Geum.ru

От редактора

Вид материалаКурс лекций
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   35

силой является только добро или Бог, а зло появляется лишь там, где нет

добра. Или, как выражался Декарт, там, где нет позитивного действия Бога.

Понимание этого обстоятельства, т.е. знание его нами, как и многое другое,

закодировано в нашем языке, поскольку наш язык есть продукт долгой эволюции

и содержит в себе (в упакованном виде) многое такое, что отдельным

рассудочным усилием индивидуального ума мы не можем раскрутить, но тем не

менее невольно раскручиваем, когда употребляем слова. Ибо употребление слов

как раз и тянет за собой то понимание, которое в них вложено, но которое в

то же время может и не быть достоянием нашего эксплицитного сознания. Ведь

бабочка, например, совершает свой прекрасный взмах крыльев, вовсе не

раскладывая этот взмах в последовательности аналитически воспроизводимых

действий. Он прост, хотя упаковано в нем многое. Или вспомните русское

выражение "свято место пусто не бывает". Мы употребляем его обычно, не

думая, но употребляем, очевидно, в тех случаях, которые требуют именно этого

выражения, и поэтому понимаем, что говорим. Повторяю, эти слова мы

произносим, когда интуитивно сознаем необходимость их употребления, хотя не

всегда ясно знаем, о чем они говорят, и не можем их расшифровать. Но давайте

договоримся понимать под "святым местом" место, в котором выполняется

позитивное действие. Оно может считаться святым, потому что существует в

соотнесенности человека с некоторыми высшими предметами или высшими

онтологическими реалиями, стоящими за обыденной жизнью и в этом смысле

святыми и, соответственно, поддающимися процессу освящения в культуре - в

форме ритуала, обряда и т.д. А если в том месте, которое является святым, не

совершается позитивное действие, не действует позитивная сила - утомились,

нет внимания и т.д., - как, например, в мысли? Тогда оно неминуемо

заполнится злом, заблуждением или грехом.

Итак, мы имеем упечатлившуюся душу. И Декарт разъясняет это представление

в своем уже упоминавшемся мною неоконченном диалоге о разыскании истины.

Лицо, имперсонализирующее Декарта, обращается в этом диалоге к простому и

опытному человеку (не ученому, в отличие от третьего его участника, который

представляет аристотелевскую ученость) и пытается показать (так же как в

свое время это делали Сократ и Платон), что, собственно говоря, все

содержится в его душе, и ему нужно лишь срезать слои "учености", слои тех

заранее заданных стереотипов или "па" пляски св. Витта, в которые он

пытается втиснуть то, что в действительности, на уровне своей живой души, он

уже знает. В упечатлившейся душе лежат как бы "завязшие", отяжелевшие

образы, и эти образы должны всплыть, освободиться от наростов, от

утяжеленности. Нечто, что мы в действительности уже знаем сами из себя и что

и есть основное в познании, но что должно как-то сдвинуться - как какая-то

коряга на дне реки. А для этого должна быть проделана процедура, названная

мной "прохождением экранов". Ибо есть, во-первых, как я говорил, экран

динамического чувства сознания, где самопроизвольный импульс сознания,

совпадающий с действием, переносится нами в мир, и мы представляем себе, что

объекты в этом воображаемом мире тоже каким-то образом двигаются. Согласно

же Декарту, такие объекты для нас непроницаемы; чтобы они стали

проницаемыми, мы должны расщепить сращение чувства сознания с объектом. И

второй экран - время.

То есть прохождение экранов состоит в том, чтобы увидеть себя, что очень

трудно. Потому что когда мы излагаем то, что знаем о себе, то в

действительности видим не себя, а объект, существующий в мире, и видим

согласно той картине мира и культуры, в которой мы живем. Иными словами, по

Декарту, нельзя увидеть себя, не проделав феноменологическую редукцию, - ту

самую знаменитую редукцию, которая с таким грохотом и усилиями совершалась

Гуссерлем и другими мыслителями в XX веке. (Кстати, она же совершалась и

Витгенштейном, как это, может быть, ни странно и как бы ни были непохожи

один на другого эти мыслители.)

Но допустим все же, что мы проходим эти экраны и увидели себя, проделав

редукцию предметного и объектного мира. И здесь у Декарта появляется очень

интересная тема, тема усиления вот тех образов - отяжелевших, завязших

образов нашей упечатленной души, о которых я сказал. Потому что познавать,

конечно, можно только то, что есть в душе, или соотносясь с тем, что есть в

душе. Эта тема присутствует у Декарта не только в "Метафизических

размышлениях", но и в ответах на них, и в письмах, и всегда связана с одним

термином или словом: амплификация, что означает усиление, но, к сожалению, в

русском языке это слово лишено дополнительного, пространственного оттенка.

