Киев Издательство «Київська правда»

Вид материала

Документы

Содержание 6. «лена, лена, покажи колено!»

Подобный материал:

• Виагра Киев "Київська правда", 3556.58kb.
• Тема 31. 10, 212.38kb.
• Відкритий кубок губернатора київської області, 143.85kb.
• Тесты по теме: «Раннее средневековье», 40.1kb.
• По фінансовій звітності товариства з обмеженою відповідальністю “Київська фондова компанія”, 175.99kb.
• Перел І к інформації, що підлягає оприлюдненню в газеті „Київська правда” І на офіційному, 63.86kb.
• Київська міська рада IV сесія XXIV скликання, 1714.14kb.
• Материалы к урокам по литературе в 11 классе Из цикла «Ф. М. Достоевский. Преступление, 74.26kb.
• Лозинского Издательство "Правда", 7796.41kb.
• Київська міська рада V сесія V скликання, 1952.91kb.

6. «ЛЕНА, ЛЕНА, ПОКАЖИ КОЛЕНО!»

Перезвонил Федор и сказал, что не сможет, как договаривались в пять часов, а придет попозже, часов в восемь. Лена газету уже читала, да и вообще была в курсе, так что ничего неожиданного, а все равно хотелось быстрее его увидеть. С чего бы это? Все идет, как должно, через неделю финиш. Для нее, впрочем, самое главное только начинается. Сумеет ли выжать из Федора все, что нужно ее шефам? Да, из него выжмешь, как раз на такого напала. Это он в тебя все выжмет, до капельки последней выцедит, до самого донышка, до краев переполнит. Здоровый мужлан, ужас! Не накачанный в зале, каких сейчас пруд пруди, а по жизни здоровяк. От таких дети, наверное, хорошие получаются. Ну-ну, уже на детей потянуло! Это, Ленка, уже последняя стадия, приехали. Как-то он спросил ночью: «Ты хотела бы от меня ребенка родить?» Мужики ведь глупые, как дрова, переспал, понравилось и готов, ребенка ему давай. Давно она им не верит, они, козлы, только до оргазма такие, что хоть веревки с них крути. А насытился — и ничего не надо, целый день на диване с газетой пролежит.

Она давно уже в постели молчит, не раскрывается, ноги хоть и раздвинуты, зато губы сжаты плотно. Федор тоже молчит, лишнего слова не вытянешь из него, но иногда на него находит, нежным делается, как теленок, податливым, послушным, что пожелаешь, то и лепи из него, Сказывается, что без родителей вырос, материнской ласки не знал. Иногда как уткнется в нее, духу не хватает оторвать от себя. Так ведь надо оттолкнуть, она тоже не железная, подтаивать начинает, слабнуть. А этого позволять себе ну никак нельзя, иначе плакали ее денежки. Да и не только они. Сергей Иванович обещал передать на самый верх ее просьбу — после Федора отпустить на все четыре стороны. «Только куда ты пойдешь, дурочка? Разве сможешь жить по-другому? Разве от себя убежишь? Мы как на подводной лодке, за кормой — конец света».

Может, он и прав, и она, покружив на свободе, опять вернется в привычную разгульную жизнь, кто спорит, но пока тянет вырваться, — пробовать надо. Хорошо, чтобы мужик надежный попался на пути, как Федор, с таким жить можно, не оглядываясь. Господи, да что это со мной сегодня? Совсем скисла девушка, а ведь еще ночь впереди. Пора брать себя в руки, а ненужное все стирать без следа, как сейчас, маску перед зеркалом. Третий час Лена накладывала макияж, и третий раз снимала. А оставить только надо самое важное — те решающие слова, которые она должна произнести до того, как он кончит. Хорошо бы на самом апогее, когда мозгами уже не контролируется ситуация, и мужик все готов отдать, что женщина не попросит, когда вот-вот, через секунду, через мгновение наступит тот самый миг, из-за которого и теряют люди голову. Тогда-то и надо бы ей вступить. Да только выдержит ли она сама, не собьется ли, как бывало несколько раз, когда, поддавшись его ритму, обо всем забыв, бежала навстречу, распахнув все, что у нее расцветало внутри, желая только одного, чтобы он как можно полнее окропил ее пыльцу своим мощным напором. На то они и минуты слабости, чтобы о них жалеть потом, когда все заканчивается. Что было — и ладно, но сегодня ей расслабляться нельзя, как — никак на работе находишься.

