Geum.ru

Л. И. Василенко введение в философию религии курс лекций

Вид материалаКурс лекций

Содержание


Поль Тиллих о мужестве веры
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   25

Поль Тиллих о мужестве веры



Один из самых влиятельных протестантских теологов ХХ века Поль (Пауль) Тиллих (1886-1965) трудился в начале в Германии и затем после вынужденной эмиграции в США. Он ввел чуть ли не хрестоматийно обязательное для западной философии религии и весьма значимое для теологии представление о вере как «предельном интересе». Английское слово­сочетание «ultimate concern», которое обычно так и переводят как «предельный интерес», можно также по смыслу выразить как «абсолютную озабоченность» или «высшую вовлеченность» человека в действие, исходящее от Первоистока бытия. В этой вовлеченности человек становится сопричастным тому, во что он входит через веру, и в вере он обретает смысл своей жизни и деятельности. «Вера  это состояние предельной заинтересованности: динамика веры  это динамика предельного интереса человека»51.

Приняв воздействие экзистенциализма, Тиллих рассматривал христианскую веру как экзистенциальную жажду человека обрести смысл своего личного бытия и осуществить его в своей жизни и деятельности. Как христианин, Тиллих считал, что именно Христос и дает полный и окончательный ответ на эту экзистенциальную жажду человека: в трагический ХХ век Бог открывает Себя верующему сердцу человека во Христе, который страдает на Кресте. Внутренняя сила открывшейся высшей правды позволяет человеку мужественно противодействовать силам небытия, которые обрушиваются на него отовсюду и хотят его поглотить. Мужество Тиллих понимал как решительное противодействие силам небытия. В мужественном противостоянии этим силам и выражается «предельный интерес» человека.

Свои идеи Тиллих выразил в работах «Динамика веры» (1957) и «Мужество быть» (1952). Слово «интерес» может вызывать у читателя субъективистские ассоциации, но все же оно уместно при описании сути веры, потому что любая вера всегда в чем-то очень серьезно заинтересована, а лучше сказать, чему-то всерьез предана, до самозабвения; важно только, чтобы интерес этот был высшего порядка и чтобы предмет этого интереса был истинным. «Предельный интерес» таков, что любые прочие интересы человека ему подчиняются, приносятся ему в жертву. Тиллих настаивал, что один только Бог и должен быть подлинным содержанием предельного интереса. Все прочее, если оно становится предметом высшей заинтересованности человека, становится тем идолом, который занимает неподобающее ему место, а это ведет к самым тяжелым последствиям для духовной жизни человека: вера в Бога спасает, а всякая прочая (ложная или извращенная) вера уже не спасает. В терминах Тиллиха, «предельный интерес» сопряжен с надеждой, с ожиданием обещанного «предельного исполнения»52, которое следует отнести к достижению жизни вечной.

Ложный предельный интерес — это идолопоклонство: в нем конечные реальности «возвышены до уровня предельности», это — серьезная жизненная ошибка человека, ведущая его к духовному порабощению, а не освобождению. Пример ложного предельного интереса Тиллих увидел в немецком фашизме с его культом вождя и нации, что, впрочем, характерно и для многих других видов национализма: «Нация  вот единственный бог, в котором все сконцентрировано, бог, который, конечно же, оказался демоном, но который со всей ясностью показал безусловный характер предельного интереса»53. «Отчаяние тех, кто испытал крушение своих национальных притязаний, может служить неопровержимым доказательством идолопоклоннического характера их национального интереса»54.

Западная нефашистская цивилизация, в свою очередь, предлагает людям другого идола в качестве предмета предельного интереса  это успех в конкурентной борьбе за самореализацию, и еще идолы: «Бесконечный прогресс, всеобщий мир и счастье для каждого»55. Достижение успеха, как утверждают ревнители американского образа жизни (в безответственных СМИ и в сравнительно более «солидной» литературе), означает полнокровную человеческую жизнь, но в действительности это ложное обещание, которое рано или поздно приведет к духовной катастрофе.

