Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том 3
| Вид материала | Документы |
- Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том , 8259.23kb.
- Монадология, 209.43kb.
- Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том, 9222.8kb.
- Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах:, 241.84kb.
- Готфрид Вильгельм Лейбниц, 94.22kb.
- Лейбниц Готфрид Вильгельм (Leibniz Gottfried Wilhelm) немецкий ученый (философ, математик,, 271.47kb.
- Лейбниц (Leibniz) Готфрид Вильгельм (1646-1716), немецкий философ, математик, физик,, 201.35kb.
- Установочная лекция вткс, 212.41kb.
- Георг Фридрих Риман Готфрид Вильгельм Лейбниц литература, 208.32kb.
- Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
==183
субстанция и акциденция взаимно нуждаются друг в друге, нужны иные признаки, позволяющие отличить субстанцию от акциденции, среди которых может быть и такой: хотя субстанция нуждается в какой-то акциденции, однако часто ей нет нужды в одной определенной; если таковой нет, она довольствуется любой заменой; акциденция же не только вообще нуждается в какой-то субстанции, но и именно в конкретной своей, которой она присуща, и не меняет ее. Однако есть и другие вопросы о природе субстанции, еще более важные и требующие более глубокого обсуждения; о них следует сказать в другой раз .
К пункту 52. Я признаю, что существует один, главный атрибут у каждой субстанции, выражающий ее сущность, но я не уверен, можно ли это объяснить на словах, а тем более коротко 15, если иметь в виду единичную субстанцию, роды же субстанций, как и остальное, выражаются определениями. Что же касается того, что протяженность составляет общую природу телесной субстанции, то, как я вижу, многие утверждают это с великой убежденностью,, но нигде не доказывают; во всяком случае, ни движение, т. е. действие, ни сопротивление, т. е. претерпевание, отсюда не вытекают, точно так же как и законы природы, которые соблюдаются в движении и взаимодействии тел, не рождаются из одного лишь понятия протяженности, как я это показал в другом месте 16. А понятие протяженности является не первичным, а разложимым. Ведь от протяженного требуется, чтобы оно было непрерывным целым, в котором одновременно существует многое. Я скажу больше: так как понятие протяженности относительно, для него требуется нечто, что простирается, т. е. непрерывно распространяется, как в молоке белизна, а в теле — то самое, что создает его сущность; повторение этого (чем бы оно ни было) и есть протяженность. Я совершенно согласен с Гюйгенсом (мнение которого по вопросам естествознания и математики я ставлю очень высоко), что понятия пустого пространства и чистой протяженности тождественны, и, по моему убеждению, сама подвижность или антитипия (
) 17 не могут быть поняты из одной только протяженности, но из субъекта протяженности, которым не только конституируется, но и заполняется пространство.К пункту 54. Как мне помнится, ни наш автор, ни его последователи пока еще убедительно не доказали, что
==184
мыслящая субстанция лишена протяженности или протяженная — мышления, так чтобы стало очевидным, что в одном и том же субъекте один атрибут не нуждается в другом, более того, и не может с ним 18 сосуществовать. И это не удивительно, ибо, как правильно заметил автор книги об исследовании истины 19 (некоторые его замечания великолепны), у картезианцев нет никакого отчетливого понятия мышления, и поэтому нет ничего удивительного, если им самим неизвестно, что в нем скрывается. (Между тем абсолютно истинно, что душа и материя противоположны во всем, как это станет ясным позднее из наших рассуждений.
К пунктам 60, 61. Отрицать реальное различие между модусами — это ненужное изменение принятого употребления слов. Ведь до сих пор модусы (находились) среди вещей (res) и реально отличались друг от друга, как шарообразная восковая фигура, от квадратной; во всяком случае, существует действительный переход одной фигуры в другую, а значит, оно имеет реальное основание.
К пункту 63. Рассматривать мышление и протяженность как саму мыслящую или протяженную субстанцию, как мне кажется, и неправильно, и невозможно. Это какая-то хитрая уловка, вроде той, которая заставляет принимать сомнительное за ложное. Такое искажение вещей приучает умы к упрямству и паралогизмам.
