М. К. Петров язык знак культура вступительная статья

Вид материала

Статья

Содержание Социокод и виды общения

Подобный материал:

• В. В. Забродина Вступительная статья Ц. И. Кин Художник А. Е. Ганнушкин © Составление,, 3300.88kb.
• Мацуо Басё Путевые дневники Перевод с японского, вступительная статья, 1145.66kb.
• Учебно-тематический план семинарских занятий раздел язык и культура речи семинарское, 98.76kb.
• Содержание, 1765.31kb.
• Содержание разделов и тем дисциплины Русский язык и культура речи, 73.06kb.
• Киянова ольга Николаевна Заведующая кафедрой, 27.74kb.
• М. Л. Спивак\ А. Белый На склоне Серебряного века Последняя осень Андрея Белого: Дневник, 736.18kb.
• Жанры школьных сочинений по картинам русских художников, 302.63kb.
• Русский язык и культура речи, 146.58kb.
• Русский язык и культура речи список литературы, 234.16kb.

и возможен в силу ее репродуктивности, поэтому относящиеся
к делу реалии — материалы, орудия, продукты — получают не­
которую обобщенную характеристику, которую мы ниже будем
называть интерьер — вычлененное из социального окружения
вообще и прихватывающее реалии самой социальности «рабо­
чее место» данного смертного индивида, как оно определено
фрагментом знания. Границы и состав интерьера должны опре­
деляться тем минимумом, без которого зафиксированные во
■фрагменте виды деятельности становятся невыполнимыми. При
этом только следует иметь з виду, что речь идет именно о со­
циально- необходимой и социально полезной деятельности,
¹ -о «рабочем месте», поэтому в интерьер водителя автобуса, на­
пример, войдут и сам автобус, и пассажиры, и дороги, как в
интерьер гончара — глина, круг, печь и т. п. Мертон в близком
значении употребляет термин «ролевой набор» [85, с. 41—45],
но в его определении отсутствует весьма существенная для нас
черта — жизненно важная для индивида связь интерьера с
•фрагментом знания, а через фрагмент с социальным целым как
долгоживущей, практически вечной сущностью, сроки жизни
которой неограниченны по числу поколений. Связь интерьера
.деятельности с фрагментом знания, обязательное присутствие
фрагмента в интерьере на правах весьма существенной его
реалии важны для нас в том именно плане, что индивид спосо­
бен внести какой-то вклад в социальную наследственность,,
модифицировать или, как мы будем говорить ниже, «трансму-
тировать» ее только через унаследованный им фрагмент
знания. —

33

В подавляющем большинстве случаев у индивида нет дру­гого пути воздействовать на общесоциальную «сумму обстоя­тельств», кроме как изменить унаследованный им фрагмент знания и убедить своих коллег, если они есть, или носителей других фрагментов, если коллеги не положены (в лично-имен­ном типе культуры их нет), что его вклад действительно заслу­живает внимания, признания, применения и распространения. Типы культуры различены и по механизмам признания — в од­ном нужно плясать, в другом сочинять миф, в третьем писать статью,— но в любых типах попытки воздействовать на зако­дированную в массиве знания сумму обстоятельств идут через фрагменты, этот массив образующие. В нашем европейском типе культуры с высокой межпрофессиональной мобильностью, когда вчерашний физик или крупный специалист по теории вероятностей оказывается сегодня писателем или философ па образованию — талантливым хоккеистом, это обстоятельство — любой индивид способен внести свой вклад в изменение суммы обстоятельств только через свой фрагмент знания — представ­ляется размытым и нечетким, но отнюдь не отмененным. Если Сноу, например, желает быть не только физиком, но и писате­лем или биохимик Нидам — историком науки и науковедом, то приходится менять правила игры, осваивать новый фрагмент знания и новый интерьер деятельности.