Лена Широкова стала женщиной в седьмом классе. Сейчас никого этим не удивишь, а в те годы и посадить могли при определенном раскладе. Старики делали вид, что ничего не произошло. Потому, если бы они сказали об этом своим друзьям, а те — друзьям друзей, трудно представить, что бы началось. Вот именно: они боялись позорной молвы больше, чем того, что случилось с их единственной дочерью. «У всех дети как дети, а эта скурвилась в седьмом классе!» И еще: чтобы им в спину не кричали, что одного ребенка воспитать не сумели. Пусть будет что угодно, лишь бы из толпы себе подобных не выделиться. Как она ненавидела этот животный страх, вечное раздвоение: на людях одно, дома — другое, лицемерие воинствующее, вранье на каждом шагу. Отсюда и секс под одеялом, без света. Невдомек, что освещение как раз при этом должно быть мягким, ненавязчивым, струящимся по обнаженным телам, которые надо ласкать, ничего не стесняясь, не думая, что соседи скажут.

Про секс под одеялом она знала точно, случайно подсмотрела, еще больше возненавидела их. И ее, должно быть, так зачали, без света, в темноте, вслепую. И так всю жизнь — вслепую, ничего не зная, ничего не увидев — ни теплого Средиземного моря, где люди отдыхают в шезлонгах и не спеша, вот именно: не спеша! — завтракают и пьют кофе, выкуривая хорошую сигарету, ни самих хороших сигарет, ни роскошных или даже трехзвездочных отелей, ни музыки нормальной, ни кино, ни книг,— все только отфильтрованное, пропущенное через презерватив, всю жизнь с презервативом. Ни магазинов нормальных, не говоря о шестиэтажных, нафаршированных товарами и жратвой супермаркетах, ни самой жратвы, ни свободы, ни нормальной музыки, ни книг, даже песен, которые нравятся, — ни фига так до самой смерти и не увидели. Когда приехала из первой поездки даже не в капстрану, в Венгрию, мать спросила утром на кухне, шепотом, чтобы то ли отец не услышал, то ли соседи за стенкой: «Лена, скажи, там много в магазинах товаров?» И всю жизнь так прожили шепотом. Высоцкого да Жванецкого пропускали полушепотом под рюмочку и салат оливье, по праздникам, вот и вся их гребаная жизнь! Ее знакомого исключили за увлечение песнями Макаревича, который сейчас по телеку программу для домохозяек ведет. И Макаревича, беднягу, значит, сломали.

Вся страна всю жизнь жила под одеялом. Детей строгали под одеялом, пили под одеялом, радио и то там же слушали, книги самиздатовские читали при свете фонариков, накрывшись простыней. Когда-то в пионерлагере им не разрешали читать под простыней, забирали книжки, один мальчишка специально член надрочил, воспитательница, торжествуя, простынь сорвала, за книгой уже потянулась, а он ей — болт! Лене так понравилось, она бы им всем по жизни только болты бы и раздавала, жаль не дал Бог мужчиной родиться, женщин она терпеть не могла.

Хотя, почему только женщин? Она ненавидела всех, с притворством, двойной моралью и двойной жизнью, страна штирлицев недоношенных, жертв аборта несчастных. Впрочем, и аборты делать запрещалось, подпольно чуть ли не гвоздем выскребали за бабки последствия любви, так как считалось, что в их стране и секса не было, не могло быть. Лена ненавидела люто, и ей отвечали тем же на всех углах. Если бы она принимала все всерьез, давно мозгами тронулась бы. Потому на каждый удар отвечала своим, на новое унижение — порцией блевотины всем им в харю. Вытирайтесь, суки, посмотрим, кто кого затрахает!

