Geum.ru

Григорий Самуилович Фельдштейн: краткие заметки о его научном творчестве

Вид материалаДокументы

Содержание


III. Представители уголовно-политических идей эпохи появления Свода законов
IV. Состояние науки уголовного права к началу шестидесятых годов XIX в.
Подобный материал:
1   ...   27   28   29   30   31   32   33   34   ...   44

III. Представители уголовно-политических идей эпохи появления Свода законов


Уголовно-политическая мысль в эпоху Николая I.

Условия, вызвавшие ее возрождение в конце 50-х годов.

Тюрьмоведы, статистики и писатели по вопросам рациональной борьбы с преступностью.


Представители уголовно-политической мысли с широкими взглядами на реформу уголовного права стали совершенно невозможны в эпоху, непосредственно последовавшую за Сводом. Уложение 1845 г., выступив как улучшенное издание Свода законов уголовных, завершило собой с формальной стороны процесс консолидирования нашего уголовного законодательства и в связи с недопущением культивирования идей, предлагавших сколько-нибудь серьезную критику существовавшей системы, сыграло роль могильного камня над творческим развитием уголовно-политической мысли. Вся эпоха царствования Николая I представляется временем поразительно бедным на проявление даже самых скромных попыток освещения вопроса об изменении уголовно-правовой рутины. На протяжении нескольких десятилетий можно отметить только два-три труда, посвященных вопросам политики наказаний. Но и эти произведения или восхваляют существующую карательную систему*(1347), или пытаются уяснить историческое прошлое отдельных наказаний*(1348).

Только вместе с тем как с приближением к концу пятидесятых годов для России занимается заря эпохи реформ, появляются труды на уголовно-политические темы. По характеру своему они, однако, существенно отличаются от того, что можно было наблюдать в досводную эпоху. Вызванные к жизни теми ударами, которые были нанесены действующей карательной системе в смысле ограничения практики телесных наказаний, они стараются только посильно ответить на вопрос о том, чем могут быть заменены осужденные самой жизнью меры воздействия на преступника. На этом пути и правительство, и общество обращаются к поискам суррогатов отмененных мер наказания и силой вещей подходят к освещению уголовно-политического значения тюремного заключения.

Наряду с оценкой пригодности тюремного заключения в той или другой его организации появляются и первые попытки изучения размеров преступности путем статистических приемов. Отсутствие органов, приспособленных к собиранию соответственных данных, приводит к необходимости пользоваться данными западной уголовной статистики, как опорными пунктами для уголовно-политических мероприятий. Опыты сводки данных судебной статистики, известные и прежде в практике правительственных учреждений, привлекают и частных исследователей, посвящающих себя не только разработке такого рода данных, но отчасти и собиранию их.

Постепенно в результате ближайшего ознакомления с различными формами тюремного заключения созревает известное охлаждение к этой мере. Оно питается отчасти недоступностью рациональной тюремной реформы при русских условиях, но отчасти и выводами зарождающейся уголовной статистики, направляющей уголовно-политическую мысль в сторону признания целесообразности борьбы с факторами преступности личными и общественными при помощи других средств.

Обращаясь ближайшим образом к характеристике трудов русских тюрьмоведов эпохи конца 50-х годов, нам предстоит отметить, что большинство их носит характер справочного материала для тюремной реформы.

Главную массу работ по организации тюремного заключения дают в нашей литературе разного рода компилятивные труды. Они посвящены или описанию отдельных тюремных систем*(1349), или историческому развитию тюремного дела на Западе в связи с изображением тюремных порядков в отдельных странах. Часто труды эти сопровождаются некоторыми выводами о преимуществах общего заключения, основанного на классификации преступников по возрасту, характеру преступления и соединенного с тюремными работами*(1350), или указаниями положительных и отрицательных сторон одиночной системы.

К этим полусамостоятельным опытам непосредственно примыкают в нашей литературе конца 50-х и начала 60-х годов многочисленные работы, посвященные простому описанию отдельных тюремных учреждений или на основании непосредственного их осмотра, или исключительно литературных данных*(1351). Более общие задачи преследуют работы Н. Ламанского, П. Ткачева и в особенности К. Яневича-Яневского, но в основе и их лежит, прежде всего, конкретный тюремный опыт Запада.