Как только индивид-новатор открывает или изобретает неч­то в собственном интерьере, перед ним кроме задачи знакового оформления, объяснения и признания, без решения которой его вклад не будет принят для передачи-трансляции будущим поколениям, встает и дополнительная задача, скорее даже пре­пятствие общесоциальной культурной природы — интеграцион­ные отношения различения и целостности фрагментов знания. Можно с уверенностью сказать, что, если новация, в каком бы фрагменте она ни объявилась, задевает интеграционные отно­шения и угрожает им, ее шансы на признание невелики. Каж­дый тип по-своему ограничивает творчество, самодеятельность и изобретательность индивидов. В индийской общине, напри­мер, где интеграционные связи фрагментов знания подкрепле­ны на уровне деятельности наследственными контактами семей различной кастово-профессиональной принадлежности и норма взаимных услуг исчислена в долях урожая, в количестве по­ставляемых ежегодно горшков и плошек, в исправном состоя­нии построек и сельскохозяйственного инвентаря, попытка, ска­жем, кузнеца-новатора изобрести стальной плуг или косилку резко нарушила бы социальное равновесие, вряд ли была бы признана. Рахман, к примеру, отмечает, что Дели после 20 лет независимости не обзавелся городской канализацией и други­ми санитарными службами просто потому, что есть касты не­прикасаемых, социальное назначение которых — поддерживать санитарные стандарты {99, с. 171].

С европейской точки зрения все это может показаться

34

? странным, но дело, видимо, в том, откуда смотреть. Любая >' культура интериоризирует свои точки зрения, меры естествен­ности и странности, переводя их в подкорку само собой разу­меющегося. И хотя химик Уорф, один из соавторов теории :.. лингвистической относительности, во многом был не прав, о чем нам еще придется говорить ниже, он безусловно прав, когда пишет: «Никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда когда считаем себя наиболее сво­бодными. Человеком, более свободным в этом отношении, чем , другие, оказался бы лингвист, знакомый со множеством самых разнообразных языковых систем» {55, с. 175].

То, что Уорф описывает применительно к языку, в еще большей степени характерно для любого фрагмента знания и соответствующего ему интерьера деятельности. Реалии интерье­ра, его границы, орудийные арсеналы, программы или каноны деятельности наследуются смертным носителем в процессе вос­питания и обучения как не им созданная данность, которая должна быть принята и освоена как она есть без попыток критического, каузального или иного рационально-«понимаю-щего» представления, т. е. на правах постулата, абсолюта, нача­ла, и интериоризирована в этом качестве как нечто вполне определенное, участвующее в любых попытках объяснения ин-дивида-новатора по поводу очередной новации, но никогда не определяемое и не объясняемое; логика со времен античности знакома с проблемой regressus ad infinitum, движения вспять До бесконечности в поисках опор для объяснения, с необходи­мостью искусственно прерывать это движение вводом абсолю­та, функция которого — объяснять, оставаясь необъясненным. Фрагмент знания и соответствующий ему интерьер деятельно­сти как раз и образуют для индивида-новатора такой абсолют, пресекающий понятное движение, что создает сложный по со­ставу «эффект ретроспективы», опоры любых объяснений на любом уровне на наличное, освоенное уже и принятое на пра­вах абсолюта-данности. Любое объяснение, и особенно объяс-яеяие, рассчитанное на изменение фрагмента знания, всегда «отвечает на вопрос»: Unde vadis? [41] — и никогда на вопрос: Quo vadis?

Социокод и виды общения

Существование «суммы обстоятельств» в двух относительно независимых формах: деятельности, обеспечивающей постоян­ное, в должных составах и объемах извлечение средств жизни «з природного окружения общества, и знания, обеспечивающе­го преемственность сложившейся формы деятельности в смене Поколений, не отменяет того факта, что наличный массив зна-явя, в котором закодирована эта сумма обстоятельств и кото-

35

рый расфасован тем или иным способом на посильные для индивидов фрагменты, образующие на уровне деятельности устойчивые интерьеры, сам подвержен изменениям. Оставаясь в рамках концепции материалистического понимания истории, мы не можем истолковать это изменение ни как результат вмешательства сверхъестественных сил, ни как результат некой «самости» (самодеятельности, самодвижения, саморазви­тия, самоизменения...) этого массива знания. Знакомый харак­тер массива ничего не прибавляет и не убавляет в этом от­ношении.

