Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 49

раздувает на ветер, жизнь свою в пространство швы-

ряет, а огнем своим устраивает самоубийственный по-

жар всему - в том числе и деньгам: так Русь подпа-

лила Москву в 1812 году.

Настасья Филипповна - это русская <дама с каме-

лиями>; недаром этот образ так часто травестируется

в романе <Идиот>. Но в отличие от мягкой, нежной,

влажной француженки - это сухой огонь, фурия,

ведьма: секс в ней изуродован и попран с самого на-

чала, чувственность ненавистна. И это лишь кажется,

что она - жертва. Ей, по ее типу, именно этого и

надо и желательно. То есть ее высшее сладострастие -

не соитие, а разъятие: ходить на краю бездны секса,

всех распалять - и не дать себя засосать: то есть это

надругательство русского ветра, духовного Эроса над

огненно-влажной землей секса. И потому место телес-

ных объятий, метаний, переворачиваний, страстных поз

занимает свистопляска духовных страстей: гордости,

унижения, самолюбия: кто кого унизит? Здесь, жертвуя

собой, в самом падении испытывают высшее упоение

самовозвышения, когда заманивают друг друга, чтоб по-

пался в ловушку: принял жертву другого - ну на, возь-

ми! Слабо?

В России секс вместо локальной точки телесного

низа растекся в грандиозное клубление людей - об-

лаков в духовных пространствах. Перед нами искусст-

во создания дыма без огня. Потому совершенно без-

различен или мало значащ становится акт телесного

соединения влюбленных или обладания. Напротив, как

ни в одной другой литературе мира, развито искусство

любить Друг друга и совокупляться через слово. Если

у Шекспира, Стендаля разнообразные и пылкие речи

влюбленных предваряют и ведут к любовному делу, то

здесь скорее действие романа начнется после совер-

шенных любовных дел: они питают своей кровью по-

следующее духовное расследование - как истинную

любовную игру. В <Бесах> расхлебываются дела став-

рогинского сладострастья (Хромоножка, жена Шатова).

В <Братьях Карамазовых> соединение Федора Павло-

вича с Елизаветой Смердящей (везде подчеркнута урод-

ливость плоти) было когда-то, а на сцене его плод -

Смердяков и отмщение чрез него. Катерина приходит

отдаться к Дмитрию Карамазову -но он не берет ее,

ибо главного: насладиться унижением ее гордости -

уже достиг. И ее кажущаяся любовь к нему потом и

жажда самопожертвования - есть месть за унижение.

Гордость сломить другого любой ценой - вот истинное

обладание, по Достоевскому, и достигается оно, как в

шахматах, предложением жертвы: отдав себя в жертву,

унизившись; если ты примешь жертву, ты попался, я

возобладаю над тобой. Потому каждый боится прини-

мать жертву и, напротив, щедр на провокационное

предложение себя в жертву.

В поддавки играют... Любовь - как взаимное истя-

зание, страдание, и в этом - наслаждение. Словно

здесь в единоборство вступили два из семи смертных

грехов: гордыня и любострастие, - чтобы с помощью

одного то ли справиться, то ли получить большее на-

слаждение от другого, Телесной похоти нет, зато есть

похоть духа.

Под стать женщине - и мужчина в России.

Тютчев, сгорая в геенне шумного дня, умоляет:

О ночь, ночь, где твои покровы,

Твой тихий сумрак и роса!?

То есть огненно-воздушный, летучий состав русско-

го мужчины (<Не мужчина, а облако в штанах!> -

Маяковский), с израненной и опаленной землей:

Ведь для себя не важно

#и то, что бронзовый,

и то, что сердце - холодной железкою!

(тот же Маяковский, и там же), жаждет прохлады

веянья тихого ветерка и журчанья влаги. Лермонтов в

<Когда волнуется желтеющая нива> рисует образ рус-

ского блаженства и сладострастия. И что сюда входит?

<Свежий лес шумит при звуке ветерка>, и <Росой об-

рызганный душистой...> <Студеный ключ струится по

оврагу...>.

Манифест русского Эроса - в следующем стихо-

творении Пушкина:

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змеей,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний,

Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склонясь на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И оживляешься потом все боле, боле -

И делишь наконец мой пламень поневоле!

(Пушкин)

Пламенная вакханка - жрица секса - оттесняется

стыдливо-холодной русской женщиной. Выше сладо-

страстья - счастье мучительное, дороже страсти -

нежность.

Это такое толкование любви у поэта близко народ-

ному. В русском народе говорят <жалеть> - в смысле

<любить>; любовные песни называются <страдания>

(знаменитые <Саратовские страдания>); в отношении

женщины к мужчине преобладает материнское чувство:

пригреть горемыку, непутевого. Русская женщина ус-

тупает мужчине не столько по огненному влечению

пола, сколько из гуманности, по состраданию души: не

жару, сексуальной пылкости не в силах она противить-

ся - но наплыву нежности и сочувствия.

