Ериалы опроса первых сорока свидетелей в Москве, нам предстоит более внимательно оценить дальнейшие возможности нашей работы как в России, так и за ее пределами

Вид материала

Документы

Содержание Опрос свидетельницы Елены Масюк Е. масюк. В. грицань. И. блищенко. Е. масюк. И. гериханов. Е. масюк. И. гериханов. И. гериханов. Е. масюк. В. борщев. В. грицань. М. полякова. Е. масюк. В. грицань.

Подобный материал:

• Ись по головокружительной дороге вниз на просторы бенгальской равнины, мы закончим, 270.43kb.
• Ш. Ф. Мухамедьяров к кому обращается муэдзин в москве, 353.82kb.
• Этап опроса свидетелей Международного неправительственного трибунала по делу о преступлениях, 11442.46kb.
• Доклад на V съезде торгово-промышленной палаты российской федерации 8 декабря 2006, 241.53kb.
• Доклад на V съезде торгово-промышленной палаты российской федерации 8 декабря 2006, 242.39kb.
• «Заставка», 203.89kb.
• Реабилитация особого ребенка: как изменить настоящее и обеспечить достойное будущее, 1590.75kb.
• С. В. Лавров: Председательство России в "восьмерке", безусловно, входит в число важнейших, 130.77kb.
• Классный час Учитель Ильина Евгения Валерьевна, 69.93kb.
• Роман Дименштейн, Елена Заблоцкис, Павел Кантор, Ирина Ларикова, 1522.31kb.

31


Опрос свидетельницы Елены Масюк
Тележурналистка НТВ, Москва


Преступное отношение руководства рос-сийских войск к своим солдатам.

Преступления против мирных жителей Чечни.

Обстрелы Шали, Чечен-аул, Гази-Юрт (дека-брь 1994 г., январь 1995 г.).

Применение игольчатых снарядов.

Фильтрационные пункты.

Положение журналистов на чеченской войне.*


Е. МАСЮК. Если вести речь о преступлениях против человеч-ности на необъявленной чеченской войне, то можно говорить по крайней мере о двух вещах. О преступлении против чеченского народа и о преступлении российского руководства, направленном против собственной российской армии. Что я имею в виду во втором случае? После того как в ноябре 1994 года "оппозицион-ные" танки вошли в Грозный и были направлены против Дудаева, министр обороны Грачев сказал: "Я бы никогда не допустил, что-бы танки вошли в город. Это безграмотность дикая". Тем не ме-нее в ночь с 31 декабря 1994 на 1 января 1995 года штурм прези-дентского дворца начался при помощи бронетехники.

Я была со съемочной группой в президентском дворце 1 янва-ря. И вот, когда мы должны были выйти оттуда, к главному входу подъехал танк, и чеченцы сказали: "Подождите, мы его подобьем, и тогда вы сможете выйти". Я не военный человек, но мне было понятно, что пускать бронемашину на штурм огромного бетонно-го здания абсолютно бессмысленно. Не знаю, что руководило сол-датами, которые сидели в танке, приказ или какая-то агония вой-ны. Но на узких улицах города в этот день мы видели огромное количество подбитой бронетехники: около дворца, на улице Ле-нина, на площади Минутка. Рядом с этой бронетехникой лежало много убитых солдат, не считая тех, кто сгорел в бронемашинах.

Приведу пример безответственного отношения военачальни-ков к своим солдатам, к своим подчиненным. В начале января в госпитале в селе Старые Атаги (это недалеко от Грозного) мне давали интервью четверо спецназовцев 22-й бригады из Ростова. Они рассказали о том, что в их бригаде было сорок человек, их сбросили в предгорья с вертолетов и сказали, что задание им дадут на месте. Была зима, было холодно, у них не было пищи и никаких средств к существованию. Три дня они проходили по этому предгорью и добровольно сдались в плен чеченцам. Чет-веро из них были больны и находились в селе Старые Атаги. Эти солдаты рассказали мне, что прежде чем идти на эту опера-

-


* 6,7,8,13,17,18,20,21,22,28,30,31,32,37,40,42,44.