Н. Ламанский в целом ряде очерков выдвигает вопросы тюремной политики, как очередные для русской действительности. Он дает не только историю тюремного дела и описание мер, выработавшихся благодаря постепенному усовершенствованию приемов тюремного воздействия на заключенных, но ставит эти данные в связь с обширным цифровым материалом, дающим основу для суждения о результатах тюремного опыта, главным образом, Франции*(1352). Н. Ламанский не считает в то же время вопроса об организации тюремного заключения исчерпывающим задачи уголовного политика. Тюрьма, рационально поставленная, - только один из путей планомерной борьбы с преступлением, которая должна вестись на почве изучения особенностей преступника*(1353). При выборе наиболее рациональной системы тюремного заключения Н. Ламанский рекомендует исходить из принципов классификации заключенных, воспитания малолетних в особенных заведениях*(1354) и широкого привлечения общественных сил к обсуждению вопросов реформы уголовного законодательства*(1355). По существу, наиболее совершенной системой тюремного воздействия на преступника представляется Н. Ламанскому ирландская система, как более подходящая и к природе человека, и к устройству общественных отношений*(1356). Но, как мы уже сказали, никакая тюремная система, по мнению Н. Ламанского, не может служить действительным средством, способным избавить общество от преступности. Это объясняется тем, думает он, что "всякое преступление: является продуктом сложных, многообразных причин, коренящихся либо в натуре человека, либо в посторонних, внешних влияниях и обстоятельствах, не зависящих от его произвола". Целесообразная борьба с преступностью предполагает поэтому предварительное изучение явлений преступности "с помощью психологических и статистических данных", изучение мотивов преступлений, разнородных способов совершения последних, исследование действия, оказываемого наказанием на преступника, и проч.*(1357)

По существу, эти воззрения Н. Ламанского являются возрождением идей Бентама, вновь всплывающих в тот момент, когда открывается возможность трактовать уголовно-политические вопросы. Непосредственным источником взглядов Н. Ламанского представляются труды Ип. Блана*(1358).

Вопросы режима воспитательных заведений для малолетних преступников занимают из наших тюрьмоведов начала 60-х годов, главным образом, П. Ткачева*(1359), А. Пассека и отчасти д-ра Отсолича*(1360).

В труде "Рабоче-воспитательные заведения для несовершеннолетних преступников"*(1361) П. Ткачев останавливается на том огромном значении, которое имеет для роста преступности недостаточно внимательное отношение к молодому поколению*(1362). Он сосредоточивается при этом, главным образом, на уяснении приемов и способов*(1363), с помощью которых осуществляется перевоспитание малолетних преступников в странах, имеющих по этому вопросу продолжительный опыт*(1364)

В труде А. Пассека "Очерк истории наказаний малолетних преступников и развитие исправительных колоний для малолетних во Франции"*(1365), мы наряду с попыткой уяснения причин детской преступности, которую он объясняет общественными условиями*(1366), находим описание режима исправительных заведений для малолетних во Франции в процессе постепенного видоизменения и развития политики наказания по отношению к малолетним*(1367).

Наиболее значительным писателем по вопросам политики наказания выступает в конце 50-х и начале 60-х годов К. Яневич-Яневский.

Знаток и поклонник Иер. Бентама, давший в нашей литературе лучшее изложение криминалистических его идей*(1368), К. Яневич-Яневский оставил ряд очерков, посвященных, главным образом, принципам рациональной тюремной организации, приноровленной к русским условиям и общим началам целесообразной карательной системы. К. Яневич-Яневский рекомендует в последней области, прежде всего, смягчение лишений, которым подвергается преступник, не в виде особой милости и проявления филантропических чувств, но как свойство наказания, неизбежно обусловленное его главной целью - служить делу исправления наказываемого*(1369), и как необходимое последствие трудности исследования преступника и преступления со стороны психологической. "Незнание наше, - пишет К. Яневич-Яневский, - налагает на нас обязанность быть, по крайней мере, снисходительными и гуманными"*(1370). Одобряя все то, что вытекает из принципа исправительности наказания, К. Яневич-Яневский высказывается за самую широкую практику давности преследования и наказания*(1371).

В своих трудах, посвященных организации тюремного заключения в соответствии с общими началами исправительного наказания, К. Яневич-Яневский высказывает ряд мыслей, не утративших и поныне своего значения.

В своем "Общем обзоре литературы исправительных наказаний и военно-исправительных тюрем за границею"*(1372) К. Яневич-Яневский приводит мнения, высказывавшиеся в западной литературе для уяснения "различных сторон вопроса о тюрьмах в иностранных законодательствах, сравнительно с положением оного в современной науке"*(1373). Он смотрит на эту работу как подготовительный прием для изучения тюремного дела на Западе и необходимое условие тщательного исследования опытов западной тюремной организации.