К пунктам 65 — 68. Декарт вслед за древними предпринял полезное дело, выкорчевывая тот предрассудков силу которого мы рассматриваем тепло, цвет и другие явления как некие вещи, находящиеся вне нас, тогда как известно, что одной и той же руке может показаться теплым то, что мгновение назад ощущалось как очень горячее; а тот, кто видит зеленый цвет порошковой смеси, вооруженным глазом будет воспринимать уже не зеленый цвет, а смесь желтого и синего, а употребив еще более сильные стекла или путем других опытов и других методов он может понять причины и этих двух цветов. Отсюда становится ясным, что ни одна вещь не существует вне нас в таком виде, в каком является нашему воображению. Мы обычно похожи на детей, которые верят, что на самом краю неба, т. е. там, где оно соприкасается с землей, находится золотая чаша, до которой они напрасно пытаются добежать. (Между тем мы правильно говорим, что цвет и тепло существуют в вещах, когда мы понимаем основания этих явлений 20.)
==185
К пунктам 71—74. О причинах ошибок мы кое-что сказали выше, в связи с пунктами 31, 35. Из них можно вывести объяснение и настоящих, ибо предрассудки детства распространяются и на недоказанные посылки, утомление же ослабляет внимание, а двусмысленность слов ведет к неправильному употреблению знаков и создает порок формы; это вроде того, как говорится в немецкой поговорке: в счете вместо и поставить х — или как аптекарь прочел в рецепте вместо «кровь дракона» (sangilis dracoilis) «сандарак» 21.
К пункту 75. Мне представляется справедливым воздать должное древним и не обходить их заслуги завистливым и для нас же самих опасным молчанием 22. То, что предложил в своей логике Аристотель, хотя и недостаточно для открытия, однако достаточно для суждения, по крайней мере когда речь идет о необходимых следованиях, ибо очень важно, чтобы выводы человеческой мысли были упорядочены какими-то, похожими на математические,, правилами. Мною было замечено, что люди, допускающие паралогизм в серьезных вещах, чаще, чем обычно думают, грешат против логической формы. Поэтому, чтобы избежать всех ошибок, нужно не что иное, как самое строгое и последовательное соблюдение элементарнейших логических правил. Но поскольку сложность предметов (и житейская практика ) не терпят такой докуки, мы применяем и в науке и в практике некоторые специальные логические формы, которые должны быть уже доказаны при помощи этих общих правил с учетом специфической природы субъекта. Так, например, Евклид пользуется некоей собственной логикой, трактующей об обращениях, сочетаниях и разделениях доводов, которую сначала он опробовал в особой книге об элементах м, а потом уже она стала господствовать во всей геометрии. Так в одно и то же время обеспечивается и краткость и надежность, и, чем больше существует такого рода [форм], тем больше развивается каждая наука. Добавим к этому отмеченное нами по поводу пункта 43 и след. относительно того, что аргументация, которая, как говорят, осуществляется по форме,; имеет более широкое применение, чем обычно полагают.
Ко второй части
К пункту 1. Аргумент, с помощью которого Декарт пытается доказать существование материальных вещей
==186
слаб; а посему лучше было и не пытаться делать это. Суть доказательства следующая: причина восприятия нами материального находится вне нас; таким образом, мы воспринимаем материальное либо от Бога, либо от чего-то другого, либо от него самого. Не от Бога, ибо он оказался бы обманщиком, если оно вообще не существует; не от чего-то другого — доказать это он забыл; следовательно, от самого материального, следовательно, материальное существует. Можно возразить, что чувственное восприятие может быть от иной причины помимо Бога, который, допустив по каким-то важным основаниям существование другого зла, может точно так же допустить и этот обман, не будучи обманщиком, тем более что это заблуждение не связано ни с каким ущербом; наоборот, нам скорее будет неприятно, если мы не будем обманываться. Кроме того, софизм здесь состоит в том, что аргументация скрывает, что хотя чувственные -восприятия могут исходить от Бога или от чего-то другого, однако суждение (о причине чувственного восприятия, зависит ли оно от реального объекта, находящегося вне нас), а следовательно, и обман возникают от нас самих. Подобным образом и случается, что цвета и прочее в том же роде принимаются за реальные объекты. А кроме того, души за свои прошлые грехи могли быть осуждены влачить эту жизнь, полную обмана, принимая тени за подлинные вещи; как мне кажется, платоники придерживались такого же мнения, и наша жизнь представлялась им подобной сновидению в пещере Морфея, а ум, как говорили поэты, — обездумленным летейскими волнами, омытый которыми, он явился сюда 2.