32


цию, командиры приказали им сдать их военные билеты, объяс-нив это тем, что если чеченцы обнаружат военные билеты, то они по этим фамилиям выяснят адреса их родственников и бу-дут мстить. У этих спецназовцев не было никаких жетонов, ни-каких медальонов на шее, поэтому если бы с ними что-то случи-лось, то выяснить имя этого человека, этого погибшего солдата было бы невозможно.

Один из омоновцев рассказал мне, как ему и солдатам из его части командир приказывал закапывать в траншее убитых солдат. Так российская армия относится к телам погибших солдат в Чечне. Сколько солдат лежат неопознанными, сколько просто исчезли с лица земли и находятся в братских могилах, а матери, приезжаю-щие в Чечню, пытаются их найти...

В селе Алханкала в первых числах февраля 1995 года (это в 10 километрах от Грозного) мы снимали последствия боя, который был за 10 дней до этого. Там было огромное количество подбитой бронетехники, какие-то оставшиеся сожженные части трупов на-ходились еще внутри бронемашин. И мы встретили там старика, который нам показал могилу одного солдата. Этого солдата вы-бросило взрывной волной из танка, и он лежал около танка не-сколько дней. Голодные собаки (так было и в Грозном) объели те-ло, и, как рассказывал старик, дети играли костями. Для того чтобы это прекратить, старик захоронил то, что осталось от по-гибшего солдата. Он поставил православный крест из прутиков. Но, видимо, он не смог собрать все останки, разбросанные по этому полю, — и мы увидели там человеческую нижнюю челюсть. Зубы все были целы, — это был молодой человек. Части костей были все еще разбросаны около этой бронемашины.

Операции по взятию Грозного и других населенных пунктов были абсолютно не подготовлены. В конце мая 1995 года я дела-ла репортаж о вертолетчиках, которые вылетали на боевые за-дания в Сержень-Юрт, в Шатойский район, когда шло, как это называется на языке военных, "активное вытеснение боевиков" в горы, а потом с гор. Правда, куда вытесняли, непонятно. Вертолетчики мне сказали, что их боевые вертолеты МИ-24 на-ходятся на вооружении российской армии уже более 15 лет. Все они практически отслужили свой срок, и нет никакой уверенно-сти, что эта машина вернется обратно в исправности на свой вертолетодром в Ханкалу. Эти вертолеты не оборудованы сис-темой защиты от тепловых ракет противника. На задание летчи-ки вылетали только с половиной боекомплекта, потому что был недостаток боеприпасов. Они совершали по 5-6 вылетов в день по 45 минут. Они называли себя "камикадзе".

Что можно требовать от солдат, какой дисциплины и идеи, если армия просто голодала? На одного солдата в день Министерство


33


обороны выделяет 1 доллар 80 центов. Практически все солдаты поражены педикулезом. По много месяцев они живут в землянках. Лица молодых парней покрыты сажей, и непонятно, белый это че-ловек или чернокожий. Бронежилеты выдаются солдатам без защитных пластин.

Российская армия поражена коррупцией, и это не новость. Я видела у чеченцев много НУРСов — неуправляемых ракетных сна-рядов. Русские продавали их чеченцам по 50 тысяч рублей, обмун-дирование можно было купить за 80 тысяч рублей. Особенно де-шевым оружие было во время проведения переговоров, когда рос-сийская армия полагала, что уходит из Чечни и надо было иметь хоть какие-то деньги. Именно в то время — это было в сентябре 1995 года — Басаев мне сказал, что он купил БМП за 700 долларов.

Солдаты на постах просят у проезжающих еду. Фраза: "Нече-го ли солдатику подать?" стала традиционной. Хотя нам, журна-листам, запрещено было куда-то проезжать, но достаточно было дать солдату пару шоколадок или несколько апельсинов, чтобы он пропустил. Однако это не касается контрактников, которых можно подкупить исключительно водкой.

Осенью чеченцы мне говорили, что они договариваются с ко-мандирами дивизий, которые располагаются по соседству с ними, что они не будут друг в друга стрелять. И если какой-то пост про-дает оружие полевому командиру, то они договариваются: "Ты в мою сторону не стреляй, вот там находится другой блокпост — туда, пожалуйста, стреляй...".