J Знак для нас — сущность инертная, пассивная, к надеждам, нуждам и стремлениям человека явно безразличная. Знак прекрасно справляется с задачей фиксации и неопределенна долгого хранения знания, позволяет менять и «переписывать» знание, но, подобно книге или магнитофонной ленте как своим разновидностям, знак начисто лишен инициативы, воли, стрем­ления, направленных на изменение знания. И хотя человечест­во по ходу своей истории многократно впадало в безудержный* знаковый фетишизм, пользовалось, да и пользуется «взбесивши­мися знаками» типа Творца, Бога, Закона, Истории, Логики, Науки, Интеллекта, Формулы, Тенденции и прочих самостных фантазий с большой буквы, знак никогда не поднимался выше полезного и необходимого средства, всегда был творением че­ловеческим для обеспечения человеческих же нужд. Даже в самых отчаянных попытках предаться на волю знака в рели гиозном, или юридическом, или научном экстазе человек все же всегда оговаривал свою власть над знаком, свою независимость и свое первородство в духе восьмого псалма Давида: «Поста­вил его владыкою над делами рук Твоих; все положил под

ноги его».

Но если изменения массива знания все же существуют и требуют объяснения от (по типу Unde vadis? (41]), нам ничего не остается, как указать на живущее поколение людей — уви­деть в нем абсолют любых объяснений и источник любых воз­можных изменений массива социально необходимого знания. Иными словами, мы не собираемся объяснять живущее поко­ление людей — оно всегда есть как вечное и неустранимое • условие существования общества, оно всегда остается за пре­делами всех объяснений на правах источника всех объяснений, пока мы остаемся в двухабсолютной (человек и природа) схе­ме, в которой все целиком общество со всеми его структурами, отношениями, институтами, механизмами располагается на правах человеческого творения между небом человеческих нужд, стремлений, порывов и землей-природой необъясняемого, как и сам человек, «абсолютного» генезиса, которую человек через общество использует как вечный источник жизни.

Но при всей своей абсолютности живущее поколение людей, как и всякое другое, есть поколение людей смертных, единич­ных, неспособных освободиться от отметок пространства и вре-

36

мени, к тому же еще конечных по «вместимости»¹. Поэтому объяснить изменения в массиве знания, рассчитанного на неог­раниченное число поколений, от живущего поколения людей как абсолюта," значит, с одной «благородно-философской» сто­роны, объяснить, как смертное может порождать бессмертное и вечное, а с другой, более приземленной,— ввести вместе с этим поколением единичность, отметки пространства и времени в процессы, результатами которых являются изменения знания (наращивания его или трансформации), которые как раз не имеют или не должны иметь отметок единичности, пространст­ва и времени.

Это последнее ведет обычно к распространению термина «деятельность» и на процессы изменения знания. Аргументы в пользу такого распространения очевидны: и там и здесь мы имеем дело с определенными по субъекту и объекту актами, несущими отметки единичности, пространства и времени, и там и здесь субъектом выступает человек. К тому же и относитель­но процессов изменения знания возможно свое знание — гото­вим же мы научные и всякие иные кадры для творческих про­фессий. Но не менее очевидны и опасности, возникающие при яерасчлененном использовании термина «деятельность», по­скольку в нем сказываются существеннейшие различия между Процессами изменения знания и собственно деятельностью. Хотя эти процессы и деятельность актовы, но в процессах из­менения знания акты уникальны, а в деятельности — подобны, в процессах изменения знания действует запрет на повтор-пла­гиат и принцип приоритета (нельзя дважды изобретать велоси­пед), а в деятельности — запрет на отход от нормы-образца, т, е. то, что в процессах изменения знания считается нормой, в деятельности — браком, и наоборот. Поэтому ниже мы будем строго различать деятельность и общение как два существенно ,- различных по типу, формам продукта, ориентациям видачело-- веческой активности, один из которых направлен на извлечение 83 окружения средств к жизни — деятельность, а другой — на изменение знания и, через изменение знания, на изменение принятых в данном обществе и передаваемых от поколения к поколению способов деятельности — общение.

