Л. И. Василенко введение в философию религии курс лекций

Персонализм (от лат. persona — личность) — течение и умонастроение в философии, считающее самым ценным в мире личность, ориентированную на сверхличное Бытие и осознающую себя призванной осуществить в мире высшую задачу⁶⁵. Это означает, что для персонализма человек — более, чем новоевропейский homo sapiens, занятый самоутверждением в мире и «покорением природы», которого трактуют обычно в рационалистически-атеистическом ключе. Личность сверхприродна, т.е. не сводится к своей телесно-душевно-духовной природе, к своей принадлежности мировому бытию. Персонализм видит достоинство человека в том, что он — личностное существо, сопричастное сверхличному, он наделен самосознанием, способностью понимать мир ценностей и святынь, творческой свободой воли, разумностью, чувством собственной неповторимости и уникальности любой другой личности.

Подобные слова выражают то, что иногда трактуют как следствие переживания «персоналистического опыта» — опыта преодоления самозамкнутости человека, греховной ориентации на себя как на центр вселенной. Это опыт открытия ценности быть личностью, опыт пробуждения личностной открытости к Богу и сообществу других личностей, к ценностям и святыням, которые разделяются этим сообществом. Условия достижения такого опыта — свобода, ответственность, служение, самоотдача Богу в духе подлинной любви и свободы, мужество и, что особенно важно, — межличностная коммуникация в общине, без поглощения личностных отношений социальными. Община рассматривается как место, где личность переживает опыт становления себя личностью. Это опыт «дома» как места духовного возрастания.

Быть личностью — значит пробудиться от погруженности в родовое сознание, в коллективную общественность, в индивидуалистическую жизнь, постоянно утверждать достоинство личности вопреки всему, что личность унижает и деперсонализирует. Быть личностью — значит постоянно рисковать собой во имя осуществления высшего призвания, а значит быть центром творческой инициативы, новизны и свободы. Из русских философов на этом особенно настаивал Николай Бердяев. И здесь — общность персонализма и экзистенциализма. Но атеистический экзистенциализм не просто протестует против сил обезличивания, он предлагает личности войти в состояние перманентного бунта не только против деперсонализации, но и против всех религий мира, против Самого Бога. Жан-Поль Сартр, например, заявлял, что личность — это «мятежный центр духовного самоутверждения»; там, где личность, там «суверенная сфера творческой свободы, в известном смысле делающая человека богом»⁶⁶.

В отличие от подобных безбожных вариантов экзистенциализма, персонализм — а многие его представители открыто говорят о своей верности христианству — настаивает на том, что личность дорожит своей принадлежностью своей Церкви, своей Родине, своей нации, семейной традиции, социальной среде, своему профессиональному кругу. Личность — не одинокая, а «вовлеченная экзистенция», она ищет взаимно ответственной духовной солидарности в общем деле, она берет на себя ответственность за все происходящее и прилагает усилия к тому, чтобы улучшить положение дел во всех областях. На первый взгляд, это сокращает свободу личности, на что Николай Бердяев реагировал бурным возмущением, но в действительности, как не раз подчеркивал Эмманюэль Мунье, подлинная наша свобода зависит от того, сколь серьезные обязательства мы взяли на себя в нелегких условиях принятия нашей принадлежности своему сообществу. Принадлежность сообществу и ответственная вовлеченность в жизнь сообщества принципиально важны для личности: «Личность может состояться только в сообществе… Только сообщество личностей является подлинным сообществом»⁶⁷.

Эмманюэль Мунье дистанцировался от экзистенциализма, дав ему такую оценку: «Главной трудностью, стоящей перед экзистенциализмом, остается проблема коммуникации — коммуникации существующего, т.е. человека, с бытием, миром, другим человеком»⁶⁸. Действительно, когда личность, понимаемая как экзистенция, рассматривается как неизбывно одинокая, ее чувство принадлежности своему сообществу и серьезность ее отношений с другими личностями становятся весьма проблематичными. И еще: «…Обычный человек, которого экзистенциализм заставляет разочароваться в мире и в себе подобных (по крайней мере, так обстоит дело в атеистическом экзистенциализме), под воздействием внушения оказывается глухим к словам о социальном взаимодействии, о человеческом единстве, об общем деле и занимает позицию надменного и ироничного критика или замкнувшегося в себе скептика. Христианских экзистенциалистов такая тенденция ведет к историческому катастрофизму и благому небрежению делами человеческими»⁶⁹.