Когда вера направлена на истинный предмет, т.е. на самого Бога, в ней одновременно сосуществуют и действуют вместе личный интерес человека к подлинному Высшему предмету и сам Бог, который вносит в предельный интерес человека сверхличное объективное содержание. Что-то вроде синергии. Поэтому подлинная религиозная вера никогда не бывает чисто субъективной жизнью души. Вера означает полную отдачу себя Субъекту предельного интереса. Например, слова Втор 6.5 выражают предельный интерес благочестивого еврея ветхозаветного периода.

Вместе с тем, если в религиозной вере и жизни человека есть постоянное и последовательное стремление к подлинности, это означает, что верующий человек должен упорно и постоянно ставить себе вопросы: Насколько соответствует религиозной истине содержание того, во что он верит? Не является ли предметом его веры что-то, не соответствующее сути самой веры? Не занял ли идол место Бога? Если спасает только подлинная вера, то вера ошибочная, следовательно, не спасает, а значит, велик риск утраты пути в жизнь вечную, если будет совершена ошибка в области веры.

«Вера,  писал Тиллих, перекликаясь с Рудольфом Отто,  надежна в той мере, в какой она есть опыт Святого. Вера ненадежна в той мере, в какой бесконечное, к которому она относится, принимается конечным существом. Этот элемент ненадежности невозможно устранить, его необходимо принять. И элементом веры, который принимает это, является мужество Мужественно перенося ненадежность, вера демонстрирует свой динамический характер»56.

Тиллих писал о неустранимости «предельного риска» на путях веры. Если есть такой риск — риск поверить в то, что недостойно веры — значит, человек должен бесстрашно подвергать максимально строгой критической проверке собственное понимание того, во что и как он верит. Это — риск величайший, он связан со смыслом нашей жизни, с тем, что сама жизнь личности поставлена на карту. Это — не рационально-научное сомнение, а экзистенциальное: «Экзистенциальное сомнение и вера — два полюса одной и той же реальности, состояния предельного интереса»57. Если этот риск устранить, то вера превратится просто в поведенческую модель, ориентированная на социальные нужды, которая ничего не даст для того, чтобы человек обрел единство с Богом и шел по предложенному Им духовному пути. Человек должен верить, не боясь подвергать свою веру «предельному сомнению». В терминах Тиллиха, «предельное сомнение» должно постоянно — изо дня в день — служить тому, чтобы очищать «предельный интерес» от всего «непредельного», которое, может быть, незаметно для самого человека проникает туда, где должен быть только истинный предмет «предельного интереса» — Сам Бог. Например, если я думаю, что Бог — это Субстанция мира, или что Он — высшая моральная инстанция, которая заведует наградами за добро и наказаниями за зло, или что Он только тем и занимается, что всех постоянно прощает, то я отступаю от подлинного евангельского понимания Бога и ставлю на Его место нечто «непредельное» — искусственно придуманный образ Бога, который стал для меня каким-то идолом.

«Еретик, — писал Тиллих, — это не тот, кто обладает ошибочными верованиями (это возможное последствие ереси, но не ее сущность), еретик — тот, кто от истинного интереса обратился к ложному, идолопоклонническому интересу. Следовательно, он может таким же образом повлиять и на других, разрушить их и подорвать устои общины. Следовательно, он может таким же образом повлиять и на других, разрушить их и подорвать устои общины»58.

Тиллих рассуждает, разумеется, как протестант. «Протестантский принцип» он понимал так: это «профетическая критика», осуждающая «любые проявления религиозного и квазирелигиозного абсолютизма»59. Элемент сомнения, включаемый в акт веры, элемент, нужен для профетического суда над учениями, институтами, символами, авторитетами, суда над суевериями, насилием и ложью в собственной среде, суда перед Крестом и Евангелием… Протестантскую позицию он понимал также как позицию мужества веры, мужества в готовности выйти на встречу с Богом, мужества доверия к Богу, мужества вопреки всему, что нас подавляет и уничтожает60.

