничной стражи в самый момент происшествия. При таких обстоятельствах
представляется возможным, что дело идет о несчастном случае, происшедшем
при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне, в повлекшем
за собою... человеческие жертвы".
Поэтому финская сторона, отклонив советский протест, обратила
также внимание на то, что "в непосредственной близости к границе с финляндской
стороны расположены главным образом пограничные войска; орудий такой дальнобойности,
чтобы их снаряды ложились по ту сторону границы, в этой зоне не было вовсе",
и выразила готовность начать переговоры "по вопросу об обоюдном отводе
войск на известное расстояние от границы". Однако Советское правительство
в резкой форме отвергло объяснения финской стороны и 28 ноября расторгло
Советско-финляндский пакт о ненападении.{7}
Конечно, многие обстоятельства майнильского инцидента остаются
неясными и сегодня. Быть может, когда историки получат доступ в соответствующие
советские архивы, что-то удастся узнать точнее. Но в свете всего изложенного
напрашивается предположение, что этот инцидент был с начала и до конца
сработан Сталиным и его приближенными, наподобие глейвицкой провокации
Гитлера, тремя месяцами раньше послужившей предлогом для нападения на Польшу.
То, что инициатива в развязывании конфликта принадлежала советской
стороне, доказывают воспоминания Н. С. Хрущева о беседе в Кремле поздней
осенью 1939 года, в которой участвовали Сталин, Молотов и Куусинен. У Хрущева
сложилось впечатление, что это было "продолжение предыдущего разговора.
Собственно, уже реализация принятого решения о том, чтобы предъявить ультиматум
Финляндии. Уже договорились с Куусиненом, что он возглавит правительство
создающейся Карело-Финской ССР.
Было такое мнение, что Финляндии будут предъявлены ультимативные
требования территориального характера, которые она уже отвергла на переговорах,
и если она не согласится, то начать военные действия. Такое мнение было
у Сталина. Я, конечно, тогда не возражал Сталину. Я тоже считал, что это
правильно. Достаточно громко сказать, а если не услышат, то выстрелить
из пушки, и финны поднимут руки, согласятся с нашими требованиями". По
воспоминаниям Хрущева, при этом, "видимо, какие-то условия были выдвинуты,
с тем чтобы Финляндия стала дружеской страной. Эта цель преследовалась,
но в чем это выражалось, как формулировалось, я не знаю. Я эти документы
не читал и не видел.
Тогда Сталин говорил: "Ну вот, сегодня будет начато дело".
Мы сидели довольно долго, потому что был уже назначен час. Ожидали.
Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны примут
наши предложения и тем самым мы достигнем своей цели без войны. Цель -
это обезопасить нас с севера.
Вдруг позвонили, что мы произвели выстрел. Финны ответили артиллерийским
огнем. Фактически началась война. Я говорю это потому, что существует другая
трактовка: финны первыми выстрелили, и поэтому мы вынуждены были ответить.
Имели ли мы юридическое и моральное право на такие действия? Юридического
права, конечно, мы не имели. С моральной точки зрения желание обезопасить
себя, договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах".{8}
Конечно, диктуя свои мемуары тридцать лет спустя после финской
войны, Хрущев не очень твердо помнил даты, не был точен в деталях. Но в
главном его показания не противоречат, а только подтверждают, как мы увидим
дальше, свидетельства других - Туоминена о подготовке к созданию правительства
Куусинена еще до начала боевых действий и роли в этом Сталина, сведения
о том, что советские войска напали первыми и что советское руководство
первоначально не рассчитывало на серьезное военное сопротивление финнов.
29 ноября из Финляндии были отозваны советские дипломатические
и торговые представители. 30 ноября на границе начались боевые действия.
Здесь хочется вспомнить слова "Правды" по поводу неуступчивости финской
стороны во время переговоров: "Мы отбросим к черту всякую игру политических
картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что, мы обеспечим безопасность
СССР, не глядя ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути к цели".{9}
Сталин действительно решил идти до конца, не считаясь с нормами международного
права и человеческой морали.
1 декабря в занятом советскими войсками финском пограничном городке
Териоки было образовано правительство так называемой Финляндской Демократической
Республики во главе с О. В. Куусиненом. Иногда утверждают, что правительство
Куусинена было сформировано по инициативе ЦК Компартии Финляндии. "Но большая