Со своими взглядами на рациональную постановку тюрьмы К. Яневич-Яневский знакомит в труде "О порядке устройства военно-тюремного заключения, с точки зрения теории и практики"*(1374). Мы встречаем здесь ряд мыслей и указаний по вопросам тюремного дела, покоящихся на тщательном изучении литературных мнений и непосредственных наблюдениях над жизнью западной тюрьмы в связи с беспристрастной оценкой результатов самых разнообразных форм организации тюремного заключения*(1375).

Усматривая в тюрьме меру воздействия на заключенного, которая должна оставить в наказанном "спасительный страх", К. Яневич-Яневский приходит к выводу, что нежелателен один общий тип заключения для всей разнообразной массы нарушителей правопорядка. Тип заключения должен видоизменяться "по свойству преступления и личному характеру преступника"*(1376). Но это не устраняет необходимости в анализе тех элементов, из которых может слагаться тюрьма в рациональной ее постановке и которые являются орудием ее исправительного воздействия. Эту сторону вопроса К. Яневич-Яневский затрагивает на пути исследования составных элементов отдельных пенитенциарных систем. Он оценивает последовательно значение разобщения заключенных - вопросы, связанные с организацией труда тюремных сидельцев, религиозным и нравственным их воспитанием и проч.*(1377) К. Яневич-Яневский не относится, безусловно, отрицательно к системе одиночного заключения, которое, по его мнению, ни в каком случае не утратило в известных пределах и поныне своего уголовно-политического значения*(1378). Обсуждая вопрос о постановке тюремного труда, К. Яневич-Яневский освещает эту проблему со стороны рабочего времени, выбора работ, порядка распределения прибыли от них и проч.*(1379) Выводы К. Яневича-Яневского по некоторым из этих вопросов не всегда имеют общее значение, так как он приурочивает их к надлежащей постановке у нас военно-тюремного заключения.

Тюрьмоведы начала 60-х годов, сосредоточиваясь на вопросах постановки у нас тюремного дела, оценивают уголовно-политическую пригодность тюрьмы, главным образом, со стороны приспособленности этой меры к задаче перевоспитания преступника - к исправлению его. Они относятся совершенно отрицательно к таким карательным мерам, как смертная казнь и телесные наказания, прежде всего, потому, что при помощи их не достигается перерождения индивидуальности преступника. Идеи этого рода мы встречаем у целого ряда менее видных писателей, чем отмеченные нами до сих пор. Их проводит, напр., М. Бульмеринг в своей "Теории исправления преступников"*(1380). Он исходит из положения, что основной причиной, побуждающей правонарушителя к совершению преступления, является ложное нравственное направление его*(1381), и верит в то, что наиболее действительным путем "исправление достигается наставлением и обучением преступника, лишенного свободы"*(1382). И. Бульмеринг главным рычагом исправления считает рационально организованную тюремную школу, построенную на началах безусловной обязанности ее посещения и введения в круг преподавания предметов, способных заинтересовать заключенных и расширить их умственный кругозор*(1383)

Пробудившаяся у нас под влиянием новых общественных условий и отчасти почина правительства уголовно-политическая мысль не всегда требует пересоздания существующей организации тюрем на началах, заимствованных на Западе. Подымаются голоса и за устранение только самых неприглядных сторон нашего тюремного быта в форме оздоровления самых помещений, предназначенных для заключенных, лучшего использования затрачивающихся на содержание тюрем средств и проч. Иногда такие предложения сопровождаются описанием действительного состояния наших мест заключения*(1384)