Но и отделив общение от деятельности в самостоятельную Область человеческой активности со своими предположительно ? особыми правилами, ориентирами, представлениями о завер­шенном продукте, в область, которая как бы нависает над дея­тельностью постоянной угрозой изменения наличных и появле-я новых способов деятельности, мы не так уж далеко про-|*Двннулись вперед в понимании феномена культуры. К тому же, в*отя нашу акцию разделения деятельности и общения можно, «шероятно, считать шагом решительным, ее с той же вероятно-тью можно считать и шагом опрометчивым. Взобравшись на ердак деятельности ради сомнительного «нависания» над дея-яьностью в виде некой угрозы изменить и обновить способы

37

деятельности и вдобавок ко всему, отбросив по совету Вит­генштейна лестницу, по которой забирались, чтоб не было соб­лазна спуститься, мы в этой чердачной полутьме оказываемся в критической ситуации: большинство наших рабочих терминов и концепций — сумма обстоятельств, преемственность, социаль­ная наследственность, революционная практика, роль, ролевой набор, институт — либо остались внизу как определенно при­надлежащие к миру деятельности, либо же оказались в пози­ции, которая неясна относительно принадлежности, но и по сложившемуся словбупотреблению, и по осмыслению опреде­ленно тяготеет к миру деятельности. Даже почти бесспорные чердачные обитатели, такие, как научная деятельность, теоре­тическая деятельность, академическая деятельность, имеют смущающие душу деятельностные хвостики, за которые их без конца улавливают экономисты, комиссии, фонды, вообще лю­бители мерять, чтобы истолковать в терминах эффективности, пользы, выгод, дополнительных доходов в монетарных и про­чих шкалах, взятых напрокат из мира деятельности [107].

В этих условиях перед нами дилемма: либо ввязаться в бес­конечный спор о том, что такое деятельность, где ее границы, как следует «правильно» ориентироваться в первом и в тыся-чепервом вопросе, с постоянным риском неограниченного умно­жения числа чертей и их окраски на острие весьма колючей оппонентской иглы, либо же, продолжая акцию, попытаться обзавестись парой-другой определенно чердачных терминов и концепций и начать обживать мир общения как нечто отлич­ное от деятельности обычным научным способом — методом об­ращения в прошлое ради поиска прецедентов, антиципации, концепций и всего того, что в таких случаях обычно ищут. Мы выбираем второй вариант и делаем это потому, что нам по­стоянно придется иметь дело именно с теми особенностями общения, которые не являются характерными для деятельности вообще. Продиктованный спецификой темы, наш выбор вовсе не означает какого-либо ущемления категории «деятельность» в общефилософском плане. Более того, в ряде других аспектов общение волей-неволей приходится рассматривать как разно­видность деятельности, жертвуя спецификой общения ради анализа соответствующих процессов по единым для всех со­циальных институтов переменным и измеримым характеристи­кам, без чего, например, невозможны науковедение и теорети­чески обоснованная, учитывающая наличные возможности и ре­сурсы научная политика. Но в нашем частном случае, когда речь идет о наследовании прошлого и изменении настоящего как о центральной проблеме, на первый план выдвигается именно специфика общения, без понимания и освоения которой эту проблему невозможно даже поставить.