Теперь о преступлениях против чеченского народа.

В селе Шали 4 января 1995 года я нашла шариковую бомбу. Накануне, 3 января, там погибло более 100 человек. Когда я прие-хала туда 4 января, я сама видела останки, простите меня, мозгов, которые просто валялись, на разбитых обгоревших машинах. Там был авторынок, где продавали запчасти, и туда пришелся один из бомбовых ударов.

В первых числах января так называемым точечным ударом был разгромлен уличный рынок, который находился на трассе около села Чечен-аул. Там погибло 12 человек, в основном женщины и дети. До этого, 11 декабря, было обстреляно село Гази-Юрт — ин-гушское село, которое находится в 6 км от Назрани и проходит по трассе Ростов — Баку. По этой трассе российские войска шли в Чечню. Это село позже неоднократно подвергалось как бомбар-дировкам, так и обстрелам тяжелой артиллерией. В феврале находились в этом селе в течение примерно двух часов, и все время над селом летали вертолеты. Люди, которые жили в это селе, нам говорили: скорее бы уж российская армия пошла про-тив нас, потому что терпеть то, что она творит в Ингушетии, ста-новится невозможным.


34


Во второй половине мая 1995 года я была в горах Шатойского района. Мы ночевали у боевиков в батальоне смертников. Всю ночь самолеты сбрасывали бомбы. Прилетали каждые 40 минут. Во время одного из наших выездов в районе села Итум-кале в семь утра стали взрываться бомбы — те, которые сбрасывали но-чью. То есть это были бомбы с часовым механизмом, потому что самолеты летали до трех-четырех утра. В этом селе продолжали жить люди. Там были дети, женщины, старики. Периодичность взрывов составляла 7-10 минут. Думаю, это были многотонные бо-мбы, потому что воронки были шириной с проезжую часть дороги.

В июле 1995, уже после событий в Буденновске, я была в селе Беной Ножай-Юртовского района, где на дороге нашла много иголок, Мне потом военные сказали, что это сбрасывали не с воздуха, что такими иголками были напичканы снаряды тяжелой артил-лерии. Иголками была усеяна вся дорога, проходящая через село. В этом селе мы были через три дня после обстрела. Население выно-сило мне собранные иголки — их было огромное количество.

В. ГРИЦАНЬ. Какие последствия имело применение снарядов с иголками?

Е. МАСЮК. Я не могу назвать точную цифру. Там погибло не-большое количество людей, но были разрушены все дома, распо-ложенные вдоль дороги. Мне говорили, что несколько человек ра-нены, но их отвезли к родственникам. Погибло не так много лю-дей, потому что все происходило на рассвете.

Теперь о фильтрационных пунктах. В первой половине февра-ля 1995 года я снимала человека, который прошел через "фильтр". Это следователь Сунженского района Чечни старший лейтенант Альви Баташев. 23 января 1995 года он был задержан российским ОМОНом. Он рассказал, что вначале пьяные ОМОНовцы его из-били, затем его и еще 13 человек из этого района отвезли в Моз-док, в так называемый столыпинский состав. По словам Баташева, в тот момент там находилось более 100 человек, которых забира-ли из домов, с дорог и привозили в этот фильтрационный пункт.

В то время в Чечне находился Константин Боровой, он мне по-казывал списки на обмен с российской стороны, где перечислялось огромное количество людей, которые просто по возрасту не могли брать в руки оружие. Военные называли этот список "материалом для бартера". На вопрос Борового, зачем они задерживают мирное население, военные ответили: "А как же нам иначе вызволить на-ших военнопленных? ".

Альви Баташев находился в передвижном СИЗО, о чем ему вы-дали справку, когда освободили. Его держали там 7 дней. По его словам, его спасло только то, что он юрист и смог доказать полную несостоятельность своего ареста. Ему выдали справку, что он нахо-


35


дился в СИЗО, причем справку выдали как бы из села Знаменское, оппозиционного района в Чечне, а не из Северной Осетии, не из Моздока, где он находился. По словам Баташева, его кормили в "фильтре" водой, иногда давали хлеб и банку килек в томате на двоих на один день.