(Впрочем, в чем состоит реальность материального, сказано в другом месте. Ср. замечания к пункту 4 первой части.)
К пункту 4. Декарт, перечисляя другие атрибуты тела и отбрасывая их, пытается доказать, что тело состоит в одной лишь протяженности, но следовало сначала показать, что это перечисление достаточно, а кроме того, не все им отбрасывается справедливо; во всяком случае, те, кто допускает существование атомов, т. е. тел наивысшей твердости, утверждали, что твердость состоит не в том, что тело не поддается рукам, а в том, что оно сохраняет форму. И те, кто видит сущность тела в антитипии, т. е. в непроницаемости, выводят это понятие не из [действия] наших рук и не из ощущений, а из того, что тело не дает места
==187
другому однородному телу, если не может само отойти в сторону. Например, если мы представим, что на куб одновременно с равной скоростью действуют шесть других кубов, совершенно одинаковых и подобных ему, так, что каждый из них одной своей гранью точно совпадает с одной из граней воспринимающего воздействие куба, то при этих условиях будет невозможно сдвинуть с места как сам воспринимающий воздействие куб, так и часть его, будем ли мы мыслить его пластичным или жестким. Так что, если мы предположим, что этот срединный куб есть проницаемая протяженность, т. е. чистое пространство, тогда шесть сходящихся кубов, во всяком случае, своими углами будут взаимно действовать друг на друга; если же при этом они пластичны, ничто не помешает, во всяком случае, их средним частям вторгнуться на место воспринимающего воздействие куба. Отсюда становится понятным различие между твердостью, которая присуща лишь некоторым телам, и непроницаемостью, которая присуща всем телам и о которой Декарт должен был бы помнить не меньше, чем о твердости.
К пунктам 5, 6, 7. Декарт великолепно объяснил, что разрежение и сгущение могут иметь место в том виде,, в каком мы их чувственно воспринимаем, хотя мы и не допускаем ни промежуточной пустоты, ни изменения размеров одной и той же части материи.
К пунктам 8—19. Многие из тех, кто отстаивает существование пустоты, принимают пространство за субстанцию 26, и аргументы картезианцев здесь бессильны; нужны иные принципы для решения этого спора. Они согласятся,; что количество и число не существуют вне тех вещей, атрибутами которых они являются, но они станут возражать против того, что пространство, т. е. место, является количеством тела, и скорее поверят, что оно само обладает количеством, т. е. вместительностью, равной той, которой обладает заключенное в нем тело. Декарту следовало показать, что пространство, т. е. внутреннее место, не отличается от субстанции тела. Придерживающиеся противоположного взгляда будут ссылаться на представление, общее всем людям, считающим, что тело, замещающее другое тело, вступает на то же место и занимает то же пространство, которое было покинуто предшествующим телом, чего, во всяком случае, невозможно утверждать, если пространство совпадает с самой субстанцией тела. И хотя обладать каким-то положением, или находиться
==188
в данном месте, есть акциденция тела, однако с тем, что само место есть акциденция тела, они согласятся не больше, чем с утверждением, что, если соприкосновение есть акциденция, то и соприкасаемое тоже является акциденцией. Впрочем, как мне кажется, Декарт не столько приводит достойные доводы в пользу своего мнения, сколько отвечает на аргументы своих противников, что в данном случае он делает весьма удачно. Этим приемом он часто подменяет доказательства. Но мы-то ожидали чего-то большего, и,; если не ошибаюсь, нам предложили ожидать этого. Следует признать, что у «ничего» нет никакой протяженности, и это правильное положение обращено против тех, кто утверждает существование какого-то воображаемого пространства. Но против тех, кто считает пространство субстанцией, этот аргумент бессилен; он, конечно, имел бы силу, если бы Декарт еще и доказал то, что он принимает здесь без доказательства: что всякая протяженная субстанция есть тело. (Впрочем, когда-нибудь станет ясно, что сама материальная масса не есть субстанция, а представляет собой агрегат, являющийся результатом субстанций; пространство же есть не что иное, как общий порядок всех сосуществующих [вещей], так же как время — не сосуществующих.)