То же самое и в мужчине русском сладострастие

не бывает всепоглощающим. Мефистофель в пушкин-

ской <Сцене из фауста> насмешливо напоминает Фа-

усту:

Что думал ты в такое время,

Когда не думает никто?

Значит, в самое острое мгновенье страсти дух не

был связан и где-то витал...

Но вот воронка засосала: наконец попалась русская

женщина - Анна Каренина, Катюша Маслова... Хотя

последняя - вариант русской <дамы с камелиями>, как

и Настасья Филипповна, только не инфернальной, а

земной, но и для нее тоже высшее наслаждение -

гордость, отвергать жертву, предложенную Нехлюдо-

вым - этим рафинированным Тоцким, который через

нее теперь душу спасти хочет, как раньше тело услаж-

дал. Но и здесь любовная ситуация распластывается на

просторы России, растягивается на путь-дорогу: только

тут уже мужчина заменяет место декабристок и со-

провождает умозрительную возлюбленную - идею

своего спасения: ибо к Катюше-ссыльной давно уже

не чувствует Нехлюдов ни грана телесного влечения

(и здесь духовный Эрос воспарил на попранном сексе).

Такая ситуация невероятна в любой другой литературе

(де Грие влачится за Манон, продолжая именно стра-

стно любить ее), а в русском мире она оказывается

абсолютно естественной.

Толстой не мог примириться с тем, что эта бездна

секса, чувственно-страстного Эроса остается для рус-

ской литературы неисповедимой, за семью печатями

тайной; чистоплюйство русского слова в этом отноше-

нии ему претило - и он подвигнулся и предался ее

испытанию. <Человек переживает землетрясения, эпи-

демии, ужасы болезней и всякие мучения души, но на

все времена для него самой мучительной трагедией бы-

ла, есть и будет трагедия спальни> - так, по словам

Горького, говорил старик Толстой*. Но почему <траге-

дия спальни>? Ну да! Эрос - трагичен. Недаром тра-

гедия и возникла как <Песнь козлиная> во время ди-

онисийских разгулов.

Соитие в Природе и в Человеке

Что такое секс, чувственная страсть для русской

женщины и для русского мужчины? Это не есть дар

Божий, благо, ровное тепло, что обогревает жизнь, то

сладостное, естественное отправление прекрасного че-

ловеческого тела, что постоянно сопутствует зрелому

бытию, чем это является во Франции и где любовники

благодарны друг другу за радость, взаимно Друг другу

приносимую. В России это - событие; не будни, но

как раз стихийное бедствие, пожар, землетрясение,

эпидемия, после которого жить больше нельзя, а ос-

тается лишь омут, обрыв, откос, овраг. Катерина в <Гро-

зе> Островского зрит в душе геенну огненную и бро-

сается в Волгу: Вера в гончаровском <Обрыве> оправ-

ляется от этого, как от страшной болезни, словно из

пропасти выходит: Анна Каренина и та, что у Блока,

остаются - <под насыпью, во рву некошеном...> И

вступившие в соитие начинают люто ненавидеть друг

друга, страсть становится их борьбой не на живот, а

на смерть. Катерина своей смертью жутко мстит сла-

бому Тихону и безвольному Борису - после ее смерти

они всю жизнь могут ощущать себя лишь ничтожест-

вами. Между Вронским и Анной сладострастие сопро-

вождается усиливающимся взаимным раздражением,

уколами, оскорблениями, видно, за то испытываемое

ими унижение своего человеческого достоинства, что

они своей чувственной страстью друг другу причиняют.

И когда Анна идет на смерть, она опять страшно мстит

всем, оставляет после себя полное разорение: Врон-

ский торопится на войну, чтобы погибнуть, ибо видит

только кошмар раздавленной головы; Алексей Алексан-

дрович лишен всякого стимула жизни: и две сироты

брошены в холодный, запутанный мир.

Но то, что в России соитие - событие, может, так

это и надо? И в природе вещей? Ведь как рассуждает

Горький М. Собр. соч. М.-Л.: ГИХЛ, 1933. - Т. 22.

С. 55.

герой <Крейцеровой сонаты>: <Мужчина и женщина

сотворены так, как животное, так что после плотской

любви начинается беременность, потом кормление, та-

кие состояния, при которых для женщины, так же как

и для ее ребенка, плотская любовь вредна... Ведь вы

заметьте, животные сходятся только тогда, когда могут

производить потомство, а поганый царь природы -

всегда, только бы приятно>.