Первая глава книги будет в основном главой поиска в дав­ней и недавней истории науки арсенала средств формализации проблем культуры, и прежде всего общения. Но чтобы войти

38

в нее с пониманием и ориентирами, нам уже сейчас, во введе­нии, необходимы исходные термины и концепции для целостно­го представления мира общения. Пока мы располагаем лишь-двумя понятиями, которые бесспорно принадлежат этому миру, являясь результатами и адресами общения. Это, во-первых, массив социально необходимого знания, в котором закодиро­вана в знаковой форме и хранится наличная сумма обстоя­тельств. Это, во-вторых, фрагмент знания — структурный эле­мент массива, обеспечивающий переход знания в действие и действия в знание и оказывающийся поэтому одним из входов в массив знания для модифицированных или новых элементов знания.

Поскольку в массиве знания не просто хранятся значимые для общества программы деятельности, нормы и модели пове­дения, взаимоотношения между индивидами, но хранятся ради обеспечения преемственности социальной жизни в чреде поко­лений, а знак сам по себе менее всего расположен к активности и самодвижению, массив обрастает институтами и механизма­ми передачи знания новым поколениям и отчуждения нового знания у живущего поколения, субъектом которых и приводом оказывается все тот же смертный индивид из живущего поко­ления людей. Поскольку, с другой стороны, массив знания любого из современных обществ, к какому бы типу оно ни при­надлежало, заведомо превышает «вместимость» отдельно взя­того индивида, расчленен на посильные для индивидов фраг­менты, массиву, чтобы удержать свои части в целостности и Должном соотношении, координировать объемы деятельности в интерьерах, соответствующих фрагментам знания, также не­обходимы постоянно действующие институты и механизмы. Вся эта совокупность институтов и механизмов, компенсирующая инертность знака и обеспечивающая перемещение знания по входящим в жизнь поколениям, трансформацию и обновление знания за счет перемещения и отчуждения результатов позна­вательной активности индивидов, целостность и координацию в мире деятельности, очевидно не принадлежит к самому зна-Нию, хотя по знаковому признаку столь же очевидно принад­лежит к общению.

Для всей этой совокупности массива знания и непосредст­венно связанных с ним институтов и механизмов различного _ь назначения мы ниже будем употреблять термин социокод, по­днимая под ним основную знаковую реалию культуры, удержи-йающую в целостности и различении фрагментированный мас-*'Сиг. знания, расчлененный на интерьеры мир деятельности и обеспечивающие институты общения.

f Основным средством общения и его орудием справедливо Вчитается язык, знаковый способ воздействия друг на друга йяюдей единой языковой и, обычно, социальной принадлежности достижения самых различных целей. В социокодах евро-ской культурной традиции широко использованы языковые

39

по генезису структуры высокой общности, что уже не первое столетие питает тенденцию к отождествлению знания и средст­ва его оформления и перемещения, социокода и языка. Ниже нам придется разбираться в этом вопросе подробно, пока же только отметим, что социокоды других очагов культуры пост­роены без участия таких структур высокой общности лингви­стического происхождения и что языковых типов значительно больше, чем типов культуры, так что непосредственная и одно­значная связь между социокодом и языком как средством и орудием общения вряд ли существует.

С другой стороны, если мы говорим о компенсации инерт­ности знака, о целях и назначении обеспечивающего общения по нормам соответствующих институтов и механизмов социоко­да, перед нами сразу же возникает задача выделения по этому признаку цели и назначения видов общения и соответствующих им институтов н механизмов.

Поводы, цели, формы, назначения, запланированные и неза­планированные эффекты общения настолько пестры и много­образны, что любая попытка их классификации всегда будет огрубляющей и неполной. Наша классификация, во всяком случае, не претендует на полноту. За ее пределами остается весьма значительная часть общения, не связанного непосредст­венно с обеспечением действенности социокода, хотя, вообще-то говоря, все разновидности общения входят в плоть и ткань культуры, несут в латентном или явном виде социальные по своему характеру функции. Мы же ограничиваемся предельным минимумом видов общения, обеспечивающих функционирова­ние социокода.