К пункту 20. Не заметно, чтобы автор очень успешно сражался против атомов; их защитники согласятся, что атомы могут делиться как мысленно, так и силою божественного могущества. Но могут ли существовать в природе тела, обладающие прочностью, непреодолимой для сил природы (а именно таково у них истинное понятие атома), — это вопрос, которого Декарт (к нашему удивлению) в этом месте даже не касается; и однако, он заявляет, что обратил в бегство атомы, и на протяжении всего труда принимает это без доказательства. Подробнее мы собираемся говорить об атомах ниже — к пункту 54. (На основании других аргументов мы считаем, что они вообще не существуют.)
К пунктам 21, 22, 23. Положения о том, что мир вообще не имеет пределов протяженности, а потому может быть только единственным и что вся материя повсюду однородна и различается только движением и формой» строятся здесь на высказанном, но не принятом всеми и самим автором не доказанном принципе, что протяженное и тело — это одно и то же, (однако в ином случае это может быть верным}.
==189
К пункту 25. Если движение есть не что иное, как рчменение соприкосновения, т. е. непосредственного соседства, из этого следует, что никогда невозможно определить, какое же тело движется. Ведь как в астрономии одни и те же явления объясняются различными гипотезами 2в, так и всегда будет возможным приписывать реальное движение одному или другому предмету среди тех, которые взаимно меняют соседство или положение по отношению друг к другу; так что, если одно из этих тот будет произвольно выбрано как покоящееся или как движущееся данным образом по данной линии, можно геометрически определить, какое количество движения или покоя нужно сообщить остальным, чтобы данные явления осуществлялись. Отсюда, если в движении нет ничего, кроме этого взаимного изменения [положения], следует, что в природе не существует никаких оснований для того, чтобы приписать движение именно этому, а не другому телу. Выводом из этого было бы, что не существует рнкакого реального движения. Поэтому, для того чтобы сказать, что нечто движется, нам потребуется не только изменение его положения относительно других [тел], но и причина изменения, сила, действие, заключенные в нем.
К пункту 26. Из сказанного в предыдущем параграфе понятно, что утверждение Декарта о том, что телу для движения требуется не больше действия, чем для покоя,, несостоятельно. Я согласен, что необходима сила для того, чтобы покоящееся тело охраняло покой от воздействия других тел, но эта сила не заключена в покоящемся теле, потому что сами окружающие тела, борющиеся друг с другом, взаимной силой своего движения принуждают покоящееся тело оставаться в прежнем положении. (Хотя в действительности нигде нельзя найти абсолютно плодящегося тела. >
К пункту 82. Первым среди авторов, сочинения которых дошли до нас, о сложении движений упомянул Архимед в исследовании о спиралях; Кеплер первым применил его в «Оптической хронике» для объяснения равенства угла падения и отражения, разложив наклонное движение на перпендикулярное и параллельное, в чем ему и здесь, и в диоптрике следовал Декарт. Огромное значение сложения движений для физики и механики первым показал Галилей.
К пунктам 33, 34, 35. То, что говорит в этом месте Декарт, великолепно и достойно его таланта, а именно
К оглавлению
==190
что всякое движение в заполненном пространстве вызывает циркуляцию и что неизбежно материя где-то актуально делится на части, которые меньше любой данной; важность этого последнего вывода он сам» по-видимому, недостаточно оценил.
К пункту 36. В природе сохраняется неизменным количество движения — известнейшее положение картезианцев; однако они не дали этому никакого доказательства, ибо нет никого, кто бы не видел, сколь беспомощен довод, приводимый здесь, — постоянство Бога; действительно, хотя Богу свойственно высшее постоянство и он изменяет что-то лишь по законам уже предустановленного ряда, спрашивается, однако, что же он решил сохранить в этом ряду: количество ли движения, или нечто иное, отличнее от него, каковым является количество сил, которое, как мною было показано, сохраняется неизменным и отлично от количества движения, к тому же весьма часто оказывается, что количество движения меняется, тогда как количество сил остается всегда неизменным. О том, какими аргументами я доказал это и отверг возражения, можно прочесть подробнее в другом месте 27. Поскольку, однако, это очень важно, я в общем виде на примере раскрою источник моих соображений. Возьмем два тела: тело А с массой, равной 4, и со скоростью, равной 1, и тело В с массой, равной 1, и со скоростью, равной 0, т. е. покоящееся. Предположим или представим, что вскоре вся сила тела А будет перенесена на тело В, т. е. что А будет приведено в состояние покоя, а В будет только одно двигаться вместо него; спрашивается, какую скорость должно получить В? Согласно картезианцам, ответ будет таков: В должно иметь скорость, равную 4, ведь именно в таком случае прежнее и нынешнее количество движения будут равными, потому что масса 4, помноженная на скорость 1, дает в результате столько же, сколько масса 1, помноженная на скорость 4; т. е. скорость увеличится во столько раз, во сколько раз меньшим было тело. По моему же мнению, следует ответить, что В. 1 должно получить скорость 2, чтобы иметь столько же потенции, сколько А. 4, имеющее скорость, равную 1; что нуждается хотя бы в кратком объяснении, дабы эти утверждения не показались совершенно безосновательными. Действительно, теперь тело В будет, таким образом, иметь столько потенции, сколько раньше имело А, т. е. нынешняя и прошлая потенции будут равными, что стоит показать [яснее].