Ample в романских языках означает одновременно и "широкий", и "просторный",

и, как вы знаете, существует даже такое техническое изобретение, как

"усилитель". Но я предпочитаю называть его амплификатором (хотя это ненужный

романизм в русском языке) просто потому, что это слово дает представление о

своего рода пространственном резонаторе, благодаря которому звук не только

усиливается, но и расширяется. Слово "амплификатор" содержит этот смысл.

Так вот, вглядимся в эту амплификацию, пометив для начала следующее: есть

какие-то образы, формы. При этом я имею в виду не обязательно наглядный

образ. Нам кажется часто, что у нас, с одной стороны, есть мысли, а с другой

- образы, как выражаются гносеологи и психологи. Нет. Я имею в виду чисто

филологический смысл слова: образы, формы, очертания.

Значит, мы должны запомнить следующее. Это вытекает из того, о чем я

говорил раньше. Амплификация, или усиление, не может происходить во времени,

т.е. путем прогрессии по степени и добавлению. Напомню, что Декарт

категорически отказывался от такого образа познания, когда знания

суммируются одно с другим и считается, что истина есть сумма знаний,

складывающаяся в прогрессивном движении во времени. Он не отрицал того

обстоятельства, что возможна увеличивающаяся сумма знаний как таковая, но

полагал, что сам акт познания и его описание не могут так совершаться.

Некоторое совершенство или полнота должны выполняться hic et nunc, вне

зависимости от нашего движения и источников познания, от наращивания или

обнаружения новых источников знания. Декарт считал, что нельзя произвольно

увеличивать наши знания, т.е. получать их, складывая мое (или ваше) знание

со знанием другого, воображаемого или реального персонажа. Извлечение опыта,

если оно совершается, не есть просто содержание опыта, а есть реальное

событие, которое может случиться или не случиться в мире.

Как известно, в теории познания Нового времени была идея, которая затем

исчезла и которую пришлось вновь восстанавливать в XX веке усилиями

операционалистов. Идея такая. В Новое время всегда говорили об эмпирическом

опыте, а точнее, о науке как таком знании, которое является только опытным,

основанным на эмпирических принципах. Но потом это выветрилось, т.е. исчезло

понимание того, что сам опыт эмпиричен. Что не только предметы измеряются

эмпирическими принципами достоверности, но и сам факт того, что мы познаем

эмпирически, тоже в свою очередь является эмпирическим событием. Например,

можно учиться и не научиться. Если научился, то это эмпирическое событие -

опыт извлечен. А скажем, в состоянии той же пляски св. Витта ничему

научиться нельзя. В ней есть лишь повторяемость в последовательности и

поэтому не происходит того эмпирического события, о котором говорил Декарт.

То есть извлечения опыта - научились, не научились. Когда извлекли опыт,

тогда можно сказать: да, я это знаю, понял. Это и есть реальное событие,

которое случается на основаниях, не совпадающих или не тождественных его

содержанию. Содержание излагается в теории, а сам факт события не

исчерпывается содержанием события. К факту события относится то, о чем я все

время говорю, - собранный субъект, являющийся в свою очередь событием в

мире, которое может случиться, а может и не случиться. И когда случилось, то

мы уже как бы изнутри содержания знания проецируем знания в мир,

эксплицируем и раскладываем их. И нам кажется, что это познание, а в

действительности это экспликация. Или, как сказали бы немцы, Erkl(rung,

поскольку сам факт и акт познания от нас ускользают в изложении содержания

узнанного. Ускользают по той причине, что при этом требуется некий

дополнительный шаг. Эту феноменологическую абстракцию понять трудно, но, не

поняв ее, мы не можем двигаться дальше.

Итак, амплификация (или усиление) происходит не во времени.

Противоположное Декарт отвергал, кстати, и на уровне своей религиозной

грамотности, полагая, что своим наглядным представлением мы ставим другое,

более сильное, чем мы, существо в конец нашего движения, называя его Богом,

и, как я уже говорил в прошлый раз, по мере движения к нему у нас даже может

появиться экстравагантная затея самим стать Богом. А это ересь - не просто в

обыденном, а в техническом смысле этого слова.

Рассмотрим само усиление. Но вначале маленькая ассоциация. В письме

Гиперасписту, разъясняя роковую проблему бесконечности (в контексте

отличения позитивной бесконечности от неопределенности, т.е. нашей

неспособности остановиться), Декарт говорит о позитивной бесконечности как

первичной идее. Что сама бесконечность, выступающая обычно как

неопределенность, появляется лишь на фоне уже имеющейся идеи позитивной

бесконечности, и потому надо эту позитивную бесконечность (поскольку в самом

слове "бес-конечность" содержится отрицание, и этим оно уже неудачно, ибо

получается, что есть какая-то конечность, а бесконечность - это преодоление

конечности, т.е. бесконечность вторична), так вот, вместо этого, пишет он,

стоило бы "бесконечное существо" - для усиления, без отрицательной частицы -

называть ens amplissimum. To есть наиполнейшее существо30.