Несколько ранее возрождения интереса к вопросам тюремной политики, еще в эпоху появления Свода законов, начинает у нас сознаваться роль, которую могут сыграть точные цифровые данные о размерах и условиях преступности в качестве материала, необходимого для более целесообразного отправления уголовной юстиции. Мы видели уже, как Комиссия Уложения 1845 г.*(1385) предпринимает на основании отчетов Министерства юстиции некоторые сводки цифровых данных с целью получить представление о размерах преступности в стране. Тем не менее время, предшествующее концу 50-х годов, не служит эпохой, когда сознается важность уголовной статистики в качестве приема изучения причин преступности, могущего быть полезным при выборе средств противодействия ей. Статистические опыты этого времени не носят характера трудов, которые могут быть положены в основание уголовно-политических расчетов, и ограничиваются в большинстве случаев суммированием данных моральной статистики Запада, а отчасти и России*(1386). К концу пятидесятых годов мы присутствуем при попытках использования данных русской уголовной статистики, поскольку о ней может быть речь, для получения выводов о причинах, "от которых может зависеть уменьшение или увеличение количества преступных деяний"*(1387). Дальнейшие опыты в этом направлении были сделаны А. Хвостовым над данными английской уголовной статистики*(1388). Сопоставляя последние, А. Хвостов приходит к заключению об увеличении числа преступлений в зимние месяцы, о меньшей вероятности впадения в преступление лиц, получивших образование, и проч.*(1389). Вскоре А. Хвостов в сотрудничестве с П. Орловым привлекает для проверки своих заключений и материал русской статистики, и почти одновременно та же работа производится над довольно случайным материалом и Хр. Козловым.

В совместном труде А. Хвостова и И. Орлова "Материалы для уголовной статистики России"*(1390) мы находим попытку свести высоту преступности в определенных местностях России к влиянию политических условий*(1391) и поставить ее в связь со степенью образованности*(1392), занятиями населения*(1393), условиями жизни в больших центрах, влекущими за собой роскошь, праздность, малое развитие брачной жизни и проч.*(1394)

Почти одновременно предпринятая попытка Хр. Козлова сопоставляет некоторые данные о движении преступности среди определенных классов населения (у государственных крестьян)*(1395). С более точным материалом оперирует в видах установления законов развития преступности С. Барановский в труде "Криминальная статистика Финляндии"*(1396). Приходя к заключению, что преступность в Финляндии за период 1642-1817 гг. понижается, как "естественное следствие неоспоримых успехов образования, гражданственности и народного благосостояния"*(1397), С. Барановский пытается установить факторы, содействовавшие развитию отдельных категорий тяжких преступлений: разбоя*(1398), детоубийства*(1399), против половой нравственности*(1400) и проч., и констатировать тесную зависимость пьянства и преступности*(1401).

Те же вопросы затрагивают работы Л. Н., прослеживающего на основании данных французской и английской статистики*(1402) влияние на преступность, главным образом, характера действующего законодательства*(1403), пола*(1404), образования*(1405) и некоторых других условий.

Возрождающаяся у нас уголовно-политическая мысль в конце 50-х годов ставит на очередь и более общий вопрос о лучших путях предупреждения преступлений. Литература, посвященная этой проблеме, не представляется особенно обширной, отличается крайним разнообразием исходных точек зрения, но свидетельствует о стремлении к созданию положения вещей, более или менее расходящегося с существующими порядками, и о использовании ряда данных о личных и общественных факторах преступности.

Представители этого течения не верят, прежде всего, в достижение целей превенции при помощи наказаний, определяющихся в соответствии с критериями действующего права. Они выдвигают вопрос о пересмотре этих критериев в качестве моментов, служащих необходимым предположением известной опасности лица. Уголовные политики конца 50-х и начала 60-х годов предлагают, чтобы признаки, подчеркиваемые законом, не носили абстрактного характера и восполнялись данными, почерпнутыми из более глубокого ознакомления с бытовой стороной правонарушений. Такая тенденция приводит их иногда к предложению классифицировать отдельные категории правонарушителей и наказывать их в соответствии с принадлежностью к той или другой разновидности, а иногда к требованию изменения только масштаба наказания. Общей особенностью этих работ является их отрывочность, недоведение до конца высказанных в них идей в смысле указания тех юридических форм, в которые могли бы воплотиться те или другие предложения. Нетрудно отметить несколько типичных для этого направления работ.

К. Поппе*(1406), подчеркивая те "сторонние причины", которые вызывают явление бродяжничества, отмечает ненадежность критериев, по которым его оценивает уголовный закон; он указывает на необходимость изучения психологически-бытового фона этого общественного явления*(1407) - целесообразность исследования типов русских бродяг*(1408) и только в соответствии с этими данными предлагает бороться с явлением бродяжничества*(1409).

И. Селиванов в труде "О вменяемости в наказаниях"*(1410) проводит мысль, что только то наказание может предупредить совершение будущих преступлений со стороны наказанного, которое считается "не со степенью вреда, причиненного обществу, но со степенью злоумышления, руководившего преступником". "Злоумышленность, - поясняет свою мысль И. Селиванов, - это есть задаток того вреда, которого общество должно ожидать от него в будущем и, в чувстве самосохранения, стараться от него защищаться". "Взять один факт деяния, не исследуя причины, его произведшей, в духе и сознании преступника, - значило бы уклониться от цели наказания, которое должно состоять не столько в возмездии, сколько в предупреждении преступления".