Что касается беженцев, хочу привести одну цифру. На каждого беженца полагается 20 тысяч рублей единовременного пособия, но даже эта сумма не всегда выдается. Беженцы находятся и в Ингушетии, и в Дагестане, они передвигаются и по самой Чечне. Если бомбят Грозный, они едут в горы, если бомбят горы — едут в Грозный и т.д.

В селе Карабулак в Ингушетии я встретила молодую женщи-ну по имени Мария. У нее трое детей и она ждет четвертого. Когда разбомбили ее дом в Грозном, она убежала в Ингушетию, где ее годовалая дочь заболела. Она сказала мне, что желала смерти своей дочке и молила Аллаха, чтобы этот ребенок умер. На мои слова: "Как же так, ведь это же ваш ребенок!" она отве-тила: "Ну и что? Лучше бы у меня осталось двое детей. И я должна родить еще этого ребенка. Так нам было бы легче...". Слава Богу, девочка выжила.

Теперь я бы хотела сказать о положении журналистов в Чечне. С самого начала российские власти сделали все, чтобы журнали-сты не могли работать в Чечне и освещать чеченский кризис. Один пример. Чтобы получить аккредитацию для работы в Чечне, нужно было попасть на военный аэродром в Моздоке, где выда-вали аккредитации, — но для того, чтобы проехать на аэродром, нужно было эту аккредитацию уже иметь. Замкнутый круг, кото-рый разомкнуть было практически невозможно. Поэтому многие журналисты, которые хотели работать в Чечне, ехали на чечен-скую сторону, где, слава Богу, не было никаких препятствий. Мы ехали в Грозный через Дагестан.

Существует запрет на проезд журналистов через российские блокпосты в тех районах, где идут обстрелы и бомбежки. Напри-мер, в июне прошлого года мне нужно было взять интервью у Ба-саева после Буденновска. Чтобы попасть в чеченское село, где, по моим предположениям, находился тогда Басаев, мне нужно было в обход российских блокпостов пройти 12 километров пешком: Обратно мы выезжали как местные жители, спрятав камеру в мешок с картошкой, а кассеты ехали на другой машине, их нам помогали увозить чеченцы. Поэтому я не удивляюсь, когда жур-налисты переодеваются местными жителями и проезжают блок--посты. Часто это единственный способ попасть в зоны, которые контролируются чеченцами.

30 или 31 мая 1995 года около станицы Ассиновская нас аре-стовали сотрудники ФСБ за то, что мы снимали позиции россий-


36


ских войск, хотя мы это делали с разрешения командира дивизии. Водителю Батыру (ингушу) связали руки и сказали, что, если он сделает хотя бы одно движение, будут стрелять без предупрежде-ния, Нас доставили в фильтрационный пункт. Про водителя, ко-торый работал с нами с февраля, сказали: «Это материал для ФСБ. Он возит их уже много месяцев». Находились там мы часов шесть. Нас отпустили после того, как пришел какой-то полковник. Но водителя задержали, объясняя это тем, что все ингуши заодно с чеченцами и его надо проверять.

В декабре в Нальчике на митинге Федерации горских народов против введения войск в Чечню ОМОН Кабардино-Балкарии за-брал у нас камеру, запретив нам этот митинг снимать.

Еще один немаловажный отрицательный момент: чеченцы в каждом журналисте видят агента ФСБ. Я практически все время работаю на чеченской стороне, и мне было неприятно узнать, что меня подозревали в сотрудничестве с ФСБ. Меня об этом предупредила в начале октября Надежда Чайкова. Она расска-зала мне по телефону, что общалась с полевыми командирами. У чеченцев есть информация, что я работаю на ФСБ, поэтому лучше мне больше туда не ездить — неизвестно, чем это может закончиться. Я ей ответила, что, наоборот, поеду, иначе чеченцы действительно будут убеждены, что я агент ФСБ.