Обратите внимание: а разве амплификация, которая фигурирует в нашем

рассуждении, потребность в ней, возникла не тогда, когда мы начали говорить

о том, что же нам делать с образами, которые есть в душе? Ведь мы решили,

что их нужно амплифицировать, увеличить, как в фотографии мелкие черты или

детали. Дать их в другом масштабе. И Декарт далее замечает, что эти

"увеличенные идеи вещей", т.е. увеличенные в пространственном смысле слова,

так же как есть увеличение в фотографии (и наша способность их увеличивать),

- все это не могло бы быть в человеке или в духе, если бы сам дух не имел

своим источником и не происходил бы от Бога, в котором действительно

существуют все те perfections (т.е. совершенства), до которых может

дотягиваться, или растягиваться, или увеличиваться амплификация. И вот тут

мы и выходим к сути того, как организуется наша машина мышления, действием

которой вообще может образовываться новая мысль или извлекаться опыт. То

есть совершаться реальное событие познавания, которое как событие не

совпадает с его содержанием и с экспликацией этого содержания по следующей

причине: потому что экспликация содержания всегда совершается на уровне

обратимых логических связей мышления.

Иными словами, по глубокому переживанию Декарта, событие познавания,

которое имеет какие-то дополнительные основания, не совпадающие с

содержанием познанного, необратимо. Когда мы находимся на уровне события

познавания, мы заброшены в поток и у нас нет времени ждать, пока мы соберем

все знания, относящиеся к делу. В этом случае мы теряем возможность тянуть

мысль или держаться на прямой линии. Повторяю, если не произведена

феноменологическая абстракция, и мы находимся внутри содержания и его

глазами смотрим на мир, который расписан в размерностях этого содержания,

значит, мы включены в рамки обратимых связей мышления. К примеру, если мы

находимся в слое обратимости, то для нас не помеха узнать что-либо об

алгебраических кривых, так же, кстати, как и о трансцендентных кривых, там,

где заложены все проблемы дифференциального и интегрального исчисления. А

для Декарта - помеха. Декарт считает: или ты знаешь алгебраические кривые и

не знаешь трансцендентные, или знаешь трансцендентные, но знаешь их на

уровне эмпирического искусства. А я, говорит он, не могу принять то, что

известно на уровне эмпирии, поскольку это не собственные мои данные для

законорожденного состояния мысли (если, конечно, оно является таковым). Эти

данные вносят какой-то элемент в пространство преобразований, которым я не

могу владеть. А именно "состояние" - лишь оно позволяет проводить

преобразования. В этом смысле пространство состояний есть пространство

преобразований, пространство для мысли. И амплификация, которая ведет к

состоянию (и о которой я буду еще говорить), ее основные принципы, согласно

которым движется мысль, - контрфактуальны. То есть Декарт познает что-то

именно потому и так, что принцип термина "необходимо, что..." не задается в

познаваемом фактами безразличной эмпирии или прямо противоречит им и,

следовательно, предполагает выбор, а не навязывается однозначно. В

непреобразованном виде эмпирия не может войти в познаваемое, не является

"данностью". Она будет "данным", только если примет виртуальную форму моего

пространства преобразования (или будет, как выражается Декарт в юношеской

латинской записи, "сенсибилией, годной для олимпийских познаний").

Эмпирически, например, ко времени Декарта были известны и сам факт, и

свойства трансцендентности некоторых геометрических кривых. Но он не

принимал их в состав своей геометрии: в ней он не мог бы их произвести.

Поскольку всякая форма как возможность структуры, как организованное

движение мысли, в котором структурные соображения играют решающую роль,

конечна. И надо выбирать.

Отсюда ясно, что усиление происходит не в пространстве прогрессии и

безразличных прибавлений, а создает или предполагает какое-то свое

пространство и время. И теперь мы знаем, какое пространство: вертикальное,

как бы "веером" растянутое иди умопостигаемо сворачиваемое в "естественном

свете" разума, укорененного в я-когито. Оно связано с порождением возможных

форм, заглушая или, как волной, стирая какие-то другие возможности. То, что

усилено до внятности и умопостигаемости, то, что преобразовано в этом

смысле, - исключает то, что такому преобразованию не поддалось. Это и есть

разум, "естественно освещающий" нашу душу.