И в самом деле: ведь акт зачатия есть один из ка-

тастрофических моментов в жизни живого природного

существа; к нему оно готовится, зреет и, когда готово,

отдает в нем свой высший сок, передает эстафету рода,

и дальше, собственно, его личное существование в ми-

ре становится необязательным. Недаром самцы в раз-

ных животных царствах гибнут после оплодотворения,

а в мировосприятии русской литературы, как правило,

мать умирает после рождения ребенка (таковые сироты

с материнской стороны - большинство героев Досто-

евского, да и в <Дубровском> Пушкина и т.д.). Значит,

может быть, именно то отношение к Эросу - как к

грозной надвигающейся величавой стихии, а к соитию -

как однократному священнодействуй, - и есть то, что

присуще, нормально для природы человека; и напротив:

размениванье золотого слитка Эроса на монеты и бу-

мажные деньги секса, пусканье Эроса в ходовое об-

ращение - противоестественно?

Итак, необходима ли человеку постоянная и равно-

мерная сексуальная жизнь?

Если идти по логике <от противного>: т.е. раз у

животных так, то, значит, у разумного существа дол-

жно быть наоборот, - то да. Как раз у животных

лишь раз в году - или в иные периоды - происходит

течка, а в остальное время полы спокойны друг к другу.

Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 14-ти тт. М.: ГИХЛ, -

1953. Т. 12. - С. 33-34.

о

Недаром так популярна в русской литературе идея ночей

Клеопатры: <Ценою жизни ночь одну> - она и у Пушкина в

<Египетских ночах>, и чайковская Татьяна мечтает: <Пускай по-

гибну я, но прежде я в упоительной надежде...>, <я пью вол-

шебный яд желаний...>: и у Лермонтова в балладе о грузинской

царице Тамаре поведано о том, кому уготовано ложе сладостра-

стья и кто наутро хладным трупом летит в волны Терека; и

Настасья Филипповна, швыряя сто тысяч в огонь, говорит: <Я

их за ночь у Рогожина взяла. Мои ли деньги, Рогожин?> -

<Твои, радость! Твои, королева!>

А так как тенденция человека - сделать свою жизнь

независимой от природы, ее законов и ритма: для того

и труд, одежды, дома, города, наука, разум, культура,

любовь, искусственные катки летом, бассейны под от-

крытым небом зимой и т.д., - то можно заключить

отсюда и об Эросе: что эту стихию человеку свойст-

венно укротить и, как река процеживается по отсекам

гидроэлектростанции, употреблять его с приятностью и

в малых дозах, без риска, без ощущения смерти и

трагедии.

Заключение такое подозрительно своей автоматич-

ностью. Попробуем идти не от рецептов логики, а от

живого представления человека.

Что есть чувственность? Это - тонкокожесть, ос-

трая реактивность нашего покрова-кожи, той пленки,

что отделяет (и соединяет) теплоту и жизнь нашей

внутренности - от мира кругом. В этом смысле чело-

век наг и гол по своей природе: лишен панциря, тол-

стой кожи, шкуры, меха, волос - и всю жизнь он

имеет вид новорожденного животного, и, значит, ему,

словно по Божьей заповеди, предназначено быть веч-

ным сосунком, младенцем. В оборону нам, вечным де-

тям природы, и предоставлено быть мудрыми, как змеи:

дан разум, мысль, труд и искусство, чем мы и нара-

стили над собой шкуру одежд, панцирь домов, рощи

городов. Это те соты и паутины, что мы себе выткали.

Но в глубине существа человек знает и чует себя, что

он наг и сосунок, и, когда ложится спать и скидывает

одежды, все его детство и младенчество проявляется:

он зябко кутается, свертывается клубком - словно

вновь в утробу матери возвращается. Потому все: даже

гнусные люди и злодеи - во сне умилительны, и даже

справедливо убивающий сонного (леди Макбет) потом

всю жизнь казнится, ибо душа сонного безгреховна.

Животное же, и когда спать ложится, все в своем

панцире, в дому и в отъединенности от мира пребывает:

одежд ему не скинуть, кожа толста. Самец и самка даже

когда в одном логове и гнезде спят, не суть плоть едина,

ибо каждый своей шкурой прикрыт, единолично в своем

доме жить продолжает. А вот когда под одной крышей

оказываются мужчина и женщина, они - два существа

под одним панцирем, а когда на одном ложе и под одним

одеялом - уже два беззащитных новорожденных мла-

денца-сосунка, каждый уже полусущество (пол == поло-

винка, секс = секция, часть, рассеченность), несамостоя-

тельное и несамолежательное, и эта их неполноцен-

ность, нежизненность друг без друга влечет их к соеди-

нению, в чем они и становятся плотью единой (<Жена и

муж да пребудут плотью единой>, - сказано недаром

именно про людей, а не про всех живых существ), вос-

создают собой целостного Человека, который не случай-

но двуполым создан, так что идею его мужчина и жен-

щина выражают каждый лишь частично; и потому, когда

в женском вопросе женщина вопрошала: <Разве женщи-

на не человек?> - ей следовало добиваться не ответа:

<Да, женщина - тоже человек>, а ответа другого: что

мужчина тоже не человек и что лишь вместе они - Че-

ловек. У <божественного Платона> недаром есть миф о

первоначально двутелых человеческих существах - ан-

дрогинах (<муженщинах>, по-гречески), отчего потом,

распавшись на половинки, каждая всю жизнь ищет свою

родную - и это неодолимое влечение есть Эрос и лю-

бовь.