В такой минимум должны, видимо, войти обеспечение це­лостности и координации, обеспечение передачи фрагментов знания новым поколениям, обеспечение социализации результа­тов познавательных усилий индивидов, для которых мы пред­лагаем соответственно термины: коммуникация, трансляция, трансмутация. Ни один термин не выдуман нами, все они встре­чались в литературе, поэтому мы даже не пытаемся приводить доводы или обоснования в пользу именно этого выбора, все это походило бы на попытку объяснить, почему бумеранг изобрели в Австралии, кроль — на островах Полинезии, современные лыжи —в Швеции, а теорию относительности придумал Эйн­штейн. Ничего тут доказать невозможно. Нам попросту нужны три различающих термина, прописанных по миру общения. Наиболее приглянулись нам коммуникация, трансляция и трансмутация, может быть, и потому, что они еще мало плава­ли по бурным морям философских дискуссий, не успели обра­сти ракушками истолкований и определений, поэтому без осо­бых потрясений могут принять груз наших определений.

Коммуникация в последующем изложении — самый широкий и- поэтому наиболее редко употребляемый термин, связанный с координацией деятельности тех, кто уже стал «живущим по-

;40

— колением», «абсолютом» всех происходящих и возможных из­менений, т. е. прошел процедуру социализации, унаследовал | какой-то фрагмент знания, стал полноправным членом общест-' ва. Коммуникация может быть и неформальной и формальной, f: но и в том и в другом случае, опирается ли она на устную Г речь или на сложившиеся и ритуализированные формы и адре-L са обращения, коммуникация всегда функционирует в режиме 8; отрицательной обратной связи, т. е. возникает там и тогда, где | и когда обнаруживается рассогласование между тем, как оно I есть, и тем, как ему должно быть с точки зрения принятой и £■'■ зафиксированной в социокоде нормы. Если все идет как долж-»' но, поводы для коммуникации отсутствуют, отсутствует и сама ■ коммуникация. Но поскольку сами эти поводы в большинстве |„ случаев — продукт индивидуальных оценок, а представления ::•. индивидов о должном могут и не совпадать в деталях, бурная коммуникация может возникать и на пустом месте, особенно ,; когда дело идет о вещах тонких и деликатных вроде орфогра­фии, произношения, стиля, моды. В целом же коммуникация, Г постоянно напоминая индивидам о существовании норм и пра­вил, бесспорно, работает на закрепление и стабилизацию реа­лий социокода, на их притирку и подгонку, на поддержание и сохранение однозначных соответствий между массивом знания ; и миром деятельности.

; Хотя в разных культурных типах действуют свои особые на­боры институтов и механизмов коммуникации — в одном тре-Г буют официального заявления и обсуждения там, где в другом ; довольствуются крепким словом и кулаком,— эти различия «мало что объясняют в специфике культурных типов. В некото-I ром смысле они даже помеха серьезному изучению проблем S культурной несовместимости и культурных типов, поскольку коммуникативная экзотика — первое, что бросается в глаза и |ч обращает на себя внимание исследователя, к сожалению, часто !^; Оказывается и последним, на чем исследователь замыкает круг | познавательных интересов. Как вид общения коммуникация по | своей внутренней сущности нейтральна, ей безразлично, что I именно закреплять и стабилизировать. Она всегда аргументи-| Рует от наличного состава и от наличной структуры социокода, который для нее абсолют всех объяснений и оценок, не тре-■5 бующий обоснования, неуместных вопросов зачем и почему. |» Даже радикальные изменения в социокоде могут и не отразить-%Ш на составе институтов и механизмов коммуникации — в |;том же режиме отрицательной обратной связи и с тем же рве-{Ьнием они будут внедрять в сознание и закреплять, стабилизи­ровать новые нормы и правила. Большего коммуникации не ||ЛИно, и на большее она не претендует.

Й.-,' Трансляция в последующем положении будет означать об-рЬДение, направленное на социализацию входящих в жизнь поко-\ лений, на их уподобление старшим средствами соответствую-1 здйх институтов и механизмов. От коммуникации трансляцию