Само его существование в виде бытийствующего сознания мы получили в

пространстве, вертикальном или перпендикулярном к нашему линейному,

горизонтальному взгляду, с выборкой из последнего "чистых мыслей". Мыслей,

полноактных в независимое мгновение "настоящего" (в "момент, когда") и

умопостигаемо соединимых в вертикальном сечении "вечности" или вневременной

способности снова и снова воспроизводить и размножать самих себя в целости

всех своих моментов. И мы уже знаем, что это за пространство. Это

пространство феномена сознавания. Например, зарождающая клеточка всей

геометрической мысли Декарта в вопросе о кривых (ее можно изобразить на

плоскости так называемой логарифмической спиралью) - явный артефакт,

рожденный из этого феномена. А у артефактов свои морфогенетические поля...

Итак, существование феномена сознавания мы получили как амплифицирующее

устройство, усилительную приставку к нашим органам чувств и уму. По Декарту,

мы усиливаемся в двух направлениях: в сторону сверхэмпирического

непрерывного сознания и в сторону "новых чувств" воображения (которое, как

выражался Декарт, вполне является "настоящим телом"). Сейчас я другими

словами сказал фактически то же самое, что говорил до этого на языке так

называемых "врожденных идей". Но зато теперь нам понятно, что, собственно

говоря, врожденные идеи есть лишь постулат непрерывной длительности (или

континуальных свойств) действия метаэмпирического сознания, особого

"времени" семян мысли, своим прорастанием как раз и обеспечивающих

человеческую способность без конца повторять творческий акт - тот, который

совершается "впервые и только однажды" независимо от всего остального мира.

Это и есть длительность и протяженное распространение "внутреннего слова",

"малого образа бесконечности", сопутствующего человеку.

Эта непрерывность, постулируемая независимо от эмпирически дискретного

характера нашего реального сознания, парадоксальным образом связана, однако,

с атомарностью духовных индивидуальных проявлений. Действительно, ведь мы

мыслим не всегда и не везде. Мы дискретно отделены друг от друга как в

пространстве, так и во времени. А идея "врожденных идей", по сути, означает

решение не считаться с эмпирическим фактом этой разделенности, чтобы ввести

некоторую непрерывность и длительность на уровне где-то постоянно

функционирующего сверхэмпирического сознания, которое есть всегда и в

котором есть длительность, но не являющаяся длительностью нашей

психологической, эмпирической сознательной жизни. Это как бы приставленный к

нам резонатор, когда даже самые слабые звуки, попадающие в наше ухо, могут

стать оглушительным громом.

То есть Декарт предполагает, что, двинувшись в познании, мы как бы

начинаем тем самым прорабатываться в некотором непрерывном сознании,

усиливаться его свойствами, которые не присущи нам как эмпирическим

человеческим существам. Это соответствует тем принципам теории познания, о

которых я говорил, подчеркивая, что в нее допускаются лишь те утверждения о

познающем существе, которые характеризуют его в ходе познания, не

предполагая никакого набора предданных способностей и сил. Силы возникают в

резонаторе. С другой же стороны, как написано в "Правилах для руководства

ума", все вещи должны быть предъявлены нашим внешним чувствам. А внешние

чувства - это все те чувства, которыми мы видим и воспринимаем предметы

извне или вовне. Но при этом необходимо учитывать одну особенность нашего

восприятия: мы воспринимаем предметы только как пространственные. Например,

восприятие нами демона (что вполне может случиться в нашей реальной

психологической жизни, скажем, при галлюцинации или во сне), который что-то

нашептывает нам, голос которого идет извне, не есть восприятие внешним

чувством. Поскольку то, что мы восприняли, его артикуляция, не развернуто

пространственно. Этим шагом Декарт фактически обобщает, хотя и выражает

иначе, переводит на другой уровень всю античную теорию элементов, в той

мере, в какой она была связана с задачей определения предметов нашего

суждения и восприятия в соответствующей стихии какого-то органа чувств. То

есть с задачей определить материю на стороне субъекта, материю

чувственности, которая является эквивалентом вообще нашей возможности

воспринимать предметы вовне. Не вещи, а именно предметы. Потому что одно

дело - воспринимать в мире деревья или ходящих людей, и другое - видеть в

них элементы, из которых они составлены. До феноменологической абстракции,

которая всегда реально проделывается в основании познания, мы видим вещи,

т.е. смыслы и значения, данные им до нас, без нас в той или иной культуре.

Чтобы увидеть вещи, а не "культурные" предметы, мы должны узнать, что мы

такое есть в действительности и чем, т.е. в каком "элементе", воспринимаем.

И какие-то вещи будут тогда теми, которые живут только в "воде". "Вода" их

элемент. Или теми, которые живут в "слухе", т.е. воздух их элемент. А

элементом для всего того, что мы воспринимаем осязанием (например, тяжесть),

будет "земля" и т.д.

Я остановился на этой теории потому, что мне нужно сделать еще один

важный шаг: у Декарта, а потом и у Канта в особенности, появляются обобщения

по поводу именно этой проблематики элементов (и, наоборот, именно в ней -

источник происхождения особого учения Декарта и Канта о пространстве и