Взгляды И. Селиванова интересны как образец понимания преступности в смысле явления, обусловливающегося индивидуальными факторами, и могут рассматриваться, как зародышевая форма учения о личном состоянии преступности, получившем развитие в нашей позднейшей криминалистической литературе.

С оценкой того значения, которое имеет в подавлении преступности ее предупреждение, мы встречаемся в труде "О мерах против воровства, грабежа и других нарушений имущественной и личной безопасности"*(1411).

В борьбе с преступностью автор отводит только скромную роль уголовной репрессии. "Всякая строгость, - пишет он, - там только будет справедливостью, где все сделано и для народного образования и для предупреждения зла". Но, с другой стороны, "где общество все сделает для образования и воспитания народного, там строгость и жестокость наказаний вовсе не будут нужны и не будут иметь смысла"*(1412). Предупреждение преступлений в связи с системой умеренной репрессии является необходимой принадлежностью благоустроенного общества. Наряду с образованием и надлежащим воспитанием народа предупреждение достигается не механическим пресечением преступности*(1413), но в большой степени тем нравственным воздействием, которое оказывается на индивида целесообразно поставленными общественными союзами, будет ли то семья, община или какие-нибудь другие формы проявления коллективной жизни. Моральное влияние таких союзов в смысле фактора, предупреждающего преступность, "может равняться влиянию образования: может до поры до времени заменять его: может выполнить дело предупреждения:"*(1414).


IV. Состояние науки уголовного права к началу шестидесятых годов XIX в.


Результаты, достигнутые в области догматической обработки положительного уголовного права. - Общее направление уголовно-политической мысли.

Уже довольно рано центральной задачей русских криминалистов становится разработка нашего положительного права. Эпоха, непосредственно следующая за Сводом, не вписывает блестящей страницы в историю этих попыток. Это приходится констатировать, несмотря на то, что общее состояние нашего права ввиду завершения кодификации представляет для догматических работ большие преимущества сравнительно с началом XIX ст.

Опыты практического освещения и теоретического конструирования догмы вытесняются в нашей литературе и академическом преподавании ростом рецепции западных философско-догматических учений. Последние привлекают внимание наших криминалистов как такие, которые пригодны служить суррогатом догматических работ по русскому уголовному праву. Этим путем открывается к нам доступ доктрине криминалистов-гегелианцев. По своему консервативному характеру последняя оказывается вполне подходящей к существующему строю и получает беспрепятственное развитие. Наряду с гегелианством наши криминалисты заинтересовываются и историко-философскими опытами разработки западного права, которые они стараются ввести в обиход русской науки. Так как такой способ обработки предполагает конструирование нашего права на национальных основах и исследование прошлого в качестве основы настоящего и отчасти будущего, то политическая атмосфера николаевской эпохи не создает особенных препятствий для развития этого направления. Но разрешение задач историко-философской разработки права могло быть осуществимым только при условии предварительного выполнения ряда исторических работ. Если не создано положительного фундамента в виде установления неизменной зависимости между рациональными принципами уголовного законодательства и историческим их выражением, то самое направление это не может дать ожидаемых от него плодов и приводит неизменно к результатам, не имеющим серьезного значения. Это и случилось с русскими криминалистами историко-философского направления, которые даже в лице наиболее блестящего из них - А. Чебышева-Дмитриева должны были возвратиться к схеме криминалистов-гегелианцев, оперировавших больше с постулатами собственных идеалистических учений, чем с реальными фактами исторической жизни. Еще менее плодотворны были для догматической разработки нашего уголовного права опыты наших эклектиков. Стараясь комбинировать догматическое изучение с самыми разнообразными философскими началами, они ограничивались пересказом статей закона и составлением в одно призрачное целое обломков рационалистических учений, доктрины политических писателей конца XVIII в. и вообще самых разнообразных конструкций, выросших на почве Запада. Иногда наши эклектики, преследуя узкополитические цели, нисходили к исправлению идеальных начал уголовного правоведения отрицательными чертами действующего права и старались не только достигнуть этим путем оправдания существующих порядков, но и придать им санкцию высшей рациональности.