И то, что под Димку легла в четырнадцать лет — им же назло. Все пыталась доказать свою правоту, чтобы ее оценили, чтобы утвердиться, чтобы убедились: она лучше всех, самая умная, самая красивая, исключительная. Характер шальной, мужики крестились в кабаках и матерились, когда она в раж входила. И кликуха к ней прилипла: «Сука в ботах». Это когда она уже на Крещатике, или, как называли тода, «на Кресте», вышивала. Все вокруг такие же, пофигисты, сейчас сказали бы, протестанты, могли среди ночи пол-Киева в поисках водки на такси проехать. У нее тогда был роман с одним из братьев Рогачевских, младшим. Батя в Совмине каким-то пурицем служил, квартира на площади Богдана Хмельницкого пятикомнатная, потолки четыре метра, двое братьев тогда уже от водки дуба дали. Дача в Конче, дом на двадцать комнат, крепостные огромный огород копали.

И они вечно пьяные, ватага не просыхавшей золотой молодежи. У Рогачевских был ЗИМ, старенький, правда, может, на весь Киев один уцелевший. Как-то старику на вокзале мать надо было встретить, он загодя предупредил, чтобы машину не трогали. А они с Серегой, двое сумасшедших, исчезли на всю ночь, вспомнили только утром, на чьей-то хазе в конце Подола, едва глаза продравши, поехали домой, машину разбили на Рыбальском мосту, попали в милицию.

Была очень темпераментной, влюблялась каждый день, все мало, хотелось, чтоб навек, с клятвами, кровью, с Серегой вены на Трухановом острове резали, кровь друг друга слизывали. Серега — невзрачный, тщедушный, с дефектом речи, а баб притягивал, как магнитом, гипнотизировал, глазами буравил, зеньки большие, как фонари. А пил — ни одному здоровому бугаю с ним не справиться, не литрами — графинами, ведрами. Ездили на трех машинах, кагалом, купались, пили до положения риз, потом срываться начали. Она как-то своего Серегу — туфлю на шпильке сняла, как звезданет, в бровь попала, фонтан крови брызнул, крик, гвалт, люди сбежались. Один правдолюбец нашелся, подошел, ни слова не говоря, двинул в челюсть, так, что она опрокинулась прямо в воду. Драка по-взрослому началась, кого-то подрезали, они еле ноги унесли. Отсиживались с Серегой на чьей-то заброшенной даче в Летках, где днем с огнем их не нашли бы менты.

Конечно же, никуда не поступила, Серегин батя, тот в курсе почти всего, и двух ее абортов, помогал, в больницу устраивал, опять кому-то там звонил, просил, и ее приняли на курсы стюардесс. Серега к тому времени второй год в ЛТП срок тянул за неумышленное убийство, и так скостили, благодаря бате. Через год летать стала, вот вам, родители хреновы, глаза кололи, что не поступила, а я вон куда пробилась, в стюардессы! В экипаже, правда, порядки строгие, одна семья экипаж, так что прилетели, — и ложись, милочка, под кого командир скажет. А не хочешь, — уматывай к едреней фене, под окнами вон люди ходят, только свистни — рупь ведро в базарный день. Приходилось давать направо и налево. Да это еще что, через полгода командир заставил серебро столовое брать с собой в рейс. И домой без товара не возвращались. Конечно, страшновато, две таможни, а тебя в сумке одних цепочек килограмма два. Коридор брал на себя главный, ее дело телячье, с носа да в рот. Какой никакой, а бизнес все же, хотя ей перепадали самые крохи. Два раза беременела, да в самолете протрясет и сорвется. Через пару лет привыкла к такой жизни — мотаешься по городам и странам, коньячок, закусочка, за все заплачено, гостиницы, кровати широкие, шмотки, духи, в дьюти-фри — чего еще надо?