На октябрь у меня намечалась командировка в Чечню, и пер-вое, что я сделала, это нашла Абу Мовсаева, начальника госбезо-пасности Чечни и задала ему прямой вопрос, действительно ли он верит, что я работаю на ФСБ. Если да, то я прекращаю всякую работу на чеченской стороне и больше не приезжаю.

Они сказали, что проверили по своим каналам — все оказалось выдумкой, запущенной уткой. Тем не менее я знаю, что многих журналистов, которые работали на чеченской стороне, сами че-ченцы подозревают в сотрудничестве с ФСБ.

Что же касается российской стороны, то, если ты работаешь на чеченской стороне, военные считают тебя предателем. На-пример, главный редактор газеты "Щит и меч" написал, что я за деньги делала интервью с Басаевым и Дудаевым, что я езжу к врагам и что брать интервью у Басаева то же самое, что и у Геббельса.

С каждым месяцем, с каждой неделей работать журналисту в Чечне становится все труднее. Все сложнее становится добывать информацию и быть уверенным, что она достоверна, что тебя не хотят использовать и что, наконец, эта информация все-таки дойдет до зрителя и до читателя, потому что в последнее время по средствам массовой информации в основном идет ложь о том, что происходит в Чечне. То же самое было в январе 1995 года: программа "Время", или "Новости", как она тогда называ-


37


лась, в 21 час сообщала, что президентский дворец взят и на нем водружен российский флаг. На самом же деле там продолжали находиться чеченцы, а президентский дворец был взят много дней спустя.

На похоронах Надежды Чайковой хорошо сказал Явлинский: "Если в стране и дальше будет так продолжаться, то считайте, что вы находитесь на репетиции собственных похорон".

И. БЛИЩЕНКО. Скажите, оружие, о котором вы говорили, в ча-стности шариковые, игольчатые бомбы, применялось по инициати-ве самих командиров или в результате правительственной политики оснащения армии таким оружием?

Е. МАСЮК. Во-первых, я уверена, что это не чеченское ору-жие, что не чеченцы бомбили собственные села. А почему там в начале войны оказались шариковые бомбы, которые запрещены, об этом надо спросить у Грачева. Думаю, что это он отдавал по-добные приказы или, возможно, кто-то из его заместителей.

И. ГЕРИХАНОВ. Вы разговаривали со многими чеченцами. Ка-ково восприятие тех, у которых вы брали интервью — считают ли они российских военных "освободителями", "оккупантами" или как-то иначе?

Е. МАСЮК. Когда 12 декабря вводились войска в село Знамен-ское, то женщины вышли встречать колонну бронетехники и бросали вслед муку, называя их освободителями. Но когда пьяные офицеры из Пятигорской дивизии расстреляли нескольких мир-ных жителей, то с освободительной миссией было покончено. Я слышала, как военных называли оккупантами. Я слышала разные эпитеты.

Однако я рада, что пока нет всеобщей ненависти между че-ченским и русским народами. Меня это всегда поражало: несмот-ря на то, что идет война, когда мы приезжали в чеченские села, люди нас кормили тем немногим, что у них было, особенно в го-рах. Я себя чувствовала как-то неловко, потому что для чеченцев я была все же человеком с враждебной стороны. Если война будет продолжаться, боюсь, все перейдет в настоящую ненависть и войну народов.

И. ГЕРИХАНОВ. Как вы объясните разницу в обращении че-ченцев с солдатами, контрактниками и спецподразделениями?

Е. МАСЮК. Контрактников ненавидят как сами дудаевцы, так и местное население. Контрактники стоят на блокпостах, действительно берут взятки и обогащаются. У меня был случай в конце мая, когда мы пытались проехать в горы. Нас остановил пост контрактников. Поскольку мы ехали два дня, то у меня был


38


пакет с моими личными вещами. Один из контрактников, пере-рыв весь пакет, нашел лак для волос. Он сказал: «Хороший лак, я возьму его себе».

Он знал, что я журналистка. Я сказала: «Положи на место, это женский лак». Он ответил: «Ничего, я отвезу его в Россию жене». Если он разговаривал так со мной, с журналисткой, то можете представить, как он разговаривает с местными жителями. Я виде-ла много блокпостов, на которых стоят контрактники. После часу дня все они уже в нетрезвом состоянии. С этими людьми просто опасно разговаривать и пререкаться, — ненависть в их глазах на-столько сильна, что нажать на курок им ничего не стоит.