Это, как писал он, мужество духовно автономной личности, интеллектуально и нравственно зрелой, которая ищет зрелых же отношений с Богом как спасающей Личностью. Автономная личность вовсе не отказывается при этом быть частью своей (протестантской в данном случае) общины, она берет на себя «мужество быть частью» (общины). Вера, писал он, — это «состояние захваченности силой самого бытия»61. Мужество — это самоотречение высшего порядка, оно «есть выражение веры и только в свете мужества быть можно понять, что такое вера»62. «Мужество быть — это мужество принять самого себя как принятого вопреки своей неприемлемости»63. Таково мужество доверия Богу в протестантском его понимании и в интерпретации Тиллиха: человек не может сам «принять себя», как это нередко предлагают психологи и психотерапевты, но если Бог принимает человека, это дает ему силы мужественно «принять приятие в качестве принятого». «Приятие Богом, акт Его прощения и оправдания — вот единственный и предельный источник мужества быть, которое способно принять в себя тревогу вины и осуждения»64.

Слово «вопреки» (столь характерное для немецких протестантов слово trotz) здесь становится ключевым. Человек, захваченный Богом, утверждает себя вопреки всем чуждым силам потому, что его утверждает в жизни Сам Бог. Вопреки чему? Вопреки всему, что нас уничтожает, вопреки наступающим на нас силам небытия:

— вопреки внешнему подавлению личности;

— вопреки внутреннему страху быть раздавленным;

— вопреки тревоге от отсутствия смысла бытия;

— вопреки тревоге от смерти;

— вопреки тревоге от вины;

— вопреки тревоге от судьбы.

Это мужество отличается от мужества, например, Сократа, противоставшего тем, кто захотел его уничтожить, и принявшего на себя удар смерти. Мужество Сократа Тиллих назвал «мужеством мудрости». Сходно с ним мужество стоиков, которые умели быть мужественными перед лицом властителей мира сего и утверждали разумную природу человека вопреки всему случайному и хаотичному в нас. Сам экзистенциализм, которому Тиллих столь многим обязан, он оценил как «мужество отчаяния» — мужество тех, кто принял вызов сил погибели и ответил на вызов, но не обрел радости победы Христовой над злом мира.

Для самого Тиллиха принципиально важно было сохранять деятельную верность тому творческому процессу в мире, который совершает Бог. Это уже не экзистенциализм, это «мужество быть частью» — частью дела созидания и борьбы всего человечества в истории, где нет места унынию и отчаянию, но где есть самоотречение высшего порядка. Экзистенциализм (во всяком случае, нехристианский) не побеждает тревогу от потери смысла всего происходящего в мировой истории, ту тревогу, на которую обрекла его постхристианская культура, но тот, кому дано было обрести мужество веры, побеждает эту тревогу, т.к. ему открылась Истина. Подлинное мужество, по оценке Тиллиха, глубоко религиозно по существу. В этом он прав.

И все же экзистенциалистски усиленный протестантский пафос Тиллиха побуждает поставить встречный вопрос, а была ли вера св. апостолов Петра, Иоанна и Павла такой же, какой предстала вера в описании Тиллиха? Очевидно, что она была другой, потому что ее сформировали Слово Христово и благодать Духа Святого в ходе нелегких жизненных испытаний. Духовный путь апостолов через сомнение к полнокровной, а не внутренне раздвоенной, вере завершился, когда они убедились в истинно состоявшемся Воскресении и прошли через Пятидесятницу. А до этого Господь, видя ненадежность веры Своих учеников, не случайно спрашивал их: «Не хотите ли и вы отойти?» (Ин 6.67), совершенно определенно подразумевая, что на усомнившейся вере ничего не построишь, что она может привести к измене и уходу.

Тиллиха можно понять так, что вера принципиально должна быть внутренне раздвоенной под знаком сомнения. Понятно почему. Некритичность благочестия немалой части немецких христиан, его современников, по отношению нацистскому извращению веры, их уступки наглому наступлению фашизма, отсутствие мужественного сопротивления вражьему натиску антихристианского духа — вот что побудило Тиллиха так думать.

Содержательная сторона зрелой, выдержавшей суровые испытания христианской веры осталась в тени в том ее описании, какое предложил Поль Тиллих. Но и до Воскресения и Пятидесятницы был один человек, измучившийся отец бесноватого отрока, имевший сомнения, но обратившийся к Самому Христу с глубоко доверительной надеждой сердца: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк 9.24). Это звучит по-настоящему смиренно, в отличие от Тиллиха, когда последний сочетает веру с предельным сомнением под знаком предельного риска.