С ребятами сошлась, те и не изверги вроде, а жить с кем-то все равно надо, прилетают уставшие, перепихнутся и спать. А ей не спится, молодая, гулять охота. Несколько раз убегала сама в город, чуть в полицию в Лондоне не загремела, языка не знает как следует, только фастинг белтс да ноу смокинг. На фиг, на фиг такие блядки! Вернулся Димка после армии, пару раз встретились, вспомнили молодость, хорошо! Да замуж не звал, через год уехал на заработки в Турцию. Сначала дела у него пошли, звонил довольный, — за первый месяц удалось скопить сто пятьдесят долларов! Потом кинули его в Стамбуле турецкие партнеры, мотался в поисках заработка, проел, все, что отложил, еле-еле устроился в какой-то вонючий ресторанчик мыть посуду и протирать столы. Как не хреново ему там было, а домой возвращаться и не думал. Как-то они летели в Турцию, она встрепенулась, всю ночь не спала, думала, как им встретиться, да ведь адреса не было, хотя бы позвонил, а он не догадался. В Стамбуле Лена попробовала, было, заикнуться, но командир устроил такой разнос: у тебя все чешется, угомониться не можешь, так турецкие мужики тебе такое троеборье стамбульское устроят, никаких ниток не хватит, чтобы заштопать, по земле все твои прелести женские волочиться будут. Значит, не судьба!

Потом еще замужество было, как и все в ее стиле. В бешеном темпе и на небесах. Она вообще-то в самолете не знакомилась, еще чего не хватало. А тут веселый такой Володенька, пьяненький, весь в золоте, классный мужчина, качественный что называется. Пивка попросил, еще не взлетели, не положено, в самолете всему свое время. Но Лена ему выкатила бутылку «Туборга». Что-то между ними проскочило, заряд, искра, ток электрический, да сильный такой, что перед посадкой в Киеве (а летели из Софии), Володя сделал ей предложение. «Когда в ЗАГС?» — «Да хоть завтра» — «Идет!» На салфетке написала домашний телефон: «Буду ждать!» Все складывалось так легко, романтично, воздушно. Через неделю свадьбу в «Руси» сыграли, небольшую, на тридцать человек. Володенька был забойный малый, не пропускал ни одной юбки. На третий день послала его в магазин — вернулся утром. И так каждую неделю. Когда стал блядей домой водить, выгнала к едреней фене. Разводиться пришлось намного дольше, чем женились. Сейчас, когда вспоминала о замужестве, только плечами пожимала: неужели и вправду такая дура была редкостная?

И понеслась жизнь в экипаже. После очередного выкидыша слегла в больницу, а когда вышла,— место оказалось занято, и никто не собирался уступать. Командир увиливал, прятал глаза, она ему прямо сказала:

— Что же ты, Толенька, дрючил меня, дрючил, а теперь списать хочешь?

— Да что ты, мать, в мыслях не было, все Савельича козни, эта Наташка, что вместо тебя сейчас, совсем ему мозги закомпостировала, веревки вьет, я все улажу к следующему полету…

И, действительно, уладил, в Москву летела она. На таможне напоролись на чужую бригаду, стали досматривать по всей форме, задержали почему-то только Лену. В пакете, который дал командир, было шесть с половиной килограммов серебра. Запахло тюрьмой, кроме того, это выяснилось потом, товар весил четыре штуки баксов, и в Киеве Ленку поставили на счетчик. Все это, как она теперь понимает, было шито белыми нитками, ее сдали органам, а с Наташкой жил как раз не штурман, а сам командир. Драли ту курву всем колхозом. Дело закрыли, как только она согласилась подписать кое-какие бумаги.

Так три года назад началась для нее новая жизнь, по-взрослому, без шуточек и смешочечков. Она считалась надомницей, надо сидеть и ждать, когда вызовут. Платили зато намного больше, но и задания ставились перед Леной одно другого круче. Практиковалась с иностранцами, потом перешла на своих, работала подстилкой, проясняла отдельные моменты для спецуры. На первый взгляд, покомфортней, чем летать в самолете. Проводи время с указанным тебе человеком, обольщай, ходи по кабакам, выведывай информацию.

Или на квартире, как сейчас. Хата, кстати, через четыре года переходит в ее собственность, так договорено. Но это только для тех, кто всего не знает, внешняя сторона, витрина ее нынешней работы. Главная цель, смысл — установить тесный контакт с объектом, добиться полного, стопроцентного доверия. Чаще всего приходилось играть роль специалиста по наслаждениям с побочным воздействием на поведение и мысли партнера, что она и выполняла сейчас с Федором для получения нужной информации и компромата. Пожалуй, самая безопасная часть ее работы. За эти годы приходилось ей два раза участвовать в операции по ломке психики объекта, заражая его венерической болезнью, для чего надо было ее подцепить, болячку. Приводили мужика с гонореей, ложились в постель, целый день трахались, через три дня в поликлинике спецуры, где ее хорошо знали, проверялась на анализы. В темпе вальса ложилась под нужный им объект, в этой же клинике месяц ее лечили, здесь никто не мог достать.

