Geum.ru

Яхотел бы посвятить несколько страниц истории черкесской нации

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15


В другой раз князь приблизился к воротам сухумского базара для того, чтобы поговорить с комендантом крепости; но ни на базар, ни в крепость князь не вошел, — так поступает он всегда, опасаясь измены. Он хотел оправдаться перед комендантом за свое поведение по отношению к своему племяннику. На этот раз это был действительно кавказский разбойник: не только у него на поясе висели два больших пистолета, но, разговаривая, он еще играл третьим с таким дьявольским видом, как будто хотел сказать: «Не трогайте меня или берегитесь!»


Я узнал позднее, что Гассан-бей при посредничестве России помирился со своим племянником и даже в первый раз по возвращении из Сибири имел мужество войти в сухумскую крепость и посетить там могилу своих отцов. Но это не помешает Гассан-бею остаться одним из самых непримиримых врагов России.


Между тем иногда Гассан-бей с сожалением вспоминает о тех восьми годах, которые он провел в Сибири: «Боже мой, чем я только тогда не пользовался? У меня была хорошая пенсия, я имел чин майора, находился в хорошем обществе, жил весело, беззаботно, в полном довольстве и, что еще важнее, со всеми удобствами; все относились ко мне по-дружески. Что я представляю теперь, когда получил свободу? В сетях интриг полудиких абхазов, вынужденный часто делать то, что они желают, но не то, что желал бы я сам, всегда в страхе — что это за жизнь!»


Интересно знать, был ли искренен князь, когда держал он нам эти речи.


Князь Гассан 33.


Однажды капитан привел нам на борт судна молодого князя Гассана, сына князя Соломона, который живёт в окрестностях Суук-Су. Капитан встретил эту маленькую абхазскую светлость на сухумском базаре; этот мальчик лет четырнадцати или пятнадцати привлек внимание капитана, и он предложил ему показать свое судно; это привело молодого князя в полный восторг, и он без всякого страха вошел в шлюпку вместе со своим слугой, говорившим немного по-русски. Надо было видеть выражение лица этого полудикаря при виде внутренности судна, пушек, ядер; он с восхищением любовался каютами, действительно уютными на «Вестнике», и [143] признался, что они были получше их саклей. Прежде всего привлекли его внимание пистолеты и ружья, развешанные капитаном на стене его каюты, и можно было сразу заметить, что наш маленький абхаз был знатоком дела. Пистолеты в особенности прельщали его, и ему очень хотелось бы иметь такие же. Ему предложили водки, вина; он пил то и другое, как взрослый, и сел за стол, не покидая своей плети (plot); с которой абхаз никогда не расстается. Его очень забавляла вилка, но ел он пальцами. Он не отказывался ни от одного блюда, но, однако, ел всего понемногу. Он заявил, что он наш друг, обещая снова нас навестить. Ничуть не чувствуя себя стесненным, сам смеялся над собой, когда невольно нарушал наши обычаи. Одет он был по черкесски, с башлыком, или капюшоном на голове; его гильзы, пороховница и цепочка были серебряные, с голубыми узорами.


Погоня за двумя галерами.


26 июля незадолго до захода солнца, из Сухума увидели на море две абхазских галеры, нагруженные людьми; пересекая Сухумскую бухту во всю ее ширину, они быстро шли на веслах по направлению к мысу Кодор. Мы тотчас получили приказ отправиться за ними в погоню и снялись с якоря в полночь после восхода луны; по ветер был такой слабый, что в течение; всей ночи мы не смогли обогнуть мыса (от Сухума до мыса считают двенадцать миль). Обогнув его на другое утро, мы увидели маленькое торговое судно; люди, находившиеся на нем, перешли к нам, выражая безумную радость по поводу нашего прихода. Две абхазские галеры остановили их за мысом; разбойники бросились грабить груз и ранили несколько человек; они переправили уже в одну из своих галер бочку вина и отняли у шкипера (Так называются капитаны этих маленьких турецких судов) тридцать рублей серебром, когда внезапно радость их была омрачена, так как над краем мыса показался кончик нашего паруса. Они хорошо знали, против кого это было направлено. Броситься в свои ладьи, налечь на весла и ... исчезнуть — было делом одного мгновения. Не прошло и часа с тех пор, как они взялись за грабеж этого маленького судна, и от них не осталось уже и следа; они исчезли в устье реки Кодора, замаскированном роскошными лесами, куда они, по своему обыкновению, втянули за собой свои галеры.