Что касается солдат на постах, то обычно они стоят голодные, Их жалеют в Чечне. Дудаевцы к ним относятся со спокойным со-жалением.

И. ГЕРИХАНОВ. Вы бывали в местах, где находятся военно-пленные российской армии. Как к ним относились формирования Дудаева? Знаете ли вы примеры жестокого обращения с ними?

Е. МАСЮК. Я слышала от своих коллег журналистов, что сейчас чеченцы издеваются над военнопленными. В декабре 1995 года в Чечне я снимала двух российских военнопленных.

Один был прапорщик, другой солдат, они занимались хозяйст-вом, жили у командира фронта дома. Их кормили, относились к ним хорошо.

До этого я снимала префекта Веденского района, который тоже был арестован людьми Басаева и находился в плену. К не-му тоже хорошо относились. Даже если кого-то из них избива-ли, то вряд ли в присутствии боевиков они мне об этом сказали бы. Им предстояло оставаться у этих людей. Но следов побоев я не видела.

В. БОРЩЕВ. Известны ли вам случаи, когда страдали лечебные учреждения?

Е. МАСЮК. 3 января в Шали были сброшены шариковые бом-бы на больницу, в частности, пострадало родильное отделение. Были разгромлены госпиталь в селе Старые Атаги и больница в Шатое.

В. ГРИЦАНЬ. Что вам известно о массовых захоронениях не-опознанных трупов солдат и мирных жителей?

Е. МАСЮК. В мае 1995 года я ездила с группой по розыску без вести пропавших российских солдат. Ее создала Елена Ва-сильевна Федосеева из Владивостока. Тогда через чеченцев она нашла останки тридцати российских солдат и как-то по одежде, по каким-то отметкам выясняла их фамилии. Один раз мы при-


39


сутствовали на эксгумации. Это было недалеко от Грозного. Ос-танки завернули в фольгу и увезли.

У Федосеевой был собран большой банк данных. Все сведения о том, где находятся массовые захоронения, она получала от чечен-цев, в доверительных беседах.

Один раз, когда мы ездили с ней в поле, мы нашли офицера, он лежал в нижнем белье, тело разлагалось. Она к нему подошла и стала осторожно смотреть: оказалось, что к его половым орга-нам привязано взрывное устройство. А потом в "Комсомольской правде" появилась статья о том, что когда эта женщина работала в Комитете солдатских матерей, она призывала солдат, которые де-зертировали из армии, приходить к ней, говорила, что поможет, а потом сдавала их в военкомат. После этой статьи ее отстранили от работы.

М. ПОЛЯКОВА. Скажите, вам известны какие-либо факты, ко-гда со стороны российских федеральных властей или с чеченской стороны чинились препятствия попыткам выхода мирных жителей из зоны военных действий?

Е. МАСЮК. Да, известны. Я была в Серноводске в конце ноября 1995 года. До этого там было очень неспокойно. Шли обстрелы, и село было окружено российскими войсками. Солдаты были в мас-ках. Когда жители поселка, в том числе женщины, пытались оттуда выйти, им не разрешали даже подойти к блокпосту. Они хотели пойти за своими детьми, которые находились в Слепцовской, но российские солдаты их не пустили. Судя по возрасту, это были контрактники. В тот момент там уже не было активных обстрелов, но люди хотели выйти оттуда, а их не пускали.

В. ГРИЦАНЬ. Вы говорили о бомбежках больниц. Может быть, наши летчики или артиллеристы каким-то образом выделяли музеи, памятники и как-то щадили их?

Е. МАСЮК. Нет. В мае 1995 года мы снимали в Музее этногра-фии. Он находился практически в центре Грозного. Хранитель му-зея сказал, что все музейные постройки разрушены и от них ниче-го не осталось. Работники музея пытались что-то спасти, относили экспонаты к себе домой, прятали в подвалах. Я видела по крайней мере два музея, которые находятся рядом. Они были полностью разрушены.