Лучше не вспоминать. Вот с Федором у нее все пока о'кей складывается. Иногда приходилось мужиков как-то стимулировать, таблетку там незаметно подсунуть, в пищу подмешать, но Федору этого ничего не надо, в нем столько сил нерастраченных! Она добиралась до него, снимая слой за слоем, интересно наблюдать, как постепенно он превращался в полового разбойника, а ведь поначалу ничего путного не мог. Физические данные отличные, но в постели этого мало, здесь еще знать надо, что и как делается, многое техника решает. Во второй вечер, когда Федор был сверху, ноги свои аккуратно так сдвинула вместе, стеночками его сжала ласково так, он застонал от удовольствия, и такое стал выделывать там, о-о-о! Обучала Лена его постепенно, спешить нельзя, все должно происходить естественно, как бы само собой, чтобы не вызвать подозрений. Федор же вообще неопытный, наверное, всю жизнь бегал от баб, признался, что она ему минет первый раз в жизни сделала. Можно считать, с начальной стадией задания она справилась, захомутав Федора всерьез и надолго, теперь осталось нужную информацию с него выудить. Нормальный ход.

Но была в общении с Федором одна не очень понятная ей самой вещь, от которой, если начинаешь думать, становилось беспокойно, не по себе. Раньше у нее все проходило как бы на раз, как с летчиками своими — быстро дала, утром встала и дальше пошла. Так и в этой работе — в постель лечь — как высморкаться, за это тебе и платят в конце концов, трахнулись и разбежались своим делом заниматься. С Федором, она сразу почувствовала — не то. Искренний он ужасно, открытый, всей душой к ней, это же чувствуется. И в постели его делала, под себя обучала, жалко будет потом расставаться. И стыдно было, что обманывала, ловчила, подсадная утка, шлюха подосланная. Новые незнакомые чувства, страшно, гусиная кожа выступает, на хрен все эти сопли, ты же на работе. Или возьми откажись, так в тюрягу засадят, со свету сведут эти ее шефы гребаные.

Ты еще в этого Федю втрескайся, вот делов-то будет! А что, если бы жили вместе, только с ним, сходила бы в больницу, пусть всю мою родословную исследуют, чтобы без страху жить можно было, без резинок-гондонов, и ребенка ему родить. Все, приехали, полный бабай! Тебе разве об этом сейчас думать! Надо получить от него копии бумажек, которые он ото всех прячет, договора коммерческие, где и чем владеет, сколько процентов, а она замуж за объекта собралась, да кому ты, подстилка спецовская, нужна, чтобы в жены взять. Скоро уже и в постель никого не затащишь! Да, время бежит, Лена глянула на часы, половина шестого, она еще не накрашена, Федор может и раньше прийти, не обязательно же ровно в восемь, ориентир такой, чтобы была готова. Секреты свои надо не забыть накрутить — он хоть и здоровый мужик, все рано не помешает. В ванной ждал еще с утра приготовленный раствор «любви на всю ночь» — вербена, зоря и рута в определенных пропорциях, натереть все тело и одежду. Была у нее еще одна фишка, фирменная ее, секретом интимных желез надо смазать волос и кожу за ушами, но для Федора достаточно и вербены, остальное пусть сам добывает.

Почему-то вспомнилось, как Кулак, когда те ее к нему привели, и они остались вдвоем, стал клянчить ее телефон.

• Я же вижу, ты телка клевая, отблагодарю, жалеть не будешь, как положено.
  

И стал бросать как бы в шутку бабки в упаковке на стол, по сотке.

• Сейчас посмотрим, сколько ты стоишь за ночь?
  

До десяти дотянула, он уже в шутку все пытался обернуть, не тут-то было.

— Твоя взяла,— милостиво согласилась Лена на тысяче долларов. — Вот с депутатом закончим, и я твоя, на ночь, как договаривались.

«Это ж надо так влипнуть!» — думал Кулак, собирая со стола бабки.