БЕЛЫЕ НОЧИ И ЛЮБОВЬ

Значит, чтобы понять русский Эрос, опять вглядимся

в русский Космос, в его ночь и день.

Как-то одна шибко интеллектуальная молодая женщина рас-

сказывала мне с удручением, как любит один недавно женив-

шийся жену, которая и мало красива, и вроде не умна, ничего

особенного, - только вот чистенькая, уют кругом создала, все

перышки почистила, все пылинки сдула - и правда ли, спра-

шивала она меня, что мужчине, в сущности, именно это и нуж-

но от женщины - как ей объяснил один ее умудренный зна-

комый? Но ведь такая женщина, блюдя дом, именно их общую

кожу ткет: есть лара и пенат, ангел-хранитель целости и здо-

ровья единого из них двух Человека - так, чтобы половинки

его прилегали друг к другу без зазоров: притирает мужа к себе,

чтоб он привык, что без нее никуда, без нее его нет, и он сам

ничего не может, не особь; обволакивает взаимно друг друга

пеленой - паутиной, что ткет из своих соков и души (уют и

есть эта пелена и покрывало), - и пеленает мужа, как младенца,

и он растопляется в первичном блаженстве новорожденности и

детскости - то чувство, что и пристало испытывать именно с

женщиной, ибо все остальные свои потенции: как воин, мыс-

литель, дух высокий и творец и проч. - он имеет где проявить:

в дневной жизни в обществе. Детскость же свою и новорожден-

ность - только с женщиной. В <Анне Карениной> Кити, истая

женщина-жена, везде дом создает: и в поездке, и у постели

умирающего брата Левина...

Пушкин в отрывке <Гости съезжались на дачу> об

этом же размышляет: <На балконе сидело двое муж-

чин. Один из них, путешествующий испанец (Пушкину

нужен генетический ему средиземноморский глаз: Ис-

пания расположена на севере того водоема, на юге

которого - Африка; и наибольшая в русской литера-

туре эллинская гармоничность и пластика - в творче-

стве как раз Пушкина. - Г.Г.], казалось, живо наслаж-

дался прелестью северной ночи. С восхищением глядел

он на ясное, бледное небо, на величавую Неву, оза-

ренную светом неизъяснимым (свет невечерний, беле-

сый, бестелесный - неизъяснимый, ибо не от причины:

не от солнца, не от точки, а просто марево, как некая

субстанция бытия в стране, где мир называют: <белый

свет>. - Г.Г.), и на окрестные дачи, рисующиеся в

прозрачном сумраке.

- Как хороша ваша северная ночь, - сказал он

наконец, - и как не жалеть об ее прелести даже под

небом моего отечества?

- Один из наших поэтов, - отвечал ему другой, -

сравнил ее с русской белобрысой красавицей; призна-

юсь, что смуглая, черноглазая итальянка или испанка,

исполненная полуденной живости и неги, более пле-

няет мое воображение. Впрочем, давнишний спор меж-

ду la brune et la blonde еще не решен, Но кстати;

знаете ли вы, как одна иностранка изъясняла мне стро-

гость и чистоту петербургских нравов? Она уверяла,

что для любовных приключений наши зимние ночи

слишком холодны, а летние слишком светлы> (т. VI,

с. 560-561).

Прежде, чем пустимся в рассуждение, поостере-

жемся: в обоих случаях о 'России высказываются чу-

жестранцы: <испанец> и <одна иностранка>, а русский

лишь вопрошает, сравнивает да что-то себе на уме со-

ображает, но что? - нам неведомо. То есть слово о

России в орбите русского сознания и русской логики

здесь не произнесено, а есть лишь слово о ней глазами

Юго-Запада. И это типичная структура русской мысли:

сталкиваются определенные суждения в духе западной

логики, но потом ставится вопрос, многоточие - и уво-

дится в русскую беспредельность (неопределимость) -

брюнетка и блондинка (франц.).

в дальнейшее нескончаемое бессловесное загадочное

соображение...

Итак, ночь - та, что есть собственное царство Эро-

са, здесь, в России, у него как бы отобрана. На юге

огненно-жаркий темный Эрос (ибо Эрос есть темный

Blog

Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

Содержание