Кто же были эти пираты, эти разбойники, которые в числе приблизительно ста двадцати человек находились в этих галерах?.. Это были три князя из окрестностей Суук-Су, [144] друзья Михаил-бея, вместе с абхазами из Бамбора, большую часть которых узнал шкипер, сам абхаз по происхождению. Этого случая достаточно, чтобы дать представление о том, насколько цивилизованы абхазы, а также и о том, насколько может доверять русское правительство Михаил-бею, который уже, конечно, был с ним заодно и желал кстати слегка напугать своего дорогого дядюшку Гассан-бея. Мы крейсировали в течение трех дней в виду этого роскошного морского берега и посетили мыс Искурия, а также устье реки Искурии; мы доплыли до устья реки Тамуиш, но не увидели ничего замечательного. Такие суда, как наше, кстати сказать, менее всего приспособлены для подобных изысканий; они не могут ни приблизиться к суше, ни войти в реки. Русское правительство намеревается держать в Сухуме несколько гребных лодок, вроде абхазских галер, снарядив их несколькими маленькими пушками; это было бы несравненно удобнее и вместе с тем дало бы возможность преследовать врага до самой его берлоги.


Утро -29-го июня было такое замечательное, что даже морякам, как они уверяли, приходилось видеть подобное очень редко. Встав задолго до восхода солнца, я созерцал одну из самых прекрасных картин, какой только можно любоваться где-либо на -земле.


Находясь на палубе нашего корабля в двух верстах от выступа Кодорского мыса, одним взором я мог обнять всю панораму западной горной цепи Кавказа, начиная далеко за Гаграми и до равнин Мингрелии. В выси ни облачка. На самом ясном, чистом небе белоснежной бахромой вырисовываются тысячи остроконечных вершин, пик, куполов, нагроможденных одни на другие плит, всех форм, всех изломов. Когда я смотрел, очарованный, на эту великолепную картину, благодаря творца всех вещей за это восхитительное мгновение, взошло, как будто только что рожденное, солнце во всем своем ослепительном величии, бросая свой золотистый свет поверх самых южных вершин... И словно по волшебству, весь этот грандиозный пейзаж, казалось, начал оживать; мало-помалу стали слегка вырисовываться многочисленные маленькие горные цепи; резче тени обозначали всю картину; начали выделяться очертания то одного плана, то другого, будто они вступали в жизнь, будто творец старался создать целый мир из бесформенных масс первичной материи; закругленные и острые вершины, которым нет конца, внезапно загорелись светом, обнаруживая свои склоны, покрытые обширными снежными полями, рисующими тысячу различных узоров на фоне черных скал, нагроможденных в ужасающем беспорядке. Мне казалось, что я присутствую [145] при великом дне творения. Слова бессильны выразить все волшебное очарование такого мгновения.


Пейзажи Абхазии единственные в своем роде: море, равнины и высокие горы со снежными вершинами, порфир и гранит, венчающие известняк Юры, гранатовые и фиговые деревья и вместе с тем рябина и береза — какое сотрудничество и братство природы! (Далее автор дает подробное описание панорамы абхазских гор, нарисованной им с палубы судна у Кодорского мыса)


Диоскурия.


Вся дельта реки Кодор, разделяющейся так же, как и Нил, на три рукава, представляет, кажется, результат наносов самой реки. Берег равнины, омываемой морем, вырезан лоскутами отмелей, или мысами; из них самые главные — мыс. Кодор и Искурия.


Самое название второго мыса говорит нам о знаменитой местности, и мы не должны быть далеко от территории, которую занимала античная Диоскурия, эта метрополия греческих колоний Абхазии. Действительно, как только наша шхуна обогнула мыс Искурии, перед нами вырисовывается на юго-востоке маленькая бухта, которая дает нам возможность приблизиться к месту, где располагалась древняя Диоскурия; ее руины находятся в устье маленькой реки, называемой Искурия, Цкузамели или Мармар.


Когда я говорил о происхождении черкесского народа, я предвосхитил уже историю основания Диоскурии и других греческих колоний среди гениохов. В мифе об аргонавтах следует видеть нечто большее, чем одну сказку: в основе его лежит факт исторический и политический. Весьма вероятно, что эллины, варяги или норманны тех времен, в черкесских ладьях отправлялись в далекие плавания для того, чтобы грабить морские берега и пиратствовать на море (Прочтите внимательно «Одиссею» и смотрите выше картину жизни черкесов). Когда они познакомились с великолепной страной, у них должно было зародиться желание основаться в ней, как это бывало с норманнами. Рано или поздно, принимая миф таким, какой он есть, так как мы не встречаем противоречий, мы будем считать, что тиндариды основали Диоскурию и гениохи — Гераклею и, быть может, Фазис около середины XIV столетия до нашей эры (Strabon, Geogr., lib. XI, p, 94. ed. 3510).


Грекам удалось основать много колоний, но история их осталась скрытой во мраке, так как колонии эти были [146] слишком удалены от великих событий Греции, между тем следы их существования и могущества еще не изгладились.


Диоскурия была метрополией своего рода республики, которая распространялась от берегов реки Кодор и далее берегов реки Ингур. Из самих грузинских летописей можно почерпнуть доказательство тому, что могущество и влияние этого цветущего государства достигло значительных размеров. Когда Фарнавас, первый царь картвелов, или грузин, приблизительно в 299 г. до нашей эры изгнал одного из военачальников Александра Азона, который тиранствовал над страной после его смерти, он не смог вернуть Эгурси (Egoursi это Ecretice — Плиния; автор производил свое название «греки Egrissi, Engour или Ingour, которую древние авторы называли Singames или Rhiocharis. Броссэ производит также от Egrissi название обитателей этой страны Megreli, которых мы называем Mingreliens; буква М имеет здесь значение определительное), т. е. морского берега от Фаза до Кодора, и эта местность осталась во владении греков, колонии которых находились в устьях рек; однако греки не захотели порывать с грузинами и заключили с ними мирный договор (Histoire de Vakhtang V, dans Klapr., II, 97, ed. all).


После Диоскурии главными колониями были Гуэнос (Guenos), в наши дни Тгуанас (Tgnanas), — на берегах реки Маркулы. Илори, Бедия, Гераклея, — теперь Анакрия. Все эти колонии находились под постоянной угрозой горных народов, занимавших высокие горные долины. Самым известным из этих племен после суанов были кораксинцы (korazoi ednoV, Scylax Caryand., Perip. ed. Hudson, p. 31. Coraxici montes, Pline, Hist. nat., VI, 9. Ptolemee, Tab. secunda Asiae, cap. IX), — цебельдины наших дней; это племя непрестанно угрожало Диоскурии с высоты своих горных долин, где берет начало река Кодор, — Коракс Птолемея.


Во времена Страбона (Strabon p. 479) эти кораксинцы имели вождя (roi) и совет из четырехсот человек. Вместе с другими племенами они могли поставить на ноги до 200.000 человек: это было хотя и беспорядочное, но воинственное полчище; пищей воинам служило молоко, дикие плоды, мясо диких зверей.


Воинственный дух этих племен, несомненно, заставил греков замкнуть свою территорию до самого подножия гор необъятной стеной, которая вызывает еще изумление у всех, кто видал ее в наши дни. Это было в духе того времени и представляло только повторение сооружений, сделанных для заграждения Херсонеса Гераклийского, республики [147] Босфора, Херсонеса Фракийского и многих территорий других колоний.


Эта стена начиналась в Келасури; башня, покрытая плющом и прислоненная к развалинам большого строения, которое тянулось вдоль берега моря, представляла начало этой высокой стены; уцелевшая здесь и сейчас, стена поднимается на вершину горы, соединяясь здесь с другими руинами. Все эти укрепления находятся, как я уже сказал, напротив дома Гассан-бея; большая часть карт относит их к древнему Дандари (См. вид этой башни, Атлас, 2-я серия, табл. 4).


Начиная от внешнего угла этого в своем роде Акрополя, отходила другая стена, которая поднималась вверх по долине реки Кодор, удаляясь внутрь страны и охватывая обширное пространство, включая первый план гор. Таким образом, стена эта, как бы наглухо замыкая горные долины рек Маркулы и Гализги, проходила выше Бедия и заканчивалась у Енгура, значительно выше Атангело (Ataughelo); ее длина была равна, как полагают сейчас, 160-ти верстам.


Трудно точно установить, сколько лет этому памятнику; несмотря на то, что ни Страбон, ни Арриан не упоминают о нем, сооружение его несомненно предшествовало их столетию.


Во времена Страбона, жившего за 29 лет до нашей эры, Диоскурия во всем блеске своей славы представляла эмпориум Западного Кавказа; сотни различных народов, по словам автора, стекались на ее рынки. Соль составляла здесь главный предмет обмена.


Но уже большая часть этого края и Диоскурия потеряли свою свободу. Покоренные Митридатом, эти античные колонии после его смерти перешли под власть римлян или их вассалов. В царствование Августа Полемон был избран вождем (roi) колхов; после него Пифадорис, его жена, приняла бразды правления и передала своему сыну Полемону II.


Лишенная свободы, Диоскурия, кажется, быстро стала приходить в упадок: она подпала под непосредственное владычество римлян; они отправили свои гарнизоны во все города вдоль восточных берегов Черного моря; уже во времена Плиния (74 г. после нашей эры) Диоскурия была пустынной, и этот город, где римляне некогда держали сто тридцать переводчиков для своих коммерческих сделок, представлял не более как простой замок под названием [148] Себастополис (Себастополис и Диоскурия действительно одно и то же, — Арриан особенно это подчеркивает. Возможно, что римляне дали название Себастополис замку, выстроенному ими возле Диоскурии для ее защиты), выстроенный на берегах реки Афемунты, в наши дни Искурии.


Во время царствования Адриана, от 117 г. до 138 г. после нашей эры, ничто не изменилось: попрежнему в Фазисе и Себастополисе находились римские гарнизоны, между тем как внутри страной управляли вассалы римлян; таким образом лазы, апсиды, абасги, санниги и другие племена имели своих вождей (roi), которых назначал император.


Наконец, первые сведения о великой стене доходят до нас от Птолемея, жившего в 211 г. после нашей эры; называя ее carteron toicoV, «мощной стеной» (Sarmatiae, Asiaticae situs, cap. IX, tab. II, Asiae)), он сообщает, что она находится вблизи Коракса или Кодора, как это мы видим в действительности. В шестом веке Стефан Византийский также упоминает о ней, называя ее коракской (le mur Koroxien) (Stephanus Byz. de Urbibus, p. 165, еd. Xylandri).


Слабая власть, которую удалось приобрести римлянам над Диоскурией, сохранилась до времен Юстиниана, но великий Себастополь, по словам Прокопия, был только бедным замком, — единственное владение императора вместе с замком Пифиус от Трапезунда до страны зихов. И здесь не чувствовали себя в безопасности римские воины, когда пришел Хосрой во главе своего войска с целью завоевания Лазики. Римляне, вовремя предупрежденные о его приближении, подожгли замок и спаслись за море, и персы застали только руины замка, которые они были вынуждены покинуть. Так пала древняя Диоскурия.


История Диоскурии и Лазики во времена владычества римлян не дает нам возможности заподозрить, чтобы великая стена была построена ими, поэтому, оставаясь при своем первом мнении, я отношу ее происхождение за несколько веков до нашей эры, к той эпохе, когда цветущая и могущественная Диоскурия была метрополией республики, замкнутой этой стеной.


Юстиниан, заключив мир с Хосроем, приказал отстроить Себастополис; желая обратить этот замок в неприступный, он велел окружить его мощной стеной и произвести другие работы по укреплению; он украсил его всевозможными зданиями и обратил, наконец, в один из самых красивых и больших городов (Procopius Caes. de Aedif. Just., libr- III, cap. 7). [149]


В то же время Пицунда среди абхазов была избрана святилищем христианства на Кавказе.


Сказать трудно, какую роль впоследствии играл Себастополис, — так мало сведений имеем мы об этой стране до XI-го столетия. В эту эпоху Абхазия была в весьма цветущем состоянии: ее покрывали города, замки, церкви, монастыри. От реки Кодор до реки Цхеницкали находилось не менее двенадцати епархий; шесть из них были обращены позднее в монастыри. Вот названия шести епархий: Дандар, резиденция митрополита, Мокви, Бедия, Цаихи (Tchaisi — на карте Делиля. Архангел Ламберти пишет Ciais (Recueil de voy. au Nord, t. VII, p. 136)), Челеки (Такое название мы находим на карте Александра, царя Имеретии (1738). Архангел Ламберти пишет Scalingicas; на карте генерала Хатова это Czelandjiki; на карте Главного штаба (1833) Tcheliandjikhi. Главная церковь, посвященная деве Марии, являлась местом погребения местных князей) и Мартвили (Вместо Мартвили, где церковь была посвящена святым мученикам, Арх. Ламберти употребляет название Скондиди. Действительно епископ Мартвили назывался Tskoindeli Episcopi); Гюлъденштедт называет Дандар и Мокви архиепископствами (Beschreibung der Kauk. Lander, ed. Klaproth, p. 131).


В монастыри были обращены следующие епископства: Тгуажия (Арх. Ламберти (Recueil de vuoy. au Nord, t. VII, p. 137) пишет Chiaggi; мне неизвестно, где это находится), Гиппуриас на реке Ингуре, Хопи, или Оббуги, на реке Хопи — древняя усыпальница Дадианов; Себастополис, разрушенный водой, в устье Фаза (Возможно, что Арх. Ламберти, указывая Себастополис на Фазе, ошибается, так как кроме этого автора никто не упоминает в этой местности города с таким названием: вероятно, автор неправильно указывает расположение Себастополиса, находившегося на Мармаре); Анаргия или Гераклея в устье Ингура (Нехватает названия шестого епископства).


Абхазия процветала не дольше, чем продолжалось могущество ее вождей, ставших государями Грузии. Я уже рассказал о том, как страна эта сделалась жертвой Дадианов Мингрелии, владения которых распространились по берегу моря приблизительно до Зихии, и как терзали ее постоянные набеги врагов, и кровавая рука черкесов с одной стороны и турок с другой гуляла по этим прекрасным берегам. Князья Дадианы, вынужденные перенести свои границы два столетия тому назад в Анакопию, отошли сейчас до реки Гализги, и Абхазия, эта несчастная страна, стала такой же дикой, как леса Америки: все обратилось в развалины, все церкви обрушились, все следы цивилизации сгладились. [150]


Сейчас Диоскурия существует толъко по имени: после стольких потрясений самое место, которое она занимала, стало почти гипотетическим.


В 1672 г. Шардэн сошел на берег в Исгауре, в устье реки Мармарскари; он нашел там только несколько хижин из ветвей деревьев и не видел ни одного дома (Chardin, p. 71, ed. in-folio).


Де ля Мотрей, занесенный бурей к берегам Абхазии в 1712 году, вышел на берег также у Себастополиса, где он ожидал найти множество руин; но он видел только несколько колонн красивого глянца в двух мечетях и изуродованную голову статуи, найденную одним из жителей в своем винограднике; ему продали несколько медалей, из которых одна была происхождением из Диоскурии (De la Motraye, II, p. 103).


Роттье отправился туда около 1817 года; он увидел руины Диоскурии на берегах реки Мармар и приютившееся над ними бедное абхазское селение Искурия (Rottiers, Itineraire, etc., p. 23).


Поль Гибаль в своих заметках об Абхазии в 1831 г. изменяет название Искурия в Скурча (Paul Guibal, Courier de la Nouvelle — Russie, № 103, 1831).


Наконец, такому забвению было предано это великое имя, что наиболее современный путешественник этих стран Гамба даже не знает, где искать руины Диоскурии и смешивает их с Сухум-Кале (Gamba, Voy. dans la Russia. merid., I, 75).


Может показаться странным, почему жители города Милета, основатели Диоскурии, избрали не берега Кодора, самой большой реки Абхазии, но маленькой речки, источники которой берут начало не далеко внутри страны. Местные жители называют эту речку безразлично Искурией, Цхузамели и Мармар. Там, именно, мы видим руины, скрытые великолепными лесами, в тени которых рассеяно несколько абхазских селений. Эти буковые деревья, эти дубы и вязы, кажется, древние детища земли. Почему нас должно так особенно удивлять, что именно здесь греки предпочли основать свою богатую колонию и окружили это пространство стеной? Но сейчас человек кажется покинул эти места, или, быть может, провидение поступает с царствами так же, как пахарь с полями, когда он дает им отдыхать под паром. Когда видишь эти густые вечные леса, покрывающие равнины и горы, следишь взором за пустынным берегом, убегающим в даль, думаешь ли, что находишься у одной из колыбелей истории, в античной земле сказок [151] и мифов, в исходном пункте многих цивилизаций, у ворот великих городов... Где же то население, которое находило свои наслаждения в этом раю?


Как раз там, где Кодор, выходя на низкую равнину, омывает своими водами со стороны правого берега последний холм, подножье которого тянется вдоль его течения, вздымаются полуразвалины красивой церкви Дранда или Даранда, называемой также Кодорской. Здесь епископ Дандрелийский имел свою резиденцию (Voy. Chardin, citant Dom Joseph Mark Zampi dans la Relation Je son voyage, t. I, p. 110, ed. ln — 8°). Внутри церковь совершенно одинакового плана с церковью Пицунды и выложена кирпичом той же выделки, но она меньшего размера.


Алтарь отделялся прежде от храма колоннадой из белого мрамора, однородного с мрамором Хопи; вид тамбуров, укрепленных полосой железа, которая их пересекала, возбудил жадность в каких-то горных «вандалах», и они разбили тамбуры, чтобы достать железо; остатки их нагромождены на полу церкви, между тем капители, где не было железа, остались невредимыми и прекрасно сохранились. Снаружи стены из отесанного камня.


Вся церковь покрыта громадными деревьями; в соединении с теми, которые укоренились на стенах ограды, построенной из крупных валунов без извести, деревья эти так закрывают церковь, что увидеть ее можно только войдя внутрь, и с моря этот массив можно принять за громадное уединенное дерево.