Многие персоналисты констатируют, что ни один человек не является личностью в полной мере, но становится ею в борьбе за утверждение смысла бытия, в борьбе за высшую правду, в духовном восхождении к Высшему. Персонализм призывает каждого стать личностью, движущим началом обновления жизни, а для этого стать на жертвенный путь служения⁷⁰. В персоналистической мысли личностное достоинство человека ассоциируется с образом и подобием Божиим, а не с какой-либо из высших способностей человеческой природы (духовностью, разумностью, совестью и др.). Отношения человека с Богом — глубоко личные отношения, именно личность сообразна Богу, который сам есть триипостасная Личность⁷¹.

Персонализм связывает личностное достоинство человека с библейским откровением о человеке как «образе и подобии Божием» и это может рассматриваться как христианское преодоление гуманизма, рассматривающего человека как существо всего лишь естественное. Для христианских персоналистов, более того, высшее выражение личностности дает Господь наш Иисус Христос, по образу которого созидается личность в каждом человеке, ставшем на путь духовного делания. Персонализм противопоставлял себя либерально-демократическому индивидуализму, капитализму, тоталитаризму, бесчеловечному коллективизму, глобализму, прагматизму, идеализму, вообще любому идолопоклонству и всему, что унижает достоинство человека, всякой функционализации человеческой жизни, и в этом он близок экзистенциализму.

Основные представители философского персонализма: в России — Николай Бердяев, Николай Лосский, во Франции — Эмманюэль Мунье (1905-50), Ж.-М. Доменак, Ж. Лакруа, в Израиле — Мартин Бубер (1878-1965) и др. Николай Бердяев заявил решительно и просто: «Христианство есть персонализм», — и трактовал его как бескомпромиссный протест против посягательств рода на свободу личности. Николай Лосский трактовал персонализм как «учение о том, что весь мир состоит из личностей, действительных, как, например, человек, или, по крайней мере потенциальных, т.е. обладающих хотя бы подсознательным опытом и потому способных развиваться и стать действительною личностью». Но дело не только в этом. Согласно Э. Мунье, основные цели персонализма выходят за пределы задач философского и социального протеста, а также и задач построения персоналистической метафизики. Они таковы:

1) «Вернуть человеку его целостность, соединить в нем тело и душу, созерцание и труд, мышление и деятельность»⁷², 2) «строить общество личностей, где обычаи и образ жизни, общественные структуры и установления соответствовали бы требованиям личностного существования», 2) стать полноправными и реальными участниками современной исторической драмы, конструктивно отвечая на все вызовы, которые бросает христианству мир сей и его силы и «властители дум»⁷³, и 3) «вернуться к подлинному христианству», к «изначальным истинам христианства», оставив все его исторические искажения⁷⁴. Нынешнее христианство, писал он, «отстранено с официальными почестями», потому что боялось отваги, мужества, риска, подвига, боялось встречных ударов и утратило готовность служить Богу в духе подлинного самопожертвования.

Эмманюэль Мунье ратовал за практическое осуществление истины в виде социально активного, отважного и наступательного по духу христианства. Конкретно он ратовал за создание «персоналистической цивилизации», которую противопоставлял безбожно-индивидуалистической цивилизации Запада, фашистскому тоталитаризму и тоталитаризму коммунистическому. Общество он рассматривал как сферу социальной педагогики и социального служения христиан. Те страницы его работ, где речь идет об этих вещах, производят впечатление развернутых лозунгов и призывов больше, чем реальных социальных программ. В практической работе Эмманюэлю удалось организовать некоторое число небольших персоналистических общин «Эспри» (фр. «Дух»), где его дар воспитателя личности получил свою реализацию.

Поль Рикер назвал Эмманюэля Мунье «педагогом по складу своего характера» и отметил, что быть социально активным христианином и быть социальным педагогом — вещи разные. Претендуя в качестве социальных педагогов на роль христианских лидеров новой цивилизации, вполне можно оказаться в пагубной зависимости от нецерковных социально-политических деятелей.

«Вот почему если персонализм выступает в качестве педагогики, то его проводником отнюдь не является христианин-агностик; христианин в своей педагогической деятельности постоянно учится у нехристианина тому, что называется цивилизаторской способностью нравственного человека, к которой современное христианство часто оказывается “нечувствительным”. Так что нередко христианин значительно отстает от нехристианина, например, в вопросах, касающихся понимания истории, социального и политического развития»⁷⁵.

Вся ли суть дела сводится к тому, что такой христианин «значительно отстает» от мирских социальных деятелей? Призваны ли христиане создавать именно «персоналисти­ческую цивилизацию»? Ради этого ли пришел Христос на землю? Нет ли потаенной жажды земного величия в персоналистическом проекте Эмманюэля Мунье? Когда Христос предложил ученикам «быть как дети» (см. Мф 18.3 и др.), Он в сущности предложил им оставить любые планы и программы достижения земного величия ради величия Царства Божия.