==191
Итак, если начать с более глубокого и разъяснить истинный метод оценки (что является задачей некоей поистине универсальной науки, нигде еще не изложенной), прежде всего станет очевидным, что потенция удваивается, утраивается, учетверяется, когда то, что обладает единичной (simpla) потенцией, повторяется точно два, три, четыре раза. Таким образом, два тела, равные по массе и скорости, обладают двойной потенцией одного из них. Но отсюда не следует, что одно тело, наделенное двойной скоростью, только в два раза мощнее одного, обладающего единичной потенцией: ведь хотя степень скорости повторяется еще один раз, однако субъект скорости при этом не повторяется так, как это действительно случаете?;, когда тело, в два раза большее, или два тела с равными скоростями принимаются за одно и когда происходит полное повторение одного из них, как по величине, так и по движению. Совершенно так же два фунта, поднятые над землей на высоту одного фута, по массе и силе точно в два раза больше одного, поднятого на ту же высоту., а две струны, одинаково натянутые, в два раза больше одной из них. Но когда два обладающие потенцией тела не совершенно однородны и не могут, таким образом, сравниваться между собой или быть подведены по массе л силе под равную мерку, тогда необходимо испытать косвенные пути сравнения, сравнивая их однородные действия либо причины. Ибо каждая причина обладает потенцией, равной потенции полного действия, т. е. такого, которое она сама производит, расходуя свою собственную потенцию. Следовательно, поскольку два вышеназванных тела: А с массой 4 и скоростью 1 и В с массой 1 и скоростью 2, строго говоря, несравнимы и невозможно указать какое-то одно, обладающее потенцией тело, простым повторением которого создавалось бы и то и другое, рассмотрим их действия. Допустим, что эти два тела обладают тяжестью; таким образом, если А будет подниматься вверх и благодаря скорости 1 сможет подняться на высоту 1 фута, то В благодаря скорости 2 сможет подняться на высоту 4 футов, как доказал Галилей и другие, и это действие будет полным и исчерпывающим потенцию, а потому равным производящей причине. Но эти два действия по силе (virtute) равны между собой: подъем 4 фунтов, т. е. тела А, на 1 фут и 1 фунта, т. е. тела В, на 4 фута. Следовательно, и причины, а именно А. 4 со скоростью 1 и В. 1 со скоростью 2, по силе, т. е. потен-
==192
ции, будут равны, что и утверждалось. Если же кто-нибудь не согласится с тем, что одна и та же потенция поднимает 4 фунта на 1 фут и 1 фунт на 4 фута, т. е. что эти два действия равнозначны (хотя, если не ошибаюсь, это допускают почти все), то доказать несостоятельность этого можно на основании того же принципа. Так, например, если мы воспользуемся весами с неравными коромыслами,, то 1 фунт, спускаясь на 4 фута, может поднять точно 4 фунта на 1 фут, и нельзя получить иного результата, так что это действие полностью исчерпывает потенцию причины и, таким образом, равно ей по силе. Итак, отсюда я наконец делаю следующее заключение: если вся потенция данного А А, обладающего скоростью 1, целиком должна перейти на В. 1, то В должно получить скорость 2, или — что то же самое — если ранее при покоящемся В в движении было А, а теперь при покоящемся А в движении должно находиться В (при прочих равных условиях), то скорость данного В должна быть двойной, тогда как масса данного А — учетверенной. Если же